Текст книги "Трагедия деревни Мидзухо"

Автор книги: Константин Гапоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Из акта комиссии судебно-медицинской экспертизы

«Яма № 5. На глубине 50 см глинистой влажной почвы зарыт труп, одетый в темно-синюю летнюю одежду... При исследовании установлено: труп мужского пола в возрасте 30-40 лет, имеет множественные раны остро рубящим предметом на черепе. В левой паховой области большой дефект с разрушением тазовых костей, множественные раны груди, перелом всех ребер слева...

Яма № 6. На глубине 20 см лежит вниз лицом труп... мужчины в возрасте 30-35 лет. На черепе две рубленые раны, проникающие в полость черепа, правая надбровная дуга срублена, правая ключица переломлена.

Яма № 7. В центре ямы забит березовый кол... На глубине 20 см обнаружен труп, одетый в летнюю одежду, черные брюки и пиджак... Труп в стадии сильного разложения, на черепе рубленая рана, проникающая в полость черепа. Кости груди имеют множественные переломы».

Медаль Нагаи Котаро

К моменту вступления японской армии в город (Нанкин) утром 13 декабря 1937 года всякое сопротивление прекратилось. Японские солдаты бродили по городу, совершая различного рода зверства. Многие солдаты были пьяны. Они ходили по улицам, без разбора убивая китайцев – мужчин, женщин и детей, пока площади, улицы и переулки не были завалены трупами. Насиловали даже девочек-подростков и старух. Многих женщин, изнасиловав, убивали, а их тела обезображивали. После ограбления магазинов и складов японские солдаты часто поджигали их.

Из приговора Международного военного трибунала

для Дальнего Востока. 1948 г.

Давайте не обойдем вниманием одну деталь в материалах следствия и суда, она лишь на первый взгляд кажется малозначащей. Это медаль Нагаи Котаро, которой он был награжден за войну в Китае.

Служба его проходила в г. Цицикар, что в Маньчжурии. На следствии он скромно замечает, будто сам не знает, за что ее получил. Никаких подвигов не совершал, такой медалью награждали всех, кто служил в Китае. Да и вручили награду уже тогда, когда срок службы закончился и он стал жить в деревне Мидзухо.

Возможно, это и так. Но вполне допустимо, что скромность Нагаи Котаро вызвана чрезвычайными обстоятельствами: не в его интересах было распространяться насчет своей награды. В любом случае медаль – это свидетельство его сопричастности к четырнадцатилетнему господству японцев в Маньчжурии, к двадцати миллионам жертв, что понес Китай в войне с Японией.

Завоевание Северо-Восточного Китая в начале тридцатых годов – это целый пласт истории, его никак не уместить в небольшую главу. Мы постараемся из него извлечь лишь те эпизоды, крупинки, которые хоть в какой-то степени помогут нам глубже разобраться в деревенской драме. Рассказ начнем с одного случая, приведенного С. Белоусовым в журнале «Проблемы Дальнего Востока» № 6 за 1991 год.

Летним вечером на одной из улиц Харбина японский жандарм остановил русского, находившегося в изрядном подпитии, и принялся было его обыскивать. Пьяному море по колено, не то что плюгавый жандарм. Русский отнял у японца револьвер, всыпал ему по первое число и бросил на мостовой с проломленным черепом и сломанной рукой. Дебошира задержали. Об избиении жандарма младший инспектор полиции Федоров составил протокол. Неожиданно Федорову досталось больше, чем арестованному. Начальник японской жандармерии пригрозил ему самой суровой карой.

– Как вы посмели написать, что какой-то русский пьянчуга сумел разоружить и избить японского жандарма? Вы нанесли оскорбление всей японской армии, божественному японскому императору!

Дело принимало настолько серьезный оборот, что друзья Федорова поспешили на выручку. Они знали, что требуется от полиции, и на стол жандармскому офицеру лег новый текст протокола: «В 10 часов вечера 5 июня 1933 года жандарм Синтаро Какехи столкнулся на Аптекарской улице с группой из двадцати молодых коммунистов, нарушавших тишину и покой обывателей. В ответ на приказ Какехи прекратить бесчинства и разойтись пьяные коммунисты напали на мужественного представителя закона и избили его палками. Японский жандарм, как и подобает самураю, защищался, проявив незаурядное мужество, и, хотя и получил серьезные травмы, сумел все-таки отбиться от нападавших, арестовать их главаря и отвести его в участок. После чего потерял сознание. В качестве младшего инспектора полиции Маньчжоу-Го считаю своим долгом привлечь внимание японских властей к мужественному поведению жандарма Синтаро Какехи, этого достойного представителя славной японской армии, истинного самурая, чей героизм достоин удивления и восхищения».

Через три месяца жандарм Синтаро Какехи получил медаль.

Возможно, это курьез, и у нас нет оснований заподозрить, что Нагаи Котаро заработал награду подобным образом. Однако курьез вполне закономерный. В нем отразились все пороки японской военщины: демагогия, ложь, высокомерная спесь, жестокость, насилие.

Важно присмотреться, как военные стали самой почитаемой прослойкой нации. Анализируя глубинные течения, вынесшие военных на главное политическое направление, видный японский военный историк Сабуро Хаяси писал:

«Основной причиной возросшей политической активности армии явилась внутренняя обстановка в Японии, или конкретные, происходившие в то время разорения общин. Последние имели огромное значение для армии как основной поставщик живой силы. Большую часть офицеров составляли выходцы из среды мелких или средних землевладельцев или из семей, арендующих земельные участки, большинство унтер-офицеров и солдат были выходцами из общин. Разорение общин послужило причиной возникновения в офицерской среде сильных течений за проведение радикальных политических «реформ»... Вмешательство военных кругов в политику явилось косвенной причиной участившихся случаев неподчинения старшим со стороны младших офицеров. Так называемые «молодые офицеры», дерзкие и самоуверенные в силу самой своей молодости и якобы данной свыше им исполнительной власти, попрекали старших офицеров за осторожность и нерешительность».

Военщина в государстве становилась огромной силой. Без согласия военного командования не мог быть назначен премьер-министр. По требованию военной верхушки менялись правительства. Однако надо учесть, что военщина была всего лишь выразительницей воли дзабайцу – монополистов Японии. В недрах переплетений их интересов была взлелеяна идея, наиболее ярким выразителем которой стал генерал Танака. Еще в 1913 году он писал: «Мы никогда не должны забывать тот исторический факт, что наша страна израсходовала 2 миллиарда иен и пролила кровь 230 тысяч солдат за Южную Маньчжурию. Япония испытывает серьезный недостаток национальных ресурсов. Между тем богатства Южной Маньчжурии неисчерпаемы».

Свою военную программу генерал изложил в меморандуме, представленном императору Японии 25 июня 1927 года. «Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малоазиатские страны, Индия, а также страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами... Овладев всеми ресурсами Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Центральной Азии и, наконец, Европы».

Ряд ученых утверждает, что такого меморандума не существовало. Однако дальнейшие события показали, что планы покорения Маньчжурии претворены были в жизнь успешно. Японцы знали, зачем они туда идут. К 1913 году только посевные площади Маньчжурии занимали 32 миллиона акров, там собирали значительные урожаи ячменя, сои, кукурузы, сорго, пшеницы. На пастбищах гуляло 15 миллионов голов крупного рогатого скота. А чего стоили запасы строевого леса! А какие косяки рыбы водились у побережья Желтого моря! Не было цены шелкам, что производились на станках китайских ремесленников и ткацких фабриках. Японские военачальники преклонного возраста даже предлагали превратить Маньчжурию и Монголию в «колонии-здравницы», поскольку там «свежий воздух и прекрасная природа».

Японская разведка давно плела провокационные интриги в Северо-Восточном Китае, нагло вмешивалась во все сферы жизни. Для войны нужен был лишь повод. Впрочем, если его нет, то его создают. В одной из японских брошюр того периода он представлен весьма колоритно. Цитируем по историческому очерку С. Белоусова: «Поздно вечером 18 сентября 1913 года в пригороде Мукдена группа китайских солдат подорвала мину на японской железной дороге, поблизости от Мукдена, чтобы вызвать крушение японского поезда... К счастью, поблизости от места разрыва полотна оказался с шестью солдатами лейтенант Кавамото, прямой потомок непрерывной линии самураев в 48 поколений. Видя, что поезд приближается и уже никакая земная сила не сможет предотвратить катастрофу, поскольку несколько ярдов пути уничтожено, он обратился к силам божественным. Повернувшись в сторону Японии и склонившись в смиренном поклоне, он призвал к заступничеству прародительницу императорского дома, великую богиню Аматэрасу-омиками, «Озаряющую небо». И его смиренная, но страстная молитва была услышана. Поезд, достигнув того места, где железнодорожное полотно было разрушено взрывом, поднялся в воздух и, преодолев опасный участок, плавно опустился вновь на рельсы и продолжил свой путь. Свидетельств машиниста и кочегара поезда, равно как и самого лейтенанта Кавамото и его шести солдат, вполне достаточно, чтобы доказать истинность сверхъестественного явления, – явления, которое вновь продемонстрировало всему миру божественное происхождение японского народа».

Преодолевая слабое сопротивление китайцев, японская армия растекалась по плодородным долинам Маньчжурии. В начале февраля 1932 года японцы вступили в Харбин. Город еще до революции имел торговлю с Россией, и здесь проживало немало русских. Эмиграция значительно пополнила русское население города, достигшее к описываемому времени почти ста тысяч. Именно русские, настрадавшись от притеснения китайских чиновников, самых наглых взяточников, вышли на улицы Харбина с японскими флажками и встретили «освободителей» криками «банзай».

Однако уже через несколько дней русские начинают искать пути бегства из Харбина, из Маньчжурии. Вслед за завоевателями из Японии хлынули массы «советников», «консультантов». Это содержатели публичных домов, торговцы наркотиками, контрабандисты, авантюристы. Они вдруг становятся важными персонами, получая неограниченную власть. Первым делом они заводят себе наложниц, чаще всего русских женщин. По их приказу подвергают аресту богатых горожан и требуют выкупа. По улицам шляются ватаги японских бродяг, разбойников, их по-японски называют «ронин». Они грабят магазины, дома, бесчинствуют, насилуют женщин.

Как-то в Харбине вышли на прогулку жена и дочь служащего КВЖД, русские. Среди бела дня они неожиданно были схвачены компанией молодых головорезов. На призывы о помощи не отозвался никто, и их затащили в соседний дом, где сначала потешались над матерью на глазах дочери, потом над дочерью на глазах матери. Но на этом их беды не кончились. В полицейском участке, куда они пошли пожаловаться, их сначала подвергли такому же насилию, а затем отправили в тюрьму за незаконное занятие проституцией. Впрочем, случай этот не самый ужасный. Многие люди исчезали неведомо куда, и никто не знал, что они пережили перед смертью.

Один из деятелей русской эмиграции, Петр Балакшин, оставил любопытные записи о действиях японской разведки. Японцы подбирали себе агентов для подрывной работы против СССР, совершенно не стесняясь в выборе средств вербовки. Молодых людей сначала арестовывали, содержали в каземате, подвергали пыткам. Одной из распространенных пыток была следующая: в организм через нос вливали воду, смешанную с керосином. Для разведывательных органов была даже составлена специальная инструкция, где рекомендовались различные приемы пыток. Вот некоторые из них:

– заставлять сидеть прямо и неподвижно;

– заложив между пальцами по карандашу, связать концы пальцев веревкой и шевелить их;

– положив допрашиваемого на спину (ноги поместить немного выше), капать одновременно воду в нос и в рот;

– положить допрашиваемого боком и топтать его щиколотку;

– ставить под полку, где допрашиваемый не может разогнуться.

При этом очень важно было принять меры, чтобы не слышали криков.

В апреле 1932 года неизвестными (видимо, китайскими партизанами) был взорван мост, произошло крушение поезда, погибло 192 японских солдата, свыше трехсот оказались ранеными. Для расследования прибыла масса следователей, инспекторов, сыщиков, пошли повальные аресты. Ни в чем не повинных людей расстреливали без суда и следствия. Японские солдаты, которых прислали «для поддержания порядка», творили пьяные кровавые бесчинства. Дома обыскивали, грабили, поджигали. В людей стреляли ради потехи. Молодых девушек, даже совсем девочек, насиловали группами и в одиночку. Некоторых из них потом находили мертвыми.

А в это время в самой Японии типографские машины тиражировали лозунги и призывы: «Война – отец созидания и мать культуры!», «Маньчжурия и Монголия – жизненная линия Японии!», «Защитим достояние, завоеванное кровью наших отцов и дедов!», «В Маньчжурии бескрайние земли! Крестьяне, переселяйтесь в Маньчжурию!», «Спасем Маньчжурию и Монголию от красной угрозы!».

Чем неистовее шумела пресса по поводу «жизненной линии Японии», тем прочнее мародерства, грабежи, насилия становились повседневностью, образом жизни в Маньчжурии.

Далее логика войны повела японские армии на территорию собственно Китая. 7 июля 1937 года они без боя обошли Великую Китайскую стену. Об этой войне сами японцы в шестидесятых годах издали книгу «Санко». Слово это обозначает дословно «три подчистую» – первым идет глагол повелительного наклонения: истребляй, сжигай, разоряй подчистую. В книге были опубликованы воспоминания участников войны в Китае. Вот некоторые извлечения. Дневники генерала Никадзимы содержат записи: «Наше дело – не брать пленных, даже если их придется убивать одного за другим... Одно лишь подразделение убило 15 тысяч китайцев. Командир артиллерийской батареи приказал солдатам уничтожить 1300 человек. Около 8 тысяч китайцев было собрано в одном месте и ликвидировано...»

А вот признания других участников. Трое китайских рабочих «шатались по улице» у японского штаба. Военные жандармы двум отрубили головы, третьего прооперировал военный хирург капитан Огасавара. Тем же самым мечом, которым только что казнили двух рабочих, он достает из тела еще живого человека то один, то другой орган, демонстрируя их жандармам... При прочесывании незнакомой местности японские солдаты обнаруживают спрятавшегося китайца. Солдаты вколачивают в него гвозди, офицер рассекает лицо самурайским мечом... Мужчину средних лет пытают раскаленными добела щипцами... Японский солдат тащит молодую китаянку, чтобы изнасиловать. У нее плачет грудной ребенок. Солдат бросает его в котел с кипящей водой... Японские артиллеристы в стереотрубу видят праздничную предновогоднюю торговлю на площади. Чтобы поживиться, они открывают огонь по толпе. Офицер, получив долю награбленного, упрекает подчиненных: «Вам не удалось первым же снарядом поразить центр рынка...». В небольшой деревне командир роты, прозванный «рубителем голов», дает солдатам полную волю: крестьян бьют сапогами в лицо, колют штыками, саблями. Один из офицеров демонстрирует утонченный метод рубки голов под названием «блестящий»... Наконец, еще одно обвинение японской военщине в жестокости и бесчеловечности.

В 1939 году на территории Маньчжурии были созданы лагеря, где хозяйничали специалисты научно-исследовательского отдела Квантунской армии. В лагере № 100, километрах в десяти от Чанчуня, была выстроена особая тюрьма, куда привозили обвиняемых в шпионаже хунхузов, рецидивистов, «идеологических преступников», подозреваемых в коммунистической пропаганде. Сначала заключенных заражали, а затем следили за развитием болезни, лечили, пробуя различные методы. Если человек выздоравливал, на нем пробовали новые опыты. Они повторялись, пока заключенный не умирал. Систематически производились испытания, при которых изучалось воздействие бактерий на живых людей. Опыты делались в условиях, приближенных к боевым. Заключенных привязывали к столбам недалеко друг от друга, располагая по окружности. В центре взрывали осколочную бомбу, подвергая подопытных ранению и одновременно заражая чумой или сибирской язвой. Чтобы привязанных совсем не убило, им оголяли лишь ноги и ягодицы, закрывая спину и голову щитами и толстыми грязными одеялами. Затем оглушенных, с рваными ранами людей перевязывали и начинали над ними исследования. Тут же проводились опыты по обморожению. Заключенных заковывали в ножные кандалы, тепло одевали, оголяя руки и ноги, смачивали обнаженные части тела водой. Проводивший опыты время от времени ударял палочкой по рукам и ногам, обмороженные части звенели. Затем несчастного возвращали в комнату, где заставляли опускать руки и ноги в теплую воду, температуру которой повышали. Человек корчился в мучениях и кричал. Ампутация для него казалась избавлением от мук. Потом он так и ходил с обнаженными костями рук и ног, пока его, подвергнув очередному опыту, не отправляли в крематорий.

Все это может показаться далекой историей, наподобие средневековой инквизиции, если бы не ощущение того, что люди, творившие зло, еще живы.

Грабежи, насилия, убийства – это видимая, открытая рана на теле китайского народа. А ведь была еще невидимая, скрытая боль, обрекшая огромный народ на вымирание.

Чтобы прикрыть свою агрессию, японцы создают на территории Северо-Восточного Китая марионеточное государство Маньчжоу-Го. 14 июня 1932 года парламент Японии «признал» новое государство, а на второй же день был подписан «японо-маньчжурский протокол». Документ содержал всего лишь два пункта: 1. Маньчжоу-Го признает и уважает все права и интересы, которые издавна имела Япония на его территории. 2. Оба правительства соглашаются рассматривать всякую угрозу территории и общественному порядку одной стороны «как угрозу общественному порядку и существованию другой и будут совместно вести оборону своих стран. Необходимые для этого японские войска будут размещены на территории Маньчжоу-Го». Вдобавок японцы обещали переделать Маньчжурию в «рай», где не будет эксплуатации.

Рабочие и крестьяне обычно очень далеки от того, какие законы и указы в сфере экономики применяются там, наверху, кому в угоду: предположим, новые тарифы, жесткие меры по ограничению иностранного, надо понимать, не японского, капитала и т. п. А они открывали зеленую улицу вывозу сырья в Японию и ввозу японских товаров в Маньчжурию. Однако чем интенсивнее шла торговля, тем выше рос долг Маньчжурии: если в 1937 году пассив в торговле с Японией составлял 345 миллионов юаней, то уже в 1939 году – свыше одного миллиарда. Все крупнейшие отрасли промышленности Маньчжурии оказались в руках японских компаний. Назывались, правда, они маньчжурскими – Маньчжурская угольная компания, Маньчжурская авиационная компания, Маньчжурская компания синтетической нефти, но абсолютное большинство капиталов, а следовательно, и доходов принадлежали японским промышленникам. Японский капитал заимел неограниченные возможности для захвата командных высот в экономике. Захват национальных ресурсов производился безо всяких обходных путей, открыто: мешал китайский купец – у него, в лучшем случае, отнимали только собственность, а в худшем – и жизнь. Причину для этого найти не составляло никакого труда. Так к японским предпринимателям переходили промышленные, торговые предприятия, банки, лесные угодья, плодородные земли. Эксплуатация, с которой обещано было покончить, принимала чудовищные размеры. Нещадно эксплуатировались женщины. Уже в 1941 году в фабрично-заводской промышленности Маньчжурии было занято 700 тысяч женщин да три с половиной миллиона работало поденщицами в сельскохозяйственном производстве. На промышленных объектах повсеместно использовался детский труд. Девять процентов составляли лица моложе пятнадцати лет. Само собой разумеется, что женский и детский труд оплачивался дешевле. Когда людей по найму не хватало, то велась мобилизация в деревнях. Отдел труда при Государственном совете указывал общее количество рабочих. Провинции давали разверстку по уездам, уездные управления – полицейским участкам, а уж те – деревенским старостам. Но и такие мобилизационные мероприятия не восполняли всех потребностей. Тогда устраивались облавы. Вылавливали нищих, бродяг и насильственно отправляли их на строительство военных объектов. Молодежь, школьники, представители интеллигенции обязаны были проявлять «добровольное служение труду». Они работали на военных объектах после основных занятий, а каникулы проводили на сельскохозяйственных работах, в шахтах. Уклонение от такого «служения труду» рассматривалось как «предательство» и жестоко наказывалось.

Инструментом беспощадной эксплуатации крестьян явилось создание согласно законам Маньчжоу-Го японских компаний. Они получали монопольное право на покупку у китайских крестьян сельскохозяйственной продукции по «твердым» ценам. Крестьянина обдирали как липку. От него требовали сдачи продукции в строго установленные сроки и в строго установленных размерах. «Твердые» цены уступали рыночным в три-четыре раза. Можно себе представить, какой простор открывался для спекуляций перед чиновниками японских компаний. Если крестьянин не выполнял поставок, ему грозила тюрьма.

Была еще одна удавка, наброшенная на крестьянскую шею: им продавали соль, спички, мыло лишь при том условии, если они сдавали излишки своей продукции. Но и это не все. Периодически японские власти производили обыски в жилых домах и амбарах в целях учета запасов продовольствия. Если при повторном обыске запасы оказывались меньше, то делали вывод, что часть продовольствия отдали партизанам. Членам семьи грозили арест, заключение в тюрьму, а то и смертная казнь.

В то же время происходило изъятие земель у китайских крестьян. Поскольку японцы имели в Маньчжурии «особые права», то землю они покупали за четверть ее стоимости, а у «мятежников», к которым можно было причислить кого угодно, конфисковывали. Как раньше в Корею, началось переселение японских крестьян в Маньчжурию. Переселенцу предоставляли лучшие участки, выдавали денежное пособие, вполне достаточное для переезда семьи, строительства жилого дома и сельскохозяйственных помещений, покупки инвентаря. Значительная сумма при этом оставалась на обучение и медицинскую помощь. До 1945 года в Маньчжурию переселилось сто шесть тысяч японских семей. На чужой земле они чувствовали себя хозяевами, господами.

В заключение следует особо подчеркнуть, что японские политики и военные начали успешно осуществлять прямо-таки дьявольский замысел уничтожения народов посредством наркотиков. Они высокомерно рассуждали: земля уготована для единственной божественной нации, другие народы должны исчезнуть. Корейцы погибнут от собственных пороков, китайцы станут жертвами опиума, русских изведет водка. Следует лишь ускорить эти процессы. И тогда только потомки Аматэрасу и сыновья богов будут населять империю.

Японское военное командование получило миллионы за то, что предоставило японо-корейскому синдикату исключительное право открывать и содержать опиумные, героиновые, морфийные и кокаиновые заведения, игорные притоны, публичные дома. Только в Харбине в 1936 году вовсю функционировали 172 публичных дома, 56 опиекурилен, 194 лавки, в которых бойко торговали наркотиками.

Власти всячески поощряли производство мака; того, кто выращивал в пределах нормы, освобождали от уплаты земельного налога, превысившие норму получали освобождение от воинской службы, а «рекордсмены» могли претендовать на занятие общественной должности. В этих условиях понадобились фабрики по производству наркотиков, и они открылись. Не прошло и десяти лет господства японцев в Маньчжурии, а из тридцати миллионов ее жителей тринадцать миллионов постоянно курили опиум. Поразительное, зловещее нарастание! Японские боевые корабли (именно боевые!) доставляли опиум на Филиппины, в Индонезию, Малайзию, зарились проложить путь в Австралию и Новую Зеландию. Специалисты утверждают, что именно со времен японской оккупации Маньчжурии начала формироваться разветвленная сеть наркомафии...

Дорого обошлась Китаю японская агрессия. Двадцать миллионов китайцев было убито. Несметные богатства, созданные трудом китайского народа, стали достоянием японских монополий.

Вот что отразилось в блеске медали, которую вручили Нагаи Котаро. И совсем не имеет значения, принимал он личное участие в каких-либо акциях или нет. Важно, что он был орудием этой политики агрессоров, завоевателей, грабителей, бандитов, убийц, насильников, ее носителем и исполнителем.

Он принес в Мидзухо дух японской военщины, развращенный вседозволенностью, приученный утверждать свое превосходство силой оружия. Есть основания полагать, что кровавая жестокость была даже предметом особой гордости. В уездном городке Маока после высадки десанта, прочесывая жилые кварталы, заглянул наш сержант в один из домов, любопытства ради раскрыл альбом, лежавший на шкафчике. Его поразили две фотографии, хранившиеся на видном месте. На одной из них изображена площадь, вдали видна толпа. В ряд до самого края площади сидят, поджав под себя ноги, пленники, судя по одежде, китайцы. У них сзади связаны руки, туловища согнуты. На переднем плане трое уже обезглавлены, головы их валяются, растекаются лужи крови, а они, трупы, все сидят. Их позы свидетельствуют о том, что головы снесены молниеносным ударом. Два палача орудуют мечами. Один только замахивается, второй отсек голову, и кровь темной массой льется к его ногам... На втором снимке фотограф уловил кульминационный момент казни. Двое держат китайца за руки. Они отклонились, чтобы не запачкаться его кровью, третий ударом меча снес голову, она как раз падает, а из шейного обрубка фонтаном хлещет кровь.

Нет, не случайно именно Нагаи Котаро был одним из самых деятельных участников убийства в Урасима, потом в сарае Конбэ. Если уж не там, в Китае, то тут, в Мидзухо, он доказал, что достоин врученной медали.

К вышесказанному следует добавить, чем обернулась для многих народов Великая Восточноазиатская война, начавшаяся 7 декабря 1941года нападением на американскую военно-морскую базу Перл-Харбор. Цель ее, по словам императора и премьер-министра, состояла в том, чтобы, прогнав европейских колонизаторов, создать Великую Восточноазиатскую сферу взаимного процветания.

Практически это обернулось тем, что на обширных просторах Азии, включающих в себя Бирму, французский Индокитай, Малайский полуостров, Филиппины, Голландскую Ост-Индию, Новую Гвинею, закончилось господство западных колонизаторов и наступило господство японских оккупантов. С Филиппин Япония получала хром, медь, железо, магнезию, из Бирмы – свинец, кобальт и вольфрам, из Таиланда и французского Индокитая – резину и олово, из Малайи – бокситы. При этом японцы устанавливали свои цены – грабительские. В Индокитае японская армия отбирала по своему желанию урожай риса у крестьян. Во всех странах лучшие дома и отели отдавались оккупационной армии, школы превращали в казармы.

Историки отмечают: по всей Азии и в Тихоокеанском регионе японские солдаты отличались исключительно плохим обращением с местным населением. По малейшему подозрению оно подвергалось физическому насилию. Достаточно сказать, что тех, кто слушал тайком радиопередачи союзников, убивали. После захвата Сингапура японские оккупационные власти арестовали более 70 тысяч проживавших там китайцев. Тысячи этих людей, виновных лишь в том, что они были китайцами, связали вместе, вывезли на середину гавани и выбросили за борт.

Не поддается описанию мера страданий, обрушившихся на долю женщин на оккупированных территориях. Юных кореянок (многим из них не было и 15 лет) нанимали на шахты, а отправляли в примитивные армейские бордели. Подобная участь ждала китаянок, филиппинок, малайек, голландок. В целом в армейских борделях императорской армии оказалось до 250 тысяч женщин. Десятки тысяч из них погибли от болезней и голода, других японские солдаты застрелили или закололи штыками в последние дни войны.

Последние жертвы

Он в горло ей вонзает нож.

Удар неточен.

Она руками ловит воздух,

Бьет по земле ногами –

Мучительная судорога боли.

Тикамацу Мондзаэмон.

«Масляный ад».

Эти молодые ребята – Хосокава Такеси и Чиба Моити – с роковой беспечностью спешили навстречу своей участи.

21 августа, после погрома в Урасима, они к вечеру ушли в горы, к своим эвакуированным семьям, и там переночевали. Встали, как и все деревенские юноши, рано, позавтракали, а дальше заняться было решительно нечем. Они слонялись по распадку, ловили рыбу в ручье, даже залазили на сопки, чтобы с высоты посмотреть, что видно в округе. Их все тяготило, им хотелось улизнуть, искали лишь повод. А тут уже который день роились слухи о том, что японские власти должны их вывезти на Хоккайдо. При отсутствии официальных сведений такие новости рождаются сами по себе. Людям, сорванным с места, хочется услышать то, что обнадеживает. Юношам прямо-таки загорелось сбегать в деревню и узнать обо всем, когда и куда ехать, каким способом придется эвакуироваться. На самом же деле их манила острота момента, хотелось пройтись по краешку неизвестного, дотронуться своими руками до чего-то необычного... С тем и пошли в Мидзухо.

Расстояние в десяток километров кажется пустяковым для молодых ног, если они шагают по знакомому распадку. Дорога вьется среди пестрых густых трав, за каждым поворотом юношей ждет знакомая поросль березняка, заросли ольхи, одинокие разлапистые вязы, стайки неприступных строгих елочек, сплошная стена тонких ветел, растущих на болоте.

Вот наконец и мост. Рудака-гава быстро мчит свои воды, а в противоположном направлении буравят течение изящные крупные рыбины.

Над долиной, над деревней нежилась тишина, все было так привычно, так знакомо, что им верилось, несмотря на войну и возможное появление русских, в благополучный исход. С ними ничего не должно случиться! Но именно с ними и случилось.

Часу в четвертом дня, побывав в деревне, они очутились в доме Мориситы. На их вопросы мог бы ответить кто-нибудь в центре деревни, допустим, староста или полицейский, но они вернулись именно к Морисите. Влекло не только родство душ. Здесь скорее, чем в другом месте, Хосокава Такеси мог встретить брата. В Морисите и Хосокаве они видели людей действия, решительных, напористых, смелых. В то время как все, в том числе староста и полицейский, отсиживались дома, наставники юношества оказались образцовыми патриотами. Они действовали, боролись! Сильные характеры магнитом притягивали юношей.