Текст книги "А жизнь идет..."

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

XXXII

Лорд был молодчина: по его мнению, было очень интересно, что пропасть зияла. Он стоял на самом краю, над глубиной в триста метров, и разговаривал с рабочими по-норвежски. Август отвечал по-английски.

Ну, конечно, Август говорил по-английски; пусть рабочие и Гендрик послушают и удивятся. Но лорд сам не обращал никакого внимания на его английский, он вообще совершенно не замечал и самого Августа. Это обижало старика, он держался в стороне, и очень может быть, что начинал сомневаться, был ли перед ним подлинный Right Honourable, вполне возможно, что он сомневался. Август сам представлял собой нечто, он и прежде знавал знаменитых капитанов судов и президентов, и с успехом мог бы показать этому англичанину, кем он в сущности был. Он купил себе в сегельфосской лавке сигары и дымил вовсю, когда мимо проходил этот лорд, куривший простую трубку. Он ходил также взад и вперёд по горной дороге и размахивал тростью, чтобы не иметь вида обыкновенного старосты, который должен присутствовать на месте работы. И в один прекрасный день он, вероятно, растрогал лорда: тот обратился к нему, спросил у него совета относительно рыбной ловли, объяснил, что говорит на языке страны, чтобы выучиться норвежскому, что он всегда старается говорить на языке той страны, по которой путешествует. Он был на Кавказе, но «чёрт паршивый!» – выругался он, – там семьдесят языков.

Они отлично сошлись. Впрочем, они почти не имели дела друг с другом, только встречались, здоровались, обменивались двумя-тремя фразами, всегда по-норвежски, и лорд шёл дальше. Гендрик нёс рыбу или ещё что-нибудь, лорд тоже нёс свою часть поклажи, чаще всего съестные припасы.

Случалось, что консул отвозил своего гостя в горы или привозил его обратно, но лорд относился к этому довольно безразлично: «На это у тебя нет времени», – говорил он консулу. Удивительный англичанин: дитя народа, болтливый и простой, прямо-таки несколько простоватый. Звали его Болингброк, но он не из тех, не из настоящих Болингброков, и кто знает, не была ли его фамилия ещё совсем недавно просто Брок. «Это вполне возможно», – говорил он. Это тоже мало его трогало. И зачем ему ездить в автомобиле? Он получил отпуск, чтобы удить и ходить на охоту, а вовсе не кататься на автомобиле.

Зато он изредка появлялся на прогулке вместе с фрёкен Марной. Не то чтобы она была особенно занимательна, – она была тяжеловесна и несколько неповоротлива, – но всё-таки приятнее было удить с красивой дамой, чем с одним Гендриком. На странном языке говорили они друг с другом: он выучился своему норвежскому у простонародья и смело пускал его в ход; дама тоже мужественно отвечала ему на языке своего детства, и когда что-нибудь им не удавалось, они оба чертыхались вовсю. Гендрик с величайшим удивлением прислушивался к ним. Когда лорд говорил: «Чёрт паршивый!», дама повторяла, опустив глаза и улыбаясь. У неё делался при этом хитрый вид, словно у неё было что-то на уме, да, вероятно, и на самом деле было. Чёрт знает, не была ли Марна слишком хороша для того, чтобы болтаться тут? Ей бы следовало выйти замуж и иметь десять человек детей! Её приключение с дорожным рабочим было уж очень кратковременно, а монотонная жизнь в Сегельфосском имении или у сестры в Хельгеланде не могла способствовать её расцвету. Лорд её не соблазнял, он никого не соблазнял; может быть, он был достаточно хорош среди своих, у себя на родине, но здесь, в разгаре своего спортивного помешательства, он был невозможен. Он выглядел неплохо, хотя был жилистый и несколько плоский, но лицо имел терпимое, несмотря на английские зубы. Он был, может быть, замечательный господин, лев и обольститель, когда хотел им быть; но он не хотел: у него был приступ спортивного помешательства, и он интересовался только рыбной ловлей да охотой, – сколько весила форель, да как ему три раза пришлось переменить муху, чтобы в конце концов поймать всего лишь эту жалкую рыбку. Разговор, может быть, и достаточно занимательный для многих пациентов из жёлтого дома, но без всякой луны, поцелуев и безумной любви. Фрёкен Марна однажды насквозь промокла, когда вылезала из лодки, но он и не подумал пожалеть её и не стал держать её за руку.

Лорд надоедал фрёкен Марне, и она так прямо и от всей души спросила брата, долго ли он ещё пробудет. Консул зашикал, велел ей молчать и сказал, что чем дольше он будет гостить, тем приятнее. Во всяком случае ему нужно натаскать собак и перестрелять оставшихся куропаток. Впрочем, он хотя и уедет сейчас, но зимой вернётся, чтобы посмотреть северное сияние, и пробудет до самой пасхи, чтобы послушать поющих лебедей. И то и другое было ему пока незнакомо.

– Я уеду тогда в Хельгеланд, – сказала фрёкен Марна.

– Очень жаль, – отвечал брат, – он будет спрашивать о тебе.

– Не шути лучше. Право же, он сказал мне однажды, что не женат до сих пор.

– Вот видишь, это кое-что да значит!

Брат и сестра были дружны, но шутили они самым спокойным образом. Никто из них, смеясь не ударял себя по коленке: для этого Марна была слишком ленива, а Гордон слишком джентльмен, но они могли веселиться до такой степени, что оба улыбались. Только когда мать была с ними, дело могло дойти до смеха. Её участие в игре сразу оживляло всех, потому что она смеялась от всего сердца, и от смеха у неё делались маленькие влажные глазки. Но ведь она больше не жила с ними, она была в аптеке, была фру Хольм и прочее, и прочее. Странная история!

– Ну, теперь уходи, Марна, не задерживай меня, – говорил иногда Гордон, выпроваживая её.

Но Марне некуда было торопиться, и она продолжала шутить: на что ей тогда брат, британский консул, если он не может устроить её дела с лордом?

– Добром тебе говорю, уходи! Ты не видала ещё, как я скрежещу зубами.

Бедный Гордон Тидеман! Ему вовсе уже не так мало приходилось работать. При его точности и аккуратности ему приходилось вести множество книг и записей, и он очень нуждался в помощнике. Но ведь во всей стране не было никого, кто бы писал такие красивые буквы и так правильно считал, как он; поэтому он продолжал мучиться над работой один. К тому же машинистка не смогла бы вписывать статьи расходов и цифры в толстые журналы на машинке.

Гордон Тидеман был в хорошем расположении духа. Ловля лососей была особенно удачна в этом году, коммивояжёры на Севере и Юге, Юлия дома, изредка новый ребёнок, рост благополучия во всех отношениях. На своих собственных записях он убедился, что его жалованье в банке было чистый доход, неожиданная прибавка, которая давала ему возможность выплачивать банку долг в десять тысяч крон. Если бы он не был Гордон Тидеман, он, вероятно, подпрыгнул бы. Позвал мать.

Когда она вошла, он раздражённо отбросил в сторону перо и злобно спросил, что ей надо.

– Ах ты, тролль этакий! Ты чуть было не испугал меня.

– Я только что выставил за дверь Марну, а теперь являешься ты. Садись!

– Знаешь что, – сказала мать, поглощённая своими мыслями, – знаешь, что я тебе скажу. Они только что окончили крышу и начинают настилать полы. Как замечательно, не правда ли?

– Все суета! – пошутил он. – Ты строишь дом, чтобы у тебя было лучше, чем у Юлии, вот в чём дело.

– Ты видал дом? Он чудесный.

– Я одного не понимаю: зачем двум одиноким людям столько комнат? – сказал сын. – Этот красный кабинет, например.

– Да, у тебя нет красных кабинетов в твоём дворце!

– Кто оплачивает всю эту роскошь? – спросил он.

– Это свадебный подарок от его родных.

– Да неужели?

– С условием, что он никогда больше не будет требовать их поддержки.

– Вы на это согласились?

– Да. Это я уговорила его. Мы не должны ни у кого просить поддержки.

– Так, – сказал сын. – Ты у меня замечательная! Впрочем, это было нехорошо с твоей стороны уехать и оставить нас на произвол судьбы. Я не знаю, как я справлюсь.

– Ты, директор банка и всё на свете! Сколько тебе платят?

– Ничего! – фыркнул он. – Несколько тысяч. Юлия тратит это на булавки.

– Я не хочу иметь с тобой дела, если ты будешь так говорить, – сказала она и даже встала.

– Тпру, постой немного, садись опять! Что за горячка! Я хотел спросить тебя: не выехать ли нам осенью с неводами?

– А почему бы нет?

– Да, ты вот уехала и предоставила всё мне.

– Поговори об этом с На-все-руки, – сказал; мать.

– Потом я хотел спросить тебя ещё об одной вещи: разве не хорошо, что к охотничьей хижине ведёт теперь настоящая дорога?

– Пожалуй, что хорошо.

– А ты хотела, чтоб была тропинка. А теперь у нас широкая дорога, шоссе. Иначе мы не могли бы отвозить лорда и горы.

– Не смогли бы.

– Вот видишь!

– Я придерживаюсь земного, Гордон. Пора бы уже сходить на птичьи скалы за пухом.

Сын опять презрительно фыркнул:

– Такие пустяки! Только терять даром время.

– Одно к одному, Гордон! Отец твой купил этот участок птичьих скал, оберегал его, и теперь все в твоём дворце спят на пуху!

– Знаешь что, – предложил неожиданно сын, – поедемте туда все вместе, пока лорд ещё тут.

– Всё лорд и лорд! Мне бы очень хотелось поглядеть на него как-нибудь. Марна что-то уж очень улыбается, когда рассказывает о нём.

– Да, они вместе ругаются по-норвежски. А так тут вовсе нечему улыбаться, – он очень дельный человек.

– И лорд к тому же.

– Ты думаешь?

– А разве не лорд?

– Тише! Конечно, он не лорд, но посмей только рассказывать об этом в городе!..

– Я не буду рассказывать.

– Ни одной живой душе, понимаешь ли? А не то я с тобой поссорюсь.

– Ха-ха! Но почему же это такая тайна?

Гордон: – Я не распространял слуха, что он лорд. Во всяком случае, не я начал. Вероятно, это исходит от На-все-руки. Но в сущности я ничего не имею против того, что у нас гостит лорд. Всё-таки это кое-что. К тому же Давидсен написал в своих «Известиях», что он лорд, и мы не можем вдруг лишить его этого титула.

– Ха-ха-ха! – мать смеялась от всего сердца. – Что он сам говорит на то, что он сделался лордом?

– Он сам? Нет, он об этом ничего не знает. Он говорит на своём странном норвежском со всеми, от самого Финмаркена вплоть до нас.

Мать смеялась до слёз.

– Но смотри, не проговорись, мать, я нарочно предупредил тебя! Во всяком случае пока ничего не говори, – сказал сын. – Он из богатой и видной семьи, и он был сердечно добр ко мне, когда мы вместе ходили в академию, часто приглашал меня к себе домой, и я не знаю, чего он только ни делал. Они жили в великолепной вилле, со слугами и шофёром, – крупное предприятие, богатство. Здесь он держится так просто и без претензий, чтобы не быть в тягость, поэтому мне бы и хотелось, чтобы он не соскучился. По-моему, нужно пригласить ещё кого-нибудь на прогулку на птичьи скалы. Что ты на это скажешь?

– Да. А чем ты хочешь угощать?

– Бутербродами и пивом. Просто, но сытно. Или, пожалуй, пусть будет несколько изыскано.

– Ну что ж. А кого ты пригласишь?

– Я? Почему же всегда я должен всё решать? Почему ты не можешь сговориться с Юлией и Марной и что-нибудь придумать сама?

– Прости, пожалуйста.

– Но разве не правду я говорю? Разве и без того я не достаточно занят? Теперь, когда он начал ходить на охоту, мне приходит в голову другой джентльмен, который тоже бы не прочь пойти на охоту; но об этом и думать не приходится. Банк нужно будет перенести в этот дом; мне составили две сметы, одну – на деревянное строение, другую – на каменное, но разве кто-нибудь из вас поможет мне выбрать?

– Ха-ха-ха!

– Ты надо мной смеёшься. Но ведь надо же мне предпринимать что-нибудь, действовать, а не жить на одни доходы с земельной аренды. Мне кажется, что необходимы ещё вино и десерт.

Мать отрицательно покачала головой и не согласилась.

– Ну, вот видишь! Когда я что-нибудь предлагаю...

– Мы устроим всё это и без тебя.

– Только бы вам это удалось! С одним ты всё-таки должна согласиться: с тех пор, как ты уехала, наш дворовый работник совершенно ничего не делает. Это грех на твоей совести.

– На моей? – спросила она.

Правда, Гордон шутил, но под его шуткой скрывалось серьёзное беспокойство. С тех пор, как уехала мать, он не знал, что ему делать с усадьбой, сам он ничего не понимал в хозяйстве, а работник Стеффен слонялся по двору и бездельничал. Жатва давно кончилась, и хлеб был уже убран; но почему ж не принимался он за молотьбу сразу, раньше чем мыши поедят зерно? Стеффен оправдывался тем, что ему не хватало помощников, но и ничего не делал, чтобы достать их; если он и уезжал вечером на велосипеде, так только к своей возлюбленной в деревню, и приезжал утром ещё более ленивый, чем всегда. За всем этим и ещё кой за чем всегда следила его мать, но, теперь её здесь не было. А картошка? разве её не пора было копать?

Мать припомнила месяц и число:

– Да, – сказала она, – пора.

Гордон: – Вот видишь, я уже вовсе не так глуп, потому что я записывал сроки в течение нескольких лет и могу сравнивать их. Ты имеешь обыкновение смеяться над тем, что я всё записываю, но как бы иначе помнил я всё это, скажи?

Совершенно правильно, Гордон Тидеман всё записывал и записывал, потому что это не держалось ни в его голове, ни в сердце. Ведь в школе своей он учился не возделыванию земли, а записывать. Приглядывался ли он когда-нибудь к погоде с мыслью о растениях? Что сейчас нужно полям и лугам, – дождь или ведро?

Он продолжал шутить с матерью:

– Ты не заявила об уходе перед тем, как уехать, ты просто-напросто сбежала. И не подучила Юлию для принятия твоей должности. О себе я не говорю, – у меня слишком много дела и без того, – но Юлия далеко бы пошла.

Мать словно осенило: он, действительно, был прав. Как это ни странно, но она почувствовала себя виноватой. Сын её не знал, как ему быть, – это её растрогало.

– Знаешь что? Я буду изредка обходить усадьбу! – сказала она.

– Да, пожалуйста! – подхватил он. – Поговори с Юлией и попроси её заняться хозяйством! Я мог бы попросить её сам, но лучше уж сделай ты это, я не очень-то умею, – у меня ничего не выйдет. Но только помни, что это исходит не от меня, идея – твоя собственная!

Правда, у неё были ещё слезы на глазах, но тут она всё-таки не могла не засмеяться: какой он трусишка, и как уклончив, но всё-таки бережёт и других. Сама она гордилась тем, что без неё не могут обойтись в усадьбе.

– Ну, мне пора, – сказала она.

Сын поглядел на часы:

– Посиди ещё немного, я жду На-все-руки. Он точный человек, он будет здесь через несколько минут.

– На что он тебе?

– Я хочу его спросить, закидывать ли невода.

Вошёл Август, снял шляпу, поклонился обоим и стал навытяжку. Он поправился с тех пор, как разделался со своей влюблённостью, спал и ел теперь спокойно, он даже потолстел.

– Я заметил, На-все-руки, что вы давно не получали жалованья, уже несколько месяцев, – сказал консул.

Замечание это застало Августа врасплох; он отвечал, что, вероятно, у него не было времени.

– Пожалуйста! – сказал консул и передал ему конверт с деньгами.

Август пробормотал:

– Я уже несколько месяцев, как не работаю на консула.

– У меня такое впечатление, что вы работаете всё время. Почти весь день.

– Но я ведь живу здесь и столуюсь.

Консул слегка поморщился, и Август понял, что ему не следует спорить, а лучше поблагодарить.

– Потом, я и мать моя, мы хотели спросить вас об одной вещи: не посоветуете ли вы нам выехать с неводами в самое ближайшее время?

– Разве вы получили вести о том, что идёт сельдь?

– Нет.

Август подумал:

– В море всегда есть сельдь, – сказал он. – Но как раз сейчас я ничего не слыхал о чайках или китах поблизости, в наших северных водах.

– По-вашему, слишком рано, насколько я понял?

– Картофель ещё в земле, его надо копать.

– Но ведь это же обычно делают женщины?

– Я это не к тому, а насчёт времени. Для людей так всё устроено, что одно следует за другим.

– Сколько бы времени вы ещё ждали на моём месте?

– Н-да, – сказал Август и с чувством превосходства покачал головой на этот глупый вопрос. – Все зависит от сообщений и вестей, что люди будут говорить у церкви и какие новости принесёт телеграф. Потом существуют старинные приметы, лунные фазы. Но как я уже сказал, – и повторяю ещё раз, – море с незапамятных времён полно сельди, и месяца через два мы что-нибудь да узнаем.

– Ну, спасибо, На-все-руки. Это всё. Если вам домой, то поедемте вместе.

Чтобы не ответить отказом, Август поехал в автомобиле. Они завезли сначала мать консула в аптеку, а потом покатили домой, но Август тотчас же вернулся в город. Он обещал жене доктора крайне таинственное свидание.

– Ну вот, я всё устроила, – сказала фру Эстер.

– Так, значит, вы устроили!

– Я ношу это здесь, – сказала она и схватилась за сердце.

– Что же он сказал?

– Пока я ещё ничего ему не рассказывала. Но теперь придётся, а не то он сам догадается. Ты должен пойти со мной, Август.

– Я иначе и не представлял себе.

– А если он рассердится, ты должен помочь мне.

– Об этом не беспокойтесь! – сказал Август.

Бедная маленькая, красивая фру Эстер, ей приходилось бояться мужа. «Очень нужно!» – подумал Август.

Они медленно приближались к докторской усадьбе, им было о чём поговорить, она – волнуясь от того, что предстояло, он – уверенный, прямо-таки в восторге от предвкушаемой опасности. Её всё ещё мучили сомнения, хотя дело было сделано и судьба совершилась. Но она желает девочку, а вдруг мальчик?

– Ну что ж, – сказал Август, – какая же тут беда? Остаётся только поступать так же, пока не будет девочки!

– Нет, – возражала она. – Выйдет, что я дразню его.

– Я каждый раз буду помогать вам, – сказал Август.

Его слова утешали её и вселяли мужество. Его услужливость не знала границ.

Но всё произошло иначе, чем они ожидали.

Когда они вошли и уселись и доктор оказался дома, фру тотчас заметила, что муж её поглощён какой-то мыслью. Может быть, он уже обнаружил её обман? Она была крайне взволнована и много говорила побледневшим ртом, были видны её белые зубы, которыми она подростком жевала древесный уголь.

– Удивительно, до чего ты болтлива сегодня! – сказал доктор.

– Разве? Впрочем, может быть.

– Ты думаешь, что я сержусь, но ты ошибаешься.

Он вынул из кармана письмо и передал ей.

– От твоего возлюбленного! – сказал он и засмеялся.

– Ах, от него! – воскликнула она, довольная, что не что-нибудь другое.

– Ты бросила его па печку, – сказал он. – Но там служанка могла бы прочесть его.

– У меня такое чувство, будто письмо вовсе и не мне, – отвечала фру. – На что оно мне, раз оно не от тебя?

Доктор словно немного смутился и сказал:

– Так ты думаешь?

– Да, думаю.

– Оно пришло по почте?

– Этого я не знаю, – отвечала фру. – Малла подала его мне.

Позвонили Малле, и фру спросила:

– Кто принёс мне письме?

– Уполномоченный окружного судьи, – отвечала Малла.

– Спасибо, больше ничего.

Доктор сказал:

– Он сам принёс письмо! Но раз ты даже этого не знала, значит, ты не очень заинтересована.

– Нет. Я не понимаю, что ему от меня нужно. Мы поговорили совсем немного, он сказал, откуда он. «Красивый город!» – сказал он, но я не помню названия. Я сказала, что я из Полена и что там лучше, чем здесь. «Если в Полене ещё остались такие красивые дамы, то я непременно съезжу туда», – сказал он.

Доктор: – И ты, конечно, не имела ничего против – услыхать такую вещь?

– Нет, – откровенно отвечала она, – я смеялась и немножко польстила ему: вероятно, мол, у него есть красивая дама в его родном городе. Вот и всё. А теперь он валяет дурака.

– И в письме его нет ничего особенного.

– Я не помню ни одного слова, – сказала фру и передала письмо ему обратно.

Он отклонил письмо:

– Лучше сожги его, Эстер, это будет приличнее всего!

Она встала и бросила бумагу в печку.

– Никогда не видала ничего подобного! Я ведь ни с кем не разговариваю, да и с ним не говорила более двух раз посереди дороги. О чём же он писал?

– Ха-ха-ха! – засмеялся доктор. – Слыхали ли вы что-нибудь подобное, Август?

– Фру Лунд не читала письма, – сказал Август. – Но насколько я понял, там написано, что красивый молодой человек желает встретиться с самой красивой дамой в его жизни.

Доктор опять засмеялся:

– Август, никак, тоже приударяет за тобой, Эстер! И говорит почти что теми же самыми словами, что и уполномоченный.

Они все трое засмеялись.

Но доктор всё-таки был задет за живое:

– Да, красивый молодой человек. Он не одноглазый. И не стар, как я. Он может ухаживать за дамами и говорить им красивые слова.

Как будто бы наступил подходящий момент.

– Ты бы не говорил такие глупости, Карстен! Право, у меня другие заботы.

– Да неужели?

– Да, у меня будет девочка.

– Что?! – спросил доктор.

– У меня будет ребёнок.

Тишина.

– Да, – сказал он наконец, – это действительно новость.

Тут вмешался Август; до сих пор он был не нужен.

– Не знаю, что мне сказать на это, доктор. Но какая же это новость, что у женатых людей родятся дети?

На это доктор ничего не ответил; новость его сразила, может быть, он сдержался, но только объяснения не последовало.

– Ты говоришь о встречах и о красивых словах, – сказала фру, – но когда у меня будет маленькая девочка, то её слова будут для меня самые прекрасные.

Доктор задумался. Может быть, это самое лучшее, пожалуй, даже отличный выход: женщина, ожидающая ребёнка, не может флиртовать.

– Да-да! Эстер, по-моему, ты великолепна! Великолепный человек! Я смотрю на тебя снизу вверх! Но только я попрошу тебя быть осторожней, потому что это не шутки – женщина в твоём возрасте...

Это-то он во всяком случае решил напомнить ей, что она не так уже молода.

Она очень обрадовалась, что он так быстро сдался. Эстер вскочила, стала благодарить его, гладить по голове. Ему пришлось отстраниться, чтобы она не прижала его к груди.

– Ну, будет, будет, а не то Август подумает, что ты влюблена в меня, – сказал он.

– Ну и пусть думает! – отвечала она.

Но чёрт знает что такое, – он всё-таки продолжал ревновать к уполномоченному. Всё это ерунда, что женщина в ожидании не может флиртовать. Эстер может. Она может всё, что захочет. Было также глупо напоминать ей о возрасте. Она была без возраста. В ней был огонь.

– Хочешь, я поговорю с уполномоченным? – спросил он.

– Нет, не надо, – отвечала она.

– Ты жалеешь его?

– Что ты, дорогой мой! Я жалею тебя. Зачем тебе брать на себя эту неприятность?

– Гм! – сказал Август.

Тут он вполне мог бы пригодиться. До сих пор его вмешательство всё ещё было ненужно, он соблюдал нейтралитет, но теперь он мог предложить себя для сведения счётов с уполномоченным.

– Нет, это невозможно! – сказал улыбаясь доктор.

– Я бы мог дать ему понять, – сказал Август.

– Он может так вам ответить!

– Этого он не посмеет, пожалуй.

– Ну, что вы можете сделать?

– Я застрелю его, например.

– Что?!

– Вот этой собственной моей рукой!

– Август, Август, до чего вы легко стреляете в людей! – смеясь сказал доктор.

– Нет, как вы можете так говорить, доктор? В Сегельфоссе я не застрелил ни одного человека.

Доктор постарался отвлечь его от этой темы и сказал:

– Да, кстати, Август, вы ведь знали дочь Тобиаса из Южной деревни, ту самую, которую недавно лошадь убила на смерть?

Август неохотно ответил, что он знал их всех. Они продали ему овец.

– Быть убитой наповал одним ударом копыта!

– Да, дело дрянь, – сказал Август. И он чуть было не спросил, пускал ли доктор ей кровь, но воздержался, чтобы не продолжать разговор о не касающемся его предмете.

Доктор покачал головой:

– Сколько несчастий обрушилось на эту семью!

Август встал и попрощался. Он ушёл, очень недовольный самим собой, словно не выполнил своего намерения. Он собирался пройти сквозь огонь и воду, но его не допустили. И какое ему дело до несчастий семейства Тобиаса, – у каждого человека своё! Мы живём долго, и несчастные люди живут совершенно столько же. Был человек по имени Риккис, – кто мог бы забыть его? – но у него была только одна рука. Это ничего не значит: он был достаточно хорош и с одной рукой. Разве он говорил о своём несчастье? Никогда.

Однажды ночью в танцевальном зале он поссорился из-за девушки с Карабао, и Карабао не желал ему уступать, потому что у Риккиса была только одна рука. После того как они поговорили некоторое время друг с другом, употребляя грубые и неблагозвучные слова, Карабао надоело браниться с калекой, и он взял и плюнул Риккис в ухо, чтобы показать ему своё презрение. Но извините, Риккис этого не стерпел. Первым делом он отстрелил себе оплёванное ухо, – он не захотел его иметь. И ещё раз извините – он размахнулся и дал пощёчину. У него была только одна рука, но этого было достаточно, и на ней не было почти ничего мягкого, вроде мяса, например, а только кости. Карабао упал на пол и долго лежал. Когда его подняли, он спросил, кто он, где живёт, одним словом, ничего почти не помнил. Зато Риккис был по-прежнему здоров. Правда, у него была только одна рука и, не более одного уха, но никто не слыхал, чтоб он жаловался на свои несчастья.

Всё зависит от того, как на это посмотреть.