Текст книги "Путь на Олений ложок"

Автор книги: Константин Кислов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Отдохнули? – спросил он, глянув на Вепринцева.

– Кажется, да.

– Тогда поехали.

Илья поднялся и пошел к лошади.

32. Путь под землей

С утра снова возник разговор о том, где лучше пробраться к Оленьему ложку: прямо ли, по неизведанным звериным тронам, через хребты и голые скалы, или в обход, дальним путаным путем, вдоль берега безымянной речушки. Семен Тагильцев, видимо не особенно надеясь на свою ногу, предлагал не спеша двигаться по берегу.

– Неподходяще говорите, Семен Захарович, неподходяще, – укорчиво возражал Гурий. – Сколько же мы туда пройдем, по вашему расчету?

– Может быть, на денек позже придем, в этом нет ничего страшного, – спокойно и рассудительно доказывал Тагильцев. – Знаете что, дядя Гурий: тише едешь – дальше будешь. Что вы ни говорите – горы, а выше пойдут скалы, гольцы, может быть и снег где-нибудь лежит. Мы не альпинисты, снаряжения у нас нет.

– Это да… это пожалуй так, – штейгер готов был сдаться. – Году в двадцатом мне довелось здесь хаживать, так мы назад вернулись, не прошли…

Вепринцев, хотя и молчал, но на лице его было заметно волнение: на скулах под кожей, искусанной комарами, напряженно двигались и сжимались в тугие узлы мышцы, на лбу в гармошку собрались морщины. Он был угрюм и неразговорчив, не мог оправиться от пережитого страха. Прислушиваясь к разговору Тагильцева и Гурия, он опять подумал: «А может быть, уже давно сбились с пути и теперь идем бог знает куда?.. С такими проводниками все может быть… А, черт с ними, куда кривая вывезет… Сегодня ли, завтра ли – важно добраться».

Но вот поднялся с земли Оспан с длинной трубкой в зубах, подымил, чмокнул два-три раза губами и ухмыльнулся.

– М-да, друзья-товарищи… Однако в другом месте пойдем, – сказал он с невозмутимым спокойствием. – Тут не годится.

– Где же это ты другое место нашел? – юрко обернулся Гурий.

– Есть такое место… Может, никто не знает его, а оно есть. – Старый охотник задумчиво поглядел на высокие горы, темной стеной стоявшие на их пути, на тайгу. – И главное дело, прямая дорожка-то, до самого места так и доведет.

– Прямая, говоришь, Оспан? – оживился Вепринцев.

– Ей-богу, прямая, хорошая дорожка…

Гурий озадаченно почесал затылок.

– Я что-то других дорог туда не знаю.

– А всего-то, однако, никогда и не узнаешь, – посмеялся Оспан, узко сощурив глаза. – Хоть еще тебе одну жизнь дать, и все равно – попадет какая-нибудь пустяковина и задумаешься…

Двигались они теперь очень медленно, не шли, а плелись. Силы, видать, поизмотали, да и дорога была не так уж хороша, как представлялась она всем по словам Оспана. Не дорога, а узкая звериная тропинка, проторенная между камней и деревьев. Всюду горы. Не успеешь передохнуть от одного подъема, как впереди в сизой мгле вырастает другой и того круче. Лошади останавливались через каждые десять минут и порывисто дышали, раздувая мокрые бока. А кругом дикая непролазная заваль тайги, поросшая кустарником, ягодником и жесткой колючей травой. Идти приходилось ощупью, все чаще в работу вступали топоры. Здесь даже птиц и зверей меньше стало встречаться. Свет солнца добирался сюда с трудом и не сразу, и земля почти не нагревалась, была она холодная и вечно сырая, подернутая зеленой плесенью. «Колумб не испытал, наверно, и доли тех мучений, какие приходится переносить мне, – думал Вепринцев, устало шагая за Тагильцевым и обливаясь потом.

И Тагильцеву нелегко доставалась эта дорога. В гору он поднимался легче, тут ему хорошо помогала крепкая палка, а уж под гору – хоть на брюхе сползай: изуродованная нога становилась настоящей обузой, ее надо было тащить осторожно, как дорогостоящую хрупкую вещь. Но Тагильцев по-солдатски, молча и терпеливо, переносил эти неудобства и трудности. Даже тяжелый рюкзак никому не позволял снять со своих плеч.

– Ну, ну, я еще как-нибудь дюжу. На войне пушку на себе таскал, и то спина целехонька осталась, а здесь единственный рюкзак, подумаешь, тяжесть…

Когда ему становилось невмоготу, он начинал говорить, чтобы на время отвлечься. За разговором путь от привала до привала казался короче и легче.

Обернувшись назад, Тагильцев взглянул на Вепринцева и, чуть задержавшись, покачал головой.

– Эх, дорогой Павел Иванович, плохо что-то тянешь, пристал однако?

– Да-а… Тяжеловато, Семен… Ты гляди, что делается впереди… Лезем, лезем, а конца не видать…

– Дорожка замысловатая, что и говорить, будто на небо поднимаемся, – поглядев вверх, сказал Тагильцев, – сложная дорожка… Вот и на фронте, бывало, так устанешь, что с ног валишься, глаза света белого не видят, а как грянули песню – и все прошло, будто тебя насквозь электрическим током просверлит.

– О да… Песня – замечательное средство… – закивал Вепринцев, – особенно там, на войне… душе легче.

– Да, тяжелое времечко довелось пережить, – в раздумье продолжал Тагильцев. – А всего горше отступление. И хватил же я его в первый год войны, этого отступления – сейчас забыть не могу… Вам, поди, тоже перепало?

– Как же, – быстро подхватил Вепринцев. – Конечно, перепало…

– Идешь день, другой, так устанешь, сказать немыслимо, ноги подкашиваются… А немец бьет – жизни никакой нет… Кругом пальба, грохот, деревни пылают, как костры на масленице, города в щебень превращаются, люди, как очумелые, во все стороны мечутся, и кажется тебе, что всему конец наступил… Не знаешь толком, где фронт, где тыл, – кругом война идет… И такая тебя тоска-кручина захватит – ничего не мило. Подумаешь, бывало: «Неужели кругом фашист орудует? Неужели все?..» Тагильцев чуть пригнулся, ловко подкинул спиной рюкзак, поправил глубоко впившиеся в плечи лямки.

– Ну, а потом-то кончилось ведь отступление, – сказал Илюша.

– Само собой разумеется. Общеизвестный факт… Но не в этом вся соль…

– А в чем же?

Тагильцев сбил палкой нарядную бархатно-бурую головку татарника, подумал немного:

– Остановишься, бывало, где-нибудь на короткий отдых у железной дороги, и видишь – навстречу летит полным ходом товарный состав и красные вагоны. Понимаешь, наши, четырехосные… А на боку такого вагона написано: «Построен Уралвагонзаводом…» Прочитаешь и вздохнешь полной грудью, на душе полегчает: «Нет, не везде же немец… Завод наш делает свое дело». И усталость сразу пропадает… Опять бежишь, но уж о другом соображаешь: о том, где бы сподручнее встать тебе да добрую сдачу по зубам отвесить. А когда началось наступление, тут уж, конечно, жизнь пошла по-другому. Куда там тоска девалась, весело, зажили… А составы эти так и шли за нами один за другим. В Германию вступили, чужая, сторона, все чужое кругом, а посмотришь на железную дорогу – идут составы… Поглядишь на него, на этот красный деревянный вагон, – как с родным братом встретишься. Крикнешь ему вдогонку: «Эй, братишка! Как там у вас дела-то идут?» А он тебе колесами отбивает, будто солдат рапортует: тук-тук – хорошо, тук-тук – хорошо, хорошо, хорошо… И покатил мой земляк с уральскими игрушками. Помашешь ему ушанкой и бежишь со всех ног вперед. Вот она подмога-то с тыла в чем заключается…

Они начали спускаться в обширную, заросшую дремучей тайгой падь. Вепринцев, украдкой покашиваясь на Тагильцева, думал: «Удивительные, странные люди… Товарные вагоны успокаивали его в минуты тяжелых сомнений! Какая чепуха! Зачем я буду глядеть на чужие вагоны? Эх, если бы этот старый осел Дурасов не закопал в землю столько доброго металла, никогда бы не поехал в эту страну… Мне нужны деньги, нужно золото, а не идеи… Зачем мне их идеи?.. Я хочу жить для себя, а не для грядущих поколений. Какое мне до них дело? Пусть дураки смотрят на пустые товарные вагоны, сколько им вздумается». Но как же труден и тяжел путь до этого золота. И как все выглядело легко и просто там, в Америке, в Италии, во Франции… После каждого удачного дела он сорил по притонам легко доставшимися деньгами, играл, сбивая с толку шулеров, покупал газетных репортеров и полицейских. Жалкие музыканты, стоя, на коленях, встречали его оглушительным джазом, когда он появлялся, в ночных кабаре. «Ох, добрый, славный Чикаго… С каким удовольствием я вспоминаю о тебе в этой первобытной глуши…»

К обеду они спустились в долину. Щедро светило солнце. Густое цветущее разнотравье будто китайским ковром застилало землю. Над обилием цветов кружились пестрокрылые бабочки, сердито гудели толстогузые полосатые шершни, легко и трепетно висели бирюзовые стрекозы. Так и хотелось повалиться на эту теплую, пахнущую грибами и травяным прахом землю, захватить полную охапку сочной зелени и дышать полной грудью, а потом скинуть с ног тяжелые сапоги, потянуться на траве, по-детски побарахтаться, и заснуть.

Оспан снял с головы старый солдатский картуз с выгоревшим облинялым околышем, пригладил ладонью свалявшиеся, влажные от пота волосы и, поглядывая на лошадей, сказал:

– Ну вот, подошло время и с конями разлучиться… Придется их, однако здесь оставить.

– И багаж здесь оставим? – спросил Илюша.

– Об этом уж ты меня не спрашивай, начальники есть, а мое дело маленькое… скажут на себе тащить – потащим, прикажут бросить – бросим…

– Еще одна новость, – хмуро произнес Стриж. Он осунулся за эти дни, еле шел и теперь обычно ни во что не вмешивался. – Пока лазим по этим кручам, без штанов останемся, все придется бросить для облегчения.

– Это еще ничего, не страшно, – улыбнулся Тагильцев. – Хуже будет, если, пока мы добираемся до ложка, наших лошадок волки скушают.

– Все может случиться, – развел руками Оспан. – Волку много ли времени надо? Один момент – и от лошади мослы останутся.

– Обрадовал, – сказал Стриж, сердито плюнув.

– Ну-ну, без паники, друзья мои, больше уверенности, – весело прикрикнул Вепринцев. – Я думаю, что мы теперь находимся на пороге Оленьего ложка. Не так ли, дядя Оспан?..

Старик утвердительно закивал головой, глотая зеленоватый дым.

– Пообедаем здесь, а к ужину, однако, там будем, – ответил он, сощурив в улыбке глаза.

Жалко было Илюше оставлять своих крепких гривастых лошадок в тайге без присмотра, но нечего было делать. Он отвел их на чистый лужок, зеленым пятном лежавший на дне долины, и, отпустив, долго еще стоял и думал: придется ли вновь вскочить на спину полюбившегося ему карьки? С тяжелым чувством возвращался он к спутникам и твердо решил сегодня же переговорить с Тагильцевым по поводу своих подозрений…

Вскоре Оспан привел всех к огромной отвесной скале и указал на черную непроглядную щель, зиявшую в ее основании.

– Видите?

– Что это? – спросил Вепринцев, и голос его заметно дрогнул.

– Пещера.

– А какое нам до нее дело?

– А вот через нее и пойдем, – к общему удивлению заявил Оспан. – Наглядывайтесь вдоволь на белый свет да запасайтесь хорошими смолевыми факелами, и будем в путь-дорогу трогаться.

Стриж заворчал:

– В такой дыре еще не были. Приведешь нас прямо к чертям на ужин.

– Боюсь, что они встретят нас без восторга и не поднесут по бокалу хорошего вина, – засмеялся Вепринцев.

– А неплохо бы с чертенком чокнуться, – повеселел Гурий. – Хоть я и православный человек, а от такого удовольствия ни за что бы не отказался, так и быть, еще один грех принял на свою душу, бог с ним.

– О, я думаю, в недалеком будущем представится вам такая возможность, – продолжая смеяться, ответил Вепринцев, заговорщически подмигнув Тагильцеву.

В пещере было темно и сыро; кое-где на ее кремневых уступчатых стенах белесой пыльцой лежал иней, звонко и редко падали вниз тяжелые капли воды. Когда путники вошли в ущелье, их обдало холодом: откуда-то из жуткой непроглядной мглы прямо в лицо дул студеный сырой ветер. Оспан натянул на плечи телогрейку, поглубже нахлобучил картуз и, запалив факел, вышел вперед.

– Так за мной и держитесь, – сказал он, показав направление пылающим факелом. – Торопиться не надо: за нами никто не скачет, под ноги поглядывайте, по сторонам…

– А что под ногами, пятаки разбросаны, что ли? – пошутил Тагильцев.

– Заглядишься, так, однако, и целковый может подвернуться.

Они медленно пробирались по узкой, забитой холодными, острыми камнями трещине. Тусклый, лихорадочно скачущий свет факелов, затянутый прогорклым смолистым дымом, освещал только малый кусок оранжевой мглы под ногами, дальше – тьма, ледяные скользкие стены. Тагильцев шел в трех-четырех шагах позади Вепринцева, но почти не видел его; только широкая, как глыба серого камня, спина медленно и грузно покачивалась в сумрачном отсвете факелов.

Щель с каждым метром сужалась, близость неровных стен уже хорошо чувствовалась плечом; рюкзак то и дело задевал за камни; под ногами хлюпала грязь.

«Нет, пожалуй, лучше было идти в обход… Так хоть воздухом чистым подышишь, природой полюбуешься, подумал Тагильцев. – А здесь – холодная могила, дышать трудно…»

Невольно вспомнился дом, товарищи по работе, последняя встреча с капитаном Шатеркиным… Вспомнил Власа Керженекова, недавнюю рыбалку на полуострове и с грустью подумал: «Пропал человек ни за понюх табаку…» Много было хороших друзей у Тагильцева, и многих он потерял. Конечно, всех жалко, но то была война, а здесь… Не помнил он еще столь нелепой смерти, как эта.

Звонко хлюпала под ногами вода, ползли по стенам несуразно огромные тени.

– Держись право – обрыв! – глухо крикнул Оспан.

– Держись право – обрыв! – густым басом повторил Вепринцев.

– Держись право – обрыв!..

И пошло гремучее эхо по тесной каменной трещине.

Когда Илюша проходил мимо обрыва, он не устоял перед соблазном: нащупал ногами камень потяжелее и кинул его в черную бездну. Прислушиваясь, он уловил протяжный свист камня, потом где-то внизу раздался сильный удар, второй, третий… и вдруг там, на дне пропасти, загремело. «Вот это ямка, – подумал Илюша. – В такую угодишь – не скоро выберешься…»

От обрыва щель стала шире. Далеко по сторонам крались оранжевые тени огней, отлетал в черную темень горький смолистый дым. Воздух стал чище и суше, стало возможно дышать полной грудью. Под ногами больше не хлюпала грязь, не плескалась вода. Путники завернули за выступившую вперед скалу и вдруг остановились, пораженные необыкновенной картиной. Впереди перед ними все сияло, вспыхивало и переливалось яркими радужными огнями. Казалось, что они стоят не в глубокой холодной пещере, а в огромном зале сказочного дворца, украшенного несметными богатствами.

Путники стояли в оцепенении и не трогались с места. Даже равнодушный ко всему Стриж поднял голову и не мог оторвать восхищенного взора от волшебного сияния. Нет, это не пещера! Будто неведомые чародеи-зодчие тонкими искусными резцами высекли в черной горе древний храм и, не скупясь, щедро украсили его дорогими самоцветами. Здесь все горело: и стены, нисходившие причудливыми неровными зубцами, и потолок, с которого местами до самого пола спускались ажурные, сверкающие каменьями украшения. Группы стройных голубоватых колонн легко, но надежно подпирали невидимый снизу купол пещеры. Тагильцев поглядел вверх. Далеко, в черной недосягаемой высоте, ослепительно ярко горело огромное солнце. «Что это значит? – прошептал он. – В глубине пещеры, в подземелье, такое солнце?..» И чем дольше и безотрывней глядел он в темно-синюю мглу, разорванную мощным лучом света, тем, казалось, все выше и выше поднималось на черном небе это сказочное светило. Тагильцев поглядел по сторонам. Справа от него светило еще одно яркое солнце, только оно было удивительно голубое. И тут его осенило:

– Да это же небо заглядывает!.. Наверху, наверно, такая же трещина, как и та, по которой мы попали в эту пещеру, против нее – солнце…

– А ты, однако, думал, солнышко забралось сюда? – лукаво ухмыльнулся Оспан. – Думал, черт в мешке его сюда затащил и выпустил?.. Нет…

– Ну, кто бы его сюда ни затащил, это великолепно! – вмешался Вепринцев. – Я никогда не видел ничего подобного. Слишком много красоты и богатства природа бросила в подземелье…

Вдоволь налюбовавшись невиданной красотой подземного дворца, путники прошли вдоль всего обширного зала пещеры и скоро опять оказались в узкой холодной трещине. Опять лез в глаза горький зеленый дым факелов. Опять в кривых закоулках и щелях расползался шорох. Но недолог был этот путь. Впереди показалась полоска света. Она была узкая и тонкая, словно белая жилка кварца в глыбе черного гранита, но с каждым шагом вперед разрасталась, ширилась. И вот уже необъятное море голубого теплого света вышло навстречу усталым путникам.

Когда они вылезли из пещеры и поглядели друг на друга, то невольно все рассмеялись: они были неузнаваемы; только глаза и губы выделялись на черной, блестящей лакированным глянцем коже.

– Ого-го-го… Ха-ха.. – басил Вепринцев, указывая большим грязным пальцем на Стрижа. – Бьюсь об заклад, что это не младший геолог, а египетская мумия, извлеченная из древнейшего саркофага.

– А ты? – жалко улыбнулся Стриж. – На кого ты сам-то похож?

– А штейгер наш… – смеясь, повернулся Вепринцев к Гурию.

Гурий был смешон и страшен. На его кривых, согнутых ухватом ногах гармошкой висели истерзанные сапоги, грязные и мокрые портянки вылезли из них наружу. Большое круглое лицо было черно, как голенище, и все, от широкого лба до подбородка, исписано морщинами, которые теперь были особенно заметны. «Сатана кривоногая, – подумал Оспан, жмурясь от ослепительного тепла. – Чистая сатана, и уши большие, как лопухи, только рогов не хватает…»

– Ну, а где же долгожданный ложок, старик? – перестав смеяться, спросил Вепринцев.

– Вот он, ложок-то, – показал Оспан чубуком трубки. – Считай, дошли, теперь до него рукой подать…

Но все так устали, что не в состоянии были двигаться дальше. Как только они спустились по камням к зеленой поляне, один за другим попадали в теплую и мягкую, как начес шелка, траву и заснули.

33. Тагильцев открывает тайну Илюше

Весь остаток дня отдыхали – так распорядился Вепринцев, – приводили в порядок поизносившуюся одежду и снаряжение. Гурий, за обедом перехватив лишку, спал, оглашая полянку глубоким прерывистым храпом. Оспан давно ушел в горы, прихватив с собой ружье. Только один Вепринцев не находил себе места. Был он сегодня необыкновенно подвижен и весел. То ворочал десятипудовые камни, то, словно медведь, озорства ради, начинал гнуть к земле высокую прямую березу, то, как легкомысленный подросток, бегал вдоль крутого обрывистого берега, спуская к воде шумящую осыпь древних камней. Будто ядреный хмель буйно играл в его мышцах. И все ему сегодня было мило и хорошо, всеми он был доволен, всему был рад.

– Эй, Стриж! Пойдем на ту горку сбегаем, – крикнул он, запустив в дремавшего карманника увесистой зеленой шишкой.

Тот вскочил и схватился рукой за бок.

– Мне и здесь неплохо.

– А может быть, сбегаем? – засмеялся Вепринцев и запустил в Стрижа еще одну шишку.

– Пошел ты к черту со своими игрушками! – заорал Стриж, схватив подвернувшийся камень.

– О-о, ты кажется, всерьез?!

– А ты шутишь?.. У меня от твоих шуток, наверно, бок почернел, как свиной окорок.

Вепринцев захохотал, с силой размахнулся и закинул последнюю шишку далеко в воду. Немного постоял и пошел один. Под его тяжелым шагом сухо трещал валежник. Иногда чуть не из-под самых ног с тревожным криком срывались молодые глухари. В одном месте у него из-под носа рванулся дикий козел – гуран, и так отрывисто и страшно рявкнул, что Вепринцев даже присел, обхватив руками большой крапчатый валун. «Ох, черт возьми! И чего только нет в этой тайге!.. Кажется, только удавов и обезьян, остальное все есть. Еще, может быть, для крокодилов неподходящий климат…» Он подобрал палку потолще и подлиннее и стал подниматься выше. Теперь он шел смелее, размахивая вокруг себя суковатой дубиной, и орал во всю глотку.

– Ого-о-о-о, ого-о-о-го-го!

Поднявшись на вершину горы, Вепринцев с трудом забрался на голую и горячую скалу, обросшую с теневой стороны сухим хрупким лишайником. Глубоко внизу распростерлась обширная падь, вся в темной курчавой заросли. По одну сторону пади – скалистый, чуть не под самое небо хребет, тот самый, в черной утробе которого прекрасной жемчужиной таилась пещера, по другую – гряда невысоких косматых сопок.

– Вот и ложок, – со вздохом облегчения произнес Вепринцев. – Олений ложок! Теперь ты никуда не уйдешь от меня, никуда… Вот где ты!.. – потряс он мохнатым большим кулаком. – Ах ты, ложо-о-к. Оспан все же молодец, что привел нас через эту дыру прямо к ложку, а не на Заречную сопку… Там, возможно, уже ничего не осталось, а здесь пока нетронутый заповедник. И Дурасов больше всего рассчитывал на это место…

Он достал из кармана записную книжку и долго рассматривал условную схему местности, потом внимательно поглядел вокруг, опять – в книжку.

– Так и есть… – рассуждал он сам с собой. – Дурасов говорил, что от этой высокой горы нужно отступить вправо, отсчитать две сопки, так, кажется? – Он поднял голову и стал считать: – Одна, две три, четыре… что за ерунда? Я, кажется, ошибся? – Он снова пересчитал, тыча в пространство пальцем. – Ага, вон та самая… приплюснутая, как деревенский каравай хлеба, о ней он и говорил… Да-да, вторая от края… И там этот глубокий шурф, в который надо спуститься… Только одно небо увидит, как я вспорю толстое брюхо у этой сопки и вырву оттуда двенадцать пудов червонного металла… Ну что же, на первый случай это не так уж плохо, а там другие сопки… – Он улыбнулся и спрятал книжку в карман.

Сгущались сумерки. Внизу клубисто и бойко задымил костер. О неприступную скалу в тревожном отчаянии билась разгневанная река; где-то в глубине пади тоскливо заскрипело старое дерево. Вепринцев поежился от свежего ветра и стал торопливо спускаться с горы…

Если Вепринцеву при виде Оленьего ложка, лежавшего теперь у них под ногами, рисовались заманчивые перспективы и хотелось кричать во все горло от неуемной радости, то Семену Тагильцеву было не по себе. Особенно испортилось его настроение после выхода из пещеры, когда на вопрос, скоро ли они доберутся до Заречной, Оспан ответил, что Заречная осталась в другой стороне и что туда они попадут не иначе, как на обратном пути. «Вот это называется удружил… – выругался в душе Тагильцев, – Ах же ты, старый хрыч!.. Ну а как же я, дурная голова, раньше не подумал, что мы, залезая в эту пещеру, отступаем от маршрута?..»

Теперь он все больше убеждался в том, что возможность связи с капитаном Шатеркиным, о которой он не переставал думать все эти дни, окончательно утеряна. Первая встреча, которая должна была состояться еще в Рыбаках, не состоялась по неизвестным причинам. Вторая встреча была назначена в районе Заречной сопки. Тагильцев хорошо понимал безнадежность своего положения и не видел выхода из него. Он уже теперь ничего не мог изменить, все сложилось так, как нужно было не ему, а Вепринцеву. Что же делать?

В раздумье об этом и застал Тагильцева Илюша. Он подошел к нему, когда Тагильцев, постирав белье, развешивал его на кустах крушины.

– Чего не спишь?

– Давно выспался, не хочу, – не сразу ответил Илюша. – Пойдем искупаемся…

Они спустились к реке. Мелкая каменная осыпь ползла из-под ног прямо в воду, больно колола босые ноги. В небольшом покойном мыске скопилось десятка полтора сосновых бревен, занесенных сюда изменчивой струей. Илюша легко прыгнул на первое от берега бревно, с него перешагнул на другое и, усевшись на обсохшую кору, спустил в воду ноги.

– Как в колодце… даже судорога схватила…

– Умойся и хватит, – сказал Тагильцев. – Купаться все равно нельзя, видишь, камни везде торчат… еще брюхо распорешь.

Река сердито ворчала и пенилась; там, где она ожесточенно билась о камни, в воздух поднимались тучи мельчайших радужных брызг; над водою, чуть не касаясь ее, черными стрелами пролетали стрижи, гнездившиеся в прибрежных скалах, изредка звонко плескались хариусы, преодолевая попавшие на пути камни.

Илюша умылся, вытер майкой лицо и спросил:

– Кого это мы все-таки ведем?

Тагильцев, неловко примостившись у толстого обшкуренного бревна, подбитого к берегу, стал умываться. Он хотя и хорошо расслышал вопрос Илюши, но сделал вид, что не понял, и даже не повернул головы в его сторону.

– Нет, ты все же ответь, – добивался своего Илюша.

– Как, то есть, кого? – отфыркиваясь, спросил Тагильцев. Он смочил густые черные волосы, отряхнул сильно покрасневшие руки и отошел от воды. – Геологи какие-то, поисковики… Да и чего спрашиваешь, не видать, что ли, их?

– По форме – геологи, тут ничего не скажешь… В геологии-то они разбираются, по-моему, не больше, чем петух в жемчужных зернах.

– В этом я мало что понимаю, парикмахерское дело, к сожалению, ничего не имеет общего с геологией…

– Да-а, – озадаченно произнес Илюша. – Понимаешь, они мне почему-то очень не нравятся… Я вот что-то чувствую, что-то подозреваю, а сказать прямо, уличить не могу… факты такие…

Илюша начинал горячиться, его раздражала и собственная беспомощность и удивительная беспечность Тагильцева. Горячность, с которой парень пытался доказать свои подозрения, настораживала Тагильцева: вдруг Илюшка по своей юной запальчивости возьмет да и решится на какой-нибудь необдуманный шаг, и тогда – провал. Он решил яснее выявить основу тех подозрений, которые беспокоили юношу.

– А по-моему, ты зря ломаешь себе голову, – сказал он. – Видал, сколько орденов и медалей у Павла Ивановича? Они, имей в виду, просто не достаются, их большой кровью заслуживают.

– Ленточек он нацеплял порядком. И Берлин он штурмовал, и Вену успел взять, и в Москве на постоянное жительство прописался.

– Как это так?

– Очень просто: у него, как у коренного москвича, медаль «Восемьсот лет Москвы».

– А ты, оказывается, наблюдательный человек, Илюшка, – заметил Тагильцев. Тень благодушия исчезла с его лица, – К чему ты ведешь этот разговор, все-таки?

– К чему веду разговор? А вот к чему: давай задержим их, доставим на рудник и сдадим куда следует, а там с ними быстро разберутся.

Тагильцев с удивлением поглядел на племянника.

– На каком же основании ты их задержишь? Ты что, поймал их на чем-нибудь? Разоблачил как преступников? Они тебе не нравятся… С таким основанием можно любого встречного задержать. Нет, так, дорогой мой, не делают.

– А что же делать? – не сдавался Илюша.

Тагильцев понял, что сомнения Илюши не рассеялись, что он не успокоится, и решил поговорить с ним откровенно.

– Тебя интересует вопрос: что делать дальше? Так вот, слушай.

Илюша насторожился, теперь в голосе Тагильцева чувствовались иные нотки: он не просил, а требовал.

– Конечно, ты прав, люди эти нечестные и подозрительные, это я давно понял и решил, что надо быть начеку. Однако, как и ты, я не имею сейчас никаких оснований для того, чтобы задержать их. Куда они идут – мы с тобой знаем, потому что сами ведем их, а вот зачем они туда идут, ты знаешь?

– Они, по-моему, что-то ищут, – ответил Илюша.

– Вот и хорошо, значит, и мы вместе с ними найдем. И, стало быть, тем более надо держать ухо сейчас востро, но не кипятиться, как ты это делаешь. А какие меры принять, об этом надо подумать.

– Связаться с районом, – решительно сказал Илюша.

– Это правильно. Надо как-то добраться до лесной сторожки и позвонить оттуда в районный отдел милиции, позвать к телефону капитана Шатеркина, а если его нет – доложить самому начальнику, где мы находимся.

– Так это же всего проще сделать! – воскликнул Илюша.

– Не так-то просто… – вздохнув, возразил Тагильцев. – Надо найти предлог для того, чтобы отлучиться из нашего лагеря и чтобы это не было подозрительным для них.

– Ах, вон что… Ты думаешь, это очень трудно?..

Из-за ствола старой дуплистой лиственницы прямо на них вышел Вепринцев.

– Вот вы куда уединились, друзья мои! – крикнул он и громко рассмеялся. Тагильцев поднялся ему навстречу и как ни в чем не бывало простецки заулыбался.

– Искупаться хотели, да вода уж больно студеная, так и хватает, страсть холодная…