Текст книги "Потому. Что. Я. Не. Ты. 40 историй о женах и мужьях"
Автор книги: Колм Лидди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Annotation
Сорок рассказов о любви: забавных, немного грустных, немного смешных, зачастую – поучительных и, кажется, как один списанных с вашей собственной жизни. А если и не с вашей, то уж точно с жизни вашей подружки или приятеля, или мужа (жены), причем, не обязательно вашего мужа (жены). Хотя… как знать…
Маленький роман Колма Лидди о семейной жизни – одна из тех книг, с которыми совсем не хочется расставаться. Вот увидите: дочитав ее до конца, вы снова вернетесь к самому-самому рассказу. Впрочем, самым-самым может оказаться любой из них.
Колм Лидди
Да…
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
31.
32.
33.
34.
35.
36.
37.
38.
39.
40.
ОТ АВТОРА
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
Колм Лидди
Потому. Что. Я. Не. Ты.
40 историй о женах и мужьях
Роман-пазл
Моей ненаглядной жене Найэм
Так-то вот! Все же не зря я торчал за компьютером…
Да…
Ты берешь его в законные мужья, чтобы любить и заботиться о нем в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, отныне и навеки…
Потому что испытываешь глубокое чувство к своему избраннику и мечтаешь жить с ним в согласии до тех пор, пока смерть не разлучит вас.
Или потому, что вы встречаетесь уже семь лет, страсть давно улеглась, но ты и помыслить не можешь, чтобы расстаться с ним, ведь это означало бы: столько времени потрачено впустую…
В любом случае поздно идти на попятную, иначе будет большой скандал. А это, конечно, убьет твою мать. Да и его мать тоже. Как и все ваши близкие и знакомые, они считают, что вы – чудесная пара, идеально подходите друг другу. И в каком-то смысле они правы. Доказательство тому – весь последний год, целый год совместной жизни! – и пусть вас связывает не ахти какое чувство, зато вы прекрасно уживаетесь.
Или потому, что у твоей невесты задержка на три месяца, а она не хотела на свадебных фотографиях быть запечатленной с пузом. Господи помилуй, старина! Через полгода ты станешь отцом. И кто в этом виноват? Она? Потому что не принимала противозачаточные таблетки. Или ты? Потому что не хотел портить себе удовольствие, вылезать из постели, рыться среди носков в поисках презерватива, разрывать упаковку, аккуратно натягивать резинку…
Или потому, что год выдался неурожайный, свинья сдохла, пришла пора платить налоги, местный священник наложил проклятие и вся домашняя птица заболела? Или твои родители обменяли тебя на пару козлов?
Потому что…
Потому что…
Потому что…
Что бы ни толкнуло вас к вступлению в брак – пусть даже большая любовь, – приходит время, когда в семье начинаются нелады. Это не следует игнорировать – нужно просто утрясти…
Твой партнер должен сделать или сказать что-то иначе…
Но твой партнер и не думает подстраиваться. Разве что раз или два предпримет вялую попытку уладить разногласия, но надолго его/ее не хватает. И тебе приходится посмотреть фактам в лицо: твой партнер неисправим.
Ты миришься с этим, стараешься замечать только хорошее. Или не миришься. Но и в том, и в другом случае у тебя нет-нет да мелькнет мысль, что на вопрос: «Берешь ли ты в законные супруги…?» – тебе, возможно, следовало бы ответить…
Нет.
1.
НЕВЕСТА ПЛАЧЕТ В ТУАЛЕТЕ
Роскоммон, Ирландия, 2006 г.
Невеста плачет в туалете. Плачет по двум причинам, одна из которых – вторая – заключается в том, что ей нестерпимо хочется по-маленькому, но сходить она не может: юбка свадебного платья слишком пышная, заняла всю кабинку. Минуту назад виновница торжества, заслышав приближающиеся голоса – это приятельницы с работы искали большое зеркало, чтобы подкрасить губы и поправить прически, – спряталась в первой же кабинке. Ей удалось развернуться на крохотном пятачке и запереть дверь, но потом она застряла.
Непомерную пышность юбке придавали пришитые с изнанки три деревянных обруча. Каким-то образом один из них зацепился за бумагодержатель. После нескольких попыток сдвинуться с места до невесты дошло, что ее случай, кажется, безнадежен. Она пробовала отцепиться, но ничего не вышло, поскольку бумагодержатель находился точно у нее за спиной.
Невеста закрыла глаза, прислонилась головой к стене. Ее грудь разрывают судорожные всхлипы. Ее макияж, восхитительный макияж, безнадежно испорчен… А утро начиналось совсем неплохо: из салона красоты пришла дама, накрасившая саму невесту и двух ее подружек. Потом все вместе в гостиной выпили по бокалу шампанского. Точнее, это было не совсем шампанское – вторая подружка невесты заранее не приобрела бутылочку, а в местном «Лондисе»[1] нашлось только игристое вино…
И вдруг невесту посещает вдохновляющая мысль: она пытается выбраться из платья. Увы, застежка на спине представляет собой сложную конструкцию из жемчужных пуговиц и узлов, которые расстегнуть и распутать может только одна из ее подружек.
В соседней кабинке сидит первая подружка невесты – по жизни ее лучшая подруга, с которой она познакомилась летом 1993 года в одном из гэлтахтов[2]. При обычных обстоятельствах та непременно услышала бы плач и сразу кинулась на помощь. Но сейчас у нее не обычные обстоятельства. Она сидит с обнаженной левой грудью на опущенной крышке сиденья. На груди закреплен электрический молокоотсос, издающий ритмичные жужжащие звуки. Довольно громкие, заглушающие все остальные шумы вокруг.
Недавно первая подружка невесты родила сына. Она взяла его с собой на свадьбу. Младенец находится в гостинице под присмотром няни, в номере на одном из верхних этажей. Няня хотела было накормить малыша детской питательной смесью, разведенной водой, но молодая мама предпочитает, чтобы ребенок питался исключительно грудным молоком. Ведь не зря же столько пишут о пользе грудного молока, положительно влияющего на умственное и физическое развитие. Говорят, оно снижает восприимчивость к болезням и психическим расстройствам. Так зачем же рисковать со смесью? Сцедив молоко из второй груди, подружка невесты собирается занести питание в номер и тут же спуститься в зал; никто и не заметит, что она уходила.
Молодая женщина – на ней светло-вишневое платье – окидывает себя взглядом и видит, что живот опять раздулся. Боже!.. Правда, после родов прошло всего пять недель, да и блюда сегодня были просто гигантские! Официантка, что принимала заказ, можно сказать, попала в самую точку, посоветовав ей взять тушеную телятину.
В третьей кабинке сидит, тоже на крышке унитаза, работница гостиницы. В этот самый момент она должна трудиться – убирать столы, но девушка читает журнал «ОК!», просматривает статью о Пош и Бексе[3]. Время от времени она отвлекается от своего занятия и устремляет взгляд в пространство. Ее одолевает мысль о том, чтобы пора бы купить обратный билет до Варшавы, в один конец.
Девушка приехала в Ирландию семь месяцев назад. Она надеялась, что здесь перед ней откроются новые возможности и она будет жить лучше. Увы, реальность оказалась не столь радужной. Пришлось снимать квартиру вместе с тремя латышками, которые ей не нравятся. Те запихнули ее в крошечную каморку и никогда не чистят гриль после того, как готовят мясо. Работает она в двух местах: здесь, в гостинице, – официанткой на свадьбах по выходным, и в супермаркете – наводит порядок на полках по ночам. И тут, и там платят мало.
В Варшаве она была квалифицированным фармацевтом. Но здесь ее диплом не котируется. Она отправляла резюме в разные фармацевтические фирмы, и везде ее анкету выбрасывали в мусорную корзину. Чиновник из системы здравоохранения сказал ей, что «ЕС пока еще не признает специалистов, приехавших из стран, которые лишь недавно вошли в состав союза».
И в гостинице, и в супермаркете много иммигрантов из Польши. Новый сменный менеджер в отеле – женщина из Варшавы. Они с ней жили на одной улице, учились в одной школе и даже в одном классе. Официантка была прилежной ученицей, отличалась примерным поведением, а менеджер была развязной и наглой, подрывала дисциплину в классе. В Варшаве всем было ясно, из какой девочки что получится. Но здесь, в Ирландии… Здесь она вынуждена выполнять указания нахальной шлюхи!
В четвертой кабинке сидит пожилая дама – добрая соседка семьи жениха. Она была приятно удивлена, увидев за своим столиком отца Мернейна. Тот передвигается с помощью двух палок, но ум у него по-прежнему ясный. Сколько ему? Девяносто четыре? Девяносто пять? Пожалуй, не меньше. А она-то полагала, что он давно умер. Конечно, ведь до такого возраста мало кто доживает! Но, признаться, об отце Мернейне пожилая дама думает лишь походя. Все ее мысли сосредоточены на том, чем она в данный момент занимается, – собственно, для этого и предназначен туалет. И пока она тужится, в голову ей приходит еще одна мысль: «Вернувшись за столик, я непременно справлюсь у отца Мернейне об отце Майкле».
В пятой – последней – кабинке на опущенной крышке сидит мужчина. Это жених. Он без брюк. Брюки с него стянули и швырнули на пол – вон они лежат, почти у двери. Верхом на женихе сидит девушка в светло-вишневом платье, задранном до пояса. Нижние части их тел сочленены, лицо жениха покоится между грудями девушки. Они едва заметно раскачиваются, стараясь вести себя как можно тише.
Минуту назад их застукала невеста. Она искала свободную кабинку в женском туалете и вдруг заметила нечто странное. Под дверью одной из кабинок, на полу, блестела пряжка. Невеста присела на корточки (насколько это было возможно в свадебном платье), склонила набок голову и увидела скомканные брюки с ремнем. Она сразу узнала ярлык на внутренней стороне пояса. Ведь несколько месяцев назад она сама была на примерке, решая, какой костюм ему взять напрокат. Она же забирала костюм из «Фицпатрикса», потому что ее будущий муж не нашел на это времени.
И чем же он там занимается?.. Невеста приложила ухо к двери и, услышав тихие ритмичные звуки, поняла, что его «ошибка» со стриптизершей на мальчишнике теперь повторяется в нескольких дюймах от нее.
С кем? Она и не сомневалась, что стриптизершу заменила вторая подружка невесты. Та самая, которой нечем похвастать, кроме больших сисек. Законченная стерва. И к тому же ее кузина. Вообще-то она не хотела, чтобы та была подружкой невесты, но мама настояла: сказала, что неудобно. Они с кузиной родились в один день, двадцать девять лет назад, и их матери почему-то решили, что они близкие подруги. Упаси господи от таких подруг!
В первое мгновение невеста хотела заколотить в дверь, завизжать, исцарапать лицо этой засранке. Но она все же укротила свой порыв. По большому счету, поступок жениха ее не удивил, она предвидела нечто подобное. Невеста понимала, что подвергнет себя унижению и вызовет жалость у гостей, если устроит сцену здесь, в туалете. На ее крики сбежится вся свадьба. Те, кто не увидит все своими глазами, узнает подробности от других. А потом гости разойдутся по кучкам и начнут перешептываться. Станут говорить, какой он ужасный человек. Чудовище! А невеста? Бедняжка. Подумать только, в такой день! Охо-хо, бедная девочка… Будто им и впрямь ее жаль. Лицемеры. Им бы только посплетничать.
Потом невеста услышала голоса приятельниц с работы и поспешила скрыться в первой кабинке.
В пятой кабинке стали раскачиваться быстрее. Потом еще быстрее. Теперь они стонали и охали, приближаясь к оргазму.
Но не все так гладко. Вторая подружка невесты – девушка крупная, и, отрывая ноги от пола, она всей массой наваливается на жениха. Под ее тяжестью его перекашивает, он чувствует, как ручка для слива воды врезается ему под ребра. По мере того как их слившиеся тела смещаются вбок, неприятное ощущение перерастает в болезненное. Пытаясь сесть прямо, он убирает руку с ее ягодицы и упирается ладонью в стенку кабинки. Выпрямиться ему не удается, зато сливная ручка теперь вонзается в спину. Он перестает раскачиваться. Но это уже неважно: вторая подружка невесты двигается за двоих. Желание у него пропадает, она же – судя по издаваемым звукам – достигает оргазма.
Невеста по-прежнему плачет, но уже не так горько. Она сидит на унитазе, теперь у нее меньше причин для слез: злосчастный деревянный обруч сломан.
Она отрывает два квадрата туалетной бумаги и сморкается. Потом смывает туалет. В эту самую секунду пустеют бачки и в соседних кабинках. Невесте – да и всем остальным – пора возвращаться в зал.
2.
ВСЕГДА И ВЕЗДЕ, ДО СКОНЧАНИЯ ВРЕМЕН
Киншаса, Бельгийское Конго, 1881 г.
– Я люблю тебя, – прошептал он однажды романтическим вечером, перед тем как они поженились.
– Возможно, – ответила она. – Но долго ли ты будешь любить меня?
Во время пребывания в Конго лингвист Фердинанд де Соссюр[4] решил провести удивительный эксперимент. Ученый с задатками гения, он задался целью составить суахили-немецкий словарь. Работа была утомительная, особого удовлетворения не приносила, и тогда он нанял группу местных рабочих, которым поручил поймать в джунглях двадцать семь мангабеев[5] и доставить к нему в дом на окраине Киншасы.
Соссюр жил в трехэтажном особняке, где был огромный полуподвальный этаж «с открытой планировкой»[6]; этот этаж идеально подходивший для вольера. Ученый расставил кадки с ветвистыми растениями, сделал конструкции для лазания и всюду насыпал горы сочных тропических плодов. В центр был помещен украшенный резьбой письменный стол из красного дерева, на нем лежал толстый журнал для записей, рядом со столом стоял стул – только эти предметы выбивались из атмосферы искусственно созданного уголка природы. Соссюр планировал наблюдать обезьян в непосредственной близости, надеясь, что ему удастся изучить основы их языка.
Фердинанд сочетался браком с Мадлен перед самым отъездом из Цюриха. У них был головокружительный роман.
– Я люблю тебя, – прошептал он, глядя, как солнце садится за мост Вальхе.
– Возможно, – отозвалась Мадлен. – Но долго ли ты будешь любить меня?
– Всегда и везде, – сказал Фердинанд, привлекая ее к себе, – до скончания времен.
Очевидно, ответ Фердинанда удовлетворил ее. Она приняла его предложение и, когда они приехали в Африку, зарекомендовала себя замечательной женой. Вздорная француженка оказалась на редкость толковой хозяйкой. Ее не смущали ни тропическая жара, ни привычки незнакомого народа. Пока Фердинанд занимался в подвале своими обезьянами, слуги под чутким руководством Мадлен привели в порядок особняк. К мужу она была предельно внимательна. Тревожась за его спину – он часами сидел на жестком стуле, – она следила, чтобы у него под поясницей всегда находилась подушка. Если Фердинанд бывал настолько увлечен работой, что забывал про обед, она спешила принести ему холодный салат. Если же он засиживался за полночь, работая при свете масляной лампы, она непременно спускалась к нему с печеньем и стаканом теплого молока.
Соссюр обладал хорошо развитой интуицией в отношении скрытых форм системы общения. Позже он станет всемирно известным лингвистом. А в Африке его пока еще неотшлифованный талант позволил быстро выявить четыре способа общения мангабеев между собой. По определению самого ученого, к этим способам относились мимика, жесты, пожимание плечами и голосовые звуки, от шепота до визга.
За неделю Соссюр описал в своем журнале весь комплекс знаков, обозначающих голод и жажду, за две недели – знаки, выражающие радость и гнев. В процессе наблюдения он пришел к выводу, что в более сложных моделях обезьяньего общения задействованы одновременно несколько знаков. Чтобы записать наиболее часто встречающиеся сочетания в свой журнал, он изобрел сложную систему символов.
После каждого сеанса наблюдения Соссюр зачеркивал дату проведения опыта на календаре, помещенном в конце журнала. Из зачеркнутых чисел складывались сначала недели, потом месяцы, и наконец почти весь календарь пестрел косыми палочками. Первоначальный энтузиазм ученого перерос в одержимость. Постепенно журнал превращался в толковый словарь обезьяньего языка.
Примерно во время сотого сеанса Соссюр почувствовал, что находится на пороге важного открытия. Он давно заметил, что в сложных случаях мангабеи используют произвольные сочетания звуков и жестов, и его это приводило в недоумение. Теперь же он понял, что обезьян, при всем их кажущемся сходстве, следует разделить на две подгруппы. При обмене информацией половина обезьян использовала один набор звуков и жестов, а оставшиеся – другой.
В конце долгого изнурительного дня Фердинанд покинул лабораторию уставшим, но вполне удовлетворенным. Мадлен была уже в постели. Расстегивая рубашку, он подумал, что вид у жены слегка раздраженный, и, когда стал снимать брюки, спросил у нее, как прошел день.
– Прекрасно! – ответила Мадлен.
– Рад это слышать.
– Лучше не бывает! – добавила она.
Фердинанд насторожился. А так ли у нее все хорошо?
– Дорогая, что-то случилось?
– Нет, – сказала она.
– Прости, что припозднился. Обезьяны сегодня превзошли самих себя. У тебя точно все хорошо?
– Да, – подтвердила она.
– Значит, ничего не случилось?
– Нет!
Успокоенный, Фердинанд лег рядом с женой и быстро заснул.
Пробудившись на следующее утро, он увидел, что жена уже одета и больше не злится. Напротив, пребывая в великолепном расположении духа, она объявила, что отправляется в город.
– Покупать платье, – объявила она, покидая спальню. Через несколько секунд она просунула в дверь голову и добавила: – Красное платье!
Позавтракав, Соссюр спустился в свою лабораторию, где его оглушила зловещая тишина. Обезьяны исчезли. Зарешеченное окно под самым потолком было распахнуто настежь. Ошарашенный, ученый вскарабкался к окну, выглянул на улицу. На газоне обезьян не оказалось. Все они убежали в подступающие прямо к дому джунгли.
Дрожа от потрясения, с безумным взором, Соссюр спустился вниз и на подкашивающихся ногах подошел к своему столу. Трясущимися руками вынул из выдвижного ящика словарь обезьяньего языка, но, когда попытался открыть журнал, обнаружил, что страницы слиплись. С помощью ножа он разлепил листы: все до единого были залиты чернилами. Залиты густым толстым слоем – так что прочитать что-либо не представлялось возможным. От удивления и растерянности у него перехватило дыхание.
Он открыл календарь в конце тетради. Чернила туда не просочились, поэтому все цифры и буквы пока еще были четко видны. Как и косые палочки, которыми он отмечал даты исследований. Сто пометок, сто дней. Время, потраченное впустую. И вдруг Соссюр обратил внимание на то, что забыл перечеркнуть дату предыдущего дня. Несколько секунд он пристально вглядывался в число, а потом застонал. И не только застонал – стукнулся лбом о стол. Это был день рождения его жены.
3.
НАША ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ НАЕДИНЕ, В ОДНОЙ ПОСТЕЛИ
Клэр, Ирландия, декабрь 2008 г.
Он старается быть осторожным, но я все равно лечу на кровать, будто мешок картошки.
– Прости, детка, – говорит он. – Ударился голенью о коляску и не удержал тебя.
Сейчас десять часов вечера. Мой муж только что привез меня из туалета. У меня хватает сил подтянуться к изголовью. Он обходит кровать и забирается в постель с другой стороны.
– Теперь удобно, детка? – спрашивает он, обкладывая меня подушками. – Что-нибудь еще?
Я поворачиваю голову, собираясь ответить, но он уже надел очки, придвинул лампу и, положив на колени глянцевый рекламный буклет, погрузился в чтение. Я беру пульт от телевизора и начинаю искать интересный канал.
Сегодня 29 декабря, один из тихих, спокойных деньков, наступающих после Рождества. Чуть раньше мы попрощались с нашим младшеньким – Полом. Он был у нас с кануна Рождества, но теперь ему пришлось вернуться в Манчестер, где у него запланирована важная деловая встреча. Завтра утром обещала приехать наша старшая дочь Моника, с мужем и нашими шумными, но абсолютно роскошными внуками. Они пробудут у нас до 2 января. Самолет у них в три часа дня, так что они еще успеют утром второго завезти меня в Лимерик. Точнее, в лимерикский хоспис. Или, попросту говоря, меня поместят в учреждение, где я буду дожидаться окончания своей «долгой и мужественной борьбы» с лейкемией. Где я умру.
Моника – любящая дочь, и я уже представляю, как она, словно одержимая, будет готовить, стирать, пылесосить, пытаясь сделать все что можно. И как результат, не даст нам ни минуты побыть вдвоем. Их сынишке, малышу Дэниелу, будет предоставлена полная свобода, и он перевернет вверх дном все комнаты в доме. А Моника потребует, чтобы мы не закрывали на ночь дверь своей спальной: вдруг мне станет плохо? Вот почему для меня эта ночь – последняя наедине с мужем. Наша последняя ночь вдвоем, в одной постели.
– Думаю, – говорит он, кивая с серьезным видом, – нам обязательно нужно купить «ПауэрТек-Ф45». Еще несколько сот евро, и в твоем распоряжении куча новых полезных функций.
Я не сразу понимаю, о чем он ведет речь. Тогда он показывает мне буклет. «ПауэрТек-Ф45» – дорогая инвалидная коляска с электроприводом. Он хочет купить ее вместо той, с ручным управлением, что у меня сейчас. Мне ее дали бесплатно на прошлой неделе в больнице. А все потому, что какая-то медсестра сказала, будто в хосписе я пробуду, возможно, месяц, от силы два, не больше. Вот так-то! А потом покину больницу в деревянном ящике. Но мой муж, очевидно, еще не осознал, что скоро мне вообще не понадобится инвалидная коляска. Он даже мысли такой не допускает, предпочитая думать, что я выйду из хосписа с поправленным здоровьем.
– Продается в комплекте с зарядным устройством, – продолжает он. – И смотри, здесь говорится, что она легко складывается до размеров чемодана и свободно помещается в багажник даже самой маленькой машины.
– Да, всем хороша, – усмехаюсь я, – только мне не нравится этот оттенок серого.
Он не уловил сарказма в моем голосе.
– С этим нет проблем, детка. На выбор – пять цветов!
Я закрываю глаза и мысленно переношусь на шесть лет назад, в ту пору, когда диагноз еще не был поставлен, когда смерть, казалось, еще далеко. Спроси меня тогда, как бы я поступила, зная, что нам с мужем осталось провести вместе, наедине, всего одну ночь, – уверена, у меня бы возникла масса чудесных идей. Какое вино мы будем пить? Какое мороженое будем смаковать? Какой милый фильм напоследок посмотрим вместе, сидя в обнимку? Я бы составила список наболевших вопросов, которые давно хотела ему задать, а также список неприятных секретов, которые наконец-то решилась бы ему открыть. Но вышло все иначе.
Всякое вино для меня исключено, если только я не хочу, чтоб меня всю ночь возили в туалет, пересаживая с коляски на унитаз и обратно. Мороженое мне тоже нельзя, потому что в этом случае меня всю ночь будет тошнить, и я опять же не буду вылезать из туалета. Несколько сотен таблеток изодрали мой желудок в клочья, и, как следствие, теперь я не переношу молочное.
Что касается раскрытия секретов, какой смысл портить друг другу настроение перед вечной разлукой?
Ну, а милый фильм? Я просмотрела двадцать телевизионных каналов, и впечатление от всех одно – раздражение. На каждом канале какой-нибудь парень или какая-то девушка о чем-то переживают. Мне бы их проблемы. Им не умирать через месяц.
Я ясно понимаю, что из всего набора элементов «идеальной последней ночи» меня привлекает только один: посидеть или полежать в обнимку с мужем. Я поворачиваюсь к нему, но его подбородок уже упал на грудь, буклет – на пол. Я снимаю с него очки, и он глубже зарывается в одеяло. Похрапывая, бормочет:
– Максимальная скорость – четыре мили в час!
Тогда я вновь откидываюсь на подушку, подумывая о том, чтобы его разбудить. Хотя зачем? Чтобы послушать, как он суетится? «Детка, что случилось? Я забыл дать тебе болеутоляющее?»
Как сказать ему о том, что я на самом деле чувствую?
Как заставить его понять, что это и в самом деле конец?
«Ну что ты, детка. Глупости. До ста лет будешь жить! Оглянуться не успеешь, как выйдешь из больницы!» – и все в таком духе. Он будет переубеждать и успокаивать меня. Назовет тысячу причин, почему я не должна чувствовать то, что чувствую. Процитирует каких-нибудь специалистов, доказывая вновь и вновь, что я умру не скоро. Приведет в пример высказывание онколога, утверждавшего, что в моем случае вероятность выздоровления около тридцати процентов. Припомнит слова рентгенолога, заметившего у меня признаки ремиссии.
А потом мой преданный муж опять заснет.
Я решила, что незачем его тревожить. Погасила лампу и стала прислушиваться. С улицы не доносилось ни шороха ветра. Но тишина была какая-то холодная.
Разбудил меня пронзительный сигнал радиобудильника. Был час ночи. Мой муж быстро выключил будильник и встал с кровати, надел теплую фуфайку и свитер, чмокнул меня в щеку и вышел на улицу.
Этот его символический поцелуй – еще одно напоминание о том, что я, судя по всему, не способна ему ничего объяснить, – не вызвал у меня ничего, кроме раздражения. Я не фарфоровая кукла. Не сломалась бы, если б он прижался ко мне губами чуть сильнее. Но с тех пор как мне поставили диагноз, он воздерживается от крепких объятий и настойчивых прикосновений. Конечно, надо признать, что мое тело стало постепенно усыхать, как только я начала лечение. Однажды, в период химиотерапии, он провел ладонью по моей голове, и в руке у него остался клок волос. Надо было видеть, как он потом пытался с помощью слюны прилепить их на место… Жалкое зрелище. Я не сдержала слез. Теперь он, если что, говорит: «Я боюсь причинить тебе боль», и наши физические отношения сошли на нет. Только и остались эти легкие поцелуи в щеку. Да еще иногда мы держимся за руки.
Он пошел проверить коров. Несколько из них скоро должны отелиться, и за ними нужен присмотр: вдруг помощь потребуется? Отел зачастую происходит ночью, поэтому муж отправился в поле, вооружившись старым ржавым фонарем и складным ножом. Большинство коров жуют жвачку у дальней изгороди, но той, которая должна отелиться, среди них, скорее всего, нет. Она могла уйти куда угодно. Поле площадью девять акров представляет собой широкую каменистую пустошь. Его никогда толком не возделывали, и оно испещрено буграми и впадинами; там и тут попадаются кусты и небольшие деревья. Телящаяся корова где-нибудь тихо припала к земле, стараясь не привлекать к себе внимания. Мой муж найдет ее и оценит ситуацию. Не видно ли торчащего маленького копытца? Или двух? Именно так появляются на свет телята – как ныряльщики: сначала вылезают две передние ноги, потом голова, потом все остальное. Если плод лежит неправильно, схватки ни к чему не приведут. В этом случае мужу придется вмешаться.
Вообще-то считается, что мой муж уже на пенсии. А раз так, не его это дело холодной зимней ночью, в 1.52, бегать по большому полю. У нас с ним был уговор, что он сложит с себя обязанности, когда ему исполнится шестьдесят пять; да и нет нужды в том, чтобы он работал как проклятый: мы не стеснены в средствах. Но когда начался весь этот тарарам с моим раком, уговор был тут же забыт. Возможно, муж все еще надеется, что Пол каким-то чудом передумает, вернется домой и займет его место. Или кто-то из девочек. Ему было почти шестьдесят восемь, когда я убедила его сдать нашу ферму в аренду, вместе с доильной установкой, Макнамаре. Но он все равно оставил себе прилегающий к дому участок в двадцать акров. «Пусть у нас останутся несколько сосунков. Чтоб мне было с кем поиграть», – сказал он.
И вот уже почти час он забавлялся с сосунками на улице.
– Держи, детка, – сказал он в 2.19 ночи. В руках у него две чашки с кофе; мой кофе без кофеина и, разумеется, без молока. Рассерженная его долгим отсутствием (ведь это наша последняя ночь вместе), вместо «спасибо» я буркнула «угу». Муж разделся, снова залез в постель. Ноги у него ледяные, сто лет пройдет, пока согреются.
– Беспокоит меня черная корова, – объясняет он. – Пока не пойму, что с ней. И так, и так может быть.
Я молчу, смотрю перед собой.
Не дождавшись ответа, он спрашивает:
– Детка, я тебя потревожил? Хочешь опять заснуть?
– Нет, спать я не хочу! – говорю я.
– Что тогда?
Если б у нас в семье было принято объяснять каждую мелочь, я бы бросила небрежно: «Хочу, чтоб ты меня обнял». Но нет, это не мой стиль. Если он готов обнять меня только по моей просьбе, я предпочту обойтись без объятий.
Он раздумывает некоторое время, потом вновь пытается меня разговорить:
– Давай, может, обсудим твою предстоящую поездку в Лимерик, в следующую пятницу?
– Да?
– Когда я ходил по полю, у меня было время подумать, и вот к какому выводу я пришел. Судя по тому, что говорили медсестры, ты пробудешь в больнице месяца полтора. Значит, у меня полтора месяца на то, чтобы сделать в доме ремонт, создать более подходящие условия для передвижения в коляске.
О, нет. Опять двадцать пять…
– Вчера в библиотеке я взял книгу, – продолжает он. – Там много полезных советов. Например, тебе известно, что максимальный уклон пандуса должен составлять один к двенадцати. Только тогда на него легко въезжать. Ты знаешь правило «один к двенадцати», детка?
Нет, не знаю. Я не отвечаю. Смотрю в пространство. Потягиваю кофе – без кофеина, без молока. Гадость.
– А сам пандус в ширину должен достигать тридцати шести дюймов. А лестничная площадка должна быть шириной не меньше шестидесяти дюймов – чтоб можно было развернуться…
И он все бубнит, бубнит. Бу-бу-бу… чтоб не скользило… Бу-бу-бу… расширить дверные проемы… Бу-бу-бу… дверные ручки рычажного типа вместо шарообразных… Бу-бу-бу-бу-бу…
– Пожалуй, я все-таки посплю, – наконец перебиваю я мужа и, не глядя на него, сворачиваюсь клубочком.
– А, ну давай, детка, – говорит он, снова слезая с кровати. – Я только гляну, как там черная старушка.
Я не сплю. Уже четвертый час. Я лежу без света, прислушиваюсь. На улице теперь нет тишины: в морозной ночи бушует буря. За окном завывает западный ветер, трещат сучья двух больших платанов. Меня вдруг бросает в жар, я ощущаю в боку, сразу же под ребрами, пульсирующую боль. По-видимому, у меня уже и селезенка поражена метастазами. Чтобы заглушить боль, я кладу в рот таблетку морфия, запиваю ее остатками противного кофе и через несколько минут чувствую, как к горлу подкатывает тошнота.
Обычно муж везет меня в туалет, но сейчас я собираюсь с силами и сама пересаживаюсь с кровати в инвалидное кресло. Гордая собой, я качу в ванную, примыкающую к спальне. Но там вся моя гордость улетучивается, потому что неуклюжая попытка слезть с кресла оканчивается крахом. Наклонившись вперед, я хватаюсь обеими руками за сиденье унитаза, но при этом забываю поставить коляску на тормоз. Коляска откатывается назад, и я падаю, подбородком ударяясь об унитаз. Рвать мне тоже нечем: тужусь вхолостую.
