Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Константин Бальмонт

 
Все сильнее горя,
Молодая заря
На цветы уронила росу.
Гул в лесу пробежал,
Горный лес задрожал,
Зашумел между скал водопад Учан-Су.
И горяч, и могуч,
Вспыхнул солнечный луч,
Протянулся, дрожит, и целует росу,
Поцелуй его жгуч,
Он сверкает в лесу,
Там, где гул так певуч,
Он целует росу,
А меж сосен шумит и журчит Учан-Су.
 

 
Ты глядела мне в душу с улыбкой богини.
Ты со мною была, но была на картине.
 
 
Ты собой создавала виденье Искусства,
Озаренное пламенем яркого чувства.
 
 
Мы стремились к горам из Испанской столицы.
Мы с тобой улетали, как вольные птицы.
 
 
И дома чуть виднелись, в лучах утопая.
И над нами раскинулась ширь голубая.
 
 
И пред нами предстала вдали Гвадаррама,
Как преддверье воздушного белого храма.
 

 
Мечтательный вечер над лесом дышал безмятежно,
От новой Луны протянулась лучистая нить,
И первые звезды мерцали так слабо и нежно,
Как будто бы ветер чуть слышный их мог погасить.
 
 
И было так странно, и были так сказочны ели,
Как мертвая сталь, холодела поверхность реки,
О чем-то невнятном, о чем-то печальном, без цели,
Как будто бы пели над влажным песком тростники.
 
 
И в бледном объятьи две тени родные дрожали,
И каждой хотелось в другой о себе позабыть,
Как будто бы можно в блаженстве не ведать печали,
Как будто бы сердце людское способно любить!
 

 
От последней улыбки луча
На горах засветилася нега,
И родились, блестя и журча,
Два ключа из нагорного снега.
 
 
И, сбегая с вершины горы,
Обнимаясь в восторге едином,
Устремились в иные миры,
К отдаленным лугам и долинам.
 
 
И в один сочеталися ключ,
Он бежал, прорезая узоры
Но от мрака разгневанных туч
Затуманились хмурые горы.
 
 
И последняя ласка луча
Потонула в туманной печали
И холодные капли ключа
На остывшую землю упали
 

 
Где-то волны отзвучали,
Волны, полные печали,
И в ответ
Шепчет ветер перелетный,
Беззаботный, безотчетный,
Шепчет ветер перелетный,
Что на свете горя нет.
 

 
Амариллис, бледная Светлана!
Как нежданно сердце мне смутили
Ласки мимолетного обмана,
Чашечки едва раскрытых лилий.
О, как сладко светлое незнанье!
Долго ли продлится обаянье,
Много ль золотистого тумана,
Сколько будет жить моя светлана?
 
 
Призрак упований запредельных,
Тайна предрассветного мечтанья,
Радостей прозрачных и бесцельных, —
С чем тебя сравню из мирозданья?
С ландышем сравнить тебя не смею,
Молча, амариллис я лелею
Стройная пленительностью стана,
Бледная воздушная светлана!
 

 
И ты изменила,
Не черной изменой,
Но быстрою смертью своей красоты.
Ушла, как светило,
Развеялась пеной,
Померкла, как песня, во мгле пустоты.
 
 
Цветы, расцветая,
Немой красотою
Приветствуют Вечность и вянут во сне.
И пыль золотая
Летит над водою,
И тает и тонет в чужой глубине.
 
 
Я жаждал слиянья,
С лучом откровенья,
Созвучия встречи с бессмертной душой.
Но нет обаянья,
Погасло мгновенье,
И смертному смертный – навеки чужой.
 

 
Мой лучший брат, мой светлый гений,
С тобою слился я в одно.
Меж нами цепь одних мучений,
Одних небесных заблуждений
Всегда лучистое звено.
 
 
И я, как ты, люблю равнины
Безбрежных стонущих морей,
И я с душою андрогины,
Нежней, чем лилия долины,
Живу как тень среди людей.
 
 
И я, как свет, вскормленный тучей,
Блистаю вспышкой золотой.
И мне открыт аккорд певучий
Неумирающих созвучий,
Рожденных вечной Красотой.
 

Кошмары

Потому что печаль, как безглазый кошмар нависла над его существом...

Шелли

 
На бледно-лазурном стекле
Расписаны ярко узоры.
Цветы наклонились к земле,
Скала убегает к скале,
И видно, как дремлют во мгле
Далекие снежные горы.
Но что за высоким окном
Горит нерассказанным сном,
И краски сливает в узоры?
 
 
Не дышит ли там Красота
В мерцании мира и лени?
Всхожу, и бледнеет мечта,
К печали ведет высота,
За ярким окном пустота, —
Меня обманули ступени
Все дремлет в немой полумгле,
И только на мертвом стекле
Играют бездушные тени.
 

 
Пройдут века веков, толпы тысячелетий,
Как туча саранчи, с собой несущей смерть,
И в быстром ропоте испуганных столетий
До горького конца пребудет та же твердь, —
 
 
Немая, мертвая, отвергнутая Богом,
Живущим далеко в беззвездных небесах,
В дыханьи Вечности, за гранью, за порогом
Всего понятного, горящего в словах.
 
 
Всегда холодная, пустыня звезд над нами
Останется чужой до горького конца,
Когда она падет кометными огнями,
Как брызги слез немых с печального лица.
 

 
Как вещий сон волшебника-Халдея,
В моей душе стоит одна мечта.
Пустыня Мира дремлет, холодея,
В Пустыне Мира дремлет Красота.
 
 
От снежных гор с высокого хребта
Гигантская восходит орхидея,
Над ней отравой дышит пустота,
И гаснут звезды, в сумраке редея.
 
 
Лазурный свод безбрежен и глубок,
Но в глубь его зловеще-тусклым взглядом
Глядит – глядит чудовищный цветок,
 
 
Взлелеянный желаньем, полный ядом,
И далеко – теснит немой простор
Оплоты Мира, глыбы мертвых гор.
 

 
В тусклом беззвучном Шеоле
Дремлют без снов рефаимы,
Тени умерших на воле,
Мертвой неволей хранимы.
 
 
Память склонилась у входа,
К темной стене припадая.
Нет им ни часа, ни года,
Нет им призывов Шаддая.
 
 
В черной подземной пустыне
Мертвые спят караваны,
Спят вековые твердыни,
Богом забытые страны.
 

 
Среди песков пустыни вековой,
Безмолвный Сфинкс царит на фоне ночи,
В лучах Луны гигантской головой
Встает, растет, – глядят, не видя, очи.
 
 
С отчаяньем живого мертвеца,
Воскресшего в безвременной могиле,
Здесь бился раб, томился без конца, —
Рабы кошмар в граните воплотили.
 
 
И замысел чудовищной мечты,
Средь Вечности, всегда однообразной,
Восстал как враг обычной красоты,
Как сон, слепой, немой, и безобразный.
 

 
Зачем в названьи звезд отравленные звуки, —
Змея, и Скорпион, и Гидра, и Весы?
– О, друг мой, в царстве звезд все та же боль
разлуки,
Там так же тягостны мгновенья и часы.
 
 
О, друг мой, плачущий со мною в час вечерний,
И там, как здесь, царит Судьбы неправый суд,
Змеей мерцает ложь, и гидра жгучих терний —
Отплата мрачная за радости минут.
 
 
И потому теперь в туманности Эфира
Рассыпались огни безвременной росы,
И дышат в темноте, дрожат над болью Мира —
Змея, и Скорпион, и Гидра, и Весы.
 

 
Как угрюмый кошмар исполина,
Поглотивши луга и леса,
Без конца протянулась равнина,
И краями ушла в Небеса.
 
 
И краями пронзила пространство,
И до звезд прикоснулась вдали,
Затенив мировое убранство
Монотонной печалью Земли.
 
 
И далекие звезды застыли
В беспредельности мертвых Небес,
Как огни бриллиантовой пыли
На лазури предвечных завес.
 
 
И в просторе пустыни бесплодной,
Где недвижен кошмар мировой,
Только носится ветер холодный,
Шевеля пожелтевшей травой.
 

В царстве льдов

Сядемте; устремим все наше внимание на ту точку, вон на ту точку. Предадимся мрачному молчанию, пока вы не почувствуете, что внезапная скорбь дает нам новую душу.

Бомонт

 
Как призраки огромные,
Стоят немые льды.
Над ними тучи темные,
Под ними глубь воды.
 
 
Когда Луна, – гасильница
Туманных бледных звезд, —
Небесная кадильница, —
Раскинет светлый мост,
 
 
Раскинет мост сверкающий
Над царством белых льдов, —
Пустынею нетающей
Идут ряды врагов.
 

 
Туманные видения
Искателей земли
Для жадного стремления
Преграду здесь нашли.
 
 
И были здесь отвергнуты
Холодною волной,
Отвергнуты, повергнуты
Пустыней ледяной.
 
 
Засыпаны бездушными
Пушинками снегов,
Покрыты равнодушными
Тенями облаков.
 

 
Но раз в году, единственный,
В ту ночь как новый год
Рождается таинственный
Из бездны темных вод, —
 
 
Путями заповедными
Покинув Океан,
Луна горит победными
Лучами сквозь туман.
 
 
И раз в году, единственный,
За гранью мертвых вод,
За дымкою таинственной
Умершее живет.
 

 
Из бездны отдаления,
Искатели земли,
Встают, как привидения,
Немые корабли.
 
 
И мачтами возносятся
Высоко в небеса,
И точно в битву просятся
Седые паруса.
 
 
Но снова, караванами,
Растают корабли,
Не встретив за туманами
Неведомой земли.
 

 
И вслед за ними, – смутные
Угрозы царству льдов, —
Растут ежеминутные
Толпы иных врагов.
 
 
То люди первородные,
Избранники Судьбы,
В мечтаниях – свободные,
В скитаниях – рабы.
 
 
Но, вставши на мгновение
Угрозой царству льдов,
Бледнеют привидения,
Редеют тени снов.
 

 
Другие первозданные
Игралища страстей,
Идут виденья странные, —
Похожи на людей.
 
 
Гигантские чудовища, —
Тяжелый сон веков, —
Идут искать сокровища,
Заветных берегов.
 
 
И в страхе на мгновение,
Звучит скала к скале, —
Но вот уже видения
Растаяли во мгле.
 

 
Безбрежно озаренная
Мерцанием Луны,
Молчит пустыня сонная
И вечно видит сны.
 
 
И видит сны преступные, —
Судьбы неправый суд.
Но, вечно недоступные,
Оплоты льдов растут.
 
 
В насмешку над исканьями
Восходит их краса —
Немыми очертаньями
В немые Небеса.
 

 
«Что ты слышишь в горах?» ты спросила меня.
«Что ты слышишь в горах?» я спросил. «Расскажи
мне сначала.»
«Пробужденье веселого летнего дня»,
Ты с улыбкою мне отвечала.
«Мелодичное пенье альпийских рожков,
И блеянье овец, и мычанье быков,
И журчанье ключей искрометных,
Над вершиной бесшумный полет облаков,
Пенье птиц, крики птиц перелетных...
Ну, а ты?»
И, задумавшись, я отвечал: —
«Нет, мне слышен не шепот, а ропот,
Ропот черной грозы, и раскатный обвал,
Точно демонов яростный топот,
Заблудившихся путников горестный крик,
Монотонно-гремящее эхо,
Человеческих воплей ответный двойник,
Звук чьего-то злорадного смеха.
И еще, что слышнее всех бурь и громов,
Что страшнее, чем звон долголетних оков
И тяжелые муки изгнанья: —
Это – сон вековых непробудных снегов,
Это – Смерти молчанье...»
 

 
Как пена морская, на миг возникая,
Погибнет, сверкая, растает дождем, —
Мы, дети мгновенья, живем для стремленья,
И в море забвенья могилу найдем.
 
 
Зачем ежечасно, волнуясь напрасно,
Стремимся мы страстно к обманной мечте?
Зачем мы рыдаем, скользим и блистаем,
И вновь пропадаем в немой пустоте?
 
 
О, жизни волненье! Блаженство, мученье!
Печаль и сомненье! Как жалко мне вас!
Бежать бы мне вечно, дышать бесконечно,
Светиться беспечно в полуденный час!
 

 
Позабыв о блеске Солнца, в свете призрачных
огней,
Проходя по лабиринту бесконечных ступеней,
С каждым шагом холодею, с каждым днем
темнее грусть|
Все, что было, все, что будет, знаю, знаю наизусть.
 
 
Было много... Сны, надежды, свежесть чувства, чистота
А теперь душа измята, извращенна, и пуста.
Я устал. Весна поблекла. С Небом порван мой завет.
Тридцать лет моих я прожил. Больше молодости
нет.
 
 
Я в бесцельности блуждаю, в беспредельности
грущу,
И, утратив счет ошибкам, больше Бога не ищу.
Я хотел от сердца к Небу перебросить светлый
мост, —
Сердце прокляло созвездья, сердце хочет лучших
звезд.
 
 
Что же мне еще осталось? С каждым шагом
холодеть?
И на все, что просит счастья, с безучастием глядеть?
О, последняя надежда, свет измученной души,
Смерть, услада всех страданий, Смерть, я жду тебя,
спеши!
 

 
Она придет ко мне безмолвная,
Она придет ко мне бесстрастная,
Непостижимой неги полная,
Успокоительно-прекрасная.
 
 
Она придет как сон таинственный,
Как звук родной во мгле изгнания,
И сладок будет миг единственный
На грани мрака и сознания.
 
 
Я буду тихим, буду радостным,
Изведав счастье примирения,
Я буду полон чувством сладостным,
Неизъяснимостью забвения.
 
 
Безгласно буду я беседовать
С моей душою улетающей,
Безгласно буду проповедовать
О силе жизни созидающей, —
 
 
О силе Правды, не скудеющей
За невозбранными пределами,
И над умершим тихо веющей
В последний раз крылами белыми.
 

 
Кому я молюсь? Холодному ветру.
Кому я молюсь? Равнине морской.
Я брат не людям, а буре и ветру,
Я брат холодной равнине морской.
 
 
Куда иду я? К горным вершинам.
Куда иду я? К пустыням глухим.
Я брат холодному горному ветру,
Живу одиноко и растаю как дым.
 
 
Чего хочу я? Тени последней.
Чего хочу я? Смерти одной.
Я дух бесстрастный, дух бесприютный.
Хочу я дремоты, дремоты ночной.
 
 
О, волны морские, родная стихия моя,
Всегда вы свободно бежите в иные края,
Всегда одиноки в холодном движеньи своем,
А мы безутешно тоскуем – одни и вдвоем.
 
 
Зачем не могу я дышать и бежать, как волна,
Я в мире один, и душа у меня холодна,
Я также спешу все в иные, в иные края, —
О, волны морские, родная стихия моя!
 
 
Море – вечное стремленье, горы – царственный покой.
Если ты стремишься к счастью, вверь ладью волне
морской:
Час придет, волненьем вечным утомится жадный
взор, —
Спи тогда с разбитым сердцем в тихом царстве
мертвых гор.
 

 
Я в горы ушел до рассвета: —
Все выше, туда, к ледникам,
Где ласка горячего лета
Лишь снится предвечным снегам, —
 
 
Туда, где холодные волны
Еще нерожденных ключей
Бледнеют, кристально-безмолвны,
И грезят о чарах лучей, —
 
 
Где белые призраки дремлют,
Где Время сдержало полет,
И ветру звенящему внемлют
Лишь звезды, да тучи, да лед.
 
 
Я знал, что века пролетели,
Для сердца Земля умерла.
Давно возвестили метели
О гибели Блага и Зла.
 
 
Еще малодушные люди
Цепей не хотели стряхнуть.
Но с думой о сказочном чуде
Я к Небу направил свой путь.
 
 
И топот шагов неустанных
Окрестное эхо будил,
И в откликах звучных и странных
Я грезам ответ находил.
 
 
И слышал я сагу седую,
Пропетую Гением гор,
Я видел Звезду Золотую,
С безмолвием вел разговор.
 
 
Достиг высочайшей вершины,
И вдруг мне послышался гул: —
Домчавшийся ветер долины
Печальную песню шепнул.
 
 
Он пел мне: «Безумный! безумный!
Я – ветер долин и полей,
Там праздник, веселый и шумный,
Там воздух нежней и теплей».
 
 
Он пел мне: «Ты ищешь Лазури?
Как тучка растаешь во мгле!
И вечно небесные бури
Стремятся к зеленой Земле».
 
 
«Прощай!» говорил он. «Хочу я
К долинам уйти с высоты, —
Там ждут моего поцелуя,
Там дышат живые цветы».
 
 
«У каждого дом есть уютный,
Открытый дневному лучу.
Прощай, пилигрим бесприютный,
Спешу... Убегаю... Лечу!»
 
 
Все смолкло. Снега холодели
В мерцаньи вечерних лучей.
И крупные звезды блестели
Печалью нездешних очей.
 
 
Далекое Небо вздымалось,
Ревнивую тайну храня.
И что-то в душе оборвалось,
И льды усыпили меня.
 
 
Мне чудилось: Колокол дальний
С лазурного Неба гудел,
Все тише, нежней и печальней, —
Он что-то напомнить хотел.
 
 
И, видя хребты ледяные,
Я понял в тот призрачный миг,
Что, бросив обманы земные,
Я правды Небес не достиг.
 

Дон Жуан
отрывки из ненаписанной поэмы

Но теперь я властитель над целым миром, над этим малым миром человека. Мои страсти – мои подданные.

Тернер

 
La luna llena... Полная луна...
Иньес, бледна, целует, как гитана.
Те ато... ато... Снова тишина...
Но мрачен взор упорный Дон Жуана.
 
 
Слова солгут, – для мысли нет обмана, —
Любовь людей, – она ему смешна.
Он видел все, он понял слишком рано
Значение мечтательного сна.
 
 
Переходя от женщины продажной
К монахине, безгрешной, как мечта,
Стремясь к тому, в чем дышит красота,
 
 
Ища улыбки глаз бездонно-влажной,
Он видел сон земли, не сон небес,
И жар души испытанной исчез.
 

 
Он будет мстить. С бесстрашием пирата
Он будет плыть среди бесплодных вод.
Ни родины, ни матери, ни брата,
Над ним навис враждебный небосвод.
 
 
Земная жизнь – постылый ряд забот,
Любовь – цветок, лишенный аромата.
О, лишь бы плыть – куда-нибудь – вперед, —
К развенчанным святыням нет возврата.
 
 
Он будет мстить. И тысячи сердец
Поработит дыханием отравы.
Взамен мечты он хочет мрачной славы.
 
 
И женщины сплетут ему венец,
Теряя все за сладкий миг обмана,
В проклятьях восхваляя Дон Жуана.
 

 
Что ж, Дон Люис? Вопрос – совсем нетрудный.
Один удар его навек решит.
Мы связаны враждою обоюдной.
Ты честный муж, – не так ли? Я бандит?
 
 
Где блещет шпага, там язык молчит.
Вперед! Вот так! Прекрасно! Выпад чудный!
А Дон Люис! Ты падаешь? Убит,
In расе requiescat. Безрассудный!
 
 
Забыл, что Дон Жуан неуязвим!
Быть может, самым Адом я храним,
Чтоб стать для всех примером лютой казни?
 
 
Готов служить. Не этим, так другим.
И мне ли быть доступным для боязни,
Когда я жаждой мести одержим!
 

 
Сгущался вечер. Запад угасал.
Взошла луна за темным океаном.
Опять кругом гремел стозвучный вал,
Как шум грозы, летящей по курганам.
 
 
Я вспомнил степь. Я вижу за туманом
Усадьбу, сад, нарядный бальный зал,
Где тем же сладко-чувственным обманом
Я взоры Русских женщин зажигал.
 
 
На зов любви к красавице-княгине
Вошел я тихо-тихо, точно вор.
Она ждала. И ждет меня доныне.
 
 
Но ночь еще хранила свой убор,
А я летел, как мчится смерч в пустыне,
Сквозь степь я гнал коня во весь опор.
 

 
Промчались дни желанья светлой славы,
Желанья быть среди полубогов.
Я полюбил жестокие забавы,
Полеты акробатов, бой быков,
Зверинцы, где свиваются удавы,
И девственность, вводимую в альков —
На путь неописуемых видений,
Блаженно-извращенных наслаждений.
 
 
Я полюбил пленяющий разврат
С его неутоляющей усладой,
С его пренебреженьем всех преград,
С его – ему лишь свойственной – отрадой.
Со всех цветов сбирая аромат,
Люблю я жгучий зной сменить прохладой,
И, взяв свое в любви с чужой женой,
Встречать ее улыбкой ледяной.
 
 
И вдруг опять в моей душе проглянет
Какой-то сон, какой-то свет иной,
И образ мой пред женщиной предстанет
Окутанным печалью неземной.
И вновь ее он как-то сладко ранит,
И, вновь – раба, она пойдет за мной.
И поспешит отдаться наслажденью
Восторженной и гаснущею тенью.
 
 
Любовь и смерть, блаженство и печаль
Во мне живут красивым сочетаньем,
Я всех маню, как тонущая даль,
Уклончивым и тонким очертаньем,
Блистательно убийственным, как сталь,
С ее немым змеиным трепетаньем.
Я весь – огонь, и холод, и обман,
Я – радугой пронизанный туман.
 

Забытая колокольня

И человек в человеке увидел врага.

То был первый великий грех.

И человек в женщине увидел игрушку страстей своих.

То был второй великий грех.

И полюбили они грехи свои, и возвели их

в перл созданья, и преступление смешали с красотой,

и опьянили себя чарами Искусства.

То был третий грех, величайший.

И мера их беззакония исполнилась.

Из Летописи Мира

 
Над забытой колокольней
Тает странный бледный свет,
Словно грусть о жизни дольней,
Той, в которой счастья нет.
Над забытой колокольней,
В свете сказочных огней.
Все печальней, недовольней
Сонмы бледные теней —
Тех, которые молились,
Преступления полны,
И неправдой утомились,
И в земле погребены,
Тех, которые молились,
Возмущаясь тишиной,
И навеки удалились,
Удалились в мир иной.
 

 
Лес молчит во сне,
Сон его могилен.
Только в тишине
Стонет мрачный филин.
 
 
Красная Луна
Между елей тонет.
Всюду тишина,
Только филин стонет.
 
 
Лес молчит и спит,
Сон увидел чудный.
Кто-то был убит,
Здесь, в глуши безлюдной.
 

 
Много лет тому назад
Звезды таяли в тумане.
Ночью брата встретил брат,
На лесной глухой поляне.
 
 
Ночью брата встретил брат,
Смутно дрогнул мрак глубокий.
В эту ночь у райских врат
Плакал ангел одинокий.
 

 
И тысячи ангелов, тысячи Гениев Света,
В пределах небесных скорбели над сонной Землей,
Искали у Бога тревожным вопросам ответа,
И лучшие звезды, бледнея, подернулись мглой.
 
 
Но Бог не ответил, зачем допустил преступленье,
И падали звезды в пространстве одна за другой,
Узнавши, что им за мятеж суждено в искупленье —
Дышать и дрожать над пустыней тревоги людской.
 

 
В темноте миллионы теней
Погребальным идут хороводом.
И при свете болотных огней
Исчезает народ за народом.
 
 
И не в силах безумцы понять,
Что вращаются в круге замкнутом,
Что неверных огней не догнать
И нельзя отдаваться минутам,
 
 
Что помимо звериных страстей.
Есть иное святое блаженство —
Красота первозданных Идей,
Гармоничных миров совершенство.
 
 
И безумцы не в силах постичь
Бесконечную прелесть познанья,
И не слышать немолкнущий клич,
Отдаленный восторг Мирозданья.
 

 
Мы цветы срывали, нам цветы цвели,
Разные дороги к счастью нас вели.
Нам светили звезды, Солнце и Луна,
Все для нас погасло, всюду тишина.
 
 
Мы цветы сорвали, больше нет цветов,
Звезды утонули в бездне облаков.
 
 
Разными путями к смерти мы пришли,
Счастия искали, счастья не нашли.
 

 
Лес молчит во сне,
Сон его туманен.
В мертвой тишине
Кто-то в сердце ранен.
 
 
Там волна к волне
В озере стремится.
В мертвой тишине
Тень, одна, томится.
 
 
Лес молчит во сне,
Слышит' Кто-то стонет.
В водной глубине
Женский образ тонет.
 

 
Русалка очнулась на дне,
Зеленые очи открыла,
И тут же на дне, в стороне,
Родного ребенка зарыла.
 
 
И слышит, как бьется дитя,
Как бредит о мире свободном.
Русалка смеется, шутя —
Привольно ей в царстве подводном.
 
 
И долгие годы пройдут,
Русалка в воде побелеет,
И люди русалку найдут,
Когда глубина обмелеет.
 
 
И люди русалку найдут
Застывшим немым изваяньем,
Дивиться искусству придут,
Молчанью молиться молчаньем.
 
 
То будет в последние дни,
Когда мы простимся с Мадонной,
Над бездной засветим огни,
Услышим свой марш похоронный.
 

 
Что же там за странный гул?
Ты сказал, что мир уснул.
Ты сказал, что темный лес
Спит в безмолвии чудес,
Дремлет сказкой быстрых дней,
Бредит грезами теней.
Долгий мрачный гул встает.
Это колокол поет!
Совесть грозная земли,
Говорит «Восстань! Внемли!»
 
 
Это колокол гудит,
Долгим гулом сердцу мстит
За греховные мечты
Искаженной красоты.
 

 
«Вы умершие, вы мертвые, хоть кажетесь живыми,
Вы закончили кружение в жестокой пустоте.
Вы, упорствуя, играете костями роковыми,
Но грозит уж срок содвинутый, и вы уже не те.
 
 
«Все исчерпано, окончено, проиграно, чужое,
Вам лишь тление, гниение средь черной темноты.
Если ранее томились вы, томленье будет вдвое,
Вы – лишь прах от растоптания убитой Красоты».