Текст книги "Новая земля"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Тидеманъ снова вышелъ. Онъ ходилъ, бродилъ по улицамъ, спустился въ гавань и пошелъ далеко вдоль по набережной. Нѣсколько часовъ спустя онъ вернулся по той же самой дорогѣ. Онъ посмотрѣлъ на свои часы, былъ часъ. Онъ пошелъ къ морю. Тутъ онъ случайно наткнулся на Гольдевина.

Гольдевинъ стоялъ неподвижно на углу въ гавани и высунувъ только голову; когда онъ увидѣлъ, что Тидеманъ направляется прямо къ нему, онъ вышелъ на улицу и поклонился.

Тидеманъ разсѣянно посмотрѣлъ на него.

Гольдевинъ спросилъ:

"Извините пожалуйста, что это не господинъ Иргенсъ идетъ тамъ внизу, – вотъ господинъ въ сѣромъ?"

"Гдѣ? Да, кажется, по всей вѣроятности это онъ", отвѣчалъ Тидеманъ. И опять уставился на мостовую.

"А дама? Онъ идетъ съ дамой, это не фрекенъ Линумъ?"

"Дама? Да, мнѣ тоже кажется, что это фрекенъ Линумъ!"

"Но развѣ она не хотѣла сегодня уѣхать? Я какъ будто слышалъ… Она вѣрно передумала".

"Да", сказалъ Тидеманъ, "значитъ она сегодня не уѣдетъ".

Гольдевинъ быстро посмотрѣлъ на него, – онъ вѣрно помѣшалъ ему, Тидеманъ былъ занятъ своими собственными мыслями. Онъ вѣжливо поклонился и извинился, что помѣшалъ ему.

Тидеманъ пошелъ дальше.

VІ

Нѣтъ, Агата не уѣхала, какъ предполагала раньше. Ей вдругъ пришло въ голову, что нужно повезти домой какія-нибудь бездѣлушки маленькимъ сестрамъ и братьямъ; она не могла пріѣхать съ пустыми руками, а это требовало времени найти подходящія вещи. И, кромѣ того, это было очень занимательно ходить одной, самостоятельно и смотрѣть въ окна магазиновъ; весь день ушелъ на это, а около шести часовъ вечера, когда она со всѣмъ этимъ покончила, она встрѣтила Иргенса на улицѣ. Онъ отобралъ у нея свертки и пошелъ провожать ее. Наконецъ, они взяли экипажъ и поѣхали за городъ. Было свѣтло и пріятно.

Нѣтъ, она не должна уѣзжать на слѣдующій день. И къ чему это? Одинъ день больше или меньше не имѣетъ значенія. И Иргенсъ сказалъ ей прямо въ лицо, что его денежныя обстоятельства очень грустныя въ данную минуту, иначе онъ непремѣнно проводилъ бы ее… нѣтъ, нѣтъ, если и не въ одномъ купэ съ нею, то по крайней мѣрѣ, въ одномъ поѣздѣ, чтобы до послѣдней минуты бытъ близко къ ней. Но какъ онъ уже сказалъ онъ черезчуръ бѣденъ для этого.

Она слушала его. Но вѣдь это просто стыдно, что этому человѣку такъ плохо приходится. Она, конечно, не взяла бы его съ собой, – нѣтъ. Какое впечатлѣніе производитъ на нее то, что онъ такъ откровенно говоритъ о своихъ дѣлахъ. Онъ не старался казаться лучше, чѣмъ онъ есть; у него не было ложнаго стыда. Но ничѣмъ нельзя этому помочь.

"Я, впрочемъ, не знаю, насколько обезпечена здѣсь моя жизнь", сказалъ онъ улыбаясь. "Вы разсказали моему другу, Олэ, что я былъ непослушный по отношенію къ вамъ?"

"Это еще не поздно", отвѣчала она.

Нѣтъ, она ничего не разсказывала, вѣдь она же не ребенокъ. И кромѣ того, она теперь уѣзжаетъ домой, – и конецъ всей исторіи.

Они велѣли извозчику остановиться и они вышли изъ экипажа; они пошли дальше по дорогѣ и болтали, смѣясь и шутя; онъ просилъ ее простить ему его безразсудство прошлаго раза, но этимъ онъ не хочетъ сказать, что онъ забылъ, или что онъ въ состояніи забыть это. На видъ онъ былъ спокоенъ и ничего не говорилъ такого, что можно было принятъ за опрометчивыя слова.

"Я люблю васъ", сознался онъ: "но я понимаю, что это безцѣльно! У меня осталось одно, что меня привязываетъ къ жизни, это – мое перо. Я порой буду писать къ вамъ стихи, и вы не должны на это сердиться. Во всякомъ случаѣ, это не зависитъ ни отъ кого другого, какъ только отъ васъ". И онъ тутъ же спросилъ ее: "Вы недавно сказали, что я долженъ дать вамъ время, вы просили о времени, что вы хотѣли этимъ сказать? Или это были одни слова?"

"Да".

Они пошли дальше и вышли на полянку. Тогда Иргенсъ началъ говорить съ оживленіемъ о синихъ лѣсахъ, о холмахъ, о рабочемъ, который тамъ вдали нагибался и чинилъ заборъ. Агата была благодарна ему; она видѣла, что онъ дѣлаетъ все возможное, чтобъ сдерживаться, онъ не хотѣлъ тревожить ее, она цѣнила это. Онъ сказалъ даже съ грустной улыбкой, что если бы ему не было стыдно, то онъ съ удовольствіемъ записалъ бы нѣсколько строкъ, которыя только что пришли ему въ голову: но пусть она не думаетъ, что это – аффектація.

И Иргенсъ записалъ нѣсколько строкъ.

Она заглянула черезъ плечо, хотѣла видѣть, что онъ пишетъ, наклонилась къ нему и, улыбаясь, съ любопытствомъ попросила позволенія посмотрѣть.

"Да, охотно! Да, это просто пустякъ, она можетъ смотрѣть. Ничего путнаго изъ этого не выйдетъ, пока онъ не придетъ домой и не сядетъ за столъ; тогда можетъ бытъ ему и повезетъ, если все пойдетъ хорошо. Нѣтъ, когда онъ не одинъ, тогда ничего изъ этого не выходить.

– Но у него нѣтъ ничего такого, что онъ могъ бы прочесть?

– Нѣтъ, ничего. Кромѣ того, онъ никогда не читаетъ вслухъ, никогда. Еще ни одинъ человѣкъ этого не слыхалъ; это было противъ его принциповъ; пустъ это дѣлаютъ другіе.

Она соглашалась съ нимъ.

"Знаете ли вы, между прочимъ", сказалъ онъ: "теперь, когда вы стояли такъ близко ко мнѣ, почти прикасаясь ко мнѣ головой, я просилъ васъ въ душѣ, остаться такъ стоять, и вотъ, почему я такъ долго уклонялся показать вамъ написанное".

"Иргенсъ", сказала она вдругъ взволнованнымъ голосомъ: "что было бы, если бъ я сказала – да?"

Пауза.

Они посмотрѣли другъ на друга.

"Было бы то, что… что вамъ пришлось бы сказать – нѣтъ – тому другому".

"Да… Но теперь это слишкомъ поздно, да, слишкомъ поздно… Объ этомъ и думать нельзя… Если это можетъ васъ утѣшить… Не вы одинъ смущены… я хочу сказать, вы дороги мнѣ, но тѣмъ не менѣе…"

Къ этому отвѣту онъ отнесся такъ радостно. Онъ схватилъ ея руку и пожалъ ее молча съ счастливымъ взглядомъ и въ то же самое мгновеніе онъ оставилъ ее.

И такъ они шли по дорогѣ; никогда еще они не были такъ близки другъ другу; когда они подошли къ новому забору, работникъ посмотрѣлъ на нихъ и снялъ шапку. Потомъ они постояли передъ какими-то воротами, посмотрѣли минутку другъ на друга и, не говоря ни слова, повернули обратно. Не говоря ни слова.

Они снова сѣли въ экипажъ. На обратномъ пути Иргенсъ въ рукахъ держалъ всѣ маленькіе свертки, онъ не двигался и не былъ навязчивымъ; она была тронута этой принужденной сдержанностью, у него даже руки были, волей-неволей, связаны, и когда онъ снова попросилъ со не уѣзжать на слѣдующій день, она обѣщала остаться.

Когда нужно было заплатитъ за экипажъ, онъ напрасно рылся въ своихъ карманахъ, онъ не нашелъ денегъ и долженъ былъ въ концѣ концовъ попросить ее заплатитъ извозчику. И она сдѣлала это съ благодарностью, она сама не догадалась это сдѣлать. Такъ досадно, у него былъ такой смущенный видъ. Она, какъ ребенокъ, радовалась тому, что могла достать деньги изъ кармана и заплатилъ за него…

На слѣдующій день они встрѣтились уже утромъ. Они шли по гавани, болтали вполголоса, въ груди каждаго работало сдержанное волненіе, ихъ взоры были нѣжны, они смотрѣли другъ на друга, какъ бы лаская. А когда Иргенсъ увидалъ Гольдевина, стоявшаго на своемъ углу и подкарауливавшаго, то ни словомъ не упомянулъ о своемъ открытіи, чтобъ не тревожить ее. Онъ сказалъ только:

"Какъ досадно, что мы съ вами не простой рабочій народъ, на насъ глазѣютъ, нигдѣ не оставляютъ въ покоѣ. Не судьба мнѣ вести никому незамѣтное существованіе, а это имѣетъ свои непріятныя стороны".

И она согласилась съ нимъ. Она вспомнила, что и рабочій вчера въ деревнѣ стоялъ передъ нимъ съ шапкой въ рукахъ; вѣроятно, онъ зналъ Иргенса, – такъ далеко за городомъ знали, кто онъ такой.

Они уговорились, что вечеромъ пойдутъ въ Грандъ; такъ давно они тамъ не были; дѣйствительно, послѣднее время она такъ мало выходила. Вдругъ онъ сказалъ:

"Нѣтъ, пойдемте со мной, ко мнѣ наверхъ, тамъ мы можемъ болтать спокойно и уютно".

"А развѣ это можно?" спросила она.

– Конечно, почему же нѣтъ. Средь бѣла дня. Они безъ всякихъ церемоній пойдутъ наверхъ. И тогда онъ всегда, всегда будетъ думать о томъ, что она была тамъ и сохранитъ это воспоминаніе навсегда.

И робкая отъ радости и страха она пошла вмѣстѣ съ нимъ.

Заключеніе

I

Мильде и Грегерсенъ шли внизъ по улицѣ; было время обѣда, и они направлялись въ Грандъ. Они говорили о портретѣ Паульсберга, написанномъ Мильде, купленномъ теперь Національной галлереей, говорили также объ актерѣ Норемъ, и объ одномъ изъ его коллегъ, найденномъ въ водосточной канавѣ; о фру Ханкѣ, о которой теперь говорилъ весь городъ, что наконецъ она развелась со своимъ мужемъ. Но развѣ можно было ждать что-нибудь другое? Развѣ она не терпѣла цѣлые четыре года тамъ, внизу, въ лавкахъ! Оба друга хотѣли узнать ея адресъ, чтобъ посѣтить ее, осчастливить; она должна видѣть, что всѣ ихъ симпатіи на ея сторонѣ. Но никто изъ нихъ не зналъ адреса.

Потомъ они заговорили о политикѣ. А положеніе было таково, что Стортингъ разошелся по домамъ, не постановивъ окончательнаго рѣшенія. "Новости" измѣнили въ самую послѣднюю минуту, онѣ отговаривались отвѣтственностью и несвоевременностью своихъ главнѣйшихъ требованій; доведя подстрекательство до высшей точки, газета, какъ всегда, вдругъ отказалась отъ своего основного мнѣнія.

"Нѣтъ, чортъ возьми, что можемъ мы сдѣлать съ нашей воинственностью!" сказалъ Грегерсенъ о "Новостяхъ" серьезно и съ убѣжденіемъ: "Намъ остается только ждать".

"Да", сказалъ также Мильде: "ничего другого не остается".

Они вошли въ Грандъ. Тамъ уже сидѣлъ Ойэнъ со своими покатыми плечами и краснымъ шнуркомъ отъ пенснэ. Онъ разсказывалъ своимъ постояннымъ спутникамъ, обоимъ стриженымъ поэтамъ о своихъ новыхъ произведеніяхъ, – трехъ или четырехъ стихотвореніяхъ въ прозѣ: спящій городъ, макъ, вавилонская башня, текстъ къ картинѣ. Нѣтъ, вы представьте себѣ, – одна архитектура вавилонской башни! И нервнымъ движеніемъ Ойэнъ нарисовалъ спираль надъ головой.

"Жестъ былъ черезчуръ быстрый", перебилъ его Грегерсенъ: "вѣдь вавилонская башня не представляется тебѣ въ видѣ часовой стрѣлки? Нѣтъ, ее нужно представлять себѣ, какъ спираль съ громаднымъ діаметромъ". И Грегерсенъ описалъ нѣсколько огромныхъ круговъ вокругъ себя.

Вскорѣ послѣ этого пришелъ Паульсбергъ съ женой, тогда сдвинули два столика и составили колонію; Мильде взялъ на себя всѣ издержки. У него оставались еще деньги отъ первой половины преміи. Паульсбергъ не могъ удержаться, чтобъ не напасть тотчасъ же на Грегерсена по поводу перемѣны политики "Новостей". Недавно онъ самъ написалъ очень сильную статью для "Новостей", а теперь газета окончательно забыла его? Да, какъ это понимать? Скоро честнымъ людямъ будетъ стыдно писать для этой газеты. Паульсбергъ былъ дѣйствительно золъ и высказывалъ свое мнѣніе безъ стѣсненія.

Грегерсенъ молчалъ. Онъ сказалъ только, что "Новости" изложили свои доводы въ сегодняшнемъ номерѣ.

– Доводы? Да, но какіе это доводы? Паульсбергъ покажетъ ему, какого рода эти доводы. Кельнеръ, сегодняшнія "Новости"!

И пока они ждали газету, Мильде объявилъ, что дѣйствительно доводы довольно жалкіе, почти ничего. Рѣчь шла о восточной границѣ, объ увеличеніи войска, да о вмѣшательствѣ другихъ державъ.

"А не прошло и четверти часа, Мильде, какъ ты былъ такого же мнѣнія, какъ и "Новости", сказалъ Грегерсенъ.

Теперь Паульсбергъ началъ читать газету, пунктъ за пунктомъ, онъ втихомолку зло смѣялся и посматривалъ на окружающихъ. Да, ну развѣ это не замѣчательно, что такая газета, какъ "Новости", говоритъ о какой-то отвѣтственности? Эга вся статья и написана-то для подписчиковъ… И Паульсбергъ бросилъ газету. Нѣтъ, въ жизни нужно немного, хоть немножечко придерживаться честныхъ взглядовъ. Если постоянно потворствовать вкусу толпы, это поведетъ къ упадку страны. Онъ не побоится завтра же днемъ пойти въ "Новости" и объявитъ это.

Послѣ этого наступило молчаніе. Почти никогда никто не слыхалъ, чтобъ Паульсбергъ сказалъ такъ много за разъ, – всѣ смотрѣли на него, даже посѣтители, пившіе пиво за сосѣдними столиками, поворачивали головы и прислушивались; всѣ знали Паульсберга, и всѣмъ было очень интересно послушать, что думаетъ этотъ человѣкъ о текущихъ событіяхъ. Итакъ, значитъ Паульсбергъ не былъ согласенъ съ "Новостями", – это всѣ слышали. Ни одинъ порядочный человѣкъ не могъ писать для нихъ.

Бѣднаго журналиста также поразили серьезныя слова Паульсберга; онъ держалъ въ рукахъ "Новости" и признался, что въ принципѣ онъ согласенъ съ Паульсбергомъ; всегда будетъ что-то, что называется честностью, этого нельзя отрицать. Во всякомъ случаѣ, вѣдь не онъ же былъ причиной послѣдняго колебанія "Новостей", но съ другой стороны, какъ сотрудникъ, онъ не можетъ отклонить отъ себя все обвиненіе.

"Я думаю", сказалъ въ заключеніе Ларсъ Паульсбергъ тѣмъ же серьезнымъ голосомъ: "я думаю, что если бы нѣкоторыя личности и газеты были бы единодушны на этотъ разъ, то Стортингъ что-нибудь да сдѣлалъ бы раньше, чѣмъ разойтись; и, по всей вѣроятности, былъ бы положенъ конецъ нашему несчастному спору. Но этимъ личностямъ и газетамъ ихъ собственные интересы были дороже, и Стортингъ разошелся по домамъ. Теперь долженъ быть самый строгій трауръ по всей странѣ, чтобы показать людямъ, что мы что-то потеряли, чего-то лишились. Вѣдь больше всего отъ этого удара страдаемъ мы же, мы, молодежь".

Опять наступило молчаніе. Всѣ принимали близко къ сердцу то, что они слышали. Всѣ черты Паульсберга выражали въ данную минуту, какъ глубоко его огорчалъ поступокъ газетъ и Стортинга; онъ забылъ даже свое обыкновенное позированіе съ опущенной головой и задумчивымъ лицомъ, которое производило впечатлѣніе на всѣхъ кто его видѣлъ. Теперь это былъ возмущенный, глубоко оскорбленный человѣкъ, высоко державшій голову и высказывающій все, что накопилось у него на душѣ. Только послѣ долгой паузы Мильде рискнулъ попробовать свое вино; всѣ три писатели все еще продолжали сидѣть молча. Но журналистъ, этотъ веселый сотрудникъ несчастной газеты, не могъ больше выдержать этого, онъ указалъ на какое-то объявленіе въ "Новостяхъ" и прочелъ, смѣясь: ищутъ дѣвушку, желавшую пополамъ съ кѣмъ-нибудь снять комнату".

"Хи-хи, дѣвушку, желавшую снятъ пополамъ съ кѣмъ-нибудь комнату"….

"Грегерсенъ, не забывайте, что здѣсь дамы", сказалъ Ларсъ Паульсбергъ, тоже смѣясь.

На этотъ разъ серьезное настроеніе исчезло; всѣ начали говоритъ, перебивая другъ друга, и даже Ойэнъ рискнулъ поздравить Паульсберга съ покупкой его портрета Національной галлереей. Это почти равняется принятію въ Академію. Во всякомъ случаѣ, это не черезчуръ рано.

Принесли еще вина, много вина. Мильде угощалъ всѣхъ очень обильно и чокался со всѣми присутствующими. Грегерсенъ опять напился до хорошаго настроенія и началъ говоритъ глупости, коверкать по привычкѣ слова. Онъ находилъ, что въ залѣ становилось жарко и чувствуется смѣсь всевозможныхъ запаховъ, какъ рыбныхъ, такъ и мясныхъ. Кто знаетъ, были ли вычищены сегодня плевательницы? Грегерсенъ не церемонился темами.

Теперь маленькій Ойэнъ опять хотѣлъ начатъ говоритъ про поэзію; Мильде посмотрѣлъ на Паульсберга, невольно сдѣлавшаго гримасу; повидимому, онъ не былъ въ настроеніи слушать взгляды Ойэна на поэзію. А Мильде прямо сказалъ: нѣтъ, лучше ужъ будемъ говорить о Суэцкомъ каналѣ.

Этотъ короткій отказъ страшно оскорбилъ Ойэна. Если бы его оба ученика не слышали этого, онъ бы только улыбнулся, и дѣло бы этимъ и ограничилось, но теперь онъ не могъ молчать, онъ говорилъ рѣзко все, что пришло ему въ голову.

– У Мильде замѣчательная способность во время и не во время быть нахальнымъ. Кто спрашивалъ его мнѣніе относительно Бодлэра?

Мильде отвѣчалъ ему, чувствуя за собою поддержку Паульсберга, и произошла одна изъ обыкновенныхъ ссоръ, но только грубѣе, чѣмъ когда-либо. Не было больше фру Ханки, умѣвшей вовремя прекращать всякія вспышки, раздавались короткія, очень недвухсмысленныя слова, понятныя для всѣхъ; Мильде наконецъ сказалъ, что поэзія Ойэна не что иное, какъ обыкновенное Бодлэровское воспаленіе мозга. На это Ойэнъ ничего не возражалъ, онъ съ шумомъ поставилъ стаканъ на столъ, заплатилъ и вышелъ. Онъ взволнованно дрожалъ подъ своимъ тонкимъ плащомъ, направляясь къ двери. Его оба спутника сопровождали его.

"Онъ просто невыносимъ, этотъ человѣкъ со своими стихотвореніями въ прозѣ", сказалъ Мильде, чтобъ оправдаться: "я не могу понять, какъ онъ можетъ говорить о своихъ пустячкахъ, когда у него передъ самымъ носомъ сидитъ такой человѣкъ, какъ Паульсбергъ. Впрочемъ, я его успокою сейчасъ, похлопаю его по плечу, – и пожалѣю, что онъ не получилъ премію тогда"… Тутъ вдругъ онъ вспомнилъ фру Ханку: "не хватаетъ здѣсь фру Ханки; она совершенно исчезла, никто не знаетъ ея адреса? Да, вы вѣроятно слышали, что она наконецъ развелась съ мужемъ. Она сняла комнату и получаетъ отъ мужа каждый мѣсяцъ опредѣленную сумму".

Тутъ Грегерсенъ воскликнулъ въ приступѣ распущенности и веселія.

"Вы все время толкаете меня ногой, фру Паульсбергъ".

"Что вы, постыдитесь…"

"Нѣтъ, правда, вы толкаете меня ногой подъ столомъ, хе-хе. Я не принципіальный противникъ этихъ толчковъ, красивыя женщины не жалуютъ принципіальныхъ противниковъ"… И Грегерсенъ смѣялся отъ всей души надъ тѣмъ, что онъ сказалъ. Онъ опять перешелъ къ своему коньку: къ жеманству, къ пороку, такъ процвѣтающему въ настоящее время. "Да, не правда ли? Ну можно развѣ шевельнуться, быть человѣкомъ? Нѣтъ!" И Грегерсенъ снова смѣялся и былъ веселъ.

Паульсбергъ, сидѣвшій долго молча, и сознавшій свою несправедливость по отношенію къ своему другу, котораго онъ упрекнулъ политикой "Новостей", тоже теперь смѣялся и былъ доволенъ, что Грегерсенъ такъ веселится. Онъ чокнулся съ нимъ, – у него опять къ нему просьба; онъ былъ далекъ отъ желанія поссориться съ Грегерсеномъ. Нѣкоторое время спустя онъ опять чокнулся съ нимъ и сказалъ:

"Чортъ возьми, ты вѣдь понимаешь, что когда я ругалъ "Новости", я не имѣлъ въ виду тебя, тебя лично".

И Грегерсенъ, который былъ теперь пьянъ и очень любезенъ, все прекрасно понималъ; онъ ударилъ Паульсберга по плечу и говорилъ ему: "дорогой другъ, дорогой другъ. За кого ты меня считаешь, за олуха?"

– Нѣтъ, Паульсбергъ, видитъ Богъ, не считалъ его за олуха. Тутъ же онъ отвелъ Грегерсена въ сторону и сказалъ ему:

"Послушай, старый другъ, недавно въ одной нѣмецкой газетѣ былъ похвальный отзывъ о моемъ "Прощеніи грѣховъ", не можешь ли ты попробовать какъ-нибудь втиснутъ это въ "Новости". Ты этимъ оказалъ бы мнѣ большую услугу, – я пришлю тебѣ это въ переводѣ. Вѣдь это же можетъ представлять для людей интересъ, что вотъ одинъ изъ нашихъ писателей начинаетъ пользоваться успѣхомъ за границей".

Грегерсенъ пообѣщалъ сдѣлать все возможное. Во всякомъ случаѣ недостатка въ его доброй волѣ не будетъ. Разумѣется, отзывъ этотъ долженъ бытъ упомянуть.

Они снова вернулись на свои мѣста, но Мильде, насторожившій уши, слышалъ, о чемъ говорили оба друга; онъ былъ увѣренъ въ томъ, что онъ не ослышался: Паульсбергъ непремѣнно хотѣлъ имѣть отзывъ въ "Новостяхъ".

Теперь Паульсбергъ устроилъ свое дѣло и хотѣлъ итти домой. Но Мильде упрямился и протестовалъ. Теперь уходитъ? Вотъ те на, нѣтъ, это не совсѣмъ хорошо.

Паульсбергъ снисходительно улыбнулся:

"Мильде, ты все еще не достаточно знаешь меня", сказалъ онъ. "Разъ я сказалъ что-нибудь, то я такъ и поступаю".

Это Мильде долженъ былъ знать, но все-таки онъ попробовалъ еще разъ удержать Паульсберга. Ничего не помогло; у него нѣтъ времени, у него масса дѣлъ; теперь еще нѣсколько газетъ хотятъ имѣть его статьи, онъ заваленъ работой.

Паульсбергъ съ женой удалились, но при выходѣ они встрѣтили въ дверяхъ трехъ человѣкъ; тогда они снова вернулись къ столику, чтобы поздороваться со старыми знакомыми: эти трое были Гранде, Норемъ, а съ ними пришелъ и Гольдевинъ.

Но фру Гранде не было съ ними, фру Гранде никогда не бывала съ ними.

Гольдевинъ говорилъ что-то обоимъ; онъ продолжалъ разговоръ, еще начатый на улицѣ, онъ поклонился всей компаніи кивкомъ головы и прежде, чѣмъ остановиться, высказалъ, что ему хотѣлось. Адвокатъ этотъ, – замѣчательное ничтожество, который самъ не могъ ничего сдѣлать или сказать что-нибудь путное, испытывалъ удовольствіе въ томъ, что заставлялъ говорить этого дикаря изъ деревни. Онъ кивалъ головой, слушалъ, спрашивалъ, противорѣчилъ только для того, чтобъ слушать, что тотъ отвѣтитъ. Теперь онъ встрѣтилъ Гольдевина на улицѣ Транесъ и началъ съ нимъ разговоръ. Гольдевинъ разсказалъ ему, что онъ скоро уѣдетъ, до всей вѣроятности, уже завтра съ вечернимъ поѣздомъ. Онъ опять ѣдетъ въ Торахусъ; онъ ѣдетъ между прочимъ туда только для того, чтобы отказаться отъ своего учительскаго мѣста, онъ получилъ теперь мѣсто на сѣверѣ, хочетъ попробовать. – Но если онъ, такъ сказать, на отлетѣ, то нужно же имъ осушить стаканчикъ, сказалъ адвокатъ. Такимъ образомъ онъ увлекъ съ собой Гольдевина. А передъ Грандомъ они встрѣтились съ Норемъ.

Гольдевинъ также говорилъ о Стортингѣ и о текущихъ дѣлахъ; онъ опять обвинялъ молодежь въ томъ, что она не тронулась съ мѣста и ни слова не сказала по поводу всѣхъ послѣднихъ глупостей. Боже мой, и какая теперь молодежь, просто вырожденіе какое-то!

"Онъ опять плохо настроенъ до отношенію къ намъ, какъ я вижу", сказалъ тихо Мильде.

А Паульсбергъ осушилъ стаканъ и возразилъ, смѣясь:

"Ахъ, вы должны терпѣливо къ этому относиться. Нѣтъ, намъ нужно итти домой, Николина, его я слушать не хочу".

И Паульсбергъ съ женой оставили Грандъ".