Текст книги "Трагедия деревни Мидзухо"

Автор книги: Константин Гапоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Морисита был не один. За столиком сидели Хосокава Хироси и плотный Киосукэ Дайсукэ. Ребят усадили рядом. Последовал вопрос: как там, в сопках, обитают эвакуированные семьи? Молодые люди ответили односложно. Какая там жизнь, если скучно.

Морисита, не задумавшись ни на секунду, нашел им дело.

– Останетесь ночевать здесь. Ночью надо будет убить женщину и детей.

Он подождал, не последует ли со стороны юношей каких-либо вопросов или возражений. Вопросов не было, возражений тоже. Все равно Морисита счел нужным добавить:

– Если их не убьем, они расскажут обо всем, что видели в сарае Конбэ. А тогда выяснят и про остальное. Нельзя деревню подвергать риску.

Заговорили Хосокава Хироси и Киосукэ Дайсукэ. Они высказали и обосновали предположение: если русские узнают про убитых корейцев, то учинят расправу над всей деревней. Деревню надо спасать, а для этого имеется лишь один способ – убрать последних свидетелей.

Члены молодежной организации восприняли предложение своих наставников как приказ. Так организаторы расправы разрешили вопрос, висевший на них гирей.

...Жену подрядчика Ямамото и их детей разместили в доме корейца Маруямы. Со смертью хозяина дом был беспризорным. Оставалось решить, что с ними делать дальше.

Перед приходом юношей в доме Мориситы состоялся громкий разговор. Все трое сходились на том, что семью Ямамото оставлять нельзя. Конечно, можно было бы убить только женщину и старших девочек, но что тогда делать с младшими? Куда их деть? Если отдать кому-то, то возникнет вопрос: где взяли? А объяснений нет. К тому же малыши умеют говорить и смогут рассказать о пережитом, если не сейчас, то позже.

Морисита обратился к Киосукэ Дайсукэ:

– Ты пойдешь и убьешь.

Киосукэ, чьи руки уже были обагрены кровью по самый локоть, неожиданно отказался.

– Почему? – спросил Морисита.

Киосукэ не отвечал. Его длительная пауза заставила повторить вопрос.

– Я детей не буду убивать.

– Но ведь надо.

– Надо, – согласился Киосукэ. – Но я не пойду.

Морисита думал, что завершать дело придется им с Хосокавой. Но Хосокава тоже молчал. И тут появились юноши, искавшие дело.

По такому случаю плеснули в рюмки сакэ. Морисита выпил и долго сидел с каменным лицом. Молодые внимали этому таинственному молчанию. Наконец он распорядился, чтобы Хосокава Такеси и Киосукэ Дайсукэ шли в дом Маруямы и сторожили.

– Женщина с детьми никуда не убежит. Важно, чтобы никто посторонний их там не увидел.

Обидно, что об организаторах расправы и их невольных пособниках мы знаем гораздо больше, чем о жертвах. Это объяснимо: перед следствием и судом стояла задача изобличить преступников, установить степень вины каждого из них, выяснить мотивы преступления. А о большинстве убитых мы вообще ничего не знаем, в документах они числятся безымянными единицами. О несчастной стряпухе Сиосунде Сейкити сведения просачиваются лишь потому, что через два дня после набега на сарай Конбэ ее пришлось добивать. При захоронении она подала признаки жизни. Сорокалетняя женщина, истекая кровью, лежала без воды и без пищи, ночью ее донимал холод, днем, в жару, жалили насекомые.

И все же в числе убитых есть личность, о которой попытаемся рассказать намного больше. Ее японское имя Иосино, она жена предпринимателя Ямамото, мать пятерых детей.

Я вижу ее красивой стройной женщиной, моложавой, привлекательной; вижу ее счастливой матерью, поглощенной заботами о детях, в первую очередь о самом маленьком сынишке, кого она кормит грудью. Возраст старшей девочки подсказывает, что Ямамото взял Иосино в жены в 1933 или 1934 году, когда ей было примерно двадцать лет. Видимо, Ямамото был предпринимателем средней руки, если брал подряды сезонного характера в сельском кооперативе, где на счету была каждая иена. Но дохода хватало, чтобы иметь в Маока свой дом и жить там зиму. Если бы Иосино осталась в городе, то сберегла бы себя и детей. Но она предпочла быть рядом с мужем, чтобы делить с ним и супружеское ложе, и заботы повседневности. Их не могли не задеть тревоги войны с Америкой, над Карафуто иногда появлялись самолеты противника, и безопаснее было находиться в глуши. Жизнь на окраине Мидзухо имела преимущества еще и в том, что здесь был чистый воздух, лужайка для детских игр, внизу – речушка, куда манили разноцветные камушки, резвящиеся рыбы, журчание воды. Здесь цвел шиповник, куковала кукушка, было радостно и вольно. К завтраку стряпуха приносила из деревни свежее молоко.

Центром, душой счастливого детства была мать. Она их одевала, обувала, кормила, учила ходить, говорить, различать окружающие предметы, учила играть, заботиться друг о друге, то есть делала то, что делает любая добродетельная женщина.

Когда в трагическое утро раздались крики, выстрелы, стоны, она поняла, что нагрянула страшная беда и надо спасать детей. Она поспешно их одела, но, уходя, ничего не успела взять из запасов одежды и еды. Скорее всего она вообще не поняла, почему эти люди, среди которых она узнала два-три лица, ворвались в корейское жилище, кого-то казнят, побуждают ее поспешно уходить. Где ее муж? Где заботливая стряпуха? Запомним: это происходило ранним утром. Женщину с детьми палачи помещают в дом убитого Маруямы и держат под присмотром до полуночи, до самой смерти.

Морисита и его подручные пьют спиртное, едят, нисколько не заботясь о том, что у маленьких пленников есть естественные потребности, первейшая из которых – пища. Сама Иосино может терпеть голод и холод, но младшие терпеть не могут, они просят, требуют, они не в состоянии понять, почему им всегда давали пищу, а сегодня не дают. Грудничка она кормить не может – молоко перегорело, и она просит, чтобы дали молока. Молоко ей приносят, оно становится единственной пищей для всех детей. Как она, страдалица, проводит свой последний день? Какие слова произносит в утешение детям? Может, пересказывает сказки, усвоенные в детстве, где всегда в конце происходит чудесное спасение, и дети, внимая ей, надеются на чудо. Вот придет отец и уведет их из этого угрюмого дома.

В помещение вползают жуткие сумерки – нет огня, нет отца, нет спасения. Нет даже какой-либо дерюжки, чтобы укрыться. От страха и холода они жмутся к материнскому телу. Время течет медленно, тягостно, капля за каплей. Дети засыпают тревожным сном.

Знает ли Иосино о своей участи? Ей хочется верить, что ее и детей пощадят. Не для того она вынашивала, рожала и пестовала их, чтобы они пали жертвой необъяснимой злобы.

Тут ее чуткое ухо улавливает осторожные шаги. Собрав последние силы, она сдавливает в себе крик, чтобы не разбудить детей. Не дай бог ни одной матери увидеть, как убивают ее малолетних детей! Она не увидела. Ее убили первой.

Может, когда-нибудь родится поэт, способный поведать людям о трагической судьбе Иосино; может, найдется скульптор, готовый высечь из мрамора ее светлый облик. Она достойна стать символом многострадальной Кореи.

Чибу Моити разбудили ночью. Морисита и Хосокава Хироси уже встали, ждали его. Морисита взял саблю малого размера, такую же дал Чибе. Хосокава приладил на ремень тесак в чехле. Вскоре все трое двинулись по дороге в Урасима.

От ночной свежести или от волнения Чиба слегка вздрагивал. Чтобы унять себя, он крепче сжал рукоять сабли. Стараясь подражать старшим, мягкой походкой спешил за ними. Ходьба согрела его, но дрожь не улеглась.

У темного дома Маруямы они остановились, и Морисита нырнул в раздвинутую дверь. Через несколько минут оттуда вышли втроем. Хосокава Такеси подошел к Чибе, по-приятельски толкнул его в бок, будто встретил на игрище.

– Они спят, – доложил Киосукэ Дайсукэ.

– Да, спят, – подтвердил Морисита. – Зайдите с разных сторон. Сначала убейте женщину. Убейте сразу, чтобы не закричала. Идите.

Хосокава Такеси слегка взмахнул саблей, примерился. Чиба Моити повторил его жест. Такеси пошел в дом первым, потому что он был братом Хосокавы Хироси и не любил уступать. Чиба Моити ступил следом, так как не хотел отставать от своего товарища.

В комнате было очень темно, им пришлось некоторое время постоять. И все же ночного света, проникавшего через окно, было достаточно, чтобы различить лежавшие фигурки. Они спали прямо на циновке, прижавшись друг к другу. Лишь женщина своего крошечного малыша прикрывала чогори. Наверное она не спала. В добрые дни мать пятерых детей чутко отзывалась на малейший шорох. А тут ходили, хоть и неслышно. До сна ли ей было! Последнее, что оставалось ей теперь, – сдержать свой крик, чтобы не разбудить детей.

Чибе показалось, что женщина стала поднимать голову, и он вонзил ей саблю в горло. Затем дважды ударил в живот, потом в грудь, в голову. В маленький комочек, что посапывал рядом, он ткнул без всяких усилий, тельце было податливое, мягкое. И все же предсмертный стон матери, вырвавшийся невольно, возня юных палачей произвели какой-то шум, вспугнули одну из девочек. Она подняла ручонку, хотела найти ею мать или сестру. Сабля Хосокавы Такеси вонзилась ей в спину. Ручонка упала, дернулась в судороге. Хосокава стал наносить короткие резкие удары в плохо различимые очертания детей. Потом они оба втыкали сабли в свои жертвы, словно выполняли будничную крестьянскую работу. Остановил их лишь запах человеческих внутренностей. Они вышли наружу.

– Все? – спросил Хосокава-старший.

– Все, – ответил ему брат.

Морисита зашел в дом, проверил, достал из ниши какое-то тряпье и накинул его на убитых.

Тем же путем все возвращались к Морисите. Шли медленней. Чиба глубоко вдыхал воздух заалевшего утра. Ему было не по себе от того, что у него вспотели руки, спина, что тяжелые капли пота скатывались с виска и застывали в утренней прохладе. Он стыдился своей слабости.

У дома Мориситу зачем-то поджидал Судзуки Масаиоси. И этому не спалось! Хозяин всех пригласил к завтраку и чаю. А через полчаса пришел отец Мориситы, занял подобающее место за столиком. Старику поднесли сакэ, он разговорился и сообщил, будто бы поступило распоряжение всем жителям выехать в направлении Тойохары. Поэтому он собрался в Урасима в горы за семьей.

– Позавчера отвозил их туда, а теперь куда везти? – вздыхал старик. – Что же будет с нами дальше? Неужели нас не отправят на Хоккайдо?

– Меньше было бы предателей, – ответил сын, – нам никуда не пришлось бы уезжать. Но предателей мы караем страшной карой! Уже все корейцы, проживавшие в Мидзухо, убиты.

Старик, не возразив сыну, высказался за порядок в государстве.

– Но остались еще свидетели, – продолжал Морисита-младший, – которых тоже надо убить.

Отец согласно закивал.

Морисита объяснил, что в доме Хасегавы приютились жена и дочь Маруямы. Это очень опасно.

Хосокава Хироси и Киосукэ Дайсукэ вернулись к прежней мысли:

– Да, их нельзя оставлять. Как только русские придут, они сразу побегут к ним и обо всем разболтают. И тогда знаете что будет?

Киосукэ Дайсукэ поочередно заглядывал в глаза собеседников.

– Русские вырежут всю деревню и сожгут наши дома!

Все согласились, что так и будет.

– Тогда надо убить их сейчас, – подытожил Морисита. И обратился к молодым:

– Убивать пойдете вы втроем. Отец вас подвезет до самого дома Хасегавы.

Юноши согласились. Им все равно надо было возвращаться к семьям, так как предстояло перемещение к новому месту эвакуации.

Когда старик напился чаю, сын проводил его до самой дороги. Юноши уселись сзади на край телеги и так доехали до самого места. Морисита Киоси выполнил сыновнюю просьбу: остановил лошадь недалеко от дома Хасегавы. Он остался доволен молодыми спутниками, которые вежливо поблагодарили его за услугу.

Хосокава Такеси первым пошел к дому, громким голосом, похожим на голос старшего брата, вызвал женщину на улицу и сказал:

– Вам велено идти с нами.

Он не пояснил, кем велено и куда надо идти. Женщина ни о чем не спросила.

Через минуту они вышли. Женщина вела за руку дочь, хотя ей было лет тринадцать, может, чуть больше. Мать, видно, хотела иметь хоть какую-то опору для себя или самой стать опорой для дочери.

Но Хосокава их развел.

– Идти надо так.

Он взял девочку за руку и передал Чибе, а сам повел женщину. Кореянки покорились и так пошли дальше в горы: впереди Чиба Моити с девочкой, немного сзади – Судзуки, шагах в десяти за ними – Хосокава Такеси со своей пленницей.

Едва Чиба взял девочку за маленькую руку, как совсем неожиданно ощутил в себе волнение. Он глянул сбоку на девочку, на ее тщедушную фигурку, поношенное чогори, грязноватое момпэ, на перепуганное покорное личико, тронутое конопушками, и никак не мог объяснить, почему это существо сумело его так растревожить. Значит, в нем не было каменного сердца, настоящего японского духа, твердого характера, если он оказался таким слабым. Однако желание, которое распаляло изнутри, никак не проходило. Чем дальше они шли, тем сильнее оно растекалось по всему телу. И тогда он решил его пресечь. Быстро свернув с дороги на едва заметную тропинку, он прошел десять метров и полоснул ножом свою спутницу. Нож, направленный в спину, как-то странно соскользнул и сильно задел лишь бедро. Девочка зарыдала в голос так, как обычно плачут девочки от нанесенных мальчиками обид, и закрылась тоненькой рукой. Судзуки сзади стукнул ее рукоятью по темени. Женщина, увидев, что ее дочь убивают, закричала. Все матери кричат одинаково, когда над их детьми зависает смерть, – дико, исступленно. Она рванулась, чтобы спасти дочь. Но она была маленькой, худенькой, а ее стражник был натренированным, сильным. Он успел упредить ее ударом кинжала в спину. Женщина сразу же упала. Хосокава вонзил кинжал вдругорядь – удар пришелся под правую лопатку. Тогда он ударил в третий раз – под левую.

Теперь со всеми корейцами в деревне Мидзухо было покончено.

* * *

Из протокола допроса обвиняемого Чиба Моити 14 августа 1946 года: «На предыдущих допросах я показывал неверно о том, что в доме Маруямы кроме меня и Хосокавы Такеси якобы непосредственное участие в убийстве женщины и детей принимал Морисита. Такие показания давать на следствии мы с Хосокавой договорились для того, чтобы уменьшить количество убитых нами корейцев и тем самым облегчить свою вину...»

Из акта судебно-медицинской комиссии

«При снятии верхнего слоя почвы на глубине 20-25 см показались в беспорядке лежащие друг на друге трупы. Сверху лежит труп ребенка... При исследовании трупа обнаружено: грудная клетка разрушена, кости груди, верхних конечностей имеют множественные переломы, на черепе имеются два дырчатых пролома, проникающих в полость черепа... Установлено, что труп мужского пола в возрасте 4-5 лет. Рядом с этим трупом лежит второй труп, рост трупа 125 см, на груди у трупа обнаружены две сквозные колотые раны – на черепе в области теменной кости дырчатый пролом, проникающий в полость черепа... Труп женского пола 8-10 лет. Рядом с этим трупом лежит третий труп ребенка, рост 110 см, женского пола, возраст 6-7 лет. При исследовании обнаружены – дырчатый пролом черепа, множественные колотые раны груди и живота. Ниже, под этими трупами, лежит четвертый труп, рост 90 см, женского пола, в возрасте 3-4 лет. Теменная часть черепа разрушена, в области шеи справа, несколько ближе к ключице, резаная рана. На дне ямы лежит труп взрослой женщины лет 35-37. На черепе трупа слева в области височной кости рубленый дефект, проникающий в полость черепа. На шее две колотые раны. Слева множественные переломы ребер. На животе две сквозные колотые раны. При исследовании трупа ребенка установлено: труп мальчика в возрасте 5-6 мес., в области груди и ягодицы колотые раны».

Зона жестокости

Не вызывает сомнения, что организатором и вдохновителем кровавой расправы над корейцами в деревне Мидзухо явился Морисита Ясуо. Орудийные выстрелы в Маока разбудили его, и он, верный служака императорской армии, насквозь пропитанный воинственным духом, по своему воспитанию, боевому опыту, званию и положению обязан был действовать. В его понимании действовать означало уничтожить врагов. Но противник, наступавший с севера, находился вне зоны досягаемости, еще дальше были американцы, и тогда врага он обнаружил рядом. Его обожгла мысль, что корейцы, третьесортные существа, могут обрадоваться приходу русских, что они посмеют оскорбить лично его, унтер-офицера императорской армии, что они будут потешаться над японцами, унижать, грабить, насиловать, даже убивать их, то есть делать то, что делали японцы в отношении корейцев, – нет, это вынести Морисита не мог!

Мысль, воспалившую его мозг, превратить в действие бывалому воину не составляло особого труда. Не найдя поддержку у полицейского Исэда Рюдзиро, он получил ее у Хосокавы Хироси. Отставной ефрейтор, ведя военные дисциплины в школе, приглашал Мориситу на занятия как более авторитетное лицо. Оба они являлись в деревне представителями императорской армии, были ее лицом, гордостью, примером для молодежи. Их действия и речи не подвергались сомнению.

Читателю, желающему глубже вникнуть в морально-боевой дух императорской армии, рекомендую роман японского писателя Хироси Нома «Зона пустоты». Десятилетия назад роман взволновал всю Японию, был переведен на многие языки, в том числе и на русский. Спокойно невозможно читать это горькое повествование о том, как армейские порядки, муштра, сопровождаемая мордобоем, превращают вчерашнего крестьянина, рабочего, торговца, ремесленника в существо покорное, бездушное и одновременно жестокое. Жестокость выдавалась за храбрость и всячески поощрялась. Резня на улицах Пекина и Шанхая, зверские казни в Бирме, Индокитае, на Филиппинах, в Индонезии вознаграждались материально и морально.

«Армия – это зона пустоты», – делал вывод один солдат из романа. «Казарма взвода превратилась в мрачное логово, где процветала жестокость», – говорит другой. «Командир взвода – зверь», – пишет третий.

Но нет страшнее унтер-офицера, его власть над солдатами безгранична.

В казарму, жившую по режиму военного времени, была превращена вся страна, а на воспитание ефрейторам и унтер-офицерам отдан весь японский народ. Вот почему в эпицентре событий оказались Морисита Ясуо и Хосокава Хироси. Оба они распоряжаются в деревне точно так же, как хозяйничали бы в казарме. От них исходит инициатива расправы, они объявляют мобилизацию.

Им безоговорочно подчиняются старшие возрастом крестьяне – Чиба Масаси, служивший в императорской армии с 1923 по 1925 год, уволенный ефрейтором; Курияма Китидзаемон, тоже отставной ефрейтор, служивший с 1925 года по 1927-й; упоминаемый участник войны в Китае Нагаи Котаро. Что же говорить про молодых – те ловили каждое слово Мориситы и Хосокавы.

В период, когда военщина набирала силу, как раз после покорения Маньчжурии, французская журналистка Андре Виолис побывала в Японии. Вот как она изложила систему военного воспитания: «Возьмем среднего ребенка, мечтающего, подобно подавляющему большинству японских детей, вступить в военное сословие, которое является наиболее почетным сословием в стране Ямато. Такой ребенок, как и все японские дети, проходит сначала начальную школу и затем среднюю – в обеих этих школах он получает образование, целиком проникнутое духом патриотизма… Очутившись в кадетской школе, юноша в течение четырех лет будет проходить чрезвычайно усовершенствованную техническую учебу. Его тренируют, особенно и прежде всего по кодексу бусидо, духом которого он должен проникнуться весь без остатка… Бусидо переводят: «дух бойца»… Это – культ, культ особы императора, посланника неба, воплощающего в себе и символизирующего нацию в целом. Он крепился в древнейших традициях страны и в сердцах лучших военных людей. Ему дали только новое имя и преобразовали в «кодекс точной морали», который ни один японец не смеет нарушить или переступить. Этот кодекс диктует возврат к простоте жизни, простоте душевных восприятий, предписывает абсолютное бескорыстие, чувство отвращения к деньгам, готовность жертвовать собою для династии и отечества».

Правда, про отвращение к деньгам писано для простаков. В 1929 году предали суду за взяточничество не кого-нибудь, а генерал-губернатора Кореи Яманаси Хондзо. Хироси Нома в своем романе пишет: «Роты трепетали перед канцелярией интендантства и начальниками складов… Имя поручика Симосэ повторялось во всех уголках полка. Он отстроил себе на главной улице новый, довольно большой дом. Поставщики туда уже валом валили, открыто приносили дары: мебель, посуду, дрова, уголь, овощи... Прямо на квартиру командира полка направляли мясо, рис, дрова, уголь, разное имущество».

Упомянем несколько деталей из событий в Мидзухо. Из дома корейца Мацуситы Дзиро убийцы забрали постель, два мужских плаща, а Какута Тиодзиро без особого стеснения носил костюм убитого им Нацукавы.

Вернемся к воспитанию японских детей. В декабре ежегодно отмечался во всех школах день императорского рескрипта об образовании. Та торжественность, с которой проводилась церемония праздника, святость, трепет способствовали тому, чтобы слова рескрипта воспринимались как молитва: «Неизменно следовать законам государства и установкам правительства, в чрезвычайной обстановке на деле доказать беззаветную преданность императору и его роду, почитая за счастье отдать за них свою жизнь».

После торжеств наступали будни: учеба, тренировки, муштра, резкие команды преподавателя военных дисциплин. Показателен в этом отношении протокол допроса свидетеля Мацуяма Киоси, 1892 года рождения, уроженца города Хиросаки префектуры Аомара, работающего директором начальной школы дер. Мидзухо. Документ датирован 13 августа 1946 года. Сделаем из него извлечение.

«Согласно положению молодежной организацией «Сэйнендан» руководил я, директор школы, руководителем военной дисциплины являлся Хосокава Хироси. Хосокава Хироси отличался большой требовательностью и строгостью к своим воспитанникам. Иногда в помощь Хосокаве Хироси привлекался унтер-офицер Морисита Ясуо, но он в штате не состоял. «Сэйнендан» ставила своей целью воспитание молодых японцев в духе преданности императору, повышение знаний молодежи, физической закалки. В общем, «Сэйнендан» проводила допризывную подготовку молодежи. Членами «Сэйнендан» в обязательном порядке являлись все молодые люди мужского пола в возрасте от 16 до 20 лет и женского пола от 14 до 24 лет, но их участие в «Сэйнендан» не было обязательным… В соответствии с положением о «Сэйнендан» преподаватель военных дисциплин по отношению к остальным преподавателям являлся старшим».

Обратим внимание на последнюю фразу. Двадцатишестилетний Хосокава Хироси, имеющий образование 6 классов, выше дипломированных педагогов. И это закономерно: Япония много лет ведет непрерывные войны, фронты растянулись от Северных Курил до Австралии и требуют все новых и новых пополнений. Кто их подготовит? Разумеется, вчерашний ефрейтор, отставной унтер-офицер. Таким образом, и здесь, в глухой деревне господствуют казарменные порядки. Вспомним, как у сарая Конбэ убивали последнего корейца и Хасимото Сумиеси заробел. Хосокава, выругавшись, замахнулся саблей не на корейца, которого легко мог убить сам, а на Хасимото. Хасимото, боясь, убивает. Чего он боялся? Всего: боится убивать, боится крови, боится Хосокавы, презрения всей толпы, которая пристально следит за ним.

Вся система воспитания – от младых ногтей до зрелости – формировала убежденных солдат. Курису Набору, зная, что ему грозит, на судебном процессе заявил: «Совершая убийство корейцев, я полагал, что мы поступаем правильно, и сейчас считаю, что мы тогда поступили правильно».

В заключение требуется добавить: нет ничего удивительно в том, что отставной унтер-офицер Морисита в небольшой деревне создал «зону жестокости» и устроил резню людей «третьего сорта». Бывший ефрейтор Адольф Гитлер сотворил то же в масштабах Европы, мобилизовав для бойни миллионы людей, вооружив их новейшим оружием и убедив, что им покровительствует сам Бог.

В обоих случаях заблуждение было одинаковым: избранные должны властвовать над недочеловеками.

Давно нет ни Гитлера, ни Мориситы, а заблуждение продолжает господствовать. Доказательства тому – разгром Ирака, бомбардировки Югославии, пылающая Северная Африка. Пока эта книга выйдет, та же участь может постигнуть Сирию… Беда одна не ходит.

Путы страдания

Знайте, отныне

Вы – дикие гуси Японии…

Спите спокойно!

Исса (1763-1827 г.)

Расплата пришла в разгар лета. 16 июля 1946 года многие вздрогнули в деревне: были арестованы братья Хосокава, Киосукэ Дайсукэ, Чиба Масаси, Какута Тиодзиро, Нагаи Котаро, Митинака Тадао и Хасимото Сумиеси. Через три дня в сопровождении охраны прибыла большая комиссия, состоявшая из офицеров, вызвали старосту, велели обеспечить явку понятых. Самих японцев заставили раскопать прошлогодние захоронения. У Куриямы Китидзаемон прямо на огороде копали его сыновья. Сам он ходил отрешенно, топча огородину, и никак не мог объяснить, почему тут закопан труп корейца. Через день комиссия велела копать в другом месте, в последующие дни вскрывали новые ямы. И каждый раз понятые сокрушенно качали головами и произносили: «Ёку! Ёку! Плохо!»

2 августа прошли новые аресты – увезли еще восьмерых. 8 августа приехали за Судзуки Масаиоси. На второй день забрали Касивабару Дзюнси.

Следствие не затянулось, и уже 9 сентября было составлено обвинительное заключение. 26 сентября началось закрытое заседание военного трибунала. Если учесть, что суд длился в пределах 13 часов 30 минут с перерывами на обед и ужин, что члены суда и подсудимые общались через переводчика, то на одного обвиняемого времени приходилось не более получаса. Записи в протоколе предельно скупы, схематично они выглядят так: «Признаете ли вы себя виновным в совершении таких-то преступлений?» – «Да, я признаю, что такого-то числа при таких-то обстоятельствах совершил то-то и то-то».

В ноль часов 30 минут 27 сентября 1946 года подсудимым огласили приговор: семерым – высшая мера – расстрел, остальным – лишение свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на десять лет. И тому, кто убивал, и тому, кто всего лишь кричал у сарая Конбэ: «Кореец бежит! Кореец бежит!»

Приговор был окончательный, обжалованию не подлежал, лишь осужденные на смерть могли просить о помиловании. Формальности были соблюдены, апелляция подана.

В дело № 00116 подшита выписка из протокола заседания Президиума Верховного Совета СССР от 30 декабря 1946 года за № 108/44сс. Постановляющая часть гласит: «Оставить в силе приговор о применении высшей меры наказания к Хосокава Хироси, Киосукэ Дайсукэ, Курису Набору, Чиба Масаси, Хосокава Такеси, Чиба Моити, Нагаи Котаро».

26 февраля 1947 года во Владивостоке они были казнены. В список тех, кто не вернулся домой, добавили еще двух человек. В деле имеется акт о том, что «находившийся на лечении в больнице Какута Тиодзиро, рождения 1909 года, умер 28 августа 1948 года от туберкулеза легких». В другом документе сообщается о смерти Касивабары Дзюнси, последовавшей 5 января 1949 года в Красноярском лагере.

Вряд ли своей смертью умер и Морисита Ясуо. В свидетельских показаниях мимоходом сообщается: после убийства детей он облачился в военный мундир, нацепил саблю и ушел вместе с эвакуированными в сторону города Рудака. Скрываться он и не думал, свою воинственность выставлял напоказ, ища смерти, так как в мирной жизни делать ему было нечего. Предположительно он вступил в конфликт с нашими военными, не пожелал сложить оружие, был схвачен и расстрелян. Скорее всего сообщение о нем прошло по какой-то другой линии.

Итак: за содеянное, как популярно выражались в те времена, убийцы получили по заслугам, с ними поступили по всей строгости закона. Зло было наказано. Справедливость восторжествовала.

Однако торжеству мешает целый ряд обстоятельств. Налицо трагедия не только убитых, но и убийц. Меч оказался обоюдоострым: одной гранью он поразил жертву, другой – убийцу. Под расстрел пошли братья Хосокава, Чиба Масаси и Чиба Моити – отец и сын. Нагаи Котаро оставил на произвол судьбы престарелых отца и мать, 24-летнюю жену, трехлетнюю дочурку, кучу братьев и сестер в возрасте от 4-х лет до 21 года. Без хозяина осталась семья Какуты Тиодзиро: мать 69 лет, 36-летняя жена с пятью детьми от одного года до 13 лет. Из семьи Куриямы в Красноярский лагерь пошли отец и сын, оставив на руках жены и матери шестерых детей. Весьма престарелыми были родители Судзуки Масаиоси, а на их плечи легла забота о пятерых детях. Юный Нагая Акио просил суд о снисхождении: больные родители, три брата от 2 до 8 лет, три сестры от 10 до 17 лет – что их ждет, если он единственный работник в семье? А как в преступную авантюру завлекли Муфинэ Эцуро, не мальчика – отца шестерых детей, сына старых больных родителей, возрастом 41 года? Уж как просил его отец не ходить на преступное дело – не послушал. К семье вернулся лишь через десять лет. Дождались ли его родители?

И никак не обойти проклятых вопросов: ради чего понадобились такие жертвы с обеих сторон? Ради какой великой идеи одни убили других, а потом сами пошли на казнь? Не было никакого смысла и никакой идеи. Неуемная злоба ослепила людей, затмила рассудок, и они поверили Морисите, заодно убедили сами себя, что, уничтожив корейцев, спасут свои семьи от надвигающейся опасности. Они боялись прихода чужеземцев, полагая, что те с ними и их семьями поступят так же, как они поступали с мирным населением в покоренных странах.

Опыт свидетельствует: в войнах больше всего страдают не военные преступники, даже если их настигает возмездие, а мирные жители. Откроем «Историю современной Японии» Иноуэ Киёси, Оконоги Синдзабуро, Судзуки Сёси: «Бесчеловеческие бомбардировки американцев не пощадили ни жилищ, ни больниц, ни школ. Пятьдесят процентов домов в Токио, Осака и других крупных городах были разрушены до основания. Многие мелкие города, которые не имели никаких военных объектов, были уничтожены почти целиком. Всего в стране в результате этих бомбардировок было сожжено и разрушено 2 миллиона 280 тысяч домов. Только 10 марта 1945 года во время ночного налета на восточную часть Токио погибло более 100 тысяч человек. Те, кто видел забитые трупами дороги, вздувшуюся от мертвых тел реку Сумида-гава, никогда не забудет этой ночи».

А Хиросима? А Нагасаки? Разве там погибли одни лишь демоны зла? Возмездие обрушилось совсем не на того, кто был виноват: на детей, женщин, стариков, рабочих, служащих, учителей, врачей, кулинаров – они за что должны были расплачиваться? Разве они посылали авианосцы к Перл-Харбору? Неужто их боль, кровь, слезы, душевные муки кому-то облегчили собственное страдание? Теперь пусть почувствуют вкус собственных слез? Пусть дети и женщины Германии плачут, как исходили слезами мы и наши матери в России, на Украине, в Белоруссии?.. Кровь за кровь, смерть за смерть, вашим детям за наших детей? В Тихоокеанской войне погибло 3 миллиона 150 тысяч японцев – неужто на каждом из них клеймо военного преступника?