Текст книги "Испанец (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16. Свадьба

Вероника едва не выла  от злости.

В доме де Авалоса было шумно и суетно, и поначалу Вероника не понимала, почему приходит столько людей, почему что-то обсуждается, почему хозяин отдает какие-то многочисленные распоряжения. О ней самой как-то все позабыли, и она поняла, как ощущает себя статуэтка, когда-то красивая и дорогая, а теперь ненужная, задвинутая на самую высокую полку. Работа с отсутствием Марины встала, и Вероника, которую, в общем-то, никто не вынуждал уехать в гостиницу, чувствовала, что здесь она лишняя.

День стал похож на день, Вероника вставала, приводила себя в порядок, спускалась к завтраку, обменивалась дежурным приветствием с де Авалосом и спешила покинуть дом, чтобы не видеть радостной суеты… и де Авалоса, который теперь вдруг почему-то стал далек, практически недосягаем. Оживленный, радостный, живущий в предвкушении чего-то очень значимого и прекрасного, но далекий настолько, словно между ним и Вероникой не расстояние в несколько шагов, а десятилетия. Он устремился в будущее всеми своими мыслями, всем существом, оставив Веронику одну в покинутом им прошлом, и она почти превратилась в размытую, еле видную светлую тень.

Впрочем, скоро стала ясна причина его стремительной перемены.

Бродя по дому, как приведение, которое никто не замечает, на которое никто не обращает внимание, Вероника стала невольной свидетельницы такой простой и такой интимной в своей простоте сцены, которая просто уничтожила в ее сердце последние ростки надежды и жизни.

Двери в кабинет де Авалоса были чуть приоткрыты, и оттуда доносился голос Иоланты. Ничего особенного, она просто говорила по телефону, и Вероника, проходившая мимо, задержалась, чтобы прислушаться и уловить суть разговора. Она все еще пыталась понять, что затевается в доме де Авалосов; а ей отчего-то никто об этом не говорил. То ли не считали нужным, то ли попросту забывали…

Иоланта говорила что-то очень мягким, исполненным нежности голосом. Таким можно говорить с любимым детьми, которыми гордишься; но Иоланта отчетливо произнесла имя Эду. Вероника от злости стиснула кулаки, в очередной раз переживая приступ жесточайшей ревности оттого, что другая женщина с такой легкостью называет молодого упрямца семейным уютным именем, и едва не вскрикнула, когда увидала, что к Иоланте пошел старший де Авалос и просто обнял ее.

Иоланта положила трубку. Последние слова наставлений она говорила уже поспешно, зардевшись, как девчонка. Де Авалос обнимал ее, может, не так порывисто и страстно, как делают это молодые, но надежно и крепко. Оба они с Иолантой были уже не юны, время кипящих страстей для них прошло, и чувства, которые они испытывали друг к другу, были зрелым и спокойными, но от этого в них не стало меньше тепла. Заговщически уткнувшись лбами, эти две людей улыбались друг другу, и Вероника поймала себя на мысли, что они действительно похожи на пару, которая прожила долгую жизнь, воспитала сына… да впрочем, так оно и было. И Вероника тихо отступила от дверей, за которыми исчез, растаял ее последний шанс.

Эду дома у отца почти не объявлялся, а когда объявлялся – говорил только о Марине. Марина, Марина, Марина… Это имя он повторял много раз, и Вероника из его слов поняла, что Марину Эду хочет привезти сюда, подальше от страшного места, где на нее напали. Подальше от потенциального преступника. Авалос-старший согласно кивал головой, Вероника слушала это и ухмылялась. Эду подозревал кого-то с улицы, случайного человека, ему и в голову не могло прийти, что на его Марину, на тихую простую девушку напала ее собственная начальница, и из-за чего?! Вероника закрывала глаза, бормоча бессильные яростные ругательства, потому что ответ на этот вопрос потрясал ее саму. Из зависти. Ей невыносимо было видеть, как другая без труда получила то, чего она, Вероника, не могла добиться так долго, и от злости кровь закипала у нее в жилах.

Поначалу Вероника затаилась, напуганная этим оживлением, лишь изредка выглядывая из своей комнаты. О ней как будто позабыли. Задвинули в дальний угол и обращались к ней только в случае необходимости; казалось, весь дом, все его обитатели заняты были каким-то другим, чрезвычайно важным делом.

Пару раз, правда, приходил полицейский, и Вероника, поглядывая из-за угла, чувствуя, что сходит с ума от близкой опасности. Ощущение, что на нее охотятся, что кольцо вокруг нее сжимается все сильнее, не покидало ее, а только нарастало с каждым визитом этого скучного, невзрачного человека с папкой подмышкой. Вероника уже готова была тайком выбраться из дома и бежать, бежать куда глаза глядят – в аэропорт, домой, – лишь бы больше не чувствовать, как кольцо вокруг нее сжимается. Но полицейский, о чем-то долго и внимательно переговорив с обоими де Авалосами, любезно откланялся и ушел, попрощавшись в том числе и с Вероникой.

Саму ее опрашивали как-то поверхностно, как ей показалось – лениво и скорее для галочки. Де Авалос-старший, выступивший в роли переводчика, задавал какие-то скучные вопросы, и Вероника лишь разводила руками и обезоруживающе улыбалась полицейскому. Да, сеньорита Марина – ее подчиненная, да. Это ее первая поездка в Испанию. Да. На вопрос о личной жизни Марины Вероника слегка замешкалась с ответом.

– Для чего это нужно? – спросила она удивленно у де Авалоса, удивленно вскинув на него взгляд. – То есть, я  поняла бы, если бы это происходило у нас на родине, но ехать сюда, мстить девчонке – эта версия слишком неправдоподобна…

– Мстить? – переспросил полицейский с таким скучным видом, словно слушал нудное жужжание осенней мухи на пыльном стекле. – Ей есть кому и есть за что мстить?

– Ну, откуда же мне знать, – зарделась Вероника. – То есть, я не знаю… Она работает в нашей фирме очень мало, всего полгода. И за весь этот срок я не видела ее  с мужчиной, – внезапно Вероника поняла, что де Авалос очень внимательно ее слушает, чересчур внимательно, даже заинтересованно, и поняла, что собственноручно обеляет девчонку, выставляет ее этакой невинной овечкой. Проболталась, что ухажера у Марины нет… Еще раз подтвердила правильность выбора Эду. Всю жизнь возится с животными, у него, наверное, у самого уже звериный нюх. Учуял девчонкину чистоту, нерастраченную юность… Как он говорил? Молком пахнет?

От этого понимания в ее груди поднялось жжение, Веронике стало трудно дышать, и она едва сдержалась от того, чтоб не выплюнуть желчи прямо под ноги допрашивающему ее полицейскому. Да нате, подавитесь вы этими сведениями. Да, да, да! Эта Полозкова – она не охотница за мужчинами, в отличие от самой Вероники! Это правда! Она действительно такая – простая и честная… Неужто это нужно было де Авалосу? Неужто так надо было действовать изначально?.. Вспомнив Иоланту и ее совершенно счастливую улыбку, такую несвойственную ее вечно строгому, напряженному лицу, Вероника с отчаянием поняла, что и с этим важным пониманием она опоздала, бесповоротно опоздала. От обиды слезы навернулись на глаза, она едва сдержала себя чтоб не расплакаться.

– Но вы произнесли слово «месть», – не отставал нудный блюститель порядка, с таким же скучающим видом рассматривая стену. – Por qué?

– Почему? – переспросила Вероника, ошарашенная, сбитая с толку. – Но я не знаю… я правда не знаю, зачем нужно было нападать на сеньориту Марину.

На этом расспросы закончились, и никто больше Веронику не тревожил.

И все бы ничего, если б не это странное оживление. Чем дольше оно продолжалось, тем сильнее атмосфера праздника наполняла дом, и однажды поутру, только что позавтракав, поднимаясь на второй этаж, Вероника увидела то, что все объяснило.

Белое-белое-платье.

Эду провожал какую-то говорливую женщину. Слова, казалось, горохом сыпались из ее рта, она тараторила и тараторила, разводя руками, что-то показывая, взбивая пену воображаемых кружев и приглаживая ленты, а в руке у нее был зажат какой-то яркий глянцевый журнал, на котором помертвевшая Вероника рассмотрела невесту.  И сразу все встало на свои места, вся эта суета и праздничное оживление, волнение, от которого Эду становился рассеянным и немного взволнованным. И сразу вспомнилась Иоланта, перебирающая какие-то образцы тканей – Вероника еще с удивлением подумала, зачем ей эти шелка, слишком уж светлые и нежные, чтобы перетягивать мебель, например, – и де Авалосы, горячо спорящие о  какой-то церкви…

Свадьба.

Полозкова, эта курица с овечьими невинными глазами, вытянула самый счастливый билет. То ли плакалась Авалосу-младшему, сетуя на свою судьбу, жалуясь на побои, на камень, рассекший ей висок, наматывала сопли на кулак до тех пор, пока он не смягчился, пожалел ее и позвал замуж? Нет, не может быть он таким дураком! Не может он так дешево купиться на слезы смазливой девчонки! Не стоит она ни цветов, которыми собирались украшать дом, ни украшений, которые Авалос-старший торжественно передал Эду, как семейную реликвию, которую достают только в самых торжественных случаях, ничего этого она не стоит!

Но Марина, видимо, для Эду стоила и большего, коль скоро однажды, спустившись к завтраку, Вероника с изумлением увидела за столом Аньку. Девица выглядела бледной – это и понятно, после московской зимы, – уставшей после перелета, но не менее жизнерадостной, чем обычно. На ней было надето что-то яркое, кричащее, и Вероника даже поморщилась – так нелепо Анька выглядела здесь, так она не вписывалась в окружающую действительность. Она Аньку не любила, и это было взаимно. Вероника считала ее слишком дерзкой, беспардонной девицей, вечно лезущей не в свое дело, и Анька это знала. Анькиным отцом был финдиректор и совладельцем фирмы Вероники, и девица эта была вхожа всюду. Вероника с трудом терпела ее, когда та едва не пинком раскрывала двери в кабинет своего папаши, а уж тут… тут переносить ее вульгарное присутствие было выше всяких сил.

– Вероника Андреевна, – прощебетала девица, совершенно не смущаясь и даже не отвлекаясь от своих поисков в телефоне каких-то фото. – Доброе утро! Прекрасно выглядите!

– Ты здесь что делаешь? – игнорируя приветствие Аньки, почти рявкнула Вероника, усаживаясь за стол.

– Так на свадьбу Маришки приехала, – невинно хлопая бесстыжими глазками, пропищала Анька деланно-вежливым, сладким до приторности голоском. – Ой, какая она молодец! Какого жениха отхватила!

Молодец!

Вероника глянула на гаджет девицы и поморщилась; там были просто неисчислимые количества фото от Полозковой. Анька перебирала их, рассматривая счастливые лица, красивые платья, яркие виды, и Вероника поняла, что и еще один кусок жизни прошел мимо нее, и достался кому-то другому. По пестрому мельканию фото под пальцами Аньки Вероника поняла, что Эду снова выступает – очень успешно, красуясь на арене, посвящая свои победы Марине. Она, разумеется, все эти поединки проводит среди публики – краем глаза Вероника заметила фото, на котором голубки целуются, она – перегнувшись через ограждение, он – вытянувшись, устремившись к ней всем телом. Красивое шитье его костюма испачкано кровью, руки тоже – кажется, Эду  зажимал в пальцах свою награду, уши поверженного быка, – но это не мешало Марине им восхищаться.

«Можно было догадаться, – ядовито подумала Вероника, – не так уж сильно я ее треснула, чтоб она так долго ваялась в больнице! Утащил ее в какой-нибудь отель, скрыл, спрятал ото всех, пока не найдут напавшего… Таскаются по Андалусии, путешествуют. Репетируют медовый месяц…»

***

Марина появилась в особняке де Авалосов только перед самой свадьбой, и Вероника снова ощутила себя очень ненужной, лишней, посторонней вещью, непонятно как попавшей в этот дом. Они ввалились втроем – Марина, Эду и Анька, – шумной компанией, хохочущей и болтающей без умолку. От них пахло горячим воздухом, праздником, цветущими деревьями Андалусии и дорогой. Притом Анька, не понимающая по-испански ни слова, смотрелась куда более «своей», чем Вероника, которая прожила тут почти месяц.

Анька не пожелала сидеть взаперти в особняке де Авалосов и сразу же после приезда съехала в отель. По крайней мере, она так сказала Веронике. Теперь же стало ясно, что она просто присоединилась к подружке и вместе с ней каталась по Испании. Интересно, отчего это все скрывается от Вероники?..

Марина давно поправилась после травмы, окрепла. Она очень изменилась; из ее взгляда исчезло затравленное, неуверенное выражение, она смотрела прямо, смело, и даже недовольная мина Вероники не смогла заставить ее смутиться. Она стала очень уверенной в себе, очень спокойной, в лице ее появилась твердость – вылез, наконец, характер, который до сих пор помогал ей держаться на плаву. Она недаром позвала Аньку, и даже не оповестила своих родителей. Кажется, Марина твердо решила начать новую жизнь, в которой нет места всему тому, что травмировало ее, и те люди, что пожирали ее жизнь, ее нервы, были оставлены в прошлом. Горячее солнце Андалусии позолотило ее кожу, яркое алое платье, видимо, купленное недавно, делало ее похожей на танцовщицу фламенко, и Вероника поймала себя на мысли, что Марина стала очень похожа на испанку. Она словно всю свою жизнь ждала момента, когда сможет вот так переродиться, раскрыться, стать тем, кем мечтала

– Я все сделала, – произнесла Марина, оставив свою веселящуюся подругу и жениха, подходя к начальнице – теперь можно сказать, что к бывшей начальнице, – и вручая ей папку с переведенными документами.

Веронике показалось, что эта фраза была какая-то неловкая, произнесенная почти с акцентом. Марина почти отвыкла говорить по-русски. Кажется, она даже думала теперь по-испански, и, прежде чем заговорить с Вероникой, задумалась, замешкалась.

«Ах ты, дрянь, – Веронике хотелось хлестнуть документами по этому уверенному, спокойному лицу, по шраму от операции, прикрытому отрастающими волосами, – ты посмотри, как она косит под местную! Принцесса крови прям! Кривляется, не понимает русского языка!»

Внезапно Веронике захотелось довести начатое до конца. Захотелось выйти на улицу, отыскать камень поувесистее и ночью им раскрошить этой зазнавшейся девчонке все лицо. Не убить, но искалечить бесповоротно, вернуть в  глаза выражение отчаяния и бесконечной боли, превратить цветущую девушку в урода, которому даже говорить трудно. После этого злодеяния трудно будет отмыться и укрыться от правосудия, практически невозможно, но зато будет разрушено чужое счастье, такое простое и такое недоступное ей, Веронике.

– Поздравляю, Полозкова, – произнесла Вероника небрежно и высокомерно, принимая папку с бумагами. – Окрутила-таки красавчика? Ловкая. Молодец. Чем ты его проняла, м-м-м? Мне правда любопытно. Эду ведь не мальчишка московский, не студентик бесштанный, не дурачок. Он уж девиц всяких повидал… много. Как ты-то смогла, Полозкова?

Марина упрямо склонила голову, исподлобья разглядывая Веронику. В голосе женщины было столько пренебрежения, столько презрительной брезгливости, что ее вопрос прозвучал как оскорбление.

– Эду любит меня, – ответила Марина. – Просто любит.

– Да, конечно, – рассеянно произнесла Вероника, просматривая документы. – Любит. Сегодня одну, завтра другую.

– Эду женится на мне, – с вызовом произнесла Марина, и от напора и силы в ее голосе Вероника с удивлением подняла взгляд на девушку. Та по-прежнему была уверенной и сильной, и Вероника едва не упала, когда до ее сознания дошли следующе слова девушки.

– Эду любит меня, и женится  на мне. А сеньор Педро вас – нет.

Странно; свадьба была у Полозковой, а ночь не спала Вероника, словно готовилась к главному дню в своей жизни.

«Так оно и есть, – в странном лихорадочном возбуждении думала Вероника. – Так и есть…»

Для начала она спустилась в сад и весь его обошла в поисках камня. Подходящего камня, которым можно измолотить все лицо Полозковой, да так, что ни один хирург не соберет. Вероника не была пьяна, но отчего-то ей казалось, что мир раскачивается и пляшет перед ее глазами, и сознание спутанное. Представляя себе, как будет наносить удар за ударом, Верника слышала то ли рев, то ли плач, и не понимала, что это ее собственный голос дрожит и рвется от рыданий. Кровавые картины мелькали перед глазами с хаотичной скоростью, Веронике казалось, что она сходит с ума.

Она хотела совершить задуманное тотчас же, вечером. Прокравшись к комнате Полозковой, Вероника с сильно бьющимся сердцем, прижимая к груди камень как котенка, повернула ручку двери, но дверь оказалась заперта изнутри на ключ. Более того – прислушавшись, в ночной тишине Вероника обострившимся слухом уловила жаркую возню и долгие, тягучие и сладкие стоны, беспомощные и умоляющие. Так стонет только уставшая от ласк женщина, любимая, пресыщенная любовью, обласканная и желающая наслаждения еще и еще.

– Не одна она там, – зло шипела Вероника, слушая чужую страсть. – Красавчик… это он закрыл дверь, эта курица не догадалась бы…

Веронике тотчас в голову пришла идея, что неплохо было бы сию минуту напасть и изуродовать обоих, разбить лица обоим, стереть навсегда счастливые улыбки, уничтожит молодость и красоту, лишить даже тени того обаяния, что притянуло этих двоих друг к другу. Она снова яростно толкнулась в дверь, позабыв, что та заперта. На ее счастье, влюбленные были слишком заняты собой и не слышали ее попыток ворваться к ним.

– Полозкова, ты что, не знае-ешь, что это плохая примета, если жених видит невесту до свадьбы?! Это не к добру… Не к добру! – шипела Вероника, как одержимая, царапаясь в двери как собака.

Вслушиваясь в любовную возню, в откровенные крики и стоны, Вероника перевела дух и отерла со лба болезненный пот. До нее дошло, что если она дольше простоит под дверями, ее непременно кто-нибудь обнаружит и разгадает ее недобрые намерения. И тогда все точно сорвется.  Да если даже дождаться, когда они уснут… даже если удастся бесшумно открыть дверь и нанести удар… или несколько – не важно кому, – Эду проснется от боли, или от криков Марины, и вытолкает Веронику взашей. И все окончится очередным синяком, но не трагедией. Нет. Вероника отступила, лихорадочно соображая, как же ей привести в исполнение свой план.

«Завтра, – решила она. – Это еще лучше – завтра. Прямо перед свадьбой! Испачкать белое платье кровью… пусть больно будет всем! И красавчику тоже, когда он поймет, что не смог предотвратить и навсегда лишился ее красоты… все платье залить кровью… интересно, какое оно – это платье?»

***

Но и с утра у Вероники ничего не вышло.

Вокруг Полозковой прыгало и суетилось столько людей, что подойти к ней со своим камнем было по меньшей мере странно.

Может, эти клуши, что готовили невесту к выходу, и растерялись бы, и разбежались бы в разные стороны  с воплями, но вторая курица, Анька… Вероника не заблуждалась на ее счет. Эта девица не потерялась бы ни на миг. Она бы отбросила свой телефон, на который снималась весь процесс подготовки невесты, все ухищрения, которые применяли стилисты, и саму Веронику огрела бы чем-нибудь тяжелым. Нет, не стоило подходить к Полозковой сейчас, нет…

И Верника отступала, уходила в тень – благо, о ней так никто и не вспомнил, не предложил помощь парикмахера, например, или лишнюю чашку чая с утра.

…Анька действительно выкладывала в Инстаграм историю свадьбы Марины, начиная с завтрака, за которым Марина не могла проглотить не кусочка от волнения, и заканчивая облачением в платье, белоснежный корсет которого затягивали так туго и безжалостно, что впечатленная этим Анька уважительно сделала большие глаза и выставила фотографию тугой шнуровки с надписью «истязание испанской инфанты». Марина перенесла это стойко, хотя, кажется, ее затянули так, что она с трудом могла дышать.

– О-о, твои чулки с подвязками набрали кучу лайков! – заметила она. – Тебе привет от Милки, кстати. Умирает от зависти. Столько сахарочка в словах, аж жопа слипается, а сама подтирает свои фотки с «папиком». Ха-ха-ха!

– Да брось ты, – беспечно ответила Марина, рассматривая себя в зеркало. – Не будь язвой, как она.

– Ну, ты что, – злорадно клекотала Анька, – отказать себе в удовольствии постебаться над ней? Помнишь ее противные ужимки, когда она подцепила этого толстопуза? Полгода она его уламывала! Полгода! – Анька многозначительно потрясла пальцем. – И это при том, что она годится ему в дочери! Но далеко не всякую корову есть желающие удочерить… А сколько было визга, когда пузан все же сдался? А шикарная свадебка – помнишь этот колхозный бурлеск и совковый эпатаж? Не знаю, как с тобой, а со мной эта фифа даже не разговаривала, если мы в городе встречались. Королева же… О!! – Анька вдруг прервала поток своего злословия. – Игорь!

Телефон, на который она снимала, завозился в ее руке, завибрировал, и она с изумлением перевела взгляд на подругу.

– Ты что, не… не удалила его? – очень тихо, вкрадчиво произнесла она, вглядываясь в заметно побледневшее лицо подруги. – Ты… к нему что-то еще есть?.. Да брось, Эду в тысячу, в миллион раз лучше!

«А в моей голове Анька была на порядок умнее! – сердито подумала Марина. – Вообразить, что Игорь все еще что-то значит для меня!»

– Ответишь? – Анька протянула ей телефон, и Марина взяла его, пытаясь сохранить на лице выражение спокойствия.

– Я просто забыла, что у него есть мой номер, – сухо пояснила она Аньке. – И что у меня есть его номер, тоже забыла. Не до него было вообще.

Анька хмыкнула, сделав вид, что поверила, а Марина провела пальцем по экрану, принимая вызов.

– Ну? – вместо приветствия ответила она почти злобно. – Что тебе нужно? Ты не понял с первого раза? У меня другой! Чего ты звонишь?

– Вы там с Анькой подразнить меня решили? – так же, без «здравствуй», почти со злостью, произнес Игорь. – Я помню все ваши выкрутасы, когда вы собирались вместе, то вечно выдумывали всякое… Аферистки, тупые клуши!

Игорь был очень зол.

Стало ясно, что он видел сегодняшние фотографии Марины и отчего-то своим недалеким разумом решил, что это розыгрыш, очередная попытка Марины привлечь к себе его, Игоря, внимание, унизить его перед всеми знакомыми и набить себе цену. Эта уверенность сквозила в каждом его слове, полном насмешки, и девушка очень пожалела, что сейчас Игорь далеко, и она не может влепить ему пощечину за презрение, с которым он говорил о ней. От его эгоизма, от его уверенности, что все это устроено исключительно ради его персоны, девушке захотелось раскричаться, обозвать этого самодовольного индюка сотней самых грязных слов, но Марина сдержалась и лишь насмешливо фыркнула.

– Подразнить тебя?! – воскликнула она со смехом. – Не много ли чести? Ты что там о себе возомнил? Весь мир вокруг тебя, что ли, вертится?! Я повторяю тебе еще разок: у меня есть другой. Я замуж за него выхожу. Сегодня. Прямо сейчас. Это не шутка и не розыгрыш. Да ради того, чтобы тебя разыграть, я бы даже маску зомби из дешевой резины не купила.

– Так я и поверил, – насмешливо фыркнул Игорь. – Да, конечно. Рассказывай! То, что ты разок перепихнулась с испанцем, не значит, что он тебя замуж позовет. Ври кому другому. Хорош уже позорить меня перед людьми!

– О-о, дорогой! – жестко и хищно протянула Марина, да так зловеще, что Игорь, не привыкший к подобным интонациям в голосе Марины, испуганно смолк. – Что значит – хорош? Что значит – хорош?! Все только началось! Ты же заварил эту кашу. Ты же со свойственной тебе самоуверенностью наврал всем с три короба. Ты же меньше всего обо мне думал? В расчет меня не брал? Вот теперь и выкручивайся сам. А фотографий будет еще о-очень много. Ты даже четверти не видел. Так что ты там не расслабляйся, готовься к интервью, олень.

– Не смей выкладывать, – зло прохрипел Игорь. Страх за свою репутацию прорвался предательски в его голосе, и Марина хохотнула, неприятно и жестко. Кажется, до него дошло, что все это не шутки, и дальше будет лишь хуже, и все увидят, что его слова – вранье. А это означало очередную волну насмешек… Даже Полозкова кинула его! Это просто фиаско, это такое падение, что даже едкое слово «неудачник» кажется слишком мягким.

– В монастырь ради твоих прекрасных глаз не уйти? – так же ядовито поинтересовалась Марина. – А то я могу. Ты не стесняйся, говори. Уж начал высказывать пожелания, так говори их все! Я прямо сейчас метнусь, запишусь на ближайшую пятницу на постриг.

– У нас же могло быть все хорошо, – простонал Игорь. – Когда ты вернулась бы, мы бы могли все начать с начала, как все нормальные люди! Зачем было все портить!? Я же говори тебе, что хочу все исправить, так зачем тебе приспичило путаться с этим испанцем?! Ты могла для меня хоть что-то сделать?! Хотя бы это – подождать и не прыгать в койку к первому встречному?!

Губы Марины печально изогнулись, когда она услышала этот упрек.

Сделать что-нибудь…

«Самое отважное и самое бесполезное, как оказалось, я для тебя сделала, – подумала она. – Ровно полгода назад, когда отвоевывала у родителей гнездо, наше с тобой семейное гнездо, которое так и осталось пустым… кому была нужна моя смелость? Кто оценил то, что я за призрачную надежду обрести счастье рассорилась с родителями и лишилась их поддержки? Тогда для меня это было неслыханным подвигом… Что-то сделать для тебя… да ты подыхать будешь – я руки не подам. Потому что ты эту руку отгрызешь и заставишь сдохнуть вместо тебя!»

– То есть, это я все испортила!? – поразилась Марина. – А не ты со своими махинациями с прокурорскими дочками?! Короче, Степаненко; отцепись, а? У меня давно уже своя, отдельная от тебя, жизнь. Тебя давно никто не ждет. Отстань от меня со своими дикими планами и дай спокойно выйти замуж. А ты там оставайся со своим странными фантазиями, – заслышав за окном какой-то шум, спешно проговорила Марина. – Тешь свое эго надеждой, что я что-нибудь когда-нибудь сделаю для тебя. Убожество.

Марина с яростью дала отбой, и Анька уважительно продемонстрировала ей оттопыренный большой палец.

– Ну, ты растешь прям на глазах! Так его и надо! – одобрила она. – Давно пора!

Меж тем на улице, под окнами Марины, явно что-то затевалось. Слышались какие-то возгласы, кто-то выкрикивал имя девушки, призывая ее выглянуть в окно. Оператор Анька тотчас перехватила яростно отброшенный Мариной телефон и тоже ринулась с невестой к окну.

Внизу, под цветущими ветвями деревьев, стоял Эду, уже полностью готовый к выходу. На нем были  надеты белоснежная сорочка, темно-серый, великолепно пошитый костюм, расшитый шелком жилет – чуть светлее костюма, – и темно-серый, почти черный шелковый галстук. К груди была приколота бутоньерка с белой свежей розой, точно такой же, из каких флористы составили букет невесты. Его лицо сияло, и у Марины даже дух захватило, когда она увидела его светящиеся счастьем глаза.

«Неужели это правда? – думала она, рассматривая Эду, его черные волосы, тщательно уложенные и зачесанные налево, его сияющую улыбку, от которой у девушки просто кружилась голова. – Неужели он сейчас действительно станет моим мужем, неужто это не сон?»

– Марина! – весело прокричал Эду, заметив свою невесту в окне. – Моя Марина! Ты помнишь, как все начиналось? Помнишь?

Она помнила.

Солнце сверкало в его темных глазах точно так же, как в день их знакомства, ветер перебирал черные волосы, а черная  гитара в руках друга жениха, стоящего рядом с нарядным Эду блестела так же, как в тот безумный день, когда Эду взобрался с ней на дерево, петь серенаду. Наверное, если б ему не было жаль новых щегольских туфель и светлого костюма, он проделал бы это еще раз.

– Я помню, – дрогнувшим голосом ответила Марина, и знакомая мелодия огласила сад.

– Я не слышу! – озорно прокричал Эду, сложив ладони рупором. – Громче! Скажи это громче!

– Я помню, Эду! – выкрикнула Марина, смеясь.

– Ты выйдешь за меня, Марина? Выйдешь за меня замуж? Скажи это так, чтобы все слышали!

– Да! Да, Эду! Я выйду за тебя!

– Ты любишь меня, Марина?

– Да! Конечно, да! Я очень люблю тебя, Эду!

– И я люблю тебя, Марина!

Марина прижимала ладони к пылающим щекам, изо всех сил стараясь не расплакаться, когда Эду снова затянул серенаду – ту же песенку, что она напевал тогда, сидя на дереве. Он пел, протягивая руки к невесте, уверяя ее, что будет дарить ей песни о любви каждый день, и Анька, снимающая это, верещала от радости.

– Какая романтика! – орала она, тайком утирая набежавшие слезы. – Маринка, какая ж ты все-таки счастливая и везучая! Тут слова доброго не добьешься, а тебе целую серенаду… Сейчас выложу в Инсту, и пусть половина города передохнет от зависти!

Однако, как всякой приличной испанской даме, дослушать серенаду Марине не позволили.

На глаза ее то и дело набегали слезы, грозя погубить макияж, и стилисты, парикмахеры суетились вокруг невесты, обмахивая ее салфетками, журналами, подсовывая ей  воду – выпить и успокоиться, – потому что Марина, затянутая в белоснежный корсет, едва не задыхалась от нахлынувших чувств, потому что реальность вдруг догнала ее, и Марина с изумлением поняла, зачем хлопочут вокруг нее все эти женщины, зачем в ее прическу устраивают огромный гребень и покрывают голову роскошной белоснежной кружевной мантильей.

– Во-от, подруга, – заметив испуганное выражение лица Марины, расцветающие на ее щеках пунцовые пятна. – А это начинается предсвадебный мандраж. Это норма. Дошло, наконец-то?

– Анька, – пролепетала Марина заплетающимся от волнения языком, – я сейчас умру… Анька, что же это происходит?! Анька, я замуж выхожу…Ой, мама…

– Мама нам в этом деле не поможет, – быстро произнесла Анька, ловко наливая в высокий фужер шампанского из початой бутылки. – Нафиг ту маму! Ну-ка, глоточек! Для наступления здорового пофигизма!

– Я не могу, – пискнула Марина, тяжело дыша. – Меня тошнит…

– Вот здрассьте, – опешила Анька, вытаращив глаза. – Ты что, уже с икрой, что ли?! Да?! Беременная?! Серьезно?! Ну, вы даете… Тогда водички и подышать, подышать! Все, спокойно, спокойно! А ну, встань… ну все, пора. Улыбочку – и уверенной походкой от бедра в новую жизнь!

***

В храме было торжественно и тихо. Лишь легкие шепотки взлетали над головами собравшихся. Эду заметно волновался – то и дело оборачивался назад, поглядывая на проход меж скамьями, по которому его друг вел к нему его застенчивую волнующуюся невесту.

Ах, как была хороша Марина в этот день!

Ее обнаженные плечи прикрывала ниспадающая с головы мантилья, нежная грудь вздымалась часто-часто от волнения, и на белой ткани узкого корсета поблескивала серебряная вышивка. На точеной шейке лежало красивое жемчужное ожерелье, подаренное старшим де Авалосом, пышная юбка длинным шлейфом тянулась за невестой. Девушка казалась напуганной и оробевшей, и Эду закусил губу, чтоб не рассмеяться тихонько от распирающих его чувств, когда ее пальчики легли в его протянутую ладонь.