Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Константин Бальмонт

 
Волшебный час вечерней тишины,
Исполненный невидимых внушений,
В моей душе расцвечивает сны.
 
 
В вечерних водах много отражений,
В них дышит Солнце, ветви, облака,
Немые знаки зреющих решений.
 
 
А между тем широкая река
Стремит вперед свободное теченье,
Своею скрытой жизнью глубока.
 
 
Минувшие незнанья и мученья
Мерцают бледнолицею толпой,
И я к ним полон странного влеченья.
 
 
Мне снится сумрак бледно-голубой,
Мне снятся дни невинности воздушной,
Когда я не был – для других – судьбой.
 
 
Теперь, толпою властвуя послушной,
Я для нее – палач и божество,
Картинность дум – в их смене равнодушной.
 
 
Но не всегда для сердца моего
Был так отвратен образ человека,
Не вечно сердце было так мертво.
 
 
Мыслитель, соблазнитель, и калека,
Я более не полюблю людей,
Хотя бы прожил век Мельхиседека.
 
 
О, светлый май, с блаженством без страстей!
О, ландыши, с их свежестью истомной!
О, воздух утра, воздух-чародей!
 
 
Усадьба. Сад с беседкою укромной.
Безгрешные деревья и цветы.
Луна весны в лазури полутемной.
 
 
Все памятно. Но Гений Красоты
С Колдуньей Знанья, страшные два духа,
Закляли сон младенческой мечты.
 
 
Колдунья Знанья, жадная старуха,
Дух Красоты, неуловимый змей,
Шептали что-то вкрадчиво и глухо.
 
 
И проклял я невинность первых дней,
И проходя уклонными путями,
Вкусил всего, чтоб все постичь ясней.
 
 
Миры, века – насыщены страстями.
Ты хочешь быть бессмертным, мировым?
Промчись, как гром, с пожаром и с дождями.
 
 
Восторжествуй над мертвым и живым,
Люби себя – бездонно, ненасытно,
Пусть будет символ твой – огонь и дым.
 
 
В борьбе стихий содружество их слитно,
Соедини их двойственность в себе,
И будет тень твоя в веках гранитна.
 
 
Поняв Судьбу, я равен стал Судьбе,
В моей душе равны лучи и тени,
И я молюсь – покою и борьбе.
 
 
Но все ж балкон и ветхие ступени
Милее мне, чем пышность гордых снов,
И я миры отдам за куст сирени.
 
 
Порой-порой! весь мир так свеж и нов,
И все влечет, все близко без изъятья,
И свист стрижей, и звон колоколов,
 
 
Покой могил, незримые зачатья,
Печальный свет слабеющих лучей,
Правдивость слов молитвы и проклятья, —
 
 
О, все поет и блещет как ручей,
И сладко знать, что ты как звон мгновенья,
Что ты живешь, но ты ничей, ничей
 
 
Объятый безызмерностью забвенья,
Ты святость и преступность победил,
В блаженстве мирового единенья.
 
 
Туман лугов, как тихий дым кадил,
Встает хвалой гармонии безбрежной,
И смыслы слов ясней в словах светил
 
 
Какой восторг – вернуться к грусти нежной,
Скорбеть, как полусломанный цветок,
В сознании печали безнадежной.
 
 
Я счастлив, грустен, светел, одинок,
Я тень в воде, отброшенная ивой,
Я целен весь, иным я быть не мог.
 
 
Не так ли предок мои вольнолюбивый,
Ниспавший светоч ангельских систем,
Проникся вдруг печальностью красивой, —
 
 
Когда, войдя лукавостью в Эдем,
Он поразился блеском мирозданья,
И замер, светел, холоден, и нем.
 
 
О, свет вечерний! Позднее страданье!
 

 
Как выступы седых прибрежных скал
Источены повторногтью прилива,
Что столько раз враждебно набегал, —
 
 
В моей душе, где было все красиво,
Изменены заветные черты,
В ней многое как бы ответно криво.
 
 
Из царства вневременной темноты
К нам рвутся извращенные мечтанья,
Во всем величьи дикой наготы.
 
 
Побыть в стихийной вспышке возрастанья,
Глядеть, как пенно высится вода,
Понять, что хаос – утро мирозданья!
 
 
Быть может, не вернется никогда
Вот эта радость дум о необычном,
Хоть ропот волн о них поет всегда.
 
 
И сладко встать высоко над привычным,
Соделаться – велением Судьбы —
К своей судьбе стихийно-безразличным.
 
 
Но что мы можем, бледные рабы!
Набег страстей шатнулся, отступает,
Как войско, вняв отбойный зов трубы.
 
 
Волна, достигши высшего, вскипает,
Меняет цвет зелено-голубой,
Ломается, блестит, и погибает.
 
 
Отпрянул неустойчивый прибой;
Бежит назад в безбрежные пустыни,
Чтоб в новый миг затеять новый бой.
 
 
И так же ветер, с первых дней доныне
Таящийся в горах с их влажной тьмой,
На краткий миг бросает их твердыни, —
 
 
Промчит грозу равниною немой,
Случайно изумит людей циклоном,
И вновь спешит, к ущельям гор, домой.
 
 
А я иным покорствую законам,
По воле изменяться мне нельзя,
Я камень скал, с их вынужденным стоном.
 
 
Во мне блуждают отклики, скользя,
Недвижно я меняюсь, еле зримо,
А если двинусь – гибелью грозя.
 
 
Бледнеет все, бежит неудержимо,
Измены дней отпечатлели след,
Все тени мира здесь проходят мимо,
 
 
Но в смене волн для камня счастья нет.
 

 
Закрыв глаза, я слушаю безгласно,
Как гаснет шум смолкающего дня,
В моей душе торжественно и ясно.
 
 
Последний свет закатного огня,
В окно входя цветною полосою,
Ласкательно баюкает меня.
 
 
Опустошенный творческой грозою,
Блаженно стынет нежащийся дух,
Как стебли трав, забытые косою,
 
 
Я весь преображаюсь в чуткий слух,
И внемлю чье-то дальнее рыданье,
И близкое ко мне жужжанье мух.
 
 
Я замер в сладкой дреме ожиданья,
Вот-вот кругом сольется все в одно,
Я в музыке всемирного мечтанья.
 
 
Все то, что во Вселенной рождено,
Куда-то в пропасть мчится по уклонам,
Как мертвый камень падает на дно.
 
 
Один – светло смеясь, другой – со стоном,
Все падают, как звуки с тонких струн,
И мир объят красиво скорбным звоном.
 
 
Я вижу много дальних снежных лун,
Я вижу изумрудные планеты,
По их морям не пенится бурун.
 
 
На них иные призраки и светы.
И я в безмолвном счастьи сознаю,
Что для меня не все созвучья спеты.
 
 
Я радуюсь иному бытию,
Гармонию планет воспринимаю,
И сам – в дворце души своей – пою.
 
 
Просторам звезд ни грани нет, ни краю.
Пространства звонов полны торжеством,
И, все поняв, я смыслы их впиваю.
 
 
Исходный луч в сплетеньи мировом,
Мой разум слит с безбрежностью блаженства,
Поющего о мертвом и живом.
 
 
Да будут пытки! В этом совершенство.
Да будет боль стремлений без конца!
От рабства мглы – до яркого главенства!
 
 
Мы звенья вкруг созвездного кольца,
Прогалины среди ветвей сплетенных,
Мы светотень разумного лица.
 
 
Лучами наших снов освобожденных
Мы тянемся к безмерной Красоте
В морях сознанья, звонких и бездонных.
 
 
Мы каждый миг – и те же и не те,
Великая расторгнута завеса,
Мы быстро мчимся к сказочной черте, —
 
 
Как наши звезды к звездам Геркулеса.
 

Только любовь
Семицветник

Эта книга возникла на берегу Балтийского моря, в Мерреклюле, в летние дни и ночи 1903-го года. Появляется вновь без изменений в тексте. Да живут созвучья Янтарного моря.

Цветные ткани

 
Жизни податель,
Светлый создатель,
Солнце, тебя я пою!
Пусть хоть несчастной
Сделай, но страстной,
Жаркой и властной
Душу мою!
 
 
Жизни податель,
Бог и Создатель,
Страшный сжигающий Свет!
Дай мне – на пире
Звуком быть в лире, —
Лучшею в Мире
Счастия нет!
 

 
О, как, должно быть, было это Утро
Единственно в величии своем,
Когда в рубинах, в неге перламутра,
Зажглось ты первым творческим лучом.
 
 
Над Хаосом, где каждая возможность
Предчувствовала первый свой расцвет,
Во всем была живая полносложность,
Все было «Да», не возникало «Нет».
 
 
В ликующем и пьяном Океане
Тьмы тем очей глубоких ты зажгло,
И не было нигде для счастья грани,
Любились все, так жадно и светло.
 
 
Действительность была равна с мечтою,
И так же близь была светла, как даль.
Чтоб песни трепетали красотою,
Не надо было в них влагать печаль.
 
 
Все было многолико и едино,
Все нежило и чаровало взгляд,
Когда из перламутра и рубина
В то Утро ты соткало свой наряд.
 
 
Потом, вспоив столетья, миллионы
Горячих, огнецветных, страстных дней,
Ты жизнь вело чрез выси и уклоны,
Но в каждый взор вливало блеск огней.
 
 
И много раз лик Мира изменялся,
И много протекло могучих рек,
Но громко голос Солнца раздавался,
И песню крови слышал человек.
 
 
«О, дети Солнца, как они прекрасны!» —
Тот возглас перешел из уст в уста.
В те дни лобзанья вечно были страстны,
В лице красива каждая черта.
 
 
То в Мексике, где в таинствах жестоких
Цвели так страшно красные цветы, —
То в Индии, где в душах светлооких
Сложился блеск ума и красоты, —
 
 
То там, где Апис, весь согретый кровью,
Склонив чело, на нем являл звезду,
И, с ним любя бесстрашною любовью,
Лобзались люди в храмах, как в бреду, —
 
 
То между снов пластической Эллады,
Где Дионис царил и Аполлон, —
Везде ты лило блеск в людские взгляды,
И разум Мира в Солнце был влюблен.
 
 
Как не любить светило золотое,
Надежду запредельную Земли.
О, вечное, высокое, святое,
Созвучью нежных строк моих внемли!
 

 
Я все в тебе люблю Ты нам даешь цветы,
Гвоздики алые, и губы роз, и маки,
Из безразличья темноты
Выводишь Мир, томившийся во мраке,
К красивой цельности отдельной красоты,
И в слитном Хаосе являются черты,
Во мгле, что пред тобой, вдруг дрогнув, подается,
Встают они и мы, глядят – и я и ты,
Растет, поет, сверкает, и смеется,
Ликует празднично все то,
В чем луч горячей крови бьется,
Что ночью было как ничто.
 
 
Без Солнца были бы мы темными рабами,
Вне понимания, что есть лучистый день,
Но самоцветными камнями
Теперь мечты горят, нам зримы свет и тень.
 
 
Без Солнца облака – тяжелые, густые,
Недвижно-мрачные, как тягостный утес,
Но только ты взойдешь, – воздушно-золотые,
Они воздушней детских грез,
Нежней, чем мысли молодые.
 
 
Ты не взойдешь еще, а Мир уже поет,
Над соснами гудит звенящий ветер Мая,
И влагой синею поишь ты небосвод,
Всю мглу Безбрежности лучами обнимая.
 
 
И вот твой яркий диск на Небеса взошел,
Превыше вечных гор, горишь ты над богами,
И люди Солнце пьют, ты льешь вино струями,
 
 
Но страшно ты для глаз, привыкших видеть дол,
На Солнце лишь глядит орел,
Когда летит над облаками
 
 
Но, не глядя на лик, что ослепляет всех,
Мы чувствуем тебя в громах, в немой былинке, —
Когда, желанный нам, услышим звонкий смех,
Когда увидим луч, средь чащи, на тропинке.
 
 
Мы чувствуем тебя в реке полночных звезд,
И в глыбах темных туч, разорванных грозою,
Когда меж них горит, манящей полосою,
Воздушный семицветный мост.
 
 
Тебя мы чувствуем во всем, в чем блеск алмазный,
В чем свет коралловый, жемчужный иль иной
Без Солнца наша жизнь была б однообразной,
Теперь же мы живем мечтою вечноразной,
Но более всего ласкаешь ты – весной
 

 
Свежей весной
Все озаряющее,
Нас опьяняющее
Цветом, лучом, новизной, —
Слабые стебли для жизни прямой укрепляющее, —
Ты, пребывающее
С ним, неизвестным, с тобою, любовь, и со мной!
 
 
Ты теплое в радостно-грустном Апреле,
Когда на заре
Играют свирели,
Горячее в летней поре,
В палящем Июле,
Родящем зернистый и сочный прилив
В колосьях желтеющих нив,
Что в свете лучей утонули.
Ты жгучее в Африке, свет твой горит
Смертельно, в час полдня, вблизи Пирамид,
И в зыбях песчаных Сахары.
Ты страшное в нашей России лесной,
Когда, воспринявши палящий твой зной,
Рокочут лесные пожары
Ты в отблесках мертвых, в пределах тех стран,
Где белою смертью одет Океан,
Что люди зовут Ледовитым, —
Где стелются версты и версты воды
И вечно звенят и ломаются льды,
Белея под ветром сердитым
В Норвегии бледной – полночное ты,
Сияньем полярным глядишь с высоты,
Горишь в сочетаньях нежданных.
Ты тусклое там, где взрастают лишь мхи,
Цепляются в тундрах, глядят как грехи,
В краях для тебя нежеланных.
Но Солнцу и в тундрах предельности нет,
Они получают зловещий твой свет,
И, если есть черные страны,
Где люди в бреду и в виденьях весь год,
Там день есть меж днями, когда небосвод
Миг правды дает за обманы,
И тот, кто томился весь год без лучей,
В миг правды богаче избранников дней.
 

 
Я тебя воспеваю, о, яркое жаркое Солнце,
Но хоть знаю, что я и красиво и нежно пою,
И хоть струны Поэта звончей золотого червонца,
Я не в силах исчерпать всю властность, всю
чару твою.
 
 
Если б я родился не Певцом, истомленным тоскою,
Если б был я звенящей блестящей свободной
волной,
Я украсил бы берег жемчужиной искрой морскою —
Но не знал бы я, сколько сокрыто их всех
глубиной.
 
 
Если б я родился не стремящимся жадным Поэтом,
Я расцвел бы как ландыш, как белый влюбленный
цветок,
Но не знал бы я, сколько цветов раскрывается летом,
И душистые сны сосчитать я никак бы не мог.
 
 
Так, тебя воспевая, о, счастье, о, Солнце святое,
Я лишь частию слышу ликующий жизненный смех,
Все люблю я в тебе, ты во всем и всегда – молодое,
Но сильнее всего то, что в жизни горишь ты —
для всех.
 

 
Люблю в тебе, что ты, согрев Франциска,
Воспевшего тебя, как я пою,
Ласкаешь тем же светом василиска,
Лелеешь нежных птичек и змею.
 
 
Меняешь бесконечно сочетанья
Людей, зверей, планет, ночей, и дней,
И нас ведешь дорогами страданья,
Но нас ведешь к Бессмертию Огней.
 
 
Люблю, что тот же самый свет могучий,
Что нас ведет к немеркнущему Дню,
Струить дожди, порвавши сумрак тучи,
И приобщает нежных дев к огню.
 
 
Но, если, озаряя и целуя,
Касаешься ты мыслей, губ, и плеч,
В тебе всего сильнее то люблю я,
Что можешь ты своим сияньем – сжечь.
 
 
Ты явственно на стоны отвечаешь,
Что выбор есть меж сумраком и днем,
И ты невесту с пламенем венчаешь,
Когда в душе горишь своим огнем.
 
 
В тот яркий день, когда владыки Рима
В последний раз вступили в Карфаген,
Они на пире пламени и дыма
Разрушили оплот высоких стен,
 
 
Но гордая супруга Газдрубала,
Наперекор победному врагу,
Взглянув на Солнце, про себя сказала
«Еще теперь я победить могу!»
 
 
И, окружив себя людьми, конями,
Как на престол взошедши на костер,
Она слилась с блестящими огнями,
И был триумф – несбывшийся позор.
 
 
И вспыхнуло не то же ли сиянье
Для двух, чья страсть была сильней, чем Мир,
В любовниках, чьи жаркие лобзанья
Через века почувствовал Шекспир.
 
 
Пленительна, как солнечная сила,
Та Клеопатра, с пламенем в крови,
Пленителен, пред этой Змейкой Нила,
Антоний, сжегший ум в огне любви.
 
 
Полубогам великого Заката
Ты вспыхнуло в веках пурпурным днем,
Как нам теперь, закатностью богато,
Сияешь алым красочным огнем.
 
 
Ты их сожгло Но в светлой мгле забвенья
Земле сказало «Снова жизнь готовь!» —
Над их могилой легкий звон мгновенья,
Пылают маки, красные, как кровь.
 
 
И как в великой грезе Македонца
Царил над всей Землею ум один,
Так ты одно царишь над Миром, Солнце,
О, мировой закатный наш рубин!
 
 
И в этот час, когда я в нежном звоне
Слагаю песнь высокому Царю,
Ты жжешь костры в глубоком небосклоне,
И я светло, сжигая жизнь, горю!
 

 
О, Мироздатель,
Жизнеподатель,
Солнце, тебя я пою!
Ты в полногласной
Сказке прекрасной
Сделало страстной
Душу мою!
 
 
Жизни податель,
Бог и Создатель,
Мудро сжигающий – Свет!
Рад я на пире
Звуком быть в лире, —
Лучшего в Мире
Счастия нет!
 

 
Свои мозг пронзил я солнечным лучом.
Гляжу на Мир Не помню ни о чем.
Я вижу свет, и цветовой туман.
Мой дух влюблен. Он упоен. Он пьян.
 
 
Как луч горит на пальцах у меня!
Как сладко мне присутствие огня!
Смешалось все. Людское я забыл.
Я в мировом. Я в центре вечных сил.
 
 
Как радостно быть жарким и сверкать!
Как весело мгновения сжигать!
Со светлыми я светом говорю.
Я царствую. Блаженствую. Горю.
 

 
Когда Сигурд отведал крови
Убитого Фафнира,
Весь Мир ему открылся вновь,
Узнал он утро Мира
Он увидал рожденье грома,
Проник в язык он птиц,
И все, что было так знакомо,
Оделось в блеск зарниц.
 
 
Певец, что был лицом прекрасен,
И был в словах разумен,
Узнал, как смысл явлений ясен,
Как хор их многошумен.
Он был избранником для пира,
Прочь то, что нас гневит,
Он звал соперником Фафнира,
Соперник был убит.
 
 
Сигурд, Сигурд, ты был властитель,
Возлюбленный Судьбою,
Да будет славен победитель,
Ты взял добычу с бою.
Сигурд, Сигурд, ты звался Чудом,
Ты смело в Мире шел,
Ты видел Землю изумрудом,
И пел тебе орел.
 
 
«Возьми», он пел напевом властным,
«Запястья золотые,
В них день горит, с отливом красным,
В них звезды молодые.
Налей свой кубок, в блеске пира,
Забудь, что было встарь,
Тебе открыто утро Мира,
И ты в том Мире – Царь».
 

 
Что мне больше нравится в безднах мировых,
И кого отметил я между всех живых?
 
 
Альбатроса, коршуна, тигра, и коня,
Жаворонка, бабочку, и цветы огня.
 
 
Альбатрос мне нравится тем, что он крылат,
Тем, что он врезается в грозовой раскат
 
 
В коршуне мне нравится то, что он могуч,
И, как камень, падает из высоких туч.
 
 
В тигре то, что с яростью мягкость сочетал,
И не знал раскаянья, Бога не видал.
 
 
И в других желанно мне то, что – их вполне,
Нравятся отдельностью все созданья мне
 
 
Жаворонок – пением, быстротою – конь,
Бабочка – воздушностью, красотой – огонь.
 
 
Да, огонь красивее всех иных живых,
В искрах – ликование духов мировых.
 
 
И крылат и властен он, в быстроте могуч,
И поет дождями он из громовых туч.
 
 
По земле он ластится, жаждет высоты,
В красные слагается страстные цветы.
 
 
Да, огонь красивее между всех живых,
В искрах ликование духов мировых.
 
 
В пламени ликующем – самый яркий цвет.
В жизни – смерть, и в смерти – жизнь Всем живым —
привет!
 

 
Мой зверь – не лев, излюбленный толпою,
Мне кажется, что он лишь крупный пес.
Нет, желтый тигр, с бесшумною стопою
Во мне рождает больше странных грез.
 
 
И символ Вакха, – быстрый, сладострастный,
Как бы из стали, меткий леопард,
Он весь как гений вымысла прекрасный,
Отец легенд, зверь-бог, колдун и бард.
 
 
Еще люблю я черную пантеру,
Когда она глядит перед собой
В какую-то внежизненную сферу,
Как страшный Сфинкс в пустыне голубой.
 
 
Но, если от Азийских, Африканских
Святых пустынь мечту я оторву,
Средь наших дней, и плоских, и мещанских,
Моей желанной – кошку назову.
 
 
Она в себе, в изящной миньятюре,
Соединила этих трех зверей.
Есть искры у нее в лоснистой шкуре,
У ней в крови – бродячий хмель страстей
 
 
Она проходит в комнатах бесшумно,
Всегда свою преследуя мечту,
Влюбляется внезапно и безумно,
И любит ведьм и любит темноту.
 
 
В ее зрачках непознанная чара,
В них фосфор и круги нездешних сфер,
Она пленила страшного Эдгара,
Ей был пленен трагический Бодлер.
 
 
Два гения, влюбленные в мечтанья,
Мои два брата в бездне мировой,
Где нам даны безмерные страданья
И беспредельность музыки живой.
 

 
То, что люди называли по наивности любовью,
То, чего они искали, мир не раз окрасив кровью,
Эту чудную Жар-Птицу я в руках своих держу,
Как поймал ее, я знаю, но другим не расскажу.
 
 
Что другие, что мне люди! Пусть они идут
по краю,
Я за край взглянуть умею и свою бездонность знаю.
То, что в пропастях и безднах, мне известно
навсегда,
Мне смеется там блаженство, где другим грозит беда.
 
 
День мой ярче для земного, ночь моя не ночь людская,
Мысль моя дрожит безбрежно, в запредельность убегая.
И меня поймут лишь души, что похожи на меня,
Люди с волей, люди с кровью, духи страсти и огня!
 

 
Я нити завязал могучего узла, —
Добро и Красоту, Любовь и Силу Зла,
Спасение и Грех, Изменчивость и Вечность
В мою блестящую включил я быстротечность.
 
 
Он мой, безумный миг слияния всего,
Ничто не ускользнет от взора моего
Когда же я сотру весь яркий цвет мгновенья,
К себе я кликну Смерть, и с ней придет Забвенье.
 

 
Я заглянул во столько глаз,
Что позабыл я навсегда,
Когда любил я в первый раз,
И не любил – когда?
 
 
Как тот Севильскии Дон Жуан,
Я Вечный Жид, минутный муж.
Я знаю сказки многих стран
И тайну многих душ.
 
 
Мгновенья нежной красоты
Соткал я в звездный хоровод.
Но неисчерпанность мечты
Меня зовет – вперед.
 
 
Что было раз, то было раз,
Душе любить запрета нет.
Хочу я блеска новых глаз,
Непознанных планет.
 
 
Волненье сладостной тоски
Меня уносит вновь и вновь.
И я всегда гляжу в зрачки,
Чтоб в них читать – любовь.
 

 
Когда на меня напряженно глядят
Безмолвные сотни зрачков,
И каждый блестящий мерцающий взгляд
Хранит многозыблемость слов, —
 
 
Когда я стою пред немою толпой
И смело пред ней говорю, —
Мне чудится, будто во мгле голубой,
Во мгле голубой я горю
 
 
Дрожит в углубленной лазури звезда,
Лучи устремив с вышины,
Ответною чарой играет вода,
Неверная зыбь глубины.
 
 
Как много дробящихся волн предо мной,
Как зыбки мерцания снов,
И дух мой к волнам убегает волной,
В безмолвное море зрачков.
 

 
Ровный, плоский, одноцветный,
Безглагольный, беспредметный,
Солнцем выжженный песок
Был когда-то в безднах Моря,
И над ним, о силе споря,
Шквал со шквалом биться мог.
 
 
И чудовища морские,
Меж стихий морских стихия,
С зыбким праздником в крови,
В неземной глубинной дали,
Трепетали, сочетали
Узы грузные любви.
 
 
Но над царством тем зеленым,
Миллион за миллионом,
Минул ток текучих лет,
И чудовища устали
Трепетать в глубинной дали,
И любви их больше нет.
 
 
И другая даль, немая,
В беспредельность убегая,
Молча свой проводит срок.
Спит не спит в безвестной чаре,
В утомительной Сахаре,
Нескончаемый песок.
 

 
В час полночный, в чаще леса, под ущербною
Луной,
Там, где лапчатые ели перемешаны с сосной,
Я задумал, что случится в близком будущем
со мной.
 
 
Это было после жарких, после полных страсти дней,
Счастье сжег я, но не знал я, не зажгу ль еще
сильней,
Это было – это было в Ночь Ивановых Огней.
 
 
Я нашел в лесу поляну, где скликалось много сов,
Там для смелых были слышны звуки странных
голосов,
Точно стоны убиенных, точно пленных к вольным
зов.
 
 
Очертив кругом заветный охранительный узор,
Я развел на той поляне дымно-блещущий костер,
И взирал я, обращал я на огни упорный взор.
 
 
Красным ветром, желтым вихрем, предо мной
возник огонь
Чу! в лесу невнятный шепот, дальний топот,
мчится конь
Ведьма пламени, являйся, но меня в кругу не тронь!
 
 
Кто ж там скачет? Кто там плачет? Гулкий шум
в лесу сильней
Кто там стонет? Кто хоронит память бывших
мертвых дней?
Ведьма пламени, явись мне в Ночь Ивановых Огней!
 
 
И в костре возникла Ведьма, в ней и страх
и красота,
Длинны волосы седые, но огнем горят уста,
Хоть седая – молодая, красной тканью обвита.
 
 
Странно мне знаком злорадный жадный блеск
зеленых глаз.
Ты не в первый раз со мною, хоть и в первый
так зажглась,
Хоть впервые так тебя я вижу в этот мертвый
час.
 
 
Не с тобой ли я подумал, что любовь бессмертный
Рай?
Не тебе ли повторял я' «О, гори и не сгорай»?
Не с тобой ли сжег я Утро, сжег свой Полдень, сжег
свой Май?
 
 
Не с тобою ли узнал я, как сознанье пьют уста,
Как душа в любви седеет, холодеет красота,
Как душа, что так любила, та же все – и вот не та?
 
 
О, знаком мне твой влюбленный блеск зеленых
жадных глаз.
Жизнь любовью и враждою навсегда сковала нас,
Но скажи мне, что со мною будет в самый близкий
час?
 
 
Ведьма пламени качнулась, и сильней блеснул костер,
Тени дружно заплясали, от костра идя в простор,
И змеиной красотою заиграл отливный взор.
 
 
И на пламя показала Ведьма огненная мне,
Вдруг увидел я так ясно, – как бывает
в вещем сне, —
Что возникли чьи-то лики в каждой красной головне
 
 
Каждый лик – мечта былая, то, что знал я, то,
чем был,
Каждый лик сестра, с которой в брак святой —
душой – вступил,
Перед тем как я с проклятой обниматься полюбил.
 
 
Кровью каждая горела предо мною головня,
Догорела и истлела, почернела для меня,
Как безжизненное тело в пасти дымного огня.
 
 
Ведьма ярче разгорелась, та же все – и вот не та,
Что-то вместе мы убили, как рубин – ее уста,
Как расплавленным рубином, красной тканью обвита.
 
 
Красным ветром, алым вихрем, закрутилась
над путем,
Искры с свистом уронила ослепительным дождем,
Обожгла и опьянила и исчезла... Что потом?
 
 
На глухой лесной поляне я один среди стволов,
Слышу вздохи, слышу ропот, звуки дальних голосов,
Точно шепот убиенных, точно пленных тихий зов.
 
 
Вот что было, что узнал я, что случилося со мной
Там, где лапы темных елей перемешаны с сосной,
В час полночный, в час зловещий, под ущербною
Луной.