Текст книги "Новая земля"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

VIII

Нѣсколько дней спустя Олэ Генрихсенъ стоялъ въ своей маленькой конторѣ, внизу въ складѣ. Было послѣобѣденное время, около трехъ часовъ, погода была ясная и тихая; въ гавани царила обыкновенная кипучая жизнь.

Олэ подошелъ и посмотрѣлъ въ окно; громадный пароходъ скользнулъ безшумно въ гавань; вездѣ пароходы, мачты, паруса; на пристаняхъ снимали и нагружали товаръ. Вдругъ онъ вздохнулъ; яхта Агата, маленькій катеръ исчезъ. Онъ широко раскрылъ глаза; что это означаетъ? Среди сотни мачтъ не было видно позолоченной мачты катера. Что это значитъ?

Онъ хотѣлъ взятъ шляпу и тотчасъ же узнать въ чемъ дѣло, но у двери онъ остановился. Онъ снова вернулся къ своему мѣсту, закрылъ лицо руками и погрузился въ свои мысли. Вѣдь, собственно говоря, катеръ больше не принадлежитъ ему, онъ принадлежалъ ей, фрекенъ Линумъ; она получила его честнымъ образомъ и бумаги всѣ были въ порядкѣ. Она не прислала ему этихъ бумагъ вмѣстѣ съ кольцомъ; она не вспомнила это, забыла, – почемъ онъ знаетъ? Во всякомъ случаѣ катеръ принадлежалъ ей, его судьба больше не интересовала его, гдѣ бы онъ ни стоялъ, мнѣ все равно. Но допустимъ, что его украли? Да, но и это не его дѣло.

Олэ снова взялъ перо въ руку, но уже черезъ нѣсколько минутъ, онъ снова положилъ его обратно. Боже мой, вотъ тутъ на диванѣ она сидѣла, когда шила маленькія красныя подушки для каюты. Она согнулась и шила такъ прилежно, что почти не поднимала головы. И подушки вышли такими маленькими, – пріятно было на нихъ смотрѣть!.. Вотъ здѣсь она, сидѣла, онъ еще ее видѣлъ…

Олэ снова принялся писать.

Вдругъ онъ поспѣшно открываетъ дверь и кричитъ въ складъ, что яхта Агата, исчезла. Вѣдь это неслыханное дѣло!

Но одинъ изъ служащихъ разсказалъ, что утромъ катеръ былъ уведенъ двумя людьми изъ конторы нотаріуса; теперь онъ стоитъ со стороны крѣпости.

Какой конторы?

Но объ этомъ служащій не зналъ.

Олэ заинтересовался, катеръ не принадлежалъ ему, это правда; но не могла же фрекенъ Линумъ имѣть дѣло съ нотаріусомъ, тутъ было какое-нибудь недоразумѣніе. Олэ быстро спустился въ гавань около крѣпости и потратилъ нѣсколько часовъ на розыски. Когда онъ наконецъ узналъ, кто былъ нотаріусъ, онъ отправился въ его контору.

Онъ нашелъ тамъ человѣка, приблизительно его лѣтъ, тотъ сидѣлъ у стола и писалъ.

Олэ задалъ ему нѣсколько осторожныхъ вопросовъ.

Конечно, онъ былъ правъ, катеръ долженъ быть проданъ, обращенъ въ деньги; господинъ этотъ уже оцѣнилъ его въ тысячу кронъ. Вотъ бумага; ихъ внесъ Иргенсъ, поэтъ Иргенсъ. Господинъ купецъ ничего не имѣетъ сказать?

Нѣтъ, нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ. Ровно ничего.

Человѣкъ становился вѣжливѣе; онъ уже кое-что зналъ, но не подавалъ и виду. И сколько можетъ стоитъ это судно? Да, у него былъ Иргенсъ и просилъ его взятъ на себя продажу катера; онъ въ настоящее время испытываетъ денежное затрудненіе; ему нужно какъ можно скорѣе продать катеръ; – а вѣдь нужно дѣлать все, что можешь по отношенію къ человѣку съ такимъ талантомъ. Нельзя сказать, чтобы таланты пользовались матеріальнымъ благосостояніемъ, къ сожалѣнію, но онъ еще разъ спрашиваетъ, можетъ быть господинъ купецъ имѣетъ что-нибудь противъ этого? Онъ постарается тогда это измѣнитъ, онъ сдѣлаетъ все возможное, чтобъ это измѣнитъ

Но Олэ Генрихсенъ сказалъ, что онъ не можетъ ничего имѣть противъ этого? Просто ему интересно было это знать. Катеръ постоянно лежалъ передъ его складомъ и потомъ вдругъ исчезъ; его интересовало, куда онъ дѣлся; онъ пришелъ изъ-за одного любопытства и онъ извиняется.

Ахъ, какъ онъ можетъ такъ говорить! Не стоитъ благодарности, пожалуйста. Очень радъ…

Олэ ушелъ.

Теперь онъ понималъ почему Иргенсъ вдругъ сразу обновился съ ногъ до головы, почему онъ могъ нанятъ такія прелестныя комнаты за городомъ. Весь городъ удивлялся и говорилъ объ этомъ, никто не зналъ, что онъ получилъ такую неожиданную помощь. Но это сдѣлала она, подумалъ онъ. Неужели у нея не было ни малѣйшаго чувства стыда передъ этой новой низостью. А, впрочемъ, что здѣсь было низкаго? Что принадлежало ей, принадлежало и ему. Они полюбовно дѣлили все между собою, нечего сказать; Богъ съ ней, пустъ дѣлаетъ, что ей хочется. Теперь она была въ городѣ; она хотѣла немного поучиться въ ремесленной школѣ; вотъ почему яхта должна быть обращена въ деньги. Кто можетъ ее упрекнутъ въ томъ, что она своего возлюбленнаго опять поставила на ноги? Наоборотъ, это дѣлаетъ ей честь… А можетъ быть она совсѣмъ даже и не знаетъ, что катеръ продается. Она, можетъ бытъ, забыла и про катеръ, и про бумаги, и ей совершенно безразлично, гдѣ они? Никто не могъ этого знать. Во всякомъ случаѣ, она бы не продала яхту, только для того, чтобы самой имѣть деньги, нѣтъ, нѣтъ, никогда, онъ зналъ ее. Она хотѣла помочь другому; она такая. Вотъ какимъ образомъ это все произошло.

Онъ такъ ясно видѣлъ передъ собой Агату, ея свѣтлые волосы, носъ, ямочку; 17-го декабря ей минетъ девятнадцать лѣтъ. Да, девятнадцать лѣтъ. Пусть яхта ѣдетъ, она не имѣла больше для него значенія; правда, онъ охотно спасъ бы маленькія красныя подушки, – но теперь поздно, онѣ теперь продаются.

Онъ вернулся въ контору, но могъ сдѣлать только самую необходимую работу; онъ каждую минуту останавливался, мысли его блуждали. А что, если онъ купитъ опять катеръ? Развѣ она будетъ что-нибудь имѣть противъ этого, кто знаетъ, можетъ быть она пойметъ это, какъ злую выходку съ его стороны; пожалуй, лучше относиться ко всему этому спокойно. Да, пожалуй лучше; онъ не хочетъ разыгрывать изъ себя дурака; фрекенъ Линумъ и онъ покончили между собой навсегда, пусть не говорятъ, что онъ собираетъ за ней реликвіи. Что ему дѣлать съ ея катеромъ?

Онъ закрылъ контору въ обыкновенное время и вышелъ. Фонари горѣли ярко, погода была тихая. Онъ увидѣлъ свѣтъ у Тидемана и хотѣлъ зайти, но остановился на лѣстницѣ и раздумалъ; можетъ бытъ у Тидемана была какая-нибудь работа, которую онъ торопился окончить. Олэ пошелъ дальше. Въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ онъ блуждалъ въ состояніи тупого равнодушія, усталости, почти съ закрытыми глазами. Онъ былъ наверху въ паркѣ, прошелъ его, обогнулъ и вышелъ опять на холмъ. Было темно, ничего не видно, тѣмъ не менѣе онъ присѣлъ на нѣкоторое время на лѣстницу. Потомъ онъ посмотрѣлъ на часы. Было двѣнадцать часовъ. Онъ опять потащился обратно въ городъ. Въ головѣ не было ни одной мысли.

Онъ пошелъ по направленію къ Тиволи. И такъ онъ проходилъ весь вечеръ. Теперь, до смерти уставшій, онъ, по крайней мѣрѣ, хоть эту ночь заснетъ. Онъ вдругъ остановился передъ какимъ-то рестораномъ, но тотчасъ же отступилъ на нѣсколько шаговъ назадъ, на четыре, на шестъ шаговъ назадъ. Пристально, не сводя глазъ, онъ уставился на подъѣздъ ресторана. Передъ нимъ стояла одинокая пара.

Онъ услыхалъ голосъ Агаты, когда онъ такъ вдругъ остановился; теперь она и Иргенсъ вышли на улицу. Агата шла за нимъ, она шла тяжело и на лѣстницѣ ее что-то задержало.

"Ну, теперь трогай!" сказалъ Иргенсъ.

"Подождите минуточку, господинъ Иргенсъ", сказалъ кучеръ, "барыня еще не готова".

"Вы меня знаете?" спросилъ удивленно Иргенсъ.

"Да, какъ же мнѣ васъ не знать!"

"Онъ знаетъ тебя, онъ знаетъ тебя", сказала Агата и поспѣшила на лѣстницу. Она не надѣла еще своей накидки, она тащилась по землѣ и Агата споткнулась. Глаза ея были пристальные и мутные. Вдругъ она засмѣялась,

"Противный Игерсенъ, онъ ударилъ меня ногой въ икру", сказала она. "Мнѣ кажется даже, что кровь идетъ, правда мнѣ кажется… Нѣтъ, Иргенсъ, ты не издашь скоро опять книгу… Подумай только, кучеръ тебя знаетъ, ты слышалъ?"

"Ты пьяна", сказалъ ей Иргенсъ и помогъ ей, наконецъ, сѣсть въ экипажъ.

Шляпа сидѣла у нея криво на головѣ, она старалась поправить свою накидку, и при этомъ говорила не переставая:

"Нѣтъ, я не пьяна, я только немножко навеселѣ….Не хочешь ли ты взглянутъ, идетъ ли кровь? Мнѣ кажется, что кровь стекаетъ внизъ. И болитъ немножко, но это ничего, мнѣ все равно! Ты говоришь, что я пьяна? Ну, такъ что же, если я и пьяна. Ты довелъ меня до этого, я дѣлаю все для тебя, съ радостью… Ха-ха-ха, мнѣ смѣшно, когда я думаю объ этомъ противномъ Грегерсенѣ. Онъ сказалъ, что написалъ бы удивительную статью насчетъ меня, если бъ онъ собственными глазами увидѣлъ, что онъ до крови ударилъ меня. Но это совсѣмъ другое, если я тебѣ это докажу…. Это былъ отвратительный портеръ, онъ ударилъ мнѣ въ голову, а папиросы, сигаретки…

"Трогай!" крикнулъ Иргенсъ.

И экипажъ уѣхалъ.

Олэ стоялъ и пристально смотрѣлъ вслѣдъ экипажу; колѣна дрожали; безсознательно онъ началъ щупать себѣ руки, грудь, платье. Нѣтъ, это была Агата! Что они съ ней сдѣлали! Агата милая, маленькая Агата…

Олэ сѣлъ тамъ, гдѣ стоялъ. Прошло порядочно времени, передъ рестораномъ потушили фонари, стало темно. Сторожъ ударилъ его по плечу и сказалъ, что онъ не долженъ здѣсь сидѣть и спать. Олэ взглянулъ на него. Ну, да, онъ сейчасъ уйдетъ: покойной ночи, благодарю васъ!.. И Олэ, шатаясь, пошелъ по улицѣ.

Около двухъ часовъ онъ вернулся домой и прошелъ прямо въ контору; онъ зажегъ лампу и по привычкѣ повѣсилъ свою шляпу на гвоздь, лицо его было окаменѣлое. Прошелъ добрый часъ, онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, потомъ подошелъ къ своему бюро и началъ писать письма, документы, короткія, сжатыя строчки на разныхъ бумагахъ, которыя онъ клалъ въ конверты и запечатывалъ. Онъ посмотрѣлъ на свои часы, была половина четвертаго, онъ машинально завелъ часв, когда держалъ ихъ. Съ письмомъ къ Тидеману онъ вышелъ на улицу и самъ бросилъ его въ почтовый ящикъ; вернувшись онъ взялъ письма Агаты и развязалъ ихъ.

Не прочитывая ихъ, онъ понесъ къ печкѣ и началъ сжигатъ ихъ одно за другимъ; только послѣднее, самое послѣднее письмо съ кольцомъ, онъ вынулъ изъ конверта посмотрѣлъ на него нѣкоторое время, но потомъ сжегъ и его.

Маленькіе часы на стѣнѣ пробили пять часовъ, гдѣ-то просвистѣлъ пароходъ. Олэ всталъ и отошелъ отъ печки. Его лицо было полно муки, каждая черточка была напряжена, жилы на вискахъ надулись. Затѣмъ онъ выдвинулъ медленно маленькій ящикъ изъ своего стола.

Утромъ Олэ Генрихсена нашли мертвымъ. Онъ застрѣлился; лампа горѣла на бюро, тамъ лежало нѣсколько запечатанныхъ писемъ, а самъ онъ лежалъ на землѣ. Смерть за выстрѣломъ послѣдовала моментально, онъ лежалъ, стиснувъ дуло зубами. Съ большимъ трудомъ удалось вынутъ его.

Въ письмѣ къ Тидеману онъ просилъ прощенья, что онъ не могъ придти и поблагодарить его въ послѣдній разъ за всю его дружбу. Теперь все должно кончиться, онъ не можетъ пережить и дня, онъ боленъ. А дача должна остаться Тидеману, какъ воспоминаніе о немъ. "Я надѣюсь, что она будетъ у тебя больше въ употребленіи, нежели у меня, писалъ онъ, она принадлежитъ тебѣ, дорогой другъ, возьми ее отъ меня. Фру Ханка тоже будетъ рада этому; поклонись ей. Прощай! Если ты увидишь фрекенъ Линумъ, то помоги ей по-товарищески; я видѣлъ ее сегодня вечеромъ, но она не видала, меня; я знаю, что она чиста сердцемъ. Я не могу никакъ сосредоточиться, чтобъ написать тебѣ связное письмо; одно мнѣ ясно и это одно я сдѣлаю черезъ полчаса. Итакъ, прощай, Андрей. Ты былъ искрененъ съ самой школьной скамьи; я все это вспоминаю теперь, вотъ почему пишу тебѣ эти строки и прощаюсь съ тобой. Сегодня вечеромъ я не могу лучше писать, но ты это поймешь".

Фотографія Агаты лежала нетронутой въ его бумажникѣ; можетъ быть ему не пришло въ голову сжечь ее. Онъ забылъ также о депешахъ, написанныхъ имъ послѣ обѣда, прежде чѣмъ выйти; онѣ были засунуты въ карманъ. Онъ былъ правъ: ему одно лишь было ясно.

IX

Наступилъ сентябрь мѣсяцъ. погода была прохладная, небо далеко и чистое; въ городѣ не было ни пыли, ни грязи, городъ былъ красивъ; на горахъ вокругъ не лежало еще снѣгу.

Событія въ городѣ смѣнялись; съ недѣлю говорили о смерти Олэ; выстрѣлъ тамъ внизу, въ конторѣ молодого купца, не пробудилъ громкаго эха. Только Тидеману одному тяжело было это забыть.

У Тидемана было много дѣла. Ему пришлось первыя недѣли помогать отцу Олэ, старикъ все еще не хотѣлъ удалиться отъ дѣлъ, онъ взялъ въ компаніоны своего перваго приказчика и продолжалъ спокойно дѣло; горе его не сломало. Старый Генрихсенъ зналъ, что теперь ему нужно работать, никто не могъ замѣнить его.

И Тидеманъ былъ въ непрестанной дѣятельности. Теперь его рожь начинала исчезать; онъ продавалъ цѣлыми партіями и по болѣе высокой цѣнѣ; рожь къ зимѣ повышалась въ цѣнѣ и его убытокъ уменьшался. Послѣдніе дни ему пришлось вернуть одного своего бывшаго конторщика; онъ нагрузилъ свой послѣдній деготь, завтра онъ долженъ былъ тронуться въ путь.

Онъ кончилъ всю свою работу, бумаги были выданы и застрахованы; дѣло было кончено. Прежде чѣмъ приняться за новое дѣло, онъ закурилъ сигару и задумался.

Было послѣобѣденное время, часовъ около четырехъ. Онъ вынулъ изъ-за уха перо, положилъ его на столъ, подошелъ къ окну и началъ смотрѣть. Пока онъ такъ стоялъ, кто-то постучался и вошла его жена. Она поклонилась и спросила, не мѣшаетъ ли она? У нея есть маленькое дѣло…

На лицѣ у нея была вуаль.

Тидеманъ отбросилъ въ сторону сигару. Въ продолженіе многихъ недѣль онъ не видѣлъ своей жены, многихъ долгихъ недѣль; какъ-то вечеромъ, когда онъ блуждалъ по улицамъ, ему показалось. по гордой походкѣ дамы, что это она; но это была не она. Онъ слѣдилъ нѣкоторое время за дамой, пока онъ не убѣдился, что ошибся; нѣтъ, это не была его жена. Ея нигдѣ не было видно. Онъ никогда, никогда не имѣлъ ничего противъ того, чтобы она приходила къ нему, и она знала это и, тѣмъ не менѣе, она не приходила. Итакъ, значитъ она забыла должно быть совершенно и его и дѣтей. А когда дома ему казалось черезчуръ пусто и онъ прокрадывался тихо къ крѣпости, иногда случалось, что онъ видѣлъ свѣтъ въ ея окнахъ, но часто бывало совсѣмъ темно, во всякомъ случаѣ, ее онъ никогда не видѣлъ. Въ продолженіе всѣхъ этихъ недѣль ему даже не удалось видѣтъ ея тѣнь на гардинѣ. Куда она пропала? Онъ дважды посылалъ ей денегъ, чтобы хоть слово услыхать отъ нея.

Теперь же она стояла передъ нимъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него. Почти безсознательно онъ сдѣлать свое обычное движеніе, какъ-будто застегиваетъ свой сюртукъ.

"Это ты Ханка?" сказалъ онъ.

"Да, это я, отвѣтила она тихо. Я принесла… я хотѣла…"И вдругъ она начала рыться въ своихъ карманахъ, она достала свертокъ кредитныхъ бумажекъ, много денегъ, и положила ихъ передъ нимъ на бюро. Ея руки такъ дрожали, что они смяли деньги, нѣсколько бумажекъ упали на полъ, она нагнулась, подняла ихъ и заговорила взволновано: "Милый, возьми это, не говори нѣтъ! Милый Андрей, если бъ ты только зналъ, какъ я прошу тебя объ этомъ. Это деньги, которыя я истратила для… которыя я истратила недостойнымъ образомъ; позволь мнѣ не говорить, на что я ихъ истратила, это черезчуръ недостойно. Ихъ должно было бытъ больше, но я не могла дольше ждать; гораздо больше денегъ, еще столько же, но у меня не хватило терпѣнія ждать. Возьми пока это. Будь такъ добръ. Остальное отдамъ тебѣ позже, со временемъ; но сегодня я должна была придти…"

Онъ перебилъ ее съ отчаяніемъ.

"Нѣтъ, Ханка, неужели ты не можешь… Ты постоянно возвращаешься къ деньгамъ? Къ чему ты копишь деньги для меня. Я не понимаю, какъ это можетъ тебѣ доставлять удовольствіе; у меня достаточно денегъ, дѣла идутъ хорошо, очень хорошо, мнѣ ничего не нужно".

"Но эти деньги, это совсѣмъ другое дѣло, сказала она сдавленнымъ голосомъ, я даю ихъ тебѣ ради самой себя. Я ихъ получила отъ тебя, ты мнѣ помогалъ, ты всегда мнѣ посылалъ черезчуръ много и я могла откладывать часть. Если бы у меня не было этой маленькой радости, о которой я могла бы думать, я бы не выдержала; я пересчитывала кредитки каждый вечеръ, и все думала, когда ихъ будутъ достаточно. Осталась не половина, я высчитала; осталась еще четверть. Ты получишь это позже. Сдѣлай мнѣ удовольствіе, возьми это! Ты не знаешь, какъ мнѣ стыдно".

И вдругъ Тидеману стало ясно, почему она именно эти деньги хотѣла ему отдать; онъ взялъ ихъ и поблагодарилъ. Онъ ничего другого не могъ вывести какъ только то, что здѣсь много денегъ, дѣйствительно много денегъ. Но не вредитъ ли она себѣ этимъ? Можно ли ей вѣритъ? Онъ возьметъ эти деньги отъ нея въ долгъ очень охотно и съ благодарностью; она всегда можетъ. получить ихъ обратно, а пока пусть онѣ останутся у него. Во всякомъ случаѣ это настоящее благодѣяніе, что она помогла ему именно теперь, потому что ему дѣйствительно могутъ понадобиться деньги, немного денегъ, если сказать по правдѣ…

Онъ не показалъ и виду, что понялъ, онъ слѣдилъ за нею и увидалъ, что она вздрогнула отъ радости; глаза ея блестѣли черезъ вуаль, она сказала: "Нѣтъ, это правда? Богъ мой, ты дѣлаешь меня просто… Спасибо, что ты берешь ихъ".

Этотъ голосъ, этотъ голосъ, такимъ онъ слышалъ его въ тѣ счастливые дни, когда она желала его поблагодарить за что-нибудь! Онъ дошелъ до своего бюро и снова повернулъ назадъ, смущенный ея близостью, ея фигурой, ея блестящимъ взглядомъ. Онъ посмотрѣлъ въ землю.

"Какъ ты поживаешь?" сказала она, "а дѣти?"

"О, очень хорошо, дѣти выросли изъ своихъ платьевъ, намъ всѣмъ очень хорошо. А ты?"

"Я абсолютно про васъ ничего не слыхала. Я все ждала когда кончу съ деньгами, съ послѣдней четвертью; я могла это переносить, пока Олэ былъ въ живыхъ, Олэ разсказывалъ мнѣ про васъ всѣхъ, я не разъ мучила его, но послѣднее время я не имѣла даже его, мнѣ не къ кому было обращаться, и я потеряла всякое терпѣніе. Еще вчера я была здѣсь передъ домомъ; но я не вошла, я вернулась обратно"…

Долженъ ли онъ попросить ее подняться къ дѣтямъ?

"Ты вѣдь на минутку поднимешься наверхъ, Ханка?" сказалъ онъ. "Ты этимъ доставишь всѣмъ намъ удовольствіе. Я не знаю, все ли тамъ въ порядкѣ наверху, но"…

"Ахъ да, благодарю тебя, если можно. Я хотѣла просить тебя объ этомъ, узнаютъ ли они меня? Я слышу ихъ; они все бѣгаютъ… да, да, еще разъ тысячу спасибо за сегодня!" Она протянула ему руку.

Онъ взялъ ее и сказалъ:

"Я сейчасъ приду туда, мнѣ здѣсь нечего дѣлать! Ты, можетъ быть, побудешь немного, но я только не знаю, все ли тамъ наверху… Вотъ ключъ отъ входной двери, тебѣ не надо будетъ звонить. Но берегись дѣтскихъ башмаковъ, когда ты ихъ возьмешь на руки. Да, не смѣйся этому; кто знаетъ, надѣты ли на нихъ новые башмаки сегодня?"

Ханка ушла. Онъ отворилъ дверь, проводилъ ее на лѣстницу и потомъ снова вернулся въ контору. Боже мой, она мучилась недѣли и мѣсяцы изъ-за этихъ денегъ. Ей доставляло удовольствіе пересчитывать ихъ каждый день, и она ждала, ждала, когда ихъ будетъ достаточно. Могъ ли онъ это подумать! Но онъ ничего и не подозрѣвалъ, такъ онъ былъ глупъ. Она носила старое платье, она продала кольцо, а онъ ничего не думалъ. Какъ тяготѣли надъ ней эти деньги. Она не хотѣла прійти раньше, чѣмъ у нея будетъ для этого предлогъ, и ни разу, ни разу до сихъ поръ у нея не было достаточно денегъ…

Тидеманъ снова подошелъ къ своему столу, но онъ не могъ работать. Вотъ здѣсь она стояла, на ней сегодня было бархатное черное платье; но лица ея онъ не видѣлъ, а только немножко шею, маленькую полоску шеи. Теперь она была наверху. Кто знаетъ, можетъ ли онъ теперь подняться. Дѣтей больше не было слышно, они больше не бѣгали, вѣроятно они сидѣли съ ней. Вотъ было бы хорошо, если бъ на нихъ были надѣты красныя платья?

Странно взволнованный онъ поднялся по лѣстницѣ и у двери прихожей онъ постучался, какъ будто онъ не у себя дома. Его жена встала, какъ только увидѣла его.

Она сняла вуаль и сильно покраснѣла. Теперь онъ понялъ. почему она носила вуаль; она не напрасно тосковала и молча страдала тамъ, внизу, въ ея комнатѣ около крѣпости; ея лицо носило рѣзкіе слѣды ея одиночества, и это все сдѣлалось въ этотъ короткій промежутокъ, съ тѣхъ поръ, какъ умеръ Олэ. Іоханна и Ида стояли около нея и держались за ея платье, онѣ не совсѣмъ узнали ее, онѣ смотрѣли удивленно другъ на друга и молчали.

"Онѣ не узнаютъ меня", сказала фру Ханка и сѣла, "я спросила ихъ".

"Нѣтъ, я тебя знаю", сказала Іоханна… И съ этими словами она взобралась къ матери на руки; Ида сдѣлала тоже самое.

Тидеманъ, тронутый, посмотрѣлъ на нихъ.

"Вы не должны лазить, дѣти", сказалъ онъ, "дайте покой вашей мамѣ".

Нѣтъ, этого онѣ не хотѣли, онѣ не хотѣли дать мамѣ покоя. У нея такія красивыя кольца на рукахъ, и такія замѣчательныя пуговицы на платьѣ, за которыя можно дергать. Онѣ начали болтать; имъ бросилась въ глаза также булавка на груди у матери и это также было поводомъ къ разговорамъ. Вотъ онѣ обѣ лежали на колѣняхъ у матери и положили ручки на ея грудь.

"Ты должна ихъ пустить на полъ, когда устанешь", сказалъ Тидеманъ.

"Нѣтъ, нѣтъ, оставь ихъ", сказала она.

Они начали говоритъ объ Олэ, они вспоминали Агату: Тидеманъ ообирался ее отыскать; Олэ просилъ его объ этомъ; ея судьба интересовала его, онъ не забылъ ее.

Въ это время вошла няня, чтобы увести дѣтей; имъ пора была кушать и потомъ ложиться спать.

Но этого дѣти совсѣмъ не хотѣли, они не давались и капризничали; мать должна была идти вмѣстѣ съ ними, въ ихъ спальню, чтобы ихъ успокоитъ. Она посмотрѣла вокругъ; тамъ все была по прежнему; вотъ обѣ маленькія постельки, вотъ одѣяла и крошечныя бѣлыя подушечки, вотъ книги съ картинами, игрушки. Когда она уложила дѣтей въ постельку, она должна была пѣть имъ пѣсенку, иначе онѣ не хотѣли спать, каждая держала по рукѣ и все хотѣли выскочить изъ постели и опять болтать.

Тидеманъ посмотрѣлъ на нихъ нѣкоторое время, потомъ быстро повернулся и вышелъ. Черезъ полчаса Ханка вышла въ гостиную,

"Теперь они заснули", сказала она.

"Я хотѣлъ тебя просить… У насъ здѣсь довольно своеобразно", сказалъ Тидеманъ, "мы сами ведемъ своего рода хозяйство; если бы ты захотѣла здѣсь пообѣдать… Я не знаю, что они тамъ приготовили въ кухнѣ; но мнѣ кажется"…

Она посмотрѣла на него, смутившись, какъ дѣвочка и сказала: "Благодарю, да".

Послѣ обѣда они опять пошли въ гостиную, и Ханка вдругъ сказала:

"Андрей, я пришла сегодня не для того, чтобы все уладить; ты не долженъ этого думать. Я просто не могла дольше выдержать, пока я не увижу кого-либо изъ васъ".

"Я этого и не думалъ!" сказалъ онъ; "я только радовался, что ты пришла. Вѣдь и дѣти не хотѣли тебя отпускать".

"Я ни одной минутки не собиралась проситъ тебя о томъ, о чемъ я просила тебя раньше; нѣтъ, все это миновало, я сама это знаю. И я бы не могла даже вернуться, каждый разъ, когда ты смотришь на меня… когда ты только кланяешься мнѣ, я вся вздрагиваю. Я знаю, для насъ обоихъ это было бы невыносимо. Но, можетъ быть, я могла бы въ среднюю комнату приходитъ, въ среднюю комнату"…

Тидеманъ опустилъ голову, его тайная надежда исчезла. Она не хотѣла больше возвращаться, все исчезло. Эти мѣсяцы сдѣлали то, что она смотрѣла теперь на вещи другими глазами, она тогда любила его; но цѣлая вѣчность прошла съ тѣхъ поръ, какъ она сама это сказала, – въ тотъ вечеръ, когда она уходила.

"Проходи, Ханка, приходи часто, каждый день", сказалъ онъ. "Ты вѣдь приходишь не ко мнѣ, а"…

Она смотрѣла въ землю.

"Нѣтъ, къ тебѣ. Къ сожалѣнію къ тебѣ. Я до сихъ поръ никогда не знала, что это значить быть кѣмъ-нибудь всецѣло увлеченной. Я не двигаюсь безъ того, чтобы не думать о тебѣ; я вижу тебя вездѣ, гдѣ бы я ни ѣхала или стояла. Съ той лѣтней поѣздки на катерѣ я какъ бы ослѣплена тобой, да, я не должна была бы все это говоритъ, но какъ часто, когда я сидѣла одна тамъ, внизу, въ своей комнатѣ, и… я прижимала руки къ себѣ, когда я думала о тебѣ. Правда, я ничего подобнаго никогда еще не испытывала, нѣтъ, все время шло очень плохо, пока ты не потерялъ своихъ денегъ; но вотъ тогда ты какъ-то сразу сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ, ты высоко поднялся надъ всѣми другими, я никогда не забуду, какъ ты стоялъ у руля и управлялъ имъ, я забывала тебя прежде, я забывала самое себя; это было такъ давно, мнѣ кажется, что это было много лѣтъ тому назадъ, но тогда ты не былъ такой, какъ теперь, Андрей, теперь я не могла бы тебя забыть. Я была счастлива, когда встрѣчала тебя хотъ на улицѣ, и я чаще видѣла тебя, нежели это ты думаешь. Какъ-то разъ мы встрѣтились съ тобой въ магазинѣ, ты, можетъ быть, не помнишь этого, но я хорошо помню, ты поднялъ мнѣ свертокъ; я такъ смутилась, что я даже не знаю, какъ я добралась до дому, а ты вѣдь мнѣ не сказалъ ни слова. Ахъ да, тяжело наказана, но"…

"Но, Ханка, вѣдь не все же исчезло", перебилъ ее Тидеманъ.

Онъ поднялся, выпрямился, онъ весь дрожалъ и смотрѣлъ на нее, какъ она сіяла; зеленые глаза казались золотистыми при ламповомъ освѣщеніи, ея грудь опускалась и поднималась. Она тоже поднялась.

"Да, но… ты больше не можешь меня любить. Нѣтъ, не говори, я не хочу, нѣтъ, милый Андрей, я не хочу. Да, если бъ я любила тебя меньше…. можетъ быть, если бъ я любила тебя меньше. Ты не можешь забыть всего, что было, это невозможно".

Она взялась за шляпу и пальто.

"Не уходи, не уходи!" сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ. "Я ничего не помню, что было, ничего, я самъ былъ виноватъ въ томъ, что ты ушла; послушай меня. Мысль о тебѣ никогда не покидала меня, прошло такъ много времени съ того дня, когда я былъ счастливъ, такъ много лѣтъ. Ты помнишь, какъ было въ началѣ, въ началѣ – здѣсь? Мы были всегда вмѣстѣ, мы одни выѣзжали съ тобой, мы бывали у нашихъ знакомыхъ, принимали гостей у себя и радовались этому и во всѣхъ комнатахъ у насъ былъ свѣтъ. Но вечеромъ мы шли въ твою комнату, намъ надоѣдали всѣ другіе и мы хотѣли бытъ одни. Ты тогда говорила, что тебѣ хочется выпить со мной стаканчикъ и смѣялась и пила со мной, несмотря на то, что такъ уставала, что едва могла раздѣться. Ахъ нѣтъ, Ханка! Это было три года тому назадъ, а можетъ быть и четыре… И теперь все такъ же, все какъ прежде въ твоей комнатѣ; хочешь посмотрѣть? Повѣрь мнѣ, мы ничего тамъ не тронули, а если ты хочешь тамъ остаться… А знаешь, что касается меня, мнѣ придется сегодня ночью поработать въ конторѣ; тамъ внизу, по всей вѣроятности, уже лежитъ цѣлая куча писемъ, а средняя комната осталась совсѣмъ такой, какой ты ее оставила, можешь въ этомъ убѣдиться".

Онъ открылъ дверь, она пошла вслѣдъ за нимъ, тамъ горѣлъ огонь; увидя это, она вошла. Нѣтъ, разъ онъ этого хочетъ, если онъ хочетъ… Она опять здѣсь можетъ остаться, онъ такъ сказалъ, онъ беретъ ее обратно. Она стояла, задыхаясь отъ радости, она ничего не могла говорить; ихъ глаза встрѣтились, онъ притянулъ ее къ себѣ и поцѣловалъ ее, какъ въ первый разъ, какъ тогда, три года тому назадъ. Она закрыла глаза, и въ то же самое мгновеніе онъ почувствовалъ, что ея руки обнимаютъ его.