Текст книги "Трагедия деревни Мидзухо"

Автор книги: Константин Гапоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Первыми на помощь погорельцам пришли японцы – потянулись с узлами к месту их нового обитания. Несли посуду, продукты, толстые матрацы и одеяла, одежду, обувь, различную домашнюю утварь. Кланялись, выражали сочувствие. Пришли прежние соседи, бездетные муж и жена, выложили стопу отглаженного постельного белья, поставили горячего рису с рыбной приправой. Долго сидели, просили отдать им в дочки младшую сестру Галины Соню, к которой они успели проникнуться душевностью.

Новым соседом у них стал Тимура-сан. У него была дочка, ровесница Галины, дети быстро подружились, подружились и взрослые. Дети вместе бегали на речку, в лес за ягодой, зимой катались на санках да на лыжах. С помощью новых соседей семья занялась огородничеством: сажали картошку, капусту, сеяли табак. Жить с огородом стало намного легче.

Для наших переселенцев японцы оказались незаменимыми учителями. Наши не видели моря, не знали, с какой стороны подойти к кунгасу, как разобраться в путанице сетей. Японцы научили наших ставить ловушки, невода, управлять кунгасами, лодками, обрабатывать рыбу. У них вдоль всего побережья, через каждые 12-15 километров располагались рыбозаводы, туковарни, повсюду стояли чаны для засолки. Сами они изготавливали бочкотару, ящики для упаковки готовой продукции. Тут же находился ледник. В феврале-марте в него завозили горы льда, и холода хватало до следующей зимы. Чему наши японцев научили? Наверное, и для них общение с нами было небесполезным. Только на поверхности всегда остается что-нибудь негативное. Бросалось в глаза, что японцы освоили русский мат. Случалось наблюдать ссоры японских мужчин: начинают препирательства вроде спокойно, потом распаляются все больше, крик становится громче. Наконец наступает кульминационный момент: запускают русским матом, как булыжником, после чего конфликт считается исчерпанным. Наши поражали японцев употреблением спиртного. Японец чашечку сакэ смакует целый вечер – наш залпом опрокидывает стакан неразведенного спирту. Японцев учили, как перед этим выдох сделать, как запить водой, закусить. Потом вместе пели русские песни. При отъезде на прощание вместе выпили добре, песни спели, сплясали под гармошку. А бездетные соседи все никак не могли расстаться с мыслью об удочерении Сони. Со слезами прощались, все просили, чтобы отдали ее.

Прошу оставить на рыбозаводе, так как я не имею родных и знакомых на Хоккайдо, живу на Сахалине с 1927 года, то есть со дня моего рождения. Жил у приемных отца и матери, воспитывался у чужих людей. Считаю родиной Советский Союз.

Накамуро, житель поселка Асанай.

Всего по Невельскому району заключено 67 договоров с японскими рабочими на 2-3 года. В районе выписывают 1 421 экземпляр газеты «Новая жизнь», которая выходит на японском языке.

Из отчета политотдела областного Управления по гражданским делам за период с октября 1945 года по 20 июля 1946 года.

Прерванная дружба

От поселка Муравьево, что был в Корсаковском районе, ничего не осталось. А место здесь историческое: 20 июля 1867 года рота 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона на восточном берегу пролива, соединяющего залив, названный именем майора Буссе, основала пост Муравьевский. У берегов здесь играли стада лососей, косяки сельди пёрли прямо на берег, ее можно было собирать корзинами. В озере Буссе нашли редчайшее растение – анфельцию, из которой производят агар-агар. На склонах пологих гор полно брусники, лимонника, красники. После 1905 года рядом с русскими, оставшимися здесь, японцы построили поселок Тобути.

С приездом вербованных жизнь тут пошла веселая. Бригада прибрежного лова добывала сельдь, горбушу, корюшку, зимой – навагу, засольный и икорный цеха работали по двенадцать часов. Осенью наступало некоторое затишье, общественная жизнь перемещалась к клубу, куда кинопередвижка раз в неделю привозила кино, и к магазину, где торговали спиртным. После ноябрьских праздников выпадал снег. Зрелые мужчины и молодые парни уезжали на лесоучасток за двадцать километров – там начинался сезон лесозаготовок и вывозки древесины на нижний склад. «Длинный» рубль, за которым сюда приехали, на дороге не валялся, его приходилось зарабатывать. Семье, о которой пойдет речь, повезло хотя бы в том, что она поселилась недалеко от японца-врача. Новая власть ему запретила заниматься частной практикой, и он стал разнорабочим. У него установились дружеские отношения с соседями. Главу семьи назначили бригадиром хозяйственного подразделения, обслуживавшего внутренние нужды рыболовецкого предприятия. Бригада вела текущий ремонт жилья и производственных объектов, перевозила мелкие грузы на лошадях, содержала самих лошадей, а в разгар путины и добычи анфельции перебрасывалась в производственное пекло. Особенные дружеские отношения у японца сложились с младшей дочкой бригадира, которой минуло десять лет. Она его не забыла и до сих пор.

– Звали нашего соседа Такая. Не могу объяснить, что влекло его к нам. Отец его очень уважал, но отец выпивал, а японец был трезвенником. Тем не менее они почти каждый вечер сходились для разговора. Отец живо схватывал японский язык, наш друг сносно объяснялся по-русски, научился, видимо, у старожилов. Когда отца не было дома, Такая принимался помогать маме по хозяйству: воды наносит, дров наколет. А то затевал с нами игры. Ему было лет тридцать, у них с женой подрастало двое маленьких детей. Жену его мы видели редко, она казалась нам замкнутой, стеснительной. Она сидела дома, ее могла угнетать обида, что нам он уделяет больше внимания, чем собственным детям.

Мама у нас часто прибаливала, и Такая стал ее лечить. Он приносил свои лекарства, снадобья, ухаживал за нашей мамой, как за родной, и, надо сказать, вылечил. Всех он нас лечил от разных хворей, и лучшего врача нам не нужно было. Если случалось мне выполнять какое-нибудь мамино задание, мой друг спешил на помощь. Часто мама меня посылала за молоком, а идти надо было далеко, на самый край поселка. Такая сажал меня на велосипед, и мы оборачивались в два счета. Случалось, отец долго не приходил с работы, и мама меня посылала за ним. Я бежала к своему японцу, и мы вместе шли на поиски. Обычно мы знали места, где компания собиралась пображничать и сыграть в карты. Чаще всего мы появлялись в самый азартный момент, но отец никогда не перечил нам. Будучи человеком не очень сдержанным, он тем не менее ни разу не позволил какой-либо бестактности или грубости в адрес нашего соседа.

Такая стал для нашей семьи близким другом, и самым горьким для меня в ту пору стал день, когда я узнала, что он уехал. Ему так не хотелось уезжать, последнее время он приходил к нам грустный, как-то смущенно улыбался, будто виноват был в чем. Мы все разделяли его печаль, а я, слушая постоянные разговоры о репатриации, со страхом ждала часа разлуки. У меня была старшая сестра, два брата, они любили меня, я питала к ним искренние чувства родства, но привязанность к соседу была иной, какой-то новой. Детским сердцем я осознавала какую-то роковую несправедливость в том, что нашего соседа должны увезти. Обычно японцам сообщали день отъезда, а нашего соседа увезли ночью, так скоро, что он с нами даже не попрощался. Узнав об этом, я разрыдалась. Ревела я целый день, и меня дома никто не мог утешить и успокоить. Конечно, то были детские слезы, но я не стыжусь их и не отрекаюсь от них.

Всех односельчан поразила другая разлука, случившаяся в те дни. Недалеко от нас проживала семья, где было семеро детей. Отец у них был русский, из старопоселенцев, а мать – японка. Мы знали, что отец со старшими сыновьями останется в поселке, а мать с младшими детьми уедет в Японию. Я помню, с какой жалостью говорили про них, как недоумевали, почему такую большую семью надо разрывать, разлучать братьев и сестер, мужа с женой, отца и мать с детьми. Старшие сыновья уже были большими, мать хотела забрать с собою лишь пятнадцатилетнего, очень похожего на отца. Но уехать ему не разрешили. Кто был виноват в той драме, не знаю, но понимаю, каким тяжелым камнем она легла на душу и тем, кто остался, и тем, кто уехал. Увозили мать с младшими, как и других, ночью. Однако нашлись в поселке люди, движимые сочувствием или любопытством, которые пошли посмотреть сцену прощания. Они потом рассказывали, как жена и дети упали перед отцом на колени и замерли. Он поднял их, поцеловал трижды всех по русскому обычаю, и пошли они с узелками на катер. Не вообразить никому из нас, что было у них на душе, только расстались они молча, покорно, никто не взвыл, не забился в истерике. Долго потом отец с сыновьями стоял на ночном берегу. Давно стих катер, пропали огни в тумане, а они все стояли у пролива, как статуи.

Около 80 процентов всех репатриантов поселяются на постоянное место жительства в различных районах Хоккайдо. В 1947 году по всей Японии для репатриантов, прибывающих в Японию, должны были подготовить 20 тысяч домов, но за июль 1947 года подготовили лишь 400. 80 процентов репатриированных японцев являются безработными, не имеют ни хлеба, ни одежды, ни жилья. В г. Сасэбо 15 тысяч человек размещены в плохо оборудованном бараке. Газета «Хоккайдо симбун» от 18 июня 1947 года писала: «В г. Хакодатэ по улице Кайсио-мати имеется барак, где размещается 11 семей репатриантов. Цены за проживание очень высокие: 1,5 квадратных метра стоят 5 иен 20 сэн в месяц». Газета «Майнити симбун» от 9 июля 1947 года сообщает: «Все прибывшие репатрианты живут в старых конюшнях, земля до сих пор не распределена между ними, нет сельхозинвентаря, на семью имеется лишь одна мотыга и одна лопата».

Из сводки разведывательного отдела штаба ДВО от 18.9.1947 года.

Мы находились на Сахалине под руководством советской власти около двух лет. За то, что мы жили тут спокойно, мы благодарим власть, но меня тянет на родину, где я родился. Я знаю, что там сейчас тяжело живется, но все-таки это моя родина.

Из выступления старосты деревни Варенец на совещании японского актива в г. Долинске летом 1947 года.

Огромные перемены совершились с той далекой поры. Ушли в мир вечного покоя люди, начинавшие строить тут новую жизнь. История девочки, дружившей с японцем Такая, стала семейным преданием. Я не раз ее слушал, потому что девочка, вступив в пору молодости, стала моей женой. Трое наших детей уже сами стали родителями, старшая дочь имеет внуков, а мы – правнуков. И все эти были я адресую прежде всего им. Но питаю надежду, что откликнется еще кто-то, кому не безразличны судьбы родного края. Глядя на те старые годы, мы не перестаем удивляться, как два народа, сойдясь на узкой полосе земли, сработались, подружились и расстались с добрыми чувствами. Оказалось, что все мы люди и одинаково чувствуем и горести, и радости, и у русского, и у японца одинаково трепещет сердце от любви и болит от разлуки. Как все это понятно и просто, хотя ценность таких истин не стирается от их очевидности. Вслед уехавшим мы шлем стих, который написал Одзава Роан более двухсот лет тому назад:

В далеком краю,

Где в чистые воды глядятся

Высокие горы,

Исчезнет, я знаю, бесследно

Вся скверна, осевшая в сердце.

Братья и побратимы, мужья и жены

Чужих меж нами нет!

Мы все друг другу братья

Под вишнями в цвету.

Исса

Миша Петрухин прибыл на Сахалин в июне 1946 года в составе семьи колхозных переселенцев. Десятилетнему мальчику запечаталось в памяти все: и долгое путешествие из Калужский области, разоренной войной, до Владивостока, и дощатые бараки на Второй Речке, и пароход «Гоголь», доставивший их в пыльный город Маока, и задымленные зевы сахалинских туннелей. Но самой поразительной оказалась встреча в городе Сикука. Везут новоселов в открытых кузовах «студебеккеров», а вдоль длинной улицы сплошной стеной стоят в темно-серой одежде японцы – дети, женщины, мужчины, старики, – и все поясно кланяются. Наши в полном недоумении: за что им, деревенским лапотникам, такая честь? Позже выяснилось, что так побежденные приветствуют победителей. Приезжие с ходу отвергли такую позицию.

– Бросьте вы кланяться! Мы предпочитаем рукопожатие. Против трудового народа Японии мы не воевали!

Переселенцы создали колхоз, присвоив ему обнадеживающее название – «Новый путь», и принялись хозяйствовать. По причинам, не очень понятным быстро взрослевшему подростку, прибыток от артельного труда был мизерным, а то и вовсе отсутствовал; кормили семьи огород и домашнее хозяйство. Однажды чушка принесла такой приплод, что взрослые воспрянули духом: выручка от проданных поросят составила тридцать тысяч рублей, что позволило всей семье приодеться и приобуться.

Соседствовали с японцами бесконфликтно, дети вместе росли, взрослые сотрудничали – ничего особенного Мише не запомнилось. Особенное началось позже, когда рабочий Петрухин, выпускник Долинского ремесленного училища, прибыл на Поронайский целлюлозно-бумажный комбинат, самый крупный на Сахалине.

Не так-то просто было освоиться юному специалисту на большом и сложном предприятии, где работало около трех тысяч человек. Работу комбината обеспечивала собственная ТЭЦ, лесной, транспортный, ремонтный, электрический, спиртодрожжевой цеха, цех пароводокоммуникаций, два завода – сульфитный и сульфатный, центральная лаборатория, отделы снабжения и сбыта. У каждого цеха имелись свои планы и свои достижения, но сердцевиной производства являлась бумажная фабрика. Она выдавала в сутки до ста тонн бумаги, 55 миллионов штук бумажных мешков; на сульфитном заводе – более 110 тонн целлюлозы в сутки. Продукцию отправляли в разные страны, в том числе в Японию, Корею, Индию, Грецию, Польшу.

Целлюлозно-бумажный комбинат являлся производством непрерывным, то есть работал круглые сутки без выходных и праздников. Лишь раз в году предприятие останавливалось полностью на месяц для проведения ремонтных и профилактических работ. Если для вспомогательных работ человека можно было подготовить за 2-3 месяца, за полгода, то на бумажной фабрике профессионала растили годами. У каждого – размольщик он или клеевар, прессовщик или сушильщик, или сеточник бумагоделательных машин – существовала масса тонкостей, которые постигаются всем интеллектом человека в процессе производства. Достаточно сказать: специальность сеточника входила в перечень освобожденных от призыва в армию. Такой перечень утверждался на правительственном уровне. Армия могла обойтись без Петрухина или иного сеточника, а вот Поронайский ЦБК обойтись без них не мог.

Мастерство Михаилу давалось не сразу, и своими успехами он обязан был человеку, память о ком бережет по сей день. Изготовление бумаги – дело очень тонкое, требующее сплава знаний и опыта, особого чутья. Сколько раз случалось: вдруг бумагоделательная машина начинает барахлить безо всяких видимых причин – и попробуй понять ее каприз. Собирайте партком, профком, объявляйте аврал, поднимайте массу заводчан – проку не будет, массовый энтузиазм приберегите для субботника. Укротить норовистую машину может только Федя – так зовут по-русски Сим Уль Юна. На групповом снимке 1965 года, где запечатлена в заводском клубе группа награжденных работников ЦБК, он стоит крайний справа (см. фото). У абсолютного большинства присутствующих по одной медали, у Феди – две. Это награда за его неоценимые заслуги перед коллективом завода, перед Советской Родиной, полноправным гражданином которой он стал. Улыбчивое лицо свидетельствует, что судьба его вполне благополучна. Однако, пожалуй, один Михаил Петрухин, сидящий вторым справа, знает, что в душе его наставника и друга таится глубокая рана. Федя, по рождению кореец Сим Уль Юн, был завезен на Карафуто под именем Коненаки Фидэо (почему и получился Федя). Обладая цепким пытливым умом, он основательно освоил одну из сложнейших профессий и стал относительно обеспеченным человеком, что позволило жениться на японке по любви. У них родился сын.

Возможно, военно-политических проблем Коненаки сторонился, но они сами вторглись в его судьбу. Советский Союз вступил в войну с Японией, и вскоре боевые действия развернулись южнее 50-й параллели, то есть совсем недалеко от Сикуки. Поднялась паника, началась срочная эвакуация жителей в метрополию. Ввиду острой нехватки транспорта отправить на Хоккайдо смогли лишь женщин с детьми. Со своими Коненака Фидэо простился наскоро, надеясь догнать их, но сделать это не успел. В какое-то утро на улицах Сикуки уже стояли русские танки.

Новая власть обратилась к мирному населению с призывом к сотрудничеству. Трудолюбивые японцы, проявив законопослушание и вникнув в ситуацию, принялись выполнять производственные задания, хотя влиятельные чиновники призывали работать на Красную Армию так, чтобы только дым шел из трубы. Началась репатриация, и положение резко осложнилось. Прибывающее советское население не имело должной подготовки, чтобы заменить японцев. Спад произошел даже в ручной заготовке древесины, что уж говорить о бумажной промышленности!

Советские руководители обратились к японским специалистам остаться на производстве по договору. За ними оставалось их жилье, должность, им назначалась высокая зарплата. Заключение таких договоров называли добровольно-принудительным. Конечно, не обходилось без нажима, но тех, кто категорически отказывался от сотрудничества, насилию не подвергали, лагерями не пугали.

Михаилу запомнился Фурихата, тонкий знаток контрольно-измерительных приборов, и Коненаки, он же Сим Уль Юн. Они стали наставниками советских специалистов и рабочих. Оплата им шла по высшему, восьмому разряду, к нему плюсовали различные доплаты – за дежурство, за подмену специалистов, за переработку в нештатных ситуациях.

Как-то Михаилу и Феде пришлось выехать в Хабаровск по одному делу, где они пробыли около двух месяцев. Не имея склонности к кабацким приключениям, они вечерами предавались беседам, которые крепко сдружили их. Федя рассказывал о прожитом, о своей прежней семье, о страстной любви к жене, о радостях отцовства – сына он обожал. Говорил он спокойно, стараясь подобрать подходящие русские слова, и от этого печаль его обретала особый оттенок, откровение глубоко трогало Михаила. Да, говорил Федя, он тут женился на хорошей женщине-кореянке, у них славные дети – сын и дочь, но как быть – ту первую любовь, своего первенца забыть невозможно, наверное, такова природа человека. Как они там?

Едва появилась возможность посетить Японию, он поехал туда.

– Домой вернулся Федя грустный, – вспоминает Михаил Лаврентьевич. – Жену он не нашел, зато встретился в Саппоро со своим родным братом, обнял родного сына. Сын уезжал ребенком, а стал зрелым семейным мужчиной. Он оказал должные почести отцу, но разве возможно было преодолеть полосу отчуждения, воздвигнутую временем?

В Японии живут близкие родственники корейца Сим Уль Юна – японцы. На Сахалине живут дети и внуки корейца Сим Уль Юна – корейцы по национальности, граждане России. Самого Сим Уль Юна уже нет, он умер в 1995 году и похоронен в Поронайске. Его сын и дочь живут и здравствуют, и ни те, кто на Хоккайдо, и ни те, кто на Сахалине, не отрекаются от своего родства. Вот в какой тугой узел завязала их судьбина!

Жизнь развивала дружбу и добрососедство вширь и вглубь. Семьи Сим Уль Юна и Михаила Петрухина еще теснее сблизило то обстоятельство, что их сыновья Сим Сергей и Николай Петрухин стали учениками новой школы № 2 города Поронайска и первыми выпускниками. 27 юношей и девушек, среди которых было семь человек корейской национальности, получили аттестаты зрелости. Документы вручали им в июне 1972 года директор школы Ким Александр Николаевич, напутственное золотое слово, со слезами смешанное, произнесла классный руководитель Валентина Николаевна Захарченко.

Спустя сорок лет Николай Михайлович Петрухин рассказывает:

– С особой теплотой вспоминаю наш дружный, активный класс. Мы вместе ходили в походы, устраивали тематические вечера, диспуты, помогали друг другу в учебе, участвовали в субботниках, в спортивных соревнованиях. А над всем витал дух романтической влюбленности в наших очаровательных девушек. Сим Сергей, с которым мы крепко дружили и дружим до сих пор, со многими одноклассниками поддерживает связь. Знаю, что Ким Наталья живет в Петербурге, Кан Эльвира стала журналисткой, Курума Анатолий – хозяйственником. Для меня странно, что теперь вдруг возникает вопрос о межнациональных отношениях. А ведь тогда такой проблемы не существовало. Мы знали, что Сим Сергей – кореец, Курума Анатолий – по отцу японец, по матери – русский, но для нас они были славными друзьями. Все мы были советскими школьниками, ценили друг в друге открытость, доброту, дружбу, то есть те человеческие качества, которые ценятся у всех народов во все времена. От злобы и вражды мы были защищены всем укладом жизни. Ну не могли в те годы у кого-то похитить ребенка или учинить разбой среди бела дня с применением огнестрельного оружия.

Оглядываясь на те годы, скажу: наша юность прошла в счастливое время. Большинство моих одноклассников закончили вузы, другие получили среднее образование, все работают, никто не спился, не опустился. Конечно, кто-то подумает: каждому юность вспоминается в розовом тумане. Отвечаю: нам не зачем рядить свои школьные годы в цветные одежды, то замечательное время остается фактом истории.

Теперь вернемся к человеку по имени Фурихата Тосикацу, чья судьба на Сахалине сложилась не только благополучно, но и, пожалуй, счастливо. Поронайская районная газета «Звезда» в номере за 5 декабря 1968 года поместила небольшой рассказ с фотографией о его производственных и семейных делах.

Приехал он на Карафуто в 1942 году с женой Еу и двумя маленькими детишками и принял под свое начало маяк города Рудака (Анива). После прихода советских войск его назначили бригадиром на рыбокомбинат, а со временем перевели в Поронайск, на ЦБК, где он стал работать специалистом по контрольно-измерительным приборам.

В дни, когда корреспондент беседовал с Фурихатой, последний был уже признанным авторитетом, бригадиром электриков, умелым наставником, чьи ученики успешно работали в разных цехах. К числу его личных достижений руководство комбината отнесло рационализаторские предложения, которые значительно сокращали расходы предприятия. Общий экономический эффект составил пять тысяч рублей – деньги по тем временам значительные. А его наставничество вообще невозможно оценить в денежном выражении.

Почему он не уехал в Японию в период массовой репатриации? Скорее всего из-за детей. Всего в семье Фурихаты родилось восемь душ – как можно было срываться в неизвестность с такой артелью?

В 1955 году Фурихата и Еу приняли подданство СССР. Несомненно, Фурихата обладал незаурядными способностями, если сумел овладеть русским языком в такой мере, что штудировал техническую литературу, должностные инструкции и вел занятия по специальности с молодыми.

Еще больше преуспели его дети. Дочь Кейко закончила исторический факультет МГУ – лучшее учебное заведение страны. Жаль, мы не знаем, каких успехов она добилась в Симферопольском научно-исследовательском институте истории, куда была направлена на работу. Сын Хибекацу, получив диплом Ленинградского технологического института, вернулся в Поронайск – его назначили в древесный цех ведущим механиком. Одна из дочерей после десятилетки поступила в лабораторию ТЭЦ, остальные дети пока учились в школе.

Фурихата получал по тогдашним меркам хорошую зарплату, но все равно семье пришлось бы туго без помощи государства. Еу, как многодетной матери, удостоенной ордена «Материнская слава» II степени, выплачивал пособие райсобес, школа из фонда всеобуча выделяла денежные средства на приобретение одежды и обу-ви, не оставался безучастным к нуждам семьи и профсоюз предприятия. Не случилось в семье ни одного черного дня, когда бы хозяин в отчаянии хватался за голову из-за безденежья, бесхлебья, дикого холода в доме и полной беспросветности впереди. Такого в тех условиях просто не могло быть! В семье знали: определенного числа – день в день – отец получит аванс, через полмесяца – зарплату, такого-то числа – премию квартальную, а в декабре – годовую; согласно графику уйдет в отпуск, предварительно получив отпускные. Не роскошествовали (и славу богу – хоть японскому, хоть православному), но и нужды не знали. Младшие летом уезжали в пионерские лагеря, старшие – в лагеря труда и отдыха, там питались, занимались спортом и трудились в меру своих сил, приобщаясь к общегосударственным делам и познавая цену трудовой копейке. Пусть малую толику, но вносили в семейный бюджет. А что плохого было в том, что младшие донашивали одежду старших? Учились бережливости, заботились друг о друге.

Сколько интересного, полезного, поучительного таилось в японской семье, встроенной в советское общество! Какой фигурой была хозяйка Еу – конечно же, ее задача не сводилась лишь к тому, чтобы накормить и обстирать детей. Каково было духовное влияние родителей на детей? Что в них оставалось «японского», национального, что впитывали они из советского образа жизни, из школы, книг, кинофильмов, ребячьей дружбы?

Жаль, что тот уникальный опыт не заинтересовал ни педагогов, ни социологов. Впрочем, тогда ответ на все был прост и ясен: коль семья приняла гражданство СССР, то стала нормальной советской семьей.

Где вы теперь, дети, внуки и правнуки Фурихаты Тосикацу, родившегося в Японии, умершего в Советском Союзе?

Михаил Лаврентьевич часами может рассказывать о тонкостях своей профессии, о товарищах и наставниках, об успехах заводчан в социалистическом соревновании, о ярких смотрах художественной самодеятельности. Вместе с тем его память хранит событие особого значения, оно запечатлено в альбоме, подаренном руководителями города Китами в 1978 году. Тогда Поронайск и Китами установили побратимские связи.

Говорят, побратимство зародилось у славян. Оно означало, что в особых случаях дружба приравнивается к братским отношениям. Такой обычай был особенно распространен у запорожцев, чья жизнь постоянно подвергалась опасностям. Казак считал долгом спасти побратима в бою, сложить за него голову. Сейчас таких жертв не требуется, а вот установление отношений, которые возвышались бы над просто вежливыми, являлись бы доброжелательными, необходимо. Живем-то рядом.

Ранней осенью в Японию вылетели первый секретарь Поронайского горкома КПСС Михаил Петрухин, старший варщик целлюлозы Поронайского ЦБК Евгений Русанов, Герой Социалистического Труда, и один из работников горисполкома.

– Та поездка отодвинулась на расстояние 34-х лет, а я не могу освободиться от обилия впечатлений, – оживленно комментирует снимки в альбоме Михаил Лаврентьевич. – Меня удивило, даже поразило – иного слова не подберу, что нас встречали так, будто мы представляли не маленький городок, а всю державу. Куда бы мы ни приходили – в заводской цех, крестьянское хозяйство или на свадебную церемонию, где мы оказались почетными гостями, – повсюду виднелись приветственные надписи на японском и русском языках, а на специальной подставке крепилось два флажка – Японии и СССР. И я с радостью подумал: а ведь нам такая честь оказывается именно как представителям великой державы. Однако задирать нос и надувать щеки по этому поводу не годилось. Мы увидели: соседи превосходят нас во многом – в достижениях производства, в медицине, в спорте, в ведении коммунального хозяйства. У них в переработке леса нет отходов, нет стружки, даже опилок нет! У них нет дымящихся зловонных свалок с тучами воронья, потому что они научились перерабатывать все бытовые отходы и превращать продукты переработки в удобрения. А какое бережное, я бы даже сказал, трепетное отношение к земле! Каждый клочок находится под бдительным оком властей. Высокообразованные специалисты сельского хозяйства учитывают каждый грамм продукции, произведенной фермером, выдают ему необходимые расчеты, способствующие повышению урожая, выделяют субсидии. Оказалось, что в мэрии самый значимый департамент – департамент экономики и планирования. Капиталисты тщательнее нашего Госплана учитывают, кто, что, в каком количестве производит, в какой мере удовлетворяет внутренний спрос и по каким показателям, сколько от него поступит в городскую казну налогов. Департамент имеет массу рычагов, чтобы побудить предпринимателя работать в интересах города и, следовательно, всего государства. Таким образом, японцы начисто отрицают глупость, сотворенную нашими реформаторами, будто рынок отрегулирует все. Нет, в Японии не рынок управляет государством, а государство в лице умных, высокопрофессиональных специалистов управляет и производственными процессами, и товарными потоками, оно же формирует человеческие отношения в интересах всего общества.

Я в общих чертах имел представление о том, в каком тяжелейшем положении оказалась Япония, потерпевшая поражение в войне, какие бедствия обрушились на японский народ. И вот эта страна через четверть века явила миру «японское чудо» – невиданный расцвет. Она вышла на первые в мире позиции в электронике, автомобилестроении, производстве точных приборов и машин. Этот успех был достигнут усилиями всего народа.

Удалось мне посетить Японию еще дважды, увидеть немало хорошего. Некоторые наблюдения вызвали у меня вопросы, однако же в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Немало я дум передумал по итогам этих поездок. Самый мучительный вопрос, который застрял во мне навсегда, вот в чем: почему страна, располагающая небольшой территорией, не имеющая никаких природных ресурсов, постоянно терзаемая землетрясениями и ураганами, процветает, а наша, обладающая несметными богатствами, прозябает?

Чем жестче становятся морщины на лицах моего поколения, тем чаще и трогательнее мы вспоминаем далекие годы сотрудничества и добрососедства, и тогда непрошено выкатывается слеза. Что ж, лучше всплакнуть от счастья, чем плакать от горя. Мы невольные соседи, но в нашей воле обратить это обстоятельство во благо.

Пусть читатель не думает, будто интересные факты, о которых поведал Михаил Петрухин, единственные в своем роде. Любознательных приглашаю в Государственный исторический архив Сахалинской области, где давайте откроем несколько дел из фонда 557. В материалах этого фонда мы встретим названия очень знакомых мне населенных пунктов: Чехова, Костромского, Яблочного, Правды, Чапланово. Дела хранят заявления подданных Японии, пожелавших остаться в Советском Союзе. Почти все они написаны предельно сжато на половине тетрадного листа или клочке конторской книги. Например: «Я, Ямода Мисао, по национальности японка, уроженка о. Хоккайдо, желаю остаться в Советском Союзе, так как вышла замуж за корейца Ким Сун Дона и от него родила двух детей: в 1934 году – сына, в 1939 году – дочь. Кроме того, в Японии у меня нет родных, поэтому я не желаю выезжать в Японию и прошу дать разрешение проживать в Советском Союзе, быть подданной СССР». Как видим, главная причина указывается предельно ясно: муж – кореец, во-первых, его не выпустят в Японию, во-вторых, если бы даже ему разрешили выезд, то еще неизвестно, как бы сложилась его дальнейшая судьба. Скорее всего его бы выдворили в Корею.