Текст книги "Испанец (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 14. Де Авалосы,отец и сын

Сеньор Педро был, мягко говоря, не в восторге от произошедшего. Он молчал и хмурился, хотя, казалось, был готов взорваться каждую секунду, изойтись криком. Но потерянный вид Эду останавливал его. Ни разу в жизни он не видел сына таким – беспомощным и слабым. Неужто эта девушка на самом деле так много для него значит?..

Эду пришлось увести из больницы едва ли не силой. Он уезжать не хотел и собирался сидеть и ждать, когда Марина придет в себя, несмотря на увещевания врачей и на их слова о том, что Марина может проспать еще сутки.

В доме отца Эду показалось темно и тихо. Не было Марины, которая раскрывала окна поутру, не было совместных завтраков и неги, не было ночной страстной возни и ее молочного запаха… Эду мучительно тер виски, соображая, как такое могло произойти. Кому и зачем понадобилось это покушение?! Кому помешала его маленькая злая колючка? И как он не усмотрел, не уберег?! Да еще и сейчас, когда она так уязвима… Эду спрашивал, что с ребенком, нет ли угроз, но врачи лишь пожимали плечами и отмахивались.

– Позже! – говорили они.

Позже!

Как же можно ждать, когда мозг просто сгорает от бешеной порции адреналина?

Эду смог подремать несколько часов, забыться зыбким сном, который не освежает, а лишь делает голову еще тяжелее, и подскочил, словно что-то толкнуло его в бок. Находится дома, в тишине, темноте и неведении было невозможно, и он решил снова ехать в больницу. Конечно, можно было позвонить, но Эду не терял надежды, что его пустят к Марине.

Его отец словно ждал этой минуты, когда сын выйдет из комнаты.

– Эду, постой, – мужчина шагнул к Эду, стараясь задержать того за руку. – Нам нужно поговорить. Очень серьезно поговорить.

Эду нехотя подчинился; его глаза были красны от недосыпания, но выражение беспомощности и растерянности из них уже исчезло, и сеньор Педро понял, что уговорить сына просто так уже не удастся. Тот будет сопротивляться.

– О чем? – сухо поинтересовался Эду.

– Послушай меня хотя бы раз, – с напором произнес сеньор Педро. – Вот именно сейчас нужно все сделать правильно.

– Правильно? – Эду презрительно прищурился. На его лице отразилось холодное, почти злое выражение. – Что ты называешь правильным, отец?

– Твои отношения с этой девушкой, – все так же твердо и уверенно произнес де Авалос. – Вы доигрались, мне кажется.

– Что ты говоришь?! – взорвался Эду. – На Марину напали, и по-твоему, в этом виноваты мы?! Просто потому, что встречаемся? Это дает право мерзавцам бить людей по головам? Но нет, ты не это хотел сказать! Не юли, отец! Говори прямо, что хотел сказать!

– Хорошо, я скажу прямо, – произнес сеньор Педро, глядя Эду в глаза. – Твоя девушка… она в положении.

– Откуда ты знаешь? – сухо поинтересовался Эду.

– Я звонил, справлялся о ее состоянии, – так же подчеркнуто сухо ответил отец, дав понять сыну, что на сей раз не уступит ему, не дрогнет, как прежде. – Мне сказали, что она чувствует себя неплохо.

– Пришла в себя? – сохраняя хладнокровие, поинтересовался Эду.

Снова бой, вечный спор…

Больница, врачи, назойливый полисмен отошли на второй план. Эду почувствовал знакомую расслабленность, такую же точно, как перед боем, перед тем, как собраться и выйти на арену. Тело само знает, как расходовать энергию. Эду чувствовал себя как в спокойной полудреме перед решающим броском. Здесь и сейчас разделаться с этим чудовищем, с призраком прошлого, с предрассудком, который терзает их семью на протяжении многих лет! Эду смотрел в глаза отца и понимал, что, вероятно, сейчас он вонзит клинок в самое сердце их родственных чувств с отцом. Перерубит семейные узы, убьет отношения, доверие и уважение – свое, к отцу, и его к себе, – но не отступится от Марины, от молоденькой доверчивой девчонки, которая чувствует себя в его объятьях защищенной.

«Я не смог уберечь тебя от нападавшего, – горько подумал Эду, – но от пренебрежения моей семьи защитить смогу».

– Да, пришла, – как можно небрежнее ответил отец. – И она… она беременна, Эду.

– Я знаю, – ответил Эду спокойно, но голос его предательски дрогнул.

– Ты уверен, что от тебя?

Эду в ярости сжал кулаки. Будь перед ним другой человек, Эду ударил бы, не раздумывая. Пожалуй, даже Иоланте он вкатил бы звонкую пощечину, посмей она хотя бы заикнуться об этом. Но перед ним стоял его отец, человек, которого Эду уважал и любил, и Эду не хотел оскорбить его, подняв на него руку.

– Я скажу однажды, – сквозь сжатые от ярости зубы прорычал Эду, сверля недобрым взглядом отца, – и не стану повторять вновь: не смей оскорблять мою женщину! Даже тебе я этого не позволю, слышишь? Это мой ребенок. Марина чиста; она была только со мной.

– Ты так уверен, – хмыкнул отец. – Ты не знаешь ничего о ее прошлом.

– Знаю!

– Она тебе сказала?

– Да, она. И у меня нет причин ей не верить.

– Она могла приехать сюда… уже в положении.

– Нет.

– Ты не хочешь прислушаться к здравому смыслу?

– Отец!

– …Твоя Марина, вполне вероятно, уже была в положении! Черт, надо же было так оплошать и позвать ее в дом!.. Она вполне могла спланировать все это, соблазнить тебя и решить тебя объявить отцом этого ребенка! Это очень выгодно и удобно, не находишь?! Или здесь, она могла с кем-то здесь познакомиться, ведь не зря же на нее напали! Зачем это кому-то понадобилось?! Вероятно, ее любовник заревновал ее к тебе, вот и произошла ссора, или что-то в этом роде! Я все время задаю себе вопрос, отчего произошло это нападение, и не могу найти ответа на него! Кому надо нападать на незнакомую женщину, если ее не грабили и не изнасиловали?! Зачем?

– Это полицейские тебе это наговорили? – недобро усмехаясь, поинтересовался Эду. – Это они тебе такое сказали!?

– Да, – пряча глаза, ответил сеньор Педро. – Они. Ты знаешь, что они тебя подозревали?

– Но уже не подозревают? – переспросил Эду.

– Марина сказала, что слышала женский голос, когда на нее напали, – нехотя признался де Авалос. – Выгородила тебя... и себя за одним…

– Ты не перестанешь говорить о ней гадости? – перебил отца Эду.

– Эду! – вспыхнул де Авалос. – Как ты не поймешь, черт тебя дери, что я беспокоюсь за тебя! Тебе ни к чему обвинение в нападении! Ни к чему эти криминальные дела! Преступления, нападения – это не должно касаться нашей фамилии!

– Но оно коснулось, – с напором ответил Эду. – Мерзавцам все равно, какую фамилию и кто носит. И что теперь?

– Эду, я хочу тебя защитить, – проговорил де Авалос, – и я не прошу о многом. Я хочу лишь чтобы ты не приближался к ней, пока все это не уляжется и пока нападавшего не найдут. Кто знает, может, его целью был ты. Пожалуй, да;  мерзавец хотел тебе навредить. Ударить побольнее; испортить репутацию… Я не знаю. Но нет гарантии, что он не повторит этого снова. И я хотел бы, чтобы в этот момент ты был как можно дальше от Марины. Чтобы ни одному полицейскому в голову не пришло показывать на тебя пальцем и обвинять тебя в преступлении

Брови Эду изумленно взлетели вверх, молодой человек дара речи лишился.

– Что ты говоришь? – потрясенный, произнес он, обретя голос. – Я правильно тебя понял – ты предлагаешь мне, мужчине, прятаться, оставив свою женщину в опасности?! Я должен бояться и… бросить маленькую девчонку в этой ситуации?!

– Черт подери! – взорвался де Авалос. – Ты говоришь так, словно я предлагаю ее выкинуть на улицу и оставить без  помощи! Там полиция, они охраняют ее! Они круглосуточно следят за нею, я просил об этом! Я просто прошу тебя здесь и сейчас – не ходи к ней. Оставь ее. Хотя бы ненадолго.

– Ты сам поступил бы так? – коротко бросил Эду. – С мамой? Ты оставил бы ее одну, если б ей было плохо?

– Это не одно и то же! – побагровев до самых бровей, проорал де Авалос, яростно размахивая кулаками. – Не одно и то же! Эта девушка тебе никто, а Эмма была моей женой, черт тебя дери, мы любили и уважали друг друга, и я…

– Если дело только в этом, так это легко исправить, – так же спокойно и даже легко ответил Эду. – Или ты думал, что я не сделаю предложения матери своего ребенка?

– Да, сеньор Эду, – внезапно раздался голос Иоланты. – Вы верно все говорите. Вам нужно поспешить с предложением, ведь время идет быстро, и скоро всем будет видно положение сеньориты Марины. А невесты на свадьбах хотят быть самыми красивыми.

Оба, отец и сын, в изумлении обернулись к говорившей. Эду не ожидал такой поддержки, а его отец – такого коварного удара в самое сердце.  Иоланта стояла в дверях гостиной; на глазах ее блестели слезы, она нервно стискивала руки, но при этом старалась улыбаться, хотя, казалось, от волнения ее трясет.

– Иоланта?! – выкрикнул де Авалос-старший. – Что ты несешь?!

– Я говорю о том, – мягко ответила Иоланта, словно мстя сеньору Педро за что-то, – что это преступление – оставить молодую, влюбленную беременную женщину без поддержки и внимания, будто ничего не было, будто она никто для сеньора Эду. Он поступает верно. Так, как должен поступать каждый мужчина. Он был с ней, и не отказывается от этой девушки. Это правильно. Идите, сеньор Эду. Ваша поддержка будет сеньорите лучшим лекарством. Идите, – с напором повторила Иоланта, – и не слушайте никогда тех, кто будет учить вас прятать голову в песок и отворачиваться от очевидных вещей. Это ваш ребенок. Я в том уверена. Ваш ребенок, сеньор Эду, и ваш внук, сеньор Педро. Подумайте над этим.

– Иоланта! Не ты ли повторяла то же самое, – язвительно поинтересовался де Авалос, – что Марина…

– Поддакивала вам, – небрежно перебила его Иоланта, чуть пожав плечами. – Служила вам. Да, всю жизнь вам поддакивала, оберегая ваш покой и боясь потревожить чувства. Но что я имею взамен? Хоть каплю внимания? Понимания? Уважения? Вы слишком избаловались, сеньор Педро, и изнежились. Вам надо научиться принимать мужские решения. Эду, думаю, вам с этим поможет.

– Ты никогда не обращалась ко мне за помощью, – сердито заметил де Авалос. Иоланта насмешливо вздернула бровь.

– Марина тоже не просит, – заметила она. – Однако, сеньор Эду отчего-то решил для себя, что ей эта помощь нужна. В свое время, – глаза Иоланты стали печальны, – если бы один нерешительный сеньор протянул эту руку помощи, у вас был бы брат, сеньор Эду. Или сестра. Как знать.

На мгновение между этими тремя людьми повисла такая глубокая тишина, что было слышно, как со щелканьем перемещается секундная стрелка в больших напольных часах.

– Отец?! – первым молчание нарушил Эду. В голосе его было такое изумление, словно сейчас под его ногами разверзлась земля, и молодой человек увидел ад.

Де Авалос и Иоланта молчали.

Они смотрели друг другу в глаза, и в этом молчаливом поединке словно мысленно разговаривали, припоминая те времена, о которых так больно, беспощадно и справедливо напомнила Иоланта.

– Это очень больно, сеньор Эду, – заметила Иоланта наконец. В голосе ее боли не было, наверное, оттого, что она научилась за столько лет скрывать ее. – Потерять. Идите.

Не говоря больше ни слова. Эду пулей вылетел прочь, и де Авалос услышал, как вдалеке хлопнула дверь.

– Почему ты молчала, Иоланта? – глухо спросил де Авалос. – Почему не сказала ничего, не дала знать?..

Иоланта пожала плечами и улыбнулась так, как она обычно это делала – вежливо и фальшиво.

– Я хотела защитить вас, – ответила она просто. – От чувства раскаяния, от всего мира – точно так же, как вы сейчас защищаете Эду.  Я пощадила ваши чувства. Но он сказал мне недавно… – Иоланта покачала головой, потерла переносицу, скрывая набежавшие слезы. – Ах, какой умный и храбрый мальчик Эду! Я иногда горжусь тем, что приложила руку к его воспитанию! Он сказал мне однажды, совсем недавно, что вы – мужчина. И что это не женское дело, – Иоланта рассмеялась сквозь слезы, уже не в силах их скрыть, – защищать мужчин. Должно быть все наоборот. И я ему верю. Верю.

Глава 15. Эду

Эду не приходил.

Марина лежала в постели, неотрывно глядя в окно и почему-то вытянувшись в струнку, ощущая напряжение в каждой мышце тела. Ей казалось, что так она удержит себя от рыданий – и от плохих мыслей, что лезли в голову, тоже.

Воображаемая Анька в голове молчала. Точнее нет, не молчала – виновато кряхтела, словно припоминая свои разнузданные вопли, которые заставляли и без того потерявшую голову Марину забывать обо всем на свете. И Марина, перебирая в памяти счастливые моменты этой весны, из всех сил старалась, чтобы они оставались такими– счастливыми и добрыми.

«Все же, я люблю его, – Марина старалась улыбаться, но думала об Эду, как уже  прошедшем этапе в ее жизни, стараясь смириться с очередной потерей и таким обычным, почти рядовым, предательством. – А ребенок… наверное, это хорошо – то, что у меня все же останется часть от Эду…»

«Приедешь, – тотчас же оптимистично оживилась Анька, – родишь… Будешь по скверу с бэйбиком гулять! Представь: у всех дети, как дети, а у тебя – испанец!»

Марина подумала так – и не вынесла, расплакалась, укоряя себя, словно была в чем-то виновата.

«Может, и виновата, – подумала она печально, стирая слезы со щек. – Не нужно было торопить события… Все-таки, и месяца не прошло, а тут такое…»

«Ну, кто же знал, что вы не предохранялись, – виновато бубнил Анькин голос на периферии сознания. – Трахались как кролы! Да ладно, не кисни! Это всего лишь мужик, их вон три миллиарда шляется по планете. Или больше. Ну, не реви!»

"Три миллиарда, – подумала Марина. – А люблю я одного..."

Но, как бы себя не ободряла Марина разговором с воображаемой подружкой, а легче не становилось. Марина понимала, что теперь она не одна, но именно в этот момент чувствовала себя ужасно одинокой. Она закрывала глаза и ощущала, что падает в черную пустоту, в вакуум, который высасывает из нее жизнь.

«Но зато  теперь Игорь точно на мне не женится, – подумала Марина. – Нафига я ему брюхатая? Близко даже не подойдет. И это очень хорошо».

Она снова подумала об Игоре, о его гнусных домогательствах и о том, как вытянется его лицо, когда он увидит ее в положении... нет, чужого ребенка воспитывать он точно не согласится. Тот, кто так безразлично ушел тогда, после разговора, безразлично оставив ее на улице одну темной снежной ночью, даже не озаботившись тем, куда же она побежит в темноте и холоде, не опасно ли это, и не случится ли с ней чего, – он точно не решится принять на себя такую отвественность, даже ради прилагающихся к брюхатой мамаше таких желанных ништяков. А избавляться от ребенка Марина не собиралась. Она четко поняла, как только узнала – этот ребенок непременно родится. Обязательно. Она уже любила его, хотя и была потрясена и прислушивалась к своему телу, стараясь почувствовать свое новое положение. Может, где-то болит? Или стало тяжело? Как-то это должно быть понятно вообще?

Дверь открылась, и Марина поспешила отвернуть лицо, чтобы скрыть от вошедших свои слезы, но медсестра, несущая на вытянутых руках огромный букет цветов, это заметила.

– Ай! – воскликнула она. – Ай, ай! Слезы?! Нельзя плакать, нельзя! Все хорошо, сеньорита, не надо плакать!

Марина уселась в постели, глядя, как медсестра устраивает ее букет в вазе. Огромные белоснежные лилии, просто роскошные, такие, какие дарят в особо торжественных случаях.

– Цветы? – рассматривая лепестки, отливающие восковым сиянием, ошарашенная, произнесла она. – От кого?

– Сеньор де Авалос пришел вас навестить, –  ответила медсестра, вздохнув украдкой. – Говорит с врачом. Сейчас зайдет.

Медсестра поправила букет в вазе, снова завистливо вздохнула и вышла, кинув на Марину еще один взгляд, полный зависти. Марина мгновенно позабыла все, что думала об Эду до сих пор, все тоскливые мысли выветрились у нее из головы и осталась лишь одна  – а Эду знает, или?..

«А если не знает, то как ему сказать,  – лихорадочно соображала Марина. – Я должна ему сказать! – мысленно  прикрикнула она, почуяв слабый протест от воображаемой Аньки. – Я не стану обманывать его!»

«Ну, вы посмотрите на нее, – мрачно пробормотала воображаемая Анька. – Пять минут назад нюни пускала, что женишок испарился, узнав про пузо, а тут, значит, на нее напала неведомая честность! Зверь заморский, диковинный… давай скажи. Пусть мчится прочь быстрее, а ты ной погромче. Можно ж подождать, разузнать, какие у него вообще планы. Поживете хоть месяцок, так он привыкнет, и уж, может, не удерет…»

«Он может знать, – стиснув зубы, подумала Марина. – Может все знать. И вообще, может, попрощаться пришел. Тем более скрывать все это глупо. Скажу».

«Ду-у-ура!» – провыла в голове возмущенная Анька и замолкла, потому что дверь открылась и вошел Эду. И сразу из головы Марины вылетели все мысли, и чувства разом погасли и снова вспыхнули ослепительно-белым огнем, потому что Эду не сказал ничего. Он просто шагнул к Марине и стиснул ее в объятьях, целовал, целовал, целовал, словно они не виделись целую вечность.

– Почему ты плакала? – пробормотал он, жадно утыкаясь лицом в ее грудь, тиская и сжимая ее больничную одежду, словно желая рывком содрать ее и добраться голодными губами до вожделенной груди, прихватить соски, нацеловать их до ярко-красного цвета.  – Не надо! Нельзя плакать! Тебе теперь нельзя…

– Ты не приходил, – всхлипывала Марина, изо всех сил стискивая Эду, прижимаясь к нему так, словно жизнь уходила из ее тела, а напитаться новой она могла лишь от Эду. Он поглаживал ее вздрагивающую спинку, ее волосы, и Марина слышала. как он тихонько смеется.

– Меня не пускала полиция, – ответил он. – О-о-о, они тебя так охраняют! Подозревают всех! Ну же, не плачь, Doncella de nieve. Что это, слезы? Или это просто сердце твое тает под нашим горячим солнцем?

Эду чуть отстранился и осторожно отвел прядь волос с лица Марины, и та спохватилась, вспомнила, как выглядит, громко и безудержно разрыдалась, закрывая ладонями лицо, пораненный висок с выбритой дорожкой в волосах, синяк, расплывшийся на скуле и швы, некрасиво стягивающие кожу.

– Не смотри на меня, – всхлипывала она отчаянно, –  я такая некрасивая…

Эду изумленно глянул на девушку – и рассмеялся, снова привлекая ее к себе, уютно обнимая ее и целуя в лохматую макушку.

– Самая красивая, – уверенно произнес он. – Что волосы? Они отрастут. Синяков я тоже видел немало. Ты самая красивая, моя Doncella de nieve, – голос Эду дрогнул, он крепче прижал к себе девушку, и Марина услышала, как сильно забилось его сердце. – Самая красивая и самая сильная. Врачи боялись, что это потрясение навредит тебе, но…

«Ага, – Марина почувствовала себя так, словно ее окатили ледяной водой, и сотни мелких игл впились разом в ее нервы. – Знает… кажется, знает… и что же скажет на это?!»

– … но все обошлось, – хрипло закончил Эду, словно в горле у него внезапно пересохло. Его ладонь осторожно легла на ее живот, и Марина только ахнула от спазма, охватившего все ее существо, словно тело чуть не выплеснуло ее душу вон. – Здесь все обошлось, – продолжил Эду, поглаживая животик девушки, так осторожно, словно любое прикосновение могло навредить. – Никакой угрозы нет. Все очень хорошо, Марина. Ты очень сильная и крепкая.

Он отстранил девушку от себя и пытливо глянул в ее глаза – перепуганные, от залегших под ними теней кажущиеся просто огромными, – и произнес:

– Ты знала… о ребенке?

Марина залилась краской и не смогла ответить сразу, лишь головой затрясла – нет, нет!

– Такой маленький срок, – забормотала она, пряча глаза и словно отыскивая себе оправдания. – Всего пару недель, может, чуть больше… я не заметила даже… Я не знала! Честно!

Эду недоверчиво хмыкнул, и Марина изо всех сил ухватилась за его руку, поглаживающую ее живот. Она не понимала причины его молчания, не понимала, почему молодой человек напряжен, хотя чувствовала, как подрагивают его пальцы, ласкающие ее, и ощущала его мягкую осторожность, с которой он прикасался к ее телу. Эта бережность, эти теплые мягкие касания снова вернули в сердце Марины веру, она почувствовала себя отчаянно, до головокружения счастливой, потому что Эду был вот он, рядом, и от него исходили только забота и любовь. Того нервного, стыдливого и трусоватого страха, что Марина учуяла в день расставания с Игорем, в Эду не было. Он не собирался говорить ей ранящих и неприятных слов; не собирался избавляться от нее, бормоча дежурные пошлые слова "давай останемся друзьями". Он пришел, и Марина снова  почувствовала, что они с Эду единое целое. Как можно не верить ему? Как можно сомневаться?

– Не сердись, – почти с отчаянием произнесла она, доверчиво заглядывая в его темные глаза. – Я не стала бы обманывать тебя. Я не знала! Почему ты молчишь?

– Потому что, – хрипло произнес Эду, – потому что мне сложно сказать то, что я хочу сказать… А Иоланта заверила меня, что это нужно сделать быстрее, иначе этот маленький животик скоро станет во-о-от таким огромным и круглым, – пальцы Эду чуть сжались на ткани. Он опустил взгляд, глубоко вздохнул, словно решаясь на самый отчаянный в его жизни шаг, просто сунул руку в карман и достал маленькую коробочку, при виде которой Марина даже дышать перестала. – А невесты на своих свадьбах хотят быть самыми красивыми… Марина. Ты выйдешь за меня замуж?

Эти слова Марина выучила еще на первом курсе. Может, даже раньше; в них она слышала какую-то магию, смех мечты, которую никому не удается поймать за хвост. Где-то в глубине души она хотела, чтобы однажды ей сказали эти слова – именно на этом языке, – она мечтала об этом и сотни раз представляла, как это могло бы быть, но не ожидала, что ее мечта исполнится так быстро. И сейчас эти слова не просто заставили ее потерять дар речи – они вышибли из нее дыхание, они потрясли ее так глубоко, что еще миг – и она задохнулась бы, потому что, казалось, и сердце ее от потрясения замерло и прошла целая вечность прежде, чем оно снова дрогнуло и забилось с неистовой силой, разливая по телу неимоверный жар и ликование.

Эду смотрел на нее, и Марина видела, как он волнуется – так, словно она могла ответить ему отказом, словно могла рассмеяться в лицо и прогнать прочь, и это ранило бы его, убило верне, чем взбесившийся бык.

Потрясенная, она глядела на колечко в атласном белом гнезде, на то, как пыльцы Эду его вынимают и как осторожно надевают ей на пальчик – так, как и полагается надевать кольца невестам, – и ей казалось, что в ушах ее стоит стеклянный звон.

«Ну, ты, Полозкова, блин, даешь, – изумленно произнесла воображаемая Анька. – Сеньора де Авалос, однако. Официальное предложение! Щас на колено встанет, смотри. Не Марина Санна Степаненко, или как там этого сволоча Игоря фамилия, а сеньора де Авалос! Да половина знакомых передохнет, кто от зависти, кто от охренения! Съездила Марина в Испанию, поработала...»

– О, да, Эду, – прошептала, потрясенная, Марина, не отрывая взгляда от своей руки, на которой теперь сияло это кольцо. – Да! Конечно! Я выйду за тебя!

– Иди ко мне, Doncella de nieve, обними меня. Я чуть с ума не сошел.

Она порывисто приникла к Эду, бросилась ему на шею, чувствуя, как он рывком откидывает одеяло, запускает руку меж ее горячих бедер и прихватывает ее чувствительное тело там, жадно и нетерпеливо, до стона, до мокрых трусиков, до сладких спазмов, от которых ее живот сам собой вздрагивает и подтягивается. И все вопросы, до того булавочными уколами терзавшие ее мозг,  растворились и испарились сами собой; мельком Марина думала и о том, что Эду делает это из-за ребенка, то есть поступает правильно, так, как должен. Но тот, кого заставляют жениться обязательства, не бывает таким нетерпеливым и жадным, он не целует так откровенно и ненасытно, и руки его не тискают желанное тело девушки так горячо и бессовестно.

– Ради всего святого, – шептал он, покрывая лицо девушки  поцелуями, – прогони меня, или я возьму тебя прямо здесь, в этой постели, а тебе нельзя… моя сладкая злая колючка… хочу тебя, хочу…