Текст книги "Трагедия деревни Мидзухо"

Автор книги: Константин Гапоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

 Константин Гапоненко
ТРАГЕДИЯ
ДЕРЕВНИ
МИДЗУХО

Человечество постоянно делает одну и ту же ошибку, считая, что одни его части лучше или хуже других.

Бертран Рассел

Приехал я на Сахалин в сентябре 1951 года. Здесь получил профессию учителя и значительную часть своей трудовой жизни провел в стенах небольшой Пятиреченской восьмилетки, где преподавал историю. В меру своих сил и способностей я помогал детям познакомиться с историей Греции, Рима, средневековой Европы, уразуметь процессы, способствующие становлению государства Российского.

То была старина, а за окнами школы, несмотря на эпоху застоя, шла быстротекущая жизнь. Мы приобщались к важнейшим событиям поселка, района, области, страны, записывали воспоминания людей старшего поколения. В школе возник даже небольшой музей, куда ребята приносили различные экспонаты. Особенно повезло разделу, посвященному короткой августовской войне 1945 года. Мы не раз выезжали на Камышовый перевал, на станцию Николайчук, где шли скоротечные бои, бродили по сопкам, раскапывали старые японские окопы, пополняя найденными гильзами и поржавевшими стволами винтовок стенды. В самом Пятиречье от той войны остались в нескольких местах солдатские могилы. Позже там установили памятник, а мы посадили деревья. Теперь там качают вершинами высокие ели и сосны.

К нам приходили и даже приезжали с материка участники боев, первые переселенцы, рассказывали, как обустраивались тут на новом месте, как соседствовали с японцами и корейцами. Интересное время тогда было на Сахалине!

Иногда я делал публикации о наших краеведческих новостях в городской газете. Видимо, поэтому в 1987 году мне предоставили возможность познакомиться с материалами о трагедии, случившейся в деревне Мидзухо летом сорок пятого года, когда в Маока (сейчас это город Холмск) высадился советский десант и начал продвижение в глубь острова. Мидзухо от нашего Пятиречья всего в двадцати километрах. На мой рабочий стол легли три объемистых тома следствия и суда над виновниками трагедии. Чем внимательнее я с ними знакомился, тем больше вопросов вставало передо мной. Сначала я взялся воссоздать картину событий, для чего сухой стиль протоколов пришлось переложить на разговорный язык. При этом я не отступал от документов, а там, где документы оказывались убедительнее, уступал им место. А вот объяснить истоки и причины трагедии оказалось затруднительно. К стыду, обнаружилось, что о Корее и корейцах, с которыми я живу бок о бок много лет, я мало что знаю.

В былые годы учебные классы Пятиреченской восьмилетки посещало немало детей корейской национальности, с их родителями у нас складывались нормальные отношения. Я заимел среди них добрых знакомых, хороших соседей, личных друзей, некоторые стали мне людьми дорогими и близкими. Бывало, я пытался проникнуть в их историю, но они решительно отмахивались от моих вопросов.

У корейцев вырастало поколение за поколением, не знающее родного языка, родной письменности, своей истории. Принято было считать, что корейцы у нас в стране нашли свою вторую родину. Чем больше они становились советскими, тем меньше нуждались в думах о прародине. Молодежь поступала в училища, техникумы, вузы, дипломы позволяли устраиваться на работу по специальности, энергия и предприимчивость выдвигали их на руководящие должности. Учителя, врачи, агрономы, зоотехники, инженеры, моряки, рыбаки, нефтяники, шахтеры – нет отрасли народного хозяйства, где бы не было толковых специалистов из числа корейцев.

Между тем в стране произошли разительные перемены, наладились тесные связи с Республикой Корея, в школах и вузах стали изучать корейский язык, историю страны. Нашлись спонсоры, профинансировавшие издание моей книги. С той поры прошло двадцать лет. Что-то в том издании меня не удовлетворило, и потребность в переработке стала необходимостью.

За дело взялся «Смерш»

Командование 2-го Дальневосточного фронта, чьи войска освободили Южный Сахалин в 1945 году, уже осенью столкнулось с массой трудностей. Нам досталась значительная территория, на которой было проложено семьсот километров железнодорожных путей, в крупных населенных пунктах построено девять бумажных фабрик, в сопках пробурены шахты, из чрева которых извлекали свыше полутора миллионов тонн угля в год. Работали деревообрабатывающие комбинаты, мебельные фабрики, консервные, кирпичные, мыловаренные заводы, механические мастерские, вдоль побережья размещалась уйма мелких предприятий, а по распадкам группировались крестьянские дома. Требовалось, чтобы предприятия работали, учреждения функционировали, в крестьянских хозяйствах осуществлялся уход за скотом, дети обучались в школах, врачи лечили больных. Между тем в наличии имелось лишь японское гражданское население, до смерти напуганное вторжением войск армии-победительницы.

И наши весьма настороженно относились к японцам. Соответствующие органы были убеждены, что японское командование оставило на Южном Сахалине широко разветвленную резидентуру. И совсем не случайно ночные пожары омрачали золотую сахалинскую осень. С наступлением зимы чаще заполыхало в жилых домах, на промышленных предприятиях.

Архивы сохранили протоколы совещаний, на которых обсуждались острейшие проблемы повышения бдительности. 28 февраля 1946 года на собрании партактива Маокского района начальник отдела НКВД тов. Румянцев наставлял присутствующих: «Некоторая часть японцев, бесспорно, враждебно настроена против нас, имеются случаи, когда японцы ведут себя вызывающе». Через месяц на закрытом совещании при начальнике гражданского управления области о бдительности заговорили громче. Левин, начальник гражданского управления города Хонто, предупреждал: «Вопрос бдительности очень остро стоит в условиях окружения японского населения, враждебно настроенного по отношению к нам… Мы ничем не гарантированы, что они в любое время не всадят нож в спину».

Однако, вчитываясь в документы того времени, испытываешь некоторое смущение. В выступлениях с мест не приводилось никаких конкретных примеров диверсионно-террористической деятельности, зато большинство ораторов говорили о массовых фактах хищения сетей, рыбопродукции нашими рабочими, жаловались, что военные ведут себя в отношении советских граждан как завоеватели, что среди наших работников нет настоящей дисциплины как на работе, так и в быту, что пьянство, картежная игра, хулиганство становятся настоящим бедствием. Сам Румянцев вынужден был признать: «Среди русского населения имеются факты проявления хулиганства, пьянства, мародерства, краж. У японцев забирают вещи, настраивают японцев против нас». Бросалось в глаза, что обстановка на местах складывалась исключительно благоприятно для всякого рода подрывной деятельности. Левин говорил, что банк в Хонто не охраняется. Непомнящий из Маока сетовал, что в городе на ночь остаются без охраны многие предприятия и учреждения. В городе Отиай, признавал Чумаченко, на охране объектов стоят японцы. Летынский из города Томари представил такую картину: на всех предприятиях имеется до шестисот человек японского инженерно-технического персонала, все делопроизводство ведется на японском языке, переводчиков нет, и кто знает, что они там пишут.

Удивительно: неохраняемый банк никто не ограбил, ни одно предприятие в Маока не пострадало от любителей наживы, томаринские инженеры не сговорились, чтобы вывести все предприятия из строя.

А пожары чаще всего случались из-за нашего разгильдяйства и пьянства. Хватил на ночь стакан неразведенного спирту, завалился спать с горящей папиросой, а потом выскакивает в исподнем на улицу (если успеет выскочить) и орет: «Политическая диверсия!» Разумеется, нельзя исключить вредительские поступки отдельных отчаянных голов, но в архиве не удалось найти ни одного дела о поджигателях.

Ночные пожары сорок пятого не раздули большого пламени партизанской войны на южном Сахалине. Не осуществились планы японской военщины, которая намеревалась поднять на вооруженную борьбу с советскими войсками резервистов, молодежные организации, «летучие отряды». Не пошло в ход оружие, припрятанное в тайниках. Не потрясли южный Сахалин крупные диверсии, не взлетели на воздух мосты, вокзалы, портовые сооружения. Южный Сахалин не стал ареной кровавой войны наподобие той, что потрясла Литву и Западную Украину. В новых условиях японцы проявили традиционное законопослушание, а наши – открытость, радушие, стремление обратить их в советскую веру, показать преимущества социалистического образа жизни. Немаловажную роль в этом сыграло одно очень важное обстоятельство: советские люди, как военные, так и гражданские, не питали к японцам враждебных чувств, какие питали к немецким оккупантам.

И вот в такой обстановке младшему лейтенанту контрразведки «Смерш»1 Кореневскому майор Горашов поручает одно весьма необычное дело. Чуткое ухо майора уловило тревожный слух: где-то в Маокском районе в августе сорок пятого года, в период наступления советских войск, японской полицией было вырезано несколько корейских семей. Сведения поступали из разных источников, они различались в деталях (по одним выходило, что злодеяния совершили военные, другие указывали на полицейских), но сходились в одном: в отношении какого-то количества корейцев преступление было совершено. Его следовало раскрыть и наказать виновных, а если последние успели скрыться, то событие предать огласке. Следует учитывать остроту момента: скоро начнется заседание Международного трибунала в Токио, где будут судить военных преступников Японии. Если обнаружится, что преступление совершили военные, то генералам предъявят и этот счет.

На то она и контрразведка, чтобы найти нужных людей, распутать самые запутанные нити, разгадать головоломные задачи, сделать вычисления. Только через несколько месяцев Кореневский выходит на результативные допросы. Дает показания Юн Ян Вон, крестьянин, родом из Кореи, 61 года от роду: «В конце февраля я поехал от рыбокомбината, где теперь работаю, в деревню Мидзухо за покупкой коровы. Там жил хороший знакомый – корейское имя у него Те Тен Фан. Дома его не оказалось, жена, японка Сато Мисако, сказала, что муж пропал еще в августе прошлого года. У нас не принято, чтобы женщина жила одна. Ее стали сватать за другого корейца в Маока. Улучив момент, я спросил ее, как же она выходит замуж, а вдруг муж жив? Тогда она призналась, что его убили. В августе, когда русские высадились в Маока,

¹ Постановлением Государственного комитета обороны от 14 апреля 1943 года в системе Народного Комиссариата Обороны СССР было образовано Главное управление контр-разведки («Смерш» – «смерть шпионам»). После войны, в мае 1946 года, органы «Смерша» преобразовали в особые отделы и подчинили Министерству государственной безопасности. Все протоколы допросов свидетелей и участников трагедии оформлены на бланках управления контрразведки «Смерш» 2-го Дальневосточного фронта по приказу жандармов в Мидзухо убили всех корейцев. Еще в Мидзухо у меня был знакомый кореец Ямамото, но его я тоже не нашел. Спрашивал у старосты, у хозяина гостиницы, но они будто не знают, куда девался Ямамото, возможно, куда-то уехал. Но если бы он уехал, то продал бы свой дом в Маока, а там сейчас живут люди, которые дом не покупали. Да и куда мог уехать Ямамото, если у него была жена и пятеро детей?»

Откроем второй документ. Из протокола допроса свидетельницы Куриямы Акико, 1928 года рождения, жительницы деревни Мидзухо. Протокол составлен 13 июня 1946 года младшим лейтенантом Кореневским. «Когда я вернулась с сопок в свой дом, то обратила внимание, что в деревне не видно корейцев. Потом я узнала, что их убили. Узнала я так. В сентябре месяце я была на сенокосе, где рядом оказалась подруга Мичунэ Такако. Она рассказала, что слышала выстрел в селе в тот день, когда мы уходили в сопки. Я задумалась. Потом я слышала в доме отца Куриямы Китидзаемон разговор между японцем Киосукэ Дайсукэ и моим отцом в присутствии матери. Киосукэ Дайсукэ говорил: «Вот убили корейцев, а лучше было не убивать. Ошиблись». Отец мой сказал: «Да, убили корейцев без причины». Потом я еще раз слышала, как Киосукэ Дайсукэ спросил у отца: «Почему в деревне так много разговоров об убитых корейцах? Наверное ты рассказал?» Отец ответил, что он никому об этом не говорил… В октябре месяце к нам в дом пришел Какута Тиодзиро, вновь начался разговор об убитых корейцах. Я слышала, как Какута Тиодзиро сказал: «Не виноваты корейцы, зря их убили, плохое дело сделали». Отец поддержал его и сказал то же. Потом, когда мужчины ушли, моя мать Курияма Фумико рассказала, будто Какута Тиодзиро говорил, что убил корейца Нацукаву. Еще мать рассказала, как убили Нацукаву. Его ударили ножом в спину, он упал, стал говорить Какуте: «Я ничего плохого не сделал! Если я сделал плохое, то убейте меня. Но я не виноват!» Какута убил его… Хочу дополнить, что я сама видела на Какуте Тиодзиро костюм, который до убийства носил кореец Нацукава. Я сказала об этом Сато Мисако, жене Мацукавы. Та подтвердила, что это действительно костюм ее мужа, корейца Нацукавы. Потом Сато Мисако сказала, что видела свои два одеяла у японца Киосукэ Дайсукэ».

15 июня 1946 года тот же младший лейтенант Кореневский составил протокол допроса свидетеля Осинэй Иссио, 1928 года рождения, рабочего порта Маока, уроженца деревни Мидзухо. «Наша семья утром 22 августа эвакуировалась в деревню Тойосака. Туда же приехали вечером семьи Хасимото, Хосокавы. 23 августа приехало еще несколько семей. Мне Хасимото Сумиёси по секрету сказал: «Япония капитулировала потому, что среди корейцев много советских шпионов. Поэтому их убили в деревне Мидзухо». Далее Хасимото Сумиёси рассказал, что убивал он сам, а также Хосокава Хироси, Какута Тиодзиро, Морисита – имени его не знаю. Сколько убили корейцев и где их закопали, Хасимото не сказал, а я и не спросил. После Хасимото Сумиёси предупредил меня, чтобы я никому об этом не рассказывал».

Свидетельницу Хонду Миоко, 1927 года рождения, уроженку деревни Мидзухо, теперь жительницу Холмска, допрашивали оперуполномоченный МГБ по Южно-Сахалинску капитан Урмин и оперуполномоченный горотдела МГБ г. Холмска лейтенант Обидаев. Протокол от 30 июня 1946 года. «Вопрос: По каким причинам вы переехали в г. Холмск? Ответ: В Холмск я переехала потому, что в деревне Мидзухо мне оставаться было опасно. Там был убит мой муж, и я опасалась за свою жизнь. В июне 1945 года в деревне Мидзухо я вышла замуж за корейца Мацусита Дзиро. 21 или 22 августа он был убит потому, что по национальности был корейцем. Всего тогда было убито человек тридцать корейцев. Мне известны следующие: мой муж Мацусита Дзиро, двадцать девять лет, муж моей сестры Хонды Мисако – Нацукава Масао, двадцать семь лет, Ямамото, лет сорока, его жена, лет тридцати, их дети, сколько их было, не знаю. Вопрос: Кто принимал непосредственное участие в убийстве корейцев? Ответ: Говорят, что собирал всех корейцев в одно место полицейский Исэда, а убивали Какута Тиодзиро, Киосукэ Дайсукэ, Нагаи Котаро, Хосокава Такеси, Чиба Моити, Хосокава Хироси. Вопрос: Каким образом вы узнали об убийстве мужа и других корейцев? Ответ: Когда я вернулась домой, то мужа не было. Не было и мужа моей сестры Мисако. В доме было все разбросано и не оказалось одной постели и двух плащей мужа. Я принялась искать мужа, но его нигде не оказалось. Примерно 26 августа утром к нам зашел Какута Тиодзиро и сказал мне, что мой муж вместе со всеми корейцами взят жандармами и отправлен на автомашине в неизвестном направлении. Затем поочередно в этот же день заходили Хосокава Хироси и Морисита и говорили то же самое. Какута меня предупредил, чтобы я никого ни о чем не спрашивала и никому ничего не говорила. Об убийстве моего мужа сказала мне Курияма Акико. Его убили на поле, принадлежащем ее отцу Курияме Китидзаемон. Курияма Акико просила меня, чтобы я никому не говорила, откуда я узнала об убийстве моего мужа».

Того же 30 июня начальник Холмского горотдела МГБ майор Горашов допросил свидетельницу Хонду Мисако. «Я выехала из Мидзухо потому, что после убийства мужа жителями этой деревни мне стало горько и мучительно. Спустя один месяц после убийства мужа у меня родилась дочь. Поскольку у меня к мужу была большая привязанность, мне оставаться там было мучительно… Дополняю, что во время возвращения из поселка Урасима в Мидзухо я лично сама видела, как в обратном направлении, то есть в горы, шли две кореянки, мать и дочь, фамилии их я не знаю. За ними шли пятеро японцев, двое мне известны: Хосокава Такеси, лет семнадцати, и Судзуки Масаиоси, того же возраста. Куда они вели женщин, не знаю. Помню только, что женщины шли впереди, а японцы сзади, было видно, что вели они кореянок как задержанных. Возможно, что мать и дочь были убиты указанными японцами. Во всяком случае, проживая в Мидзухо до мая 1946 года, этих кореянок я больше не видела».

Наконец к майору Горашову 4 июля вызвали Судзуки Харуо, который с октября 1945 года был назначен новыми властями старостой деревни Мидзухо. Протокол зафиксировал: «Судзуки Харуо, 1910 года рождения, уроженец деревни Секигава, уезда Умма, префектуры Эхима, о. Сикоку, образование одиннадцать классов, женат, трое детей. Вопрос: Кто являлся организатором убийства корейцев в деревне Мидзухо? Ответ: На этот вопрос я точно ответить не могу. Предполагаю, что организатором был Морисита Ясуо. В 1945 году, еще до начала военных действий между СССР и Японией, в Мидзухо, на родину, он вернулся из армии. Когда между СССР и Японией началась война, Морисита пришел ко мне в дом и выразил мысль, что среди нас, японцев, имеется много корейцев, которые нас в любой момент могут выдать русским. Корейцы могут шпионить за нами, поэтому их необходимо уничтожить. Я ответил ему, что Япония фактически побеждена и думать об этом в настоящее время не стоит. 21 августа Морисита Ясуо приехал ко мне верхом на лошади примерно в 9-10 часов утра. У меня в это время находились односельчане Митани Харуми и Умэмото Нагуано. Морисита снова заявил, что среди нас имеются такие люди, которые с приходом русских будут нас предавать, при этом он назвал корейца Хирояма и его товарищей. Я спросил у Мориситы, имеются ли у него факты против Хироямы. Морисита ответил, что пока подобных фактов нет, но с приходом Красной Армии они могут иметь место, поскольку будто бы Хирояма является советским шпионом и выдаст русским местонахождение наших семей. Присутствующие при разговоре Митани Харуми и Умэмото Нагуано поддержали мнение о том, что затевать убийство не следует. Вопрос: Значит, вы были осведомлены о предстоящем убийстве корейцев? Ответ: Я не был уверен, что Морисита приведет свой план в действие».

Август на Сахалине – самая благодатная пора. Ветры утихли, облака уплыли за горизонт, солнце хоть и выкатывается на небесную сферу с опозданием, но печет со всей силой.

В один из таких дней 1946 года по дороге, ведущей из Южно-Сахалинска в глубь острова, ехали три машины: впереди – «виллис», за ним гремел железными бортами «студебеккер», крытый тентом, поодаль, чтобы не глотать пыль, бежал второй «виллис». Преодолев два перевала, машины покатили по неширокой долине, где там и сям были разбросаны домики с широкими окнами, крытые квадратиками жести. У каждого домика стояли две круглые силосные башни, небольшие, словно игрушечные, а дальше простирались лоскуты огородов: ждали второго укоса клевера, млела под солнцем уже отцветшая картофельная ботва, наливалась соком под густой темно-зеленой кроной сахарная свекла, полнели пышные вилки капусты, кое-где блестела стерня, видимо, какие-то злаки уже скосили. Повсюду видны были плоды упорного крестьянского труда. Каждый японец знал, что надо заблаговременно управиться с огородиной, заполнить силосные башни, запастись сеном, привезти топливо – уже в октябре пойдут дожди, подкрадутся заморозки, а там нагрянет зима, из-за хребтов подуют свирепые ветры, и долины надолго укроются толщами снега. Надо спешить, используя каждую минуту погожего дня. А тут снова военные, снова на окраине поселка, где за густым рядом лиственниц расположена школа, стоит навытяжку староста, прямой, как столбик, руки с раскрытыми ладонями держит в напряжении вдоль тела, поодаль несколько человек, все в темной одежде, застегнутой на все пуговицы. Машины останавливаются, из передней выходит капитан Роганов, рослый, стройный, молодцеватый, привычно распоряжается:

– Давайте ноги разомнем. Пепеляев, отведите арестованного оправиться.

Конвойные спрыгивают со «студебеккера», за ними робко спускается щуплый японец, совсем мальчишка. Он нерешительно оглядывается, потом, сообразив, что от него требуется, отходит к обочине и, отвернувшись, мочится. Офицеры курят, переговариваются, местные японцы покорно стоят, староста что-то коротко докладывает Роганову.

– Пепеляев, подойдите с арестованным!

Молоденький японец с робостью останавливается шагах в пяти и тонкой рукой делает жест в сторону невысоких сопок с рыжеватыми обрывами. Роганов, посадив старосту в свою машину, командует:

– Поехали!

Вскоре машины свернули на узкую проселочную дорогу и замедлили ход. Загремел под колесами мост, километрах в трех от него остановились. Совсем недалеко от дороги протекала речушка, слева и справа возвышались крутолобые сопки, поросшие ельником и березником, а над всем распадком колыхалось волнистое пахучее марево. Полноватый майор воскликнул:

– Солнце-то какое, товарищи! Роскошь какая!

Не дожидаясь, разделяет ли кто его восторг, он снял хромовые сапоги, расстелил портянки из белого полотна, развязал тесемки галифе и закатал штанины.

– Вода, однако, холодна!

Все кроме японцев снисходительно улыбнулись.

Через некоторое время появились пятеро японцев, в руках они несли лопаты с короткими черенками. На значительном расстоянии они остановились, отвесив поклон. Староста доложил Роганову, что понятые прибыли. Арестованному велели показать место захоронения. В сопровождении двух конвойных он прошел по дороге метров сорок, остановился и показал рукой влево.

– Что ж, топай туда.

Японец миновал участок, засеянный горохом, и показал на заросли стеблей, с которых сыпалась белая пыльца. Конвойный чихнул.

– Ах, чтоб тебя!.. Что тут можно найти!

Арестованный показал заметное углубление. Младший лейтенант слегка потыкал железным щупом.

– Почва рыхлая!

Капитан велел расчистить площадку. Японцы сложили лопаты и быстро вырвали хрупкие стебли.

– Младший лейтенант Гуров, определитесь!

– Мы находимся, – дополнил Гуров, – в тридцати метрах от правого берега речки… Как ее? От правого берега речки Урасимы. До одинокого разрушенного дома слева – двадцать метров, до проселочной дороги – десять. Можно приступать?

– Приступайте. Пусть сам копает.

Староста взял у одного из понятых лопату, слегка загнутую, с черенком, имевшим на конце маленькую поперечную ручку, и подал арестованному. Тот затоптался в нерешительности, будто не знал, с чего начать. Стало тихо. Арестованный в перекрестье многих пар глаз копал порывисто, дергался, видно стало, как крупные капли пота покатились по его лицу.

На небольшой глубине мелькнуло что-то грязно-серое. Роганов дал знак:

– Прекратить! Младший лейтенант Гуров, дальше по вашей части.

Японец воткнул лопату в вырытую землю. Все увидели, как у него тряслись руки.

И тут неистово закаркало воронье. Еще не начинали копать, а они уже прилетели и примостились на сухих ветках старого вяза, на одинокой безлистой березе перелетали с места на место, парили над долиной, невнятно перекликаясь между собой.

Вдруг их появилось много, закричали они громко, яростно стали спускаться ниже, пикировали к самой земле.

– Ну-ка шуганите их! – велел Роганов.

Один из конвойных мягко перевел затвор, отставил правую ногу далеко назад, повел стволом и замер на секунду. Винтовочный выстрел грянул звонко, эхо волной покатилось по распадку, ему воплями ответила стая вспугнутых птиц. Они взвились разом, замельтешили в беспорядке. И хотя одна из них упала, как темная тряпка, между ветками ольхи и тальника, остальные не улетели совсем, а лишь удалились на расстояние, сели на дом, на ветки и продолжали раздражать людей.

Младший лейтенант надел резиновые перчатки, ступил на край ямки, сделал несколько выбросов лопатой, пошарил руками и вдруг рывком поднял труп ребенка. Труп был весь в земле, ручки и ножки его не гнулись, запрокинутая головка с личиком, черным от земли и тлена, была ужасной.

– Возьмите!

Стоявший неподалеку пожилой японец из понятых принял труп. От трупа исходил запах разложившегося тела – запах тяжелый, непереносимый. Японец с трудом держал ношу на вытянутых руках.

– Кладите вот сюда.

Японец бережно положил, а младший лейтенант вынул из ямы еще один трупик. Майор в очках открыл свой саквояж, достал какие-то инструменты, флакончики и перчатки. Он подошел к первому трупу, легко разрезал одежду и сказал:

– Мальчик.

Потом он стал пинцетом трогать кожу на лице, на тельце, на голове и диктовать старшему лейтенанту, пристроившемуся в стороне с полевой сумкой на коленях:

– На черепе имеются два дырчатых пролома, проникающие в полость черепа. Грудная клетка разрушена… Прошу уважаемую комиссию и понятых засвидетельствовать.

Понятые робко подошли. Один из членов комиссии, склонившись над речкой, полоскал рот, мыл лицо – его страшно вырвало.

Майор в очках продолжал диктовать:

– Второй труп женского пола, рост 125 сантиметров, примерный возраст восемь-десять лет, кожные и мышечные ткани в стадии разложения.

Последний, шестой труп принадлежал взрослой женщине. Майор разрезал одежду, обнажил грудь, живот, таз. Было что-то нехорошее в том, что мужчины смотрели на беззащитное женское тело, черное, страшное, с уродливо вывернутой левой рукой.

Майор продолжал:

– На черепе, в области височной кости, рубленый дефект, на шее две колотые раны, в области живота…

Конвойные с арестантом держались подальше.

– Неужели это он их порешил?

– Говорят, что он.

– За что?

Пепеляев достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги.

– Хосокава Такеси, 1928 года рождения. Он, дурачок, наверное и сам не знал, за что. Спроси об этом лучше у замполита. А вот то, что этому сопляку вышка обеспечена, это уж точно. За такие дела кокнут, как пить дать… Отведи его отсюда к речке, пусть умоется.

В «виллисе» старший лейтенант стучал по машинке, капитан Роганов диктовал:

– На основании распоряжения начальника управления МГБ Южно-Сахалинской области гвардии полковника т. Елисеева от 8 августа 1946 года комиссия в составе главного судебно-медицинского эксперта УМВД младшего лейтенанта Гурова, начальника следственного отдела УМГБ Южно-Сахалинской области капитана Роганова, помощника военного прокурора ДВО гвардии майора Чаповского, помощника начальника следственного отдела УМГБ по Хабаровскому краю майора Владимирова, переводчика УМГБ Южно-Сахалинской области Вторушина и понятых деревни Мидзухо Холмского района Теппо Итидзо, Манабэ Такамаса, рождения 1905 года, Сато Киндзо, 1882 года, Судзуки Синчаро, 1929 года, Анабэ Сикодзи, 1908 года, в окрестностях деревни Мидзухо Холмского района должны произвести раскопку ямы, в которой предположительно зарыты трупы корейцев, убитых в 1945 году. Место указано японцем Хосокава Такеси, рождения 1928 года. В 14 часов по местному времени комиссия приступила к работе…

Подошли понятые со старостой, стали как вкопанные, слушали пулеметную дробь машинки. Так же молча выслушали то, что зачитал им переводчик, по очереди нарисовали иероглифы против своих фамилий.

В отдалении стоял пожилой японец. Завидев на себе внимание кого-либо из офицеров, он низко кланялся.

– Спросите у старосты, что ему надо, – велел переводчику Роганов. Староста тут же доложил:

– Это отец арестованного. Он просит у господина начальника разрешения передать арестованному снедь и белье.

– Любопытно! – воскликнул капитан. – А ну-ка зовите его сюда.

Японец сообразил, от кого зависит удовлетворение его просьбы. Он стал низко кланяться Роганову и что-то говорить.

– Он благодарит господина начальника за то, что к нему проявляет внимание. Он просит разрешить передачу сыну.

– Арестованного ко мне!

Взоры всех присутствующих сосредоточились на предстоящей встрече. Сын остановился и поклонился отцу. Он не поднял глаз, не произнес ни слова. Отец молча ответил поклоном.

– Проверьте содержимое передачи.

– Запрещенных предметов не обнаружено.

– Передайте. А теперь я задам отцу вопрос. Скажите, Хосокава Хироси тоже ваш сын?

Не дослушав перевода, старик с поклоном повторил имя сына.

– Ясно. Так пусть ответит, как он воспитывал сыновей, если оба стали убийцами? Третий раз приезжаем трупы выкапывать – это ваши сыновья побоище тут устроили!

Японец внимательно выслушал переводчика, потом запрокинул голову и долго молчал, собираясь с мыслями. Наконец он заговорил, растягивая слова. Переводчик передал:

– Воспитывал он своих сыновей правильно, но от властей поступил такой приказ, чтобы убить корейцев. А если бы такого приказа не было, его сыновья никогда бы ничего плохого не сделали.

– Ну, такую песню мы уже слышали. Выходит, если бы поступил приказ зарезать родного отца, они бы его зарезали? Ладно, пусть думает как хочет. Спросите, что хотел бы он сказать своему сыну?

Японец снова заговорил. Сын на мгновение поднял глаза.

– Наставляет, чтобы сын на следствии говорил правду.

– Похвально. Что хочет сказать сын отцу?

Молодой японец тихо произнес несколько слов.

– Он не знает, что надо сказать.

– Все, – подытожил капитан Роганов. – Лирическая часть закончена, психологический опыт не удался. Переводчик, поблагодарите старосту и понятых.

Заключение.

На основе данных, добытых при исследовании вырытых из ямы трупов, отвечая на поставленные следствием вопросы, прихожу к следующему заключению:

Все шесть трупов убиты в одно время, на что указывает однородность процесса разложения трупов… Давность убийства вышеуказанных шести трупов не превышает 10-11 месяцев, то есть совершение убийства можно отнести к августу месяцу 1945 года.

По наличию множественных переломов костей у всех исследованных трупов, а также по наличию множественных ран на телах убитых оружие при убийстве применялось тупое, колющее и острорежущее… все убийства носят характер зверств.

…Трупы зарыты без соблюдения каких-либо правил при захоронении, то есть трупы убитых были брошены в яму с целью скрыть следы преступления.

Главный судебно-медицинский эксперт ДВО гвардии

майор медицинской службы Гудков.

Деревня Мидзухо

и некоторые ее обитатели