Текст книги "Новая земля"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

IV

Утромъ, 17-го мая, птицы пѣли надъ городомъ.

Угольщикъ возвращается съ ночной работы, онъ положилъ заступъ на плечо, онъ весь черный, усталый, его мучаетъ жажда, и ему хочется домой. А въ то время, когда онъ идетъ домой, городъ начинаетъ просыпаться, здѣсь и тамъ поднимаются занавѣски, здѣсь и тамъ въ окнахъ выставляются флаги; сегодня праздникъ, сегодня 17-ое мая. 17-го мая Норвегія получила конституцію.

Всѣ магазины закрыты, школы распущены, на верфяхъ и на фабрикахъ не слышно шума, только флюгера не отдыхаютъ, они полощатся и хлопаютъ на вѣтру въ это ясное утро, какъ громкое ура.

Пароходы, которые должны отойти, выбрасываютъ бѣлые клубы дыма и нагружаются товарами, склады открыты, гавань живетъ.

Разносчики телеграммъ и почтальоны начали уже бѣгать, каждый со своими новостями. Они разносятъ свои извѣстія по дверямъ и сѣютъ душевныя бури въ сердца людей.

Какая-то собака безъ хозяина носится по улицамъ съ опущенной головой и ищетъ слѣдъ, она вполнѣ поглощена этимъ дѣломъ. Вдругъ она останавливается, дѣлаетъ прыжокъ и визжитъ; она нашла маленькую дѣвочку, которая разноситъ газеты, полныя этихъ статей по поводу освобожденія 17-го мая. У дѣвочки тѣльце бьется, она дергаетъ плечами, останавливается и снова бѣжитъ отъ двери къ двери; дѣвочка худенькая, слабенькая; у нея пляска св. Витта.

Угольщикъ идетъ большими тяжелыми шагами по мостовой; онъ здорово заработалъ эту ночь; этотъ тяжелый уголь изъ Англіи и разные товарные корабли со всѣхъ концовъ міра – прекрасная вещь. Его заступъ блеститъ отъ работы; онъ переложилъ его на другое плечо, и онъ блеститъ при каждомъ его движеніи; онъ описываетъ на фонѣ неба большіе, странные знаки, прорѣзываетъ воздухъ, сверкаетъ, какъ серебро.

И носильщикъ, идущій своей тяжелой, твердой походкой является единственнымъ работающимъ мускуломъ среди выставленныхъ на улицахъ флаговъ. Потомъ онъ наталкивается на господина, выходящаго изъ какой-то двери, отъ господина пахнетъ виномъ, и видъ у него не совсѣмъ увѣренный; платье его на шелковой подкладкѣ. Закуривъ сигару, онъ идетъ внизъ по улицѣ; угольщикъ теряетъ его изъ виду…

У господина маленькое, круглое женское личико, очень блѣдное и красивое. Онъ молодъ и полонъ надеждъ; это Ойэнъ, поэтъ, вожакъ, представитель молодежи. Онъ былъ въ горахъ, чтобы набраться силъ, и съ тѣхъ поръ, какъ онъ въ городѣ, онъ провелъ не одну веселую ночь. Друзья постоянно устраивали празднества въ честь его.

Въ то время, какъ онъ хочетъ завернуть за крѣпость, ему попадается навстрѣчу человѣкъ, и ему кажется, что онъ его знаетъ; онъ останавливается, тотъ тоже.

"Простите, не видались ли мы съ вами гдѣ нибудь?" спрашиваетъ Ойэнъ вѣжливо.

Тотъ улыбается и отвѣчаетъ:

"Да, въ Торахусѣ мы провели одинъ вечеръ вмѣстѣ".

"Вѣрно, вы Гольдевинъ, да, мнѣ казалось, что… Какъ вы поживаете".

"О благодарю васъ, но вы такъ рано уже встали?"

"Гм, собственно говоря, я еще не ложился даже".

"Вотъ какъ!"

"Нѣтъ, дѣло въ томъ, видитъ Богъ, что я еще ни одной ночи не провелъ въ постели съ тѣхъ поръ, какъ вернулся въ городъ. Приходится возиться съ товарищами. Но это только показываетъ, что я опять въ своей сферѣ, господинъ Гольдевинъ, городъ – это что-то замѣчательное, я люблю его, это восхитительно. Взгляните на эти дома, на эти прямыя линіи. Я себя нигдѣ не чувствую такъ дома, какъ здѣсь. Нѣтъ, тамъ на верху, въ горахъ… Сохрани меня Богъ!"

"Но какъ ваши дѣла? Освободились вы тамъ отъ вашей нервности?"

"Освободился ли я отъ своей нервности, нѣтъ! Но, собственно говоря, нервность вообще свойственна мнѣ. Докторъ также говорилъ, что нервность присуща мнѣ, составляетъ какъ бы часть меня; противъ этого ничего не подѣлаешь".

"Итакъ, вы были въ горахъ, и тамъ констатировано, что ваша нервность – хроническая болѣзнь. Бѣдный, молодой талантъ, находящійся во власти этой слабости".

Ойэнъ смутился. Гольдевинъ посмотрѣлъ ему прямо въ лицо, улыбнулся и продолжалъ говорить, какъ будто ничего не было. – Такъ что онъ чувствовалъ себя неважно въ деревнѣ, а не думаетъ ли онъ, что пребываніе въ деревнѣ было хорошо для его таланта? Тоже нѣтъ?

– "Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ. Но мнѣ кажется впрочемъ, что я вовсе и не нуждаюсь въ обновленіи своего таланта".

"Нѣтъ, нѣтъ, разумѣется нѣтъ!"

"Я написалъ тамъ наверху длинное стихотвореніе въ прозѣ; во всякомъ случаѣ, въ эти недѣли я поработалъ. Мнѣ кажется, что это достойно уваженія, въ особенности, если принять во вниманіе ту среду, въ которой я находился. Нѣтъ, такая среда, ха-ха! Я еще никогда не видалъ такихъ смѣшныхъ людей, да, вы впрочемъ знаете ихъ. Они не могли, напримѣръ, понятъ, что я ношу костюмы на шелковой подкладкѣ; они смотрѣли на мои лакированные ботинки такъ, какъ будто хотѣли ихъ съѣсть, они никогда и не представляли себѣ такого распутства. Ну, они относились ко мнѣ съ большимъ уваженіемъ, но… Да, простите меня, но я безъ всякихъ церемоній возобновилъ свое знакомство съ вами. Теперь я долженъ итти домой и непремѣнно поспать немного. Очень пріятно, что опять васъ увидѣлъ."

Съ этими словами Ойэнъ ушелъ.

Гольдевинъ крикнулъ ему вслѣдъ:

"Но сегодня вѣдь 17-е мая!"

Ойэнъ обернулся и посмотрѣлъ удивленно.

"Да, ну такъ что же?" спросилъ онъ.

Тогда Гольдевинъ покачалъ головой и усмѣхнулся:

"Ничего, ничего, я только хотѣлъ знать, помните ли вы это? А вы это очень хорошо помните?"

"Да," сказалъ: Ойэнъ: "вѣдь не совсѣмъ забываешь то, что въ дѣтствѣ училъ".

И съ этимъ онъ снова зашагалъ дальше.

Гольдевинъ стоялъ и смотрѣлъ ему вслѣдъ, потомъ онъ тоже пошелъ, онъ ждалъ, когда городъ будетъ на ногахъ и начнутся процессіи. Его платье начинало лосниться отъ долгой носки, оно было вычищено, но поношено; на лѣвомъ отворотѣ у него была маленькая хорошенькая шелковая ленточка норвежскихъ цвѣтовъ; этотъ бантъ онъ прикрѣпилъ булавкой, чтобъ его не потерять.

Ему было холодно, было еще свѣжо. Онъ зашагалъ скорѣе, чтобы попасть въ гавань, откуда до него доносился шумъ цѣпей. Онъ проходилъ мимо многихъ улицъ, смотрѣлъ на выставленные флаги, кивалъ или говорилъ съ ними и слѣдилъ за ихъ движеніями на фонѣ неба. Нѣсколько блѣдныхъ, скромныхъ театральныхъ афишъ были расклеены на колоннахъ, онъ подходилъ то къ одной, то къ другой и читалъ: великія знаменитыя имена трагедіи, картинки нравовъ, извѣстныя произведенія прошлой эпохи. Онъ вспомнилъ лирическую драму Иргенса, сталъ искать ее, но не нашелъ; потомъ онъ направилъ свои шаги внизъ, къ морю; шумъ цѣпей все еще звучалъ у него въ ушахъ.

Корабли были покрыты флагами, вся гавань казалась въ движеніи благодаря этимъ многочисленнымъ краснымъ лоскуткамъ въ воздухѣ. Гольдевинъ глубоко вздохнулъ и остановился. Запахъ угля и дегтя, вина и фруктовъ, рыбы и ворвани, шумъ машинъ, крики людей, стукъ деревянныхъ башмаковъ о палубу, пѣсня молодого матроса, стоявшаго въ рубашкѣ и чистившаго сапоги, – все это приводило его въ такой восторгъ, что ему хотѣлось плакать. Какая сила была во всемъ этомъ движеніи, какіе корабли! А небо горѣло. Тамъ вдали стоялъ маленькій катеръ фрекенъ Агаты, позолоченныя верхушки мачтъ котораго вырисовывались на небѣ.

И онъ весь ушелъ въ разсматриваніе кораблей, флаговъ, людей и товаровъ; время шло, онъ спустился въ погребъ, гдѣ открыли ставни, тамъ онъ потребовалъ на завтракъ себѣ бутербродъ. Когда онъ вскорѣ затѣмъ вышелъ изъ погреба, на улицахъ было уже много народу; приближалось время, когда должна была тронуться процессія маленькихъ мальчиковъ; нужно было быть на мѣстѣ; онъ не хотѣлъ пропустить процессію.

Гольдевинъ вдругъ вспомнилъ, что онъ не можетъ терять времени; онъ быстро зашагалъ, чтобы не опоздать къ первой процессіи.

Къ тремъ часамъ нѣсколько человѣкъ изъ извѣстной намъ компаніи остановились на "углу", чтобы видѣть, какъ пройдетъ ко дворцу большая процессія съ флагами; никто изъ нихъ не принималъ участія въ процессіи. Одинъ изъ нихъ шепнулъ:

"Посмотрите, вотъ и Гольдевинъ".

Тотъ шелъ то подъ однимъ флагомъ, то подъ другимъ; какъ будто онъ хотѣлъ всѣмъ принадлежатъ; онъ даже черезчуръ усердно придерживался такта. Адвокатъ Гранде отошелъ отъ угла, пересѣкъ улицу и также присоединился къ процессіи. Онъ догналъ Гольдевина и поклонился ему.

Они начали разговаривать.

"А гдѣ же молодая Норвегія", сказалъ Гольдевинъ: поэты, художники, развѣ они не присоединяются? Это не помѣшало бы имъ и не повредило бы ихъ таланту. Можетъ быть, это и не придало бы имъ силъ, я не знаю, но во всякомъ случаѣ, не причинило бы имъ вреда. Дѣло въ томъ, что они совсѣмъ объ этомъ и не безпокоятся, они совсѣмъ равнодушны. По-моему непростительно такъ равнодушно къ этому относиться".

Гольдевинъ былъ еще недовольнѣе, чѣмъ прежде, хотя онъ говорилъ тихо и задумчиво; онъ сдѣлался рѣзкимъ, употреблялъ сильныя выраженія, перешелъ на женскій вопросъ и утверждалъ что-то въ родѣ того, что женщина должна приносить пользу прежде всего у себя дома. Это ложный взглядъ, что женщины теперь все меньше и меньше любятъ свой домъ, мужа и дѣтей, онѣ готовы снятъ чердакъ, жить отдѣльно, только для того, чтобы быть, какъ онѣ называютъ, "самостоятельными". Имъ непремѣнно нужно завести и лорнетъ; и если другое недоступно, такъ хоть курсы по торговлѣ онѣ должны посѣщать. А на этихъ торговыхъ курсахъ онѣ такъ устраиваютъ свои дѣла, что откладываютъ экзамены, и если имъ повезетъ, то въ концѣ концовъ получаютъ мѣсто въ 20 кронъ въ мѣсяцъ. Хорошо! Но имъ нужно платитъ 27 кронъ за комнату и за ѣду. Вотъ какова ихъ самостоятельность.

"Да., но вѣдь женщины не виноваты въ томъ, что ихъ трудъ оплачивается хуже, чѣмъ трудъ мужчины", вставилъ адвокатъ, женатый гражданскимъ бракомъ.

"Да, да, эти воззрѣнія извѣстны, они стары и хороши. И на это уже отвѣчали; да, на это тысячу разъ отвѣчали, но тѣмъ не менѣе… Самое скверное въ этомъ то, что исчезаетъ семейный очагъ", подчеркнулъ Гольдевинъ. – Здѣсь, въ городѣ, получается впечатлѣніе, что жизнь многихъ людей проходитъ въ ресторанѣ. Онъ очень часто не находилъ людей дома; онъ разыскивалъ нѣкоторыхъ своихъ знакомыхъ и не могъ ихъ нигдѣ встрѣтить, кромѣ какъ въ кафе. Про писателей и художниковъ и говоритъ нечего: у нихъ нѣтъ и не будетъ никогда другого очага, кромѣ кафе, и онъ не понимаетъ, когда они работаютъ… Нѣтъ, все находится въ связи одно съ другимъ; женщины теперь не имѣютъ ни настоящаго честолюбія, ни сердца, теперь вѣдь модно "шататься", и вотъ онѣ отправляются въ кафе. Что дѣлали женщины прежде? У нихъ были свои комнаты, свои гостиныя… теперь же онѣ шатаются, и у нихъ такъ мало честолюбія и такта, что онѣ прекрасно себя чувствуютъ въ томъ смѣшанномъ обществѣ, съ которымъ онѣ тамъ встрѣчаются. Теперь онѣ не принадлежатъ ни къ тѣмъ, ни къ другимъ, ничто не можетъ ихъ всецѣло захватить. Боже, какъ рѣдко видишь въ наши дни расу…

Въ процессіи раздались крики ура. Гольдевинъ кричалъ изъ всѣхъ силъ ура, онъ остановился и кричалъ, хотя и не зналъ, по поводу чего кричали. Онъ сердито посмотрѣлъ внизъ на ряды и махнулъ шляпой, чтобы побудить ихъ громче кричать.

"Эти люди не даютъ даже себѣ труда ура крикнуть", сказалъ онъ; "они что-то шепчутъ, ихъ даже не слышно. Помогите мнѣ, господинъ адвокатъ, придать немного жизни".

Это занимало адвоката, онъ тоже кричалъ и способствовалъ тому, чтобы замирающее ура перешло въ новый взрывъ.

"Еще разъ", сказалъ Гольдевинъ съ блестящими глазами.

И снова прогремѣло ура по рядамъ внизъ.

Тогда адвокатъ сказалъ улыбаясь:

"А любите вы это".

Гольдевинъ посмотрѣлъ на него и сказалъ серьезно:

"Не нужно такъ говоритъ. Мы всѣ должны это дѣлать. Конечно, процессія не имѣетъ большого значенія, но, кто знаетъ, можетъ быть будетъ провозглашенъ тостъ за Норвегію, тогда мы должны бытъ на мѣстахъ; можетъ быть будетъ сказано серьезное слово сегодня въ Стортингѣ. Есть надежда, что Стортингу напомнятъ о томъ, что онъ совсѣмъ забылъ, – о силѣ, о вѣрности, это могло бы срособствоватъ. Да, не нужно быть такимъ равнодушнымъ, именно молодежь должна была бы бытъ другой; кто знаетъ если бы молодежь сплотилась и промаршировала бы сомкнутыми рядами, покричала бы немного ура, можетъ бытъ Стортингъ иначе рѣшилъ бы нѣкоторые послѣдніе вопросы. И дѣйствительно, если дать себѣ трудъ спуститься въ гавань и посмотрѣть на кипящую жизнь тамъ внизу, тогда чувствуете, что страна достойна нашего "ура"…

Адвокатъ увидѣлъ Ойэна на верху, на тротуарѣ, онъ быстро простился съ Гольдевиномъ и вышелъ изъ процессіи. Нѣсколько времени спустя онъ обернулся, Гольдевинъ перемѣнилъ уже свое мѣсто и шелъ теперь подъ флагомъ торговаго сословія, прямой, съ сѣдой бородой, потертый, съ шелковымъ бантомъ норвежскихъ цвѣтовъ въ петличкѣ.

Ойэнъ былъ съ актеромъ Норемъ и обоими стрижеными поэтами, которые опять появились. На обоихъ были сѣрые весенніе костюмы, хотя и прошлогодніе; у обоихъ были толстыя палки, на которыя они опирались, когда шли.

"Ты говорилъ съ Гольдевиномъ?" спросилъ Ойэнъ адвоката, когда тотъ подошелъ. "Что онъ тамъ разсказывалъ?"

"О, разныя вещи. У этого человѣка много интересовъ, онъ можетъ быть не такъ ужъ глупъ, но онъ немного ненормаленъ, онъ перевернулъ все вверхъ дномъ и смотритъ на все свысока. Но въ общемъ онъ иногда бываетъ очень занимателенъ. Ты долженъ былъ его послушать какъ-то вечеромъ въ Тиволи; я притащилъ его съ собой и принялся за него; онъ положительно насъ всѣхъ занималъ. Но потомъ онъ перешелъ границы и зашелъ черезчуръ далеко… А теперь онъ выдумалъ, что подрываются семейныя основы, люди постоянно въ кафе, люди не бываютъ дома, люди всю жизнь проводять въ ресторанахъ, тамъ ихъ нужно искать"…

"Ерунда… я встрѣтилъ его сегодня утромъ рано, когда я шелъ домой. Мы поклонились другъ другу, какъ поживаете, очень радъ я т. д. Вдругъ онъ говорить: итакъ, вы были въ деревнѣ, и ваша хроническая слабость констатирована. Я посмотрѣлъ на него и объяснилъ ему, что моя хроническая слабость не очень велика, потому что тамъ на верху въ лѣсахъ я написалъ очень длинное стихотвореніе въ прозѣ. Да, тогда ему пришлось ретироваться. Между прочимъ, ты слышалъ это стихотвореніе, Гранде? Я послалъ его Олэ Генрихсену, чтобы узаконить мою просьбу къ нему о деньгахъ для путешествія".

"Да, я его слышалъ, удивительно, просто удивительно, мы всѣ это нашли".

"Да, не правда ли? Въ немъ есть настроеніе? Я не могъ успокоиться, пока его не записалъ; оно стоило мнѣ большого напряженія".

"Но вы до крайней мѣрѣ хоть что-нибудь можете дѣлать!" сказалъ актеръ Норемъ лѣниво. "А вотъ у меня уже пять мѣсяцевъ, какъ нѣтъ роли, благодаря Богу".

"Да ты… но ты вѣдь другое дѣло", сказалъ Ойэнъ, "а вотъ намъ уже приходится бороться, чтобы жить". И, говоря это, онъ завернулъ свои покатыя плечи въ плащъ.

Въ эту самую минуту маленькій ребенокъ, маленькая дѣвочка вышла изъ двери; она катила передъ собой пустую дѣтскую телѣжку, и какъ разъ въ ту минуту, когда она вышла на улицу, телѣжка перевернулась. Малютка радостно захлопала въ ладоши и тихо вскрикнула; но Ойэну пришлось перебираться черезъ опрокинутую коляску, чтобы пройти.

"Я не могу не сознаться, что меня немного удивило, что я не получилъ преміи", сказалъ онъ. "Стараешься дѣлать все, что можешь, и ничего не помогаетъ. И очень немного такихъ, которые это признаютъ".

Одинъ изъ бритыхъ поэтовъ, съ компасомъ на цѣпочкѣ, собрался съ духомъ и замѣтилъ на это:

"Это у насъ здѣсь не въ правилахъ. Если бы не было талантовъ, съ которыми можно было бы дурно обращаться, тогда кого же мучить, вѣдь животныхъ теперь защищаютъ". И стриженый поэтъ по этому случаю рискнулъ засмѣяться.

"Идете въ въ Грандъ?" перебилъ Норемъ рѣзко. "Я хочу кружку пива".

"Нѣтъ, что касается меня, то я хотѣлъ побыть немного одинъ", сказалъ Ойэнъ, все еще удрученный мыслями о преміи. "Я, можетъ быть, приду, когда вы уже тамъ будете, а пока до свиданья".

Ойэнъ поднялъ воротникъ, повернулся и пошелъ опять вверхъ по улицѣ, угубленный въ свои мысли. Люди, знавшіе его, не мѣшали ему; онъ обогнулъ маленькую дѣтскую коляску, все еще лежашую опрокинутой и пустой посреди дороги.

V

Агата была готова для прогулки на лодкѣ, она надѣвала перчатки.

Привести въ исполненіе этотъ маленькій планъ не представляло никакихъ затрудненій. Олэ ничего не имѣлъ противъ, и единственное, что онъ просилъ, чтобы она была осторожнѣй и не простудилась; вѣдь теперь еще только іюнь.

Иргенсъ тоже надѣлъ свои перчатки.

"Да, повторяю вамъ, будьте осторожны", сказалъ еще разъ Олэ.

Они ушли…

Была тихая погода, теплая и ясная, ни облачка на небѣ. Иргенсъ все уже приготовилъ, выбралъ и нанялъ лодку, оставалось только сѣсть въ нее. Онъ намѣренно говорилъ равнодушно о всевозможныхъ вещахъ: напѣвалъ даже пѣсенку; этимъ онъ старался заставитъ ее забыть, какъ она дала свое согласіе ѣхать на острова; ея "да" равнялось подчиненію, и онъ почти въ присутствіи самого Олэ, подошедшаго въ это время. Она чувствовала себя спокойной. Иргенсъ не придавалъ большого значенія ея "да", сказанному шопотомъ, онъ шелъ спокойно около нея и говорилъ всевозможныя вещи о погодѣ, о вѣтрѣ, такъ что ей даже приходилось его торопить. Какъ разъ въ ту минуту, когда они хотѣли отчалитъ отъ берега, ей показалось, что Гольдевинъ стоить спрятанный на ящиками на верху на пристани. Она поднялась, выпрыгнула изъ лодки и крикнула два раза:

"Гольдевинъ! Здравствуйте!"

Онъ не могъ больше избѣжать ея, онъ вышелъ и снялъ шляпу.

Она протянула ему руку. Гдѣ же онъ былъ все это время? Отчего его нигдѣ не видно? Это начинаетъ даже становиться подозрительнымъ. Да, правда.

Онъ пробормоталъ какое-то извиненіе, началъ говорить о работѣ въ библіотекѣ, о переводѣ одной книги, очень важной книги…

Но она прервала его и спросила, гдѣ онъ теперь живетъ. Она искала его въ гостиницѣ, но оттуда онъ выѣхалъ, и никто не зналъ куда; потомъ она видѣла его мелькомъ 17-го мая, въ процессіи, она въ это время сидѣла въ Грандѣ, а то непремѣнно позвала бы его.

Онъ извинялся, шутилъ говоря, что не слѣдуетъ мѣшать помолвленнымъ; при этомъ онъ добродушно смѣялся.

Она посмотрѣла на него пристальнѣй. Его платье становилось потертымъ, лицо его осунулось; вдругъ ей пришла мысль, что можетъ бытъ онъ терпитъ нужду; почему онъ выѣхалъ изъ гостиницы и гдѣ онъ теперь живетъ? Она его еще разъ спросила, и тогда онъ началъ говоритъ о какомъ-то другѣ, школьномъ товарищѣ, – правда, онъ учитель въ одной школѣ, превосходный человѣкъ.

Агата спросила его, когда онъ ѣдетъ обратно въ Торахусъ; онъ этого еще не зналъ и навѣрное не можетъ сказать; пока у него эта библіотечная работа, до тѣхъ поръ…

Во всякомъ случаѣ, онъ непремѣнно долженъ зайти къ ней, прежде чѣмъ уѣдетъ; онъ обѣщаетъ? Хорошо! Неожиданно она вдругъ спросила: "Послушайте, я видѣла васъ 17-го мая, у васъ въ петличкѣ былъ бантъ?" И Агата тронула его петличку.

Разумѣется, у него былъ бантъ; въ такіе дни нужно носитъ національные цвѣта. Развѣ она не помнитъ, что подарила ему въ прошломъ году бантъ. Она хотѣла, чтобъ онъ надѣлъ бантъ, когда 17-го мая онъ держалъ рѣчь къ крестьянамъ, и вотъ когда она ему дала этотъ бантъ; развѣ она этого не помнить?

Агата вспомнила и спросила: "Неужели это тотъ самый?"

"Да, тотъ самый. Я нашелъ его, случайно онъ былъ со мной, совершенно случайно, я нашелъ его между своими вещами".

"Знаете, я подумала, что это мой бантъ, и я была такъ довольна; я даже не знаю почему", – сказала она тихо и опустила голову.

Въ это время Иргенсъ крикнулъ изъ лодки, скоро ли она придетъ?

"Нѣтъ", отвѣтила она быстро, не подумавъ; она даже не повернула головы, какое дитя! А потомъ, когда ей пришло въ голову, что именно она отвѣтила, она была внѣ себя и крикнула Иргенсу: "Извините, одну минутку, одну только минутку!" Потомъ она обратилась къ Гольдевину: "А мнѣ такъ бы хотѣлось съ вами поговоритъ, но у меня нѣтъ времени; я хочу ѣхать на острова, мы собираемся на острова. Милый… Нѣтъ, я этого не понимаю". Тутъ она обернулась вдругъ, протянула Гольдевину руку и сказала: "Да, да, все пойдетъ хорошо, вы не думаете? Жалко, что у меня больше нѣтъ времени; до свиданья пока. Итакъ, на этихъ дняхъ вы придете къ вамъ?". – Она спустилась съ моста и сѣла въ лодку, извинилась передъ Иргенсомъ, что заставила его ждать.

Иргенсъ началъ грести. На немъ была сегодня новая шелковая рубашка, совсѣмъ другая рубашка, и это очень понравилась Агатѣ. Они начали говорилъ о жизни на морѣ, о большихъ путешествіяхъ, о заграницѣ; онъ лишь мысленно бывалъ заграницей (и этимъ, вѣроятно, это и ограничится). Онъ казался чѣмъ-то удрученнымъ. Она перевела разговоръ на его послѣднюю книгу, и онъ спросилъ удивленно, неужели она все еще о ней думаетъ? Ну, тогда она, вѣрно, единственная.

"Сколько горечи", сказала она.

– Да, пустъ она проститъ ему. Но развѣ не лучше не напоминать ему о его книгѣ, о всѣхъ мелочахъ и непріятностяхъ, которыя его преслѣдуютъ съ тѣхъ поръ, какъ появилась она. Она сама видитъ, книга давно появилась, но только двѣ, три маленькихъ газетки упомянули о ней, этимъ дѣло и кончилось. Нѣтъ, честь и слава ея вниманію, но лучше не говоритъ объ этомъ. Съ этимъ еще не покончено, у него есть невысказанное слово, его можетъ быть еще будутъ слушать.

Онъ волновался и гребъ все сильнѣе и сильнѣе, перчатки на рукахъ лопнули и побѣлѣли на швахъ. Она сидѣла и наблюдала за нимъ. Онъ сказалъ тихонько:

"Правда, что вы не поѣдете въ деревню это лѣто, какъ я слышалъ?"

"Нѣтъ, Тидеманы иначе рѣшили".

"Да, я это слышалъ, жалко, съ одной стороны, – жалко ради васъ". И, остановившись грести, онъ сказалъ:– "Но за себя я радуюсь, говорю это прямо!"

Пауза.

"Гребите немножечко сильнѣй, а то мы никогда не пріѣдемъ", сказала она. "Думаете ли вы, что вы постоянно будете нуждаться во мнѣ, чтобы я немного разсѣивала ваше настроеніе?" Она разсмѣялась. "Будь я на вашемъ мѣстѣ, я сняла бы перчатки, онѣ рвутся по швамъ".

Онъ сдѣлалъ, какъ она сказала, и прибавилъ:

"А если бъ я былъ на вашемъ мѣстѣ, то я никогда не носилъ бы перчатокъ, я такъ гордился бы своими руками".

"Такъ – такъ, но пожалуйста, безъ лести… Нѣтъ, но знаете, это очень неудобно быть въ перчаткахъ, когда носишь кольцо". И она тоже сняла перчатки; на бѣлой рукѣ отпечатались швы; ея обручальное кольцо было совсѣмъ маленькое и новое. "Но это должно быть совсѣмъ уже плохо, когда носишь кольца съ камнями, но такихъ у меня нѣтъ".

"Боже мой! какія у васъ маленькія ручки!"

Когда они причалили, Агата однимъ прыжкомъ была на каменистомъ берегу. Деревья приводили ее въ восхищеніе; уже цѣлую вѣчность какъ она не видѣла лѣса; какія толстыя деревья, совсѣмъ такія какъ тамъ, дома. Она съ наслажденіемъ вдыхала въ себя сосновый запахъ и съ чувствомъ стараго знакомства смотрѣла на камни и на деревья. Воспоминанія о родинѣ нахлынули и, еще минутка, она готова была бы расплакаться.

"Да, но здѣсь люди?" спросила она.

Иргенсъ разсмѣялся.

"Вѣдь это не дѣвственный лѣсъ, къ сожалѣнію, нѣтъ. Развѣ вы не ожидали встрѣтитъ здѣсь людей?"

"Нѣтъ, я этого не ждала. Но теперь пройдемтесь немного. Какія здѣсь прелестныя деревья!"

Они все исходили, видѣли, что нужно было, выпили въ лавочкѣ лимонада. Люди, какъ всегда, слѣдили за ними внимательно; Иргенса и здѣсь знали. Агата замѣтила это и сказала почти съ уваженіемъ:

"Подумайте только, васъ и здѣсь знаютъ, господинъ Иргенсъ!"

"Да, можетъ бытъ, нѣкоторые изъ нихъ", – сказалъ онъ. "Вѣдь мы уже не такъ далеко отъ города. И, кромѣ того, вѣдь должна же публика знать своихъ писателей".

Агата вся сіяла. Движеніе и воздухъ окрасили слегка ея щеки, губы, уши и даже немного носъ, ея глаза весело блестѣли, какъ глаза у дѣтей. Ей вдругъ пришло въ голову, что она черезчуръ ясно высказала свое неудовольствіе, когда увидѣла, что на островѣ есть посторонніе люди. Что долженъ былъ подумать Иргенсъ.

"Да, я удивилась минутку, когда я увидѣла здѣсь такъ много людей, это правда", – сказало она, "но я подумала о васъ. Вы мнѣ разсказывали, что многія изъ вашихъ стихотвореній вы здѣсь писали, а я подумала, что ихъ нельзя писать, когда шумятъ и ходятъ мимо".

– Какъ она все это помнить! – Онъ посмотрѣлъ на нее и отвѣтилъ, что, правда, этого нельзя; когда мѣшаютъ, нельзя писать; но у него есть здѣсь укромный уголочекъ, куда не заглядываетъ ни одна душа, тамъ, напротивъ, на той сторонѣ, не пойти ли имъ туда.

И они пошли.

Это былъ дѣйствительно укромный уголокъ, сплошной кустарникъ, нѣсколько большихъ камней, можжевельникъ, сорная трава.

Здѣсь они сѣли. Тамъ вдали виднѣлась площадка, покрытая дерномъ.

"Здѣсь вы сидѣли и писали", сказала она. "Представьте себѣ, мнѣ это кажется очень страннымъ. И вы сидѣли именно здѣсь?"

"Да, приблизительно, конечно", отвѣчалъ онъ, улыбаясь. "Знаете, это просто наслажденіе видѣть, что вы такъ непосредственно интересуетесь этимъ. Это свѣжо, какъ роса."

"А что дѣлаютъ, когда пишутъ? Это само собою приходитъ?"

"Да, это приходитъ само собой. Нужно влюбиться для этого или чѣмъ-нибудь сильно быть встревоженнымъ, тогда и приходитъ настроеніе. И тогда наши слова любятъ и ненавидятъ, вмѣстѣ съ сердцемъ. Но иногда вдругъ все останавливается, нельзя тогда никакъ подыскать словъ во всемъ языкѣ, чтобы выразить, напримѣръ, поворотъ вашей руки или описать то нѣжное чувство радости, которое порождаетъ вашъ смѣхъ… Да, но это только для примѣра, понимаете?" быстро прибавилъ онъ.

Она продолжала сидѣть задумавшись. Руки у нея лежали сложенными, и она смотрѣла внизъ.

Солнце медленно заходило. Дрожь пробѣжала по деревьямъ; все было тихо.

"Слышите вы", сказалъ онъ, "какъ кипитъ жизнь въ городѣ?"

"Да", отвѣтила она тихо.

Онъ замѣтилъ, какъ матерія ея платья натягивалась у колѣна, онъ прослѣдилъ прелестную линію ноги, увидѣлъ, какъ поднималась и опускалась ея грудь, любовался хорошенькой ямочкой на ея лицѣ; этотъ довольно большой, неправильный носъ возбуждалъ его, кровь ударяла ему въ голову. И, подсѣвъ къ ней ближе, онъ сказалъ отрывисто запинаясь:

"Это островъ блаженныхъ, а это пятно называется вечерней рощей, солнце заходитъ, мы сидимъ здѣсь, весь міръ далекъ отъ насъ, вотъ мой сонъ. Скажите, вамъ не мѣшаетъ моя болтовня? Вы такъ погружены… Фрекенъ Линумъ, я больше не могу, я отдаюсь въ вашу власть. У меня чувство, что я лежу у вашихъ ногъ и говорю все это…"

Этотъ неожиданный переходъ въ его голосѣ, трепещущія слова, его близость, – все это привело ее въ изумленіе; она посмотрѣла на него нѣкоторое время, прежде чѣмъ что-нибудь могла сказать. Ея щеки начали краснѣть; она хотѣла встать и въ то же время сказала:

"Послушайте, Иргенсъ, пойдемте".

"Нѣтъ!" отвѣчалъ онъ, "только не уходить!" Онъ уцѣпился за ея платье, взялъ рукой за талію и удержалъ ее. Она оборонялась, лицо у нея покраснѣло, она смущенно улыбалась и старалась освободиться отъ его руки.

"Мнѣ кажется вы съ ума сошли", говорила она, не переставая: "я думаю, Иргенсъ, вы съ ума сошли".

"Послушайте, дозвольте хоть вамъ по крайней мѣрѣ сказать", умолялъ онъ.

"Да, что именно?" сказала она; она начала его слушать, отвернула голову и слушала.

Тогда онъ началъ говорить быстрыми и безсвязными словами, голосъ его дрожалъ, онъ весь былъ исполненъ любви. Она видитъ, что онъ ничего не хочетъ, онъ хочетъ только сказать, какъ онъ безконечно любитъ ее, какъ онъ побѣжденъ ею, побѣжденъ, какъ никогда раньше. Пусть она вѣритъ ему, это уже давно зарождалось въ его сердцѣ, съ перваго раза, какъ онъ увидѣлъ ее, ему пришлось вести жестокую борьбу, чтобъ удержать это чувство въ границахъ, да, но такая борьба безлолезна – это правда, черезчуръ заманчиво – уступить, и уступаешь наконецъ, и борешься съ постепенно ослабѣвающей энергіей. Но теперь все кончено. Ему не нужно больше бороться, онъ уже обезоруженъ… "Ради Бога, фрекенъ Агата, дайте мнѣ услышатъ отъ васъ хоть нѣсколько прощающихъ словъ. Повѣрьте, это не моя привычка всему міру объясняться въ любви, въ дѣйствительности я довольно скрытная натура, недостатокъ это или нѣтъ, я не знаю. Но если я вамъ говорилъ такъ, какъ сейчасъ, вы должны понята, что я былъ принужденъ это сдѣлать, это было потребностью. Скажите, неужели вы не можете этого понятъ? Нѣтъ, мнѣ кажется, что моя грудь разрывается на части"…

Все еще продолжая стоять отвернувшись отъ него, она повернула къ нему лицо и смотрѣла теперь на него; ея руки перестали отбиваться, онѣ лежали на его рукахъ, все еще обвивавшихъ ее за талію; она видѣла по жиламъ на шеѣ какъ билось у него сердце. Но вотъ она сѣла, онъ все еще обнималъ ее, она, казалось, не чувствовала болѣе этого, она взяла перчатки, лежавшія около нея, и сказала дрожащими губами:

"Нѣтъ, Иргенсъ, вы не должны были бы этого говорить. Не правда ли? Лучше было бы, если бы я этого не слышала, я не знаю, какъ мнѣ помочь этому, а потому…"

"Нѣтъ, конечно я не долженъ былъ этого говорить, я не долженъ былъ этого говорить, но…" Онъ пристально посмотрѣлъ на нее, его губы тоже немного дрожали. "Фрекенъ Линумъ, что бы вы сдѣлали, если бъ ваша любовь сдѣлала бы изъ васъ ребенка, разстроила бы вашъ разсудокъ и ослѣпила бы васъ такъ, что вы ровно ничего бы не видѣли? Я думаю…"

"Да, но не говорите такъ больше", прервала она его: "я васъ понимаю но… я не могу васъ слушать". Она замѣтила, что его рука все еще обнимала ее, она порывисто отшатнулась отъ него и встала.

Она все еще была такъ смущена, что ничего не могла дѣлать. Она стояла и смотрѣла въ землю, она даже не счищала верескъ со своего платья. А когда и онъ за нею всталъ, она сдѣлала видъ, что хочетъ итти, но все продолжала стоятъ.

"Милый Иргенсъ, я бы вамъ была такъ благодарна, если бы вы никому этого не разсказывали. Мнѣ такъ жутко", сказала она, "и вы не должны относиться ко мнѣ безъ уваженія. Слышите! Я не могла себѣ представитъ, чтобы вы могли такъ привязаться ко мнѣ. Правда, я думала, что я вамъ нравлюсь немного; я начинала это думать. Но я этому не очень-то вѣрила. Какъ онъ можетъ меня полюбить, думала я… Но если вы хотите, я поѣду на нѣкоторое время домой, въ Торахусъ".

Она тронула его своей непосредственностью, у него сжалось горло, глаза сдѣлались влажными. Эта милая болтовня, эти искреннія слова, все ея поведеніе, лишенное всякаго страха и жеманства, произвели на него большее впечатлѣніе, чѣмъ все другое. Его чувство разыгралось, загорѣлось яркими огнями. Нѣтъ, нѣтъ, не нужно въ Торахусъ, никуда только бы быть вмѣстѣ. Онъ будетъ держать себя въ рукахъ, онъ сумѣетъ овладѣть собой. Она не должна уѣзжать. А что, если онъ совсѣмъ лишится разсудка, если онъ погибнетъ; нѣтъ, но все-таки лучше пусть она здѣсь останется.

Онъ продолжалъ говоритъ и очищалъ ей платье. Она должна ему простить, онъ не такой, какъ всѣ другіе, онъ поэтъ; когда настала минута, онъ отдался ей. У нея не будетъ больше поводовъ жаловаться на него, только пусть она не уѣзжаетъ. Вѣдь у нея нѣтъ никакихъ основаній на то, чтобы ѣхать, ничего нѣтъ, даже самаго пустяшнаго основанія? Ахъ нѣтъ, конечно нѣтъ, онъ и не воображаетъ себѣ ничего….