Текст книги "А жизнь идет..."

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

XXVI

Как Август предполагал, так и случилось. Александер скупал до ста голов овец в день; поэтому вскоре на горе собралось большое стадо. В собачьи дни пошёл дождь, и трава стала расти; овцы чувствовали себя отлично и жирели, шерсть росла, никаких несчастий не случалось.

Затем в купле произошёл перерыв: Александеру пришлось заняться ловлей лососей, так как он по-прежнему был на службе у консула. Но он неохотно оставил свою новую профессию: благодаря своему старанию и ловкости он зарабатывал изрядную сумму в день, и Август щедро снабжал его деньгами каждый раз, как он отправлялся из дому. Два дня Александер был занят неводом или в коптильне, потом он приготовил свои ящики с рыбой к отправке и теперь снова мог заняться овцами.

Август был доволен. Его стадо увеличивалось, и цыган Александер каждый вечер честно отчитывался перед ним. Чего же ещё можно было желать? Звезда Августа снова поднималась, и на этот раз он выступал как богач и человек крупного масштаба. Деньги так и текли, тысяча за тысячью, а так как для него было радостью видеть, как развивается дело, то он порешил истратить на овец всё до последнего шиллинга. Словно ему не терпелось поскорей всадить все деньги в предприятие, произвести ими переворот. Если б он случайно не накупил овец, он так же случайно мог купить что-нибудь другое. Если он выиграет на этом деле, – будет прекрасно; если потеряет, то всё же не станет горевать. Ведь это же и есть сама жизнь: купля, продажа, дальше следуют мировая торговля, биржа и банки, – в этом выражается наше время.

Теперь он попал в газету: добряк Давидсен написал о нём в «Сегельфосских известиях». Давидсен был приставлен к банку, и он честно работал в нём, но всё же прежде всего он был редактором своей маленькой благонамеренной газетки. Он с похвалой отозвался об Августе, – об этом добросердечном и сведущем человеке, у которого было достаточно и средств и сердца, чтобы делать добро людям и животным. Все соседние округа приносят Августу глубокую благодарность за то, что он сумел предоставить мелкому скоту обширные пастбища.

Август сделался важным лицом, народ стал здороваться с ним, его стали уважать. По мере того как он стал привыкать к своему богатству, стало уменьшаться его пристрастие к кричащим краскам; он сменил красные рубашки на белые и забросил пёстрый пояс с никелированной пряжкой. Впрочем, Август оставался всё тем же и никогда не мог измениться.

Его старый приятель по карточной игре, вторично крещёный торговец, который присвоил себе его русскую библию, до неприличия низко кланялся ему и хотел непременно занять у него денег. Он получит их обратно через три месяца, он заплатит ему с процентами.

– У меня нет денег, чтобы давать взаймы, – сказал Август, – я трачу их! – И с этими словами он ушёл.

Торговец пошёл за ним. Это противное крещение ничуть не помогло ему: покупатели перестали приходить в его лавчонку и покупали опять у некрещёных купцов.

– Сам видишь, что такое крещение есть наихудшая хула против духа святого.

– Да, да, – согласился торговец.

Но теперь очень уж плохо; жена, дети, надо платить за коммунальные услуги, платить по счёту за верёвки, гвозди и зелёное мыло, он не сможет свести концы с концами. У Августа ничего не было для него, для этой жалкой личности; ведь он ещё в первый вечер, проведенный в его каморке, пробовал хитростью завладеть его новешенькой колодой карт и утащить её домой. Но в конце концов он, конечно, помог ему, спас его, само собой разумеется, но он это сделал так же, как важный капитан бросает матросу десять фунтов стерлингов от своего богатства.

Зато Больдеману, который обратился к нему, он помог с большой охотой. Рабочий Больдеман пришёл к своему старосте и пожаловался, что нотариус Петерсен, Голова-трубой, хочет обмануть его.

– Как же так?

Да так, Больдеман и его товарищи отстроили и зацементировали подвал под новую постройку нотариуса и уже принялись за фундамент, и вдруг приходит Голова-трубой и требует, чтобы всё перестраивали.

– Это уж его дело, – сказал Август.

– Да, но он хочет, чтобы мы сломали всё за те же деньги, – сказал Больдеман.

– Этого не будет! – заявил Август.

Он отправился к Голове-трубой и потребовал разъяснения. Из оправдания нотариуса он смог понять только, что каменщики работали без рисунка, придерживаясь лишь устных указаний, и от этого всё вышло не так.

– А разве у вас не было письменного договора? – спросил Август.

– Нет.

– Но разве вы сами не ходили каждый день на стройку и не следили за тем, что делали каменщики?

– Ходил, но что из того, – отвечал Голова-трубой. – Моя жена заставила их устроить подвал для хранения овощей, и тут же выстроить прачечную и врыть в землю котёл для кипячения белья, и всё такое...

– Все очень нужные вещи в человеческом жильё.

– Да, но они не нужны мне! – воскликнул нотариус. – Это вовсе не человеческое жильё, а учреждение.

Август только рот разинул. Лицо у нотариуса сделалось таким странным, глаза за очками казались совсем дикими.

– Я не понимаю вас, – сказал Август.

Нотариус настаивал:

– Это совершенно ясно: дом мне нужен для банка. Да, для банка. И мне нужен только совсем маленький несгораемый шкафчик для денег. На что мне в таком случае котёл?

Август окончательно запутался:

– Если так...

– Да, и я не хочу никаких подвалов для съестных припасов, и никаких товаров, – они только запачкают мои ассигнации. Пусть нас судят, я не сдамся.

Август почувствовал, что не в состоянии разговаривать долее с этим сумасшедшим, он встал, намереваясь уйти. Нотариус остановил его:

– Я читал о вас в газете. Вы человек с огромными средствами, и у вас блестящая голова. Выслушайте меня, я построю на своём пустыре здание из серого камня и буду принимать на хранение деньги. Это будет самый солидный банк в северной Норвегии, и через несколько месяцев Сегельфосская сберегательная касса не сможет конкурировать со мною. Даже башня будет из серого камня. Подумайте об этом при случае и вкладывайте ко мне хотя бы по десяти тысяч изредка.

– Разве это вас устроит? – отвечал наполовину польщённый Август.

– Сделайте так, поддержите меня для начала! Если хотите, мы заключим письменный договор. Присядьте на минутку! – сказал нотариус и стал искать на своей конторке подходящий листок бумаги.

Но Август не пожелал связываться в тот день: он был занят своей фермой овцеводства.

– Я подумаю об этом, – сказал он. – Вот если вы хотите заключить контракт с вашими каменщиками, то это – другое дело.

– Каменщики! Подумаешь! – фыркнул нотариус. – Пусть они делают, что я хочу.

Безумный человек, – в этом не приходилось сомневаться.

Августу пришлось посоветовать Больдеману и его товарищам прекратить пока работу у нотариуса:

– А чтобы просуществовать это время, возьмите, ребята, вот эти пустяки!

– Да что же это такое? Это уж слишком, староста!

– Дорогие мои товарищи, с вами я делил и радость и горе! – сказал растроганный Август. – И вам не придётся нуждаться, пока я в Сегельфоссе.

Он забежал в банк за деньгами. Дела его шли отлично, великолепно; пусть все знают, как невероятно быстро развивается его дело. В банке был один Давидсен, и этот добряк Давидсен позволил себе заметить что-то – сделать маленький намёк, пожалуй, даже не словами, а скорее интонацией. Консул этого не сделал бы.

Началось с того, что Август сказал просто шутки ради и из снисхождения:

– Вы находите, вероятно, что я слишком много беру денег?

И на это Давидсен не возразил громким хохотом, и не стал уверять, что там, откуда эти деньги пришли, их ещё много осталось, и что Вандербильт не успеет, прежде чем умрёт, истратить все свои миллионы.

Нет, Давидсен имел скорее растерянный и несколько грустный вид, он сказал:

– Но ведь это же ваши деньги!

Консул никогда бы так не сказал. Августа слегка покоробило, и он спросил:

– Консула больше нет здесь?

– Нет, к сожалению, – отвечал Давидсен. – Теперь я один. Но я не пробуду здесь долго: слишком велика ответственность, В первый же раз, как сделаю ошибку, я уйду.

Август: – Но вы ведь не сделали ошибки, выдав мне эти немногие тысячи?

– Нет, конечно, нет! – отвечал Давидсен. Но на всякий случай он ещё раз посмотрел в банковскую книгу и сказал: – Нет, всё правильно.

Консул никогда бы не позволил себе проверять вторично по банковской книге.

– Мне бы нужно было поговорить с консулом, – сказал Август и ушёл.

Августа беспокоило дело с каменщиками. Нотариус Петерсен хочет заставить их работать на себя даром.

– Как посоветует мне консул? Что предпринять? Простите, что я вас беспокою!

Консул отвечал не сразу:

– В этих делах я плохо разбираюсь, или вернее, я ничего, в них не понимаю. Но я думаю, что окружной судья мог бы вам помочь. Мне кажется, что в голове нотариуса Петерсена начинает мутиться. Он писал мне несколько раз и всё просит меня продать ему все долговые обязательства, по которым мне должны, но я ему не ответил. Тогда он несколько дней тому, назад сам явился ко мне в контору и принёс с собой стул, на котором и сидел.

Август не позволил себе засмеяться в присутствии консула, придерживаясь делового тона, и сказал:

– Он придумал выстроить банк на своём пустыре вместо виллы, и теперь заставляет рабочих переделывать весь подвал, а платить за это не хочет.

Консул взглянул на часы:

– Мы ещё застанем судью. Вы поедете со мной?

Хорошо, что Август не одевался больше так пёстро, – его, пожалуй, можно было принять за консула, сидящего в автомобиле рядом с другим консулом: на голове котелок, белый, галстук, пиджак на шёлковой подкладке и белый носовой платок, выглядывающий из кармана. Ему не хватало только жёлтых перчаток.

Они вместе с окружным судьёй обсудили дело. Добиваться чего-либо путём суда слишком долго: разбор дела, отвод, решение, апелляция, новое решение и так далее; рабочим немыслимо начинать эту канитель, надо сделать что-нибудь частным образом. Судья сказал:

– Но вы, консул, и я, мы ничего не добьёмся от нотариуса: выставив его из банка, мы сделались его врагами. Но я думаю, что аптекарь Хольм сможет нам помочь: они старые знакомые, и я много раз присутствовал при том, как они грызлись и жестоко язвили друг друга, но всегда довольно дружески. Что, если бы вы, господа, поговорили с аптекарем?

Они поехали к аптекарю и были встречены серьёзным сообщением:

– Фру Петерсен обратилась вчера к доктору Лунду, пригласила его к своему мужу, который свихнулся. Доктор пришёл потом ко мне, – сказал аптекарь, – мы вместе отправились к нотариусу и долго говорили с ним. В том, что он свихнулся, не могло быть никакого сомнения. Он водил нас на постройку и объяснял, что хочет переделать её в банк. Это здание обойдётся ему в миллион, а подвал он выложит бронированными плитами. Фру ходила вместе с нами, плакала всё время и молилась богу. Мы решили с ней, что нотариусу необходимо съездить на Юг, я уговорю его и поеду с ним. Если эта поездка по морю не поможет, то я устрою его куда-нибудь в клинику.

Консул спросил:

– А вам удастся уговорить его поехать?

– Да, – сказал аптекарь, – мы уже пришли к соглашению, мы поедем за стальными плитами.

– Когда вы выезжаете?

– Сегодня вечером. С пароходом, идущим к югу.

– Жаль каменщиков, которые влипли в такую историю! Они остаются без работы.

Август: – Я предупредил их, чтобы они подождали, а там посмотрим.

– Но разве у них есть средства, чтобы ждать?

– Да, – сказал Август.

Они поехали обратно. Чёрт возьми, как сладко было пересекать город по всем направлениям, сидя с консулом в автомобиле, и самому приподнимать свой котелок, когда консул отвечал на поклоны прохожих! Август сам выразился бы, вероятно, так: совсем другое положение против прежнего.

Возле консульства они вышли из автомобиля.

– Одно к одному, – сказал консул. – Помните, На-все-руки, я рассказывал вам об одном англичанине, который должен был приехать сюда охотиться? Так, может быть, вы помните, что я просил вас также придумать какое-нибудь развлечение для него?

– Я уже думал об этом, – сказал Август. – Когда приезжает лорд?

– Сейчас он в Финмаркене удит лососей, но рыбная ловля скоро будет запрещена. Тогда он и приедет.

– В горном озере водятся форели, – сказал Август.

– Форели? Вот как!

– Да, поэтому, всё-таки можно будет удить рыбу, на муху.

Немного погодя консулу стало ясно, что сообщение Августа имеет огромную важность. Он сказал:

– В горном озере водится форель?

– Отличная форель. Я давно её заприметил.

«В горном озере – форель, и никто этого не знал, – размышлял консул. – Как же она туда попала? Вверх по Сегельфосскому водопаду не могут прыгать даже лососи».

Август объяснил, как всё это вышло: это отец консула давным-давно пустил форель в озеро, это он велел снести туда в двух вёдрах мальков, зародил жизнь в мёртвой воде – и никому не сказал ни слова...

– Откуда вы это знаете?

– Я говорил с человеком, который помогал при этом вашему отцу.

Консул старался не подавать вида, до чего поразило его это сообщение, но он чуть было не всплеснул руками. Они стали разбирать вопрос дальше:

– А разве ловля форелей не будет запрещена?

Но Август умел находить выходы:

– Во-первых, ловля форелей на удочку длится обычно на месяц дольше, чем ловля лососей в море и реках...

– Ну, а этого вполне достаточно, – прервал его консул. – Он не пробудет здесь месяца, самое большее – две недели, потому, что ему надо торопиться домой. А второе – что же?

– А во-вторых, в горном озере ведь не морская форель. Она не поднялась из моря и потому не может быть запрещена.

– Нет, конечно, нет. Но какой дальновидный человек был мой отец!

– Да, и сегельфосский старик тоже так думает. Изучающий и размышляющий человек, – сказал Август.

– Но как же этого никто не знал? – удивлялся консул.

Август: – Его помощник рассказал сам, что обещал отцу вашему молчать. Это должно было оставаться в тайне, чтобы люди не пришли и не выудили форель, пока она ещё не выросла.

– Ну, да. Конечно, это так, отлично придумано. А я был, вероятно, за границей, и отец забыл написать мне об этом. Ведь у него столько было всяких дел: и старостой-то он был, и ещё кем-то.

– Нам нужно будет поднять лодочку на озеро, – сказал Август.

– Да, позаботьтесь об этом, На-все-руки. А если у нас нет подходящей, то выпишите от моего имени.

Удивительно! Постепенно Август чувствовал это – его начинали признавать. Одно к одному: чековая книжка была солидным основанием, новое господское платье делало своё дело, то, что консул начал говорить ему «вы», имело свою ценность, – Август по-прежнему оказывал ему почтение, придерживался дисциплины, но он ничего больше не боялся и не крестился па каждом шагу.

Он осмелился заметить насчёт лодки.

– На яхте есть подходящая лодка.

Консул опешил:

– Когда яхта не будет в порядке, – на тот случай, если она понадобится?

– Яхта-а! – протянул Август. – Если б у меня была яхта, я расстался бы с ней. Не сердитесь, что я говорю вам это.

– Вы бы расстались с ней?

– Такое судно, если понадобится на нем плыть, нужно, чтобы был ветер, а если не будет ветра, то вы опоздаете туда, куда вам надо. Теперь все суда такой величины приводятся в движение мотором, всё равно как ваша собственная моторная лодка.

– Да, – задумчиво сказал консул.

Август продолжал:

– Совершенно не стоит иметь яхту, чтобы ждать, когда пойдёт сельдь. На море теперь столько маленьких пароходов и моторных лодок, и в любое время их можно получить, в то время как яхта лежит без дела и дожидается ветра.

Консул: – Да, то, что вы говорите, На-все-руки, совершенно справедливо, и я подумаю об этом. Сколько стоит моторная шхуна?

– Смотря по величине. Но, может быть, можно поставить мотор на вашу яхту. Она очень старая?

– Этого я не знаю, но я помню её с малых лет.

Да, консул Гордон Тидеман ничего не понимал в яхтах: это ведь не банк, не биржа и не торговые науки. Может быть, он и не знал хорошенько, зачем эта старая посудина лежит у пристани, но он мог бы спросить свою мать.

Он поглядел на часы и спросил:

– Вы куда? Домой?

– Да, пожалуй.

– Тогда садитесь, поедем домой вместе. Мне не терпится рассказать моим дамам, что в горном озере водится форель. А как вы вообще поживаете, На-все-руки?

– Благодарю за участие, живу отлично.

– Это меня очень радует. И как вы сказали, так мы и сделаем: мы возьмём лодку с яхты.

Дома ждал его Александер. Август должен был снабдить его капиталом для очередного похода. Ну что ж, у Августа денег были полны карманы.

– Сколько?

Александер объяснил всё по порядку. Он собирается на этот раз подальше, в соседние деревни: не стоит ходить здесь вокруг города и вылизывать всё дочиста. Он будет отсутствовать несколько дней и купит целую массу овец за раз, целое стадо...

– Итак, сколько же?

– Четыре тысячи, – сказал Александер. – Если у тебя есть.

– Ерунда!

Августу было скорее приятно, что его скупщик рассуждал так широко и действовал в его духе. Целое стадо овец плюс те, что уже ходили в горах, – это будет, пожалуй, первая тысяча. Предприятие развивалось блестящим образом.

Получив деньги, Александер сказал:

– Ты меня не жди в ближайшие дни.

Август только отмахнулся от него. Ему вовсе некогда было ходить и ждать, пока вернётся цыган: для этого он был слишком занят. Прежде всего, он до сих пор ещё не запретит Корнелии провожать кобылу. Это нужно сделать немедленно: ведь так легко может случиться несчастье! Он никогда не простит себе этого.

Пошёл проливной дождь. Август зашёл в сегельфосскую лавку и купил себе зонтик. А так как теперь он имел возможность делать широкие жесты и вести себя, как Вандербильт, то он сказал:

– Дайте мне ещё одни!

С двумя зонтиками отправился он в Южную деревню, а в кармане у него была статья о нём самом.

Никто не вышел из дома Тобиаса и не встретил его и на этот раз, но он на это не обратил внимания. Он был тем, кем был, – человеком, с которым все здоровались и о котором писали в газетах.

– Мир вам! – поздоровался он.

– Спасибо! Милости просим, садитесь.

Август сразу начал с того, что запретил Корнелии провожать кобылу. Он не берёт на себя ответственности.

Её удивление не знало границ, она с открытым ртом глядела на родителей.

– Да, это большая ответственность, – поддакнул Тобиас.

– И я вовсе не желаю, чтобы она тебя искусала и изуродовала или даже убила, Корнелия. Ну, Маттис, как тебе нравится твой новой инструмент?

– Маттис играет и днём и ночью, – сказал на это отец. – Да, уж это подарок, так подарок!

Август: – Я предлагал Корнелии подарок куда лучше, но она отказалась.

Мать строго поглядела на неё и сказала:

– И тебе не стыдно?

– Оставьте меня все в покое! – воскликнула Корнелия и села чесать шерсть.

Август принялся говорить о там, о сём; он был для этого достаточно добр: он мог себе позволить быть снисходительным с упрямой девушкой.

– Теперь, после дождя, есть, небось, пища на пастбище?

– Да, – отвечала мать, теперь у коров опять появилось молоко.

– Я хотел бы показать тебе вот это, – сказал Август и протянул Корнелии газету. – Что ты скажешь на это?

Оказалось, что они уже прочли статью: Беньямин из Северной деревни им показывал её. Разочарованный Август сунул газету в карман и сказал:

– Ну, конечно, в этом нет ничего особенного.

– Как нет? – Тобиас даже головой покачал. – Человек, о котором пишут в газете и всё такое! – И с этими словами Тобиас вышел.

Немного погодя и жена его направилась к двери.

– Зачем ты уходишь, мать? – закричала ей вслед Корнелия. – Всё равно по-другому не будет. Я сказала!

Постыдилась бы! – зашептала в ответ мать.

– А что же ты сказала? – спросил Август. Никакого ответа.

Он настаивал:

– Ты подумала о том, что я говорил тебе в прошлый раз, Корнелия?

– О чём это?

– Ну, если ты не помнишь... Но ведь я же просил тебя стать моей.

– Вы сумасшедший, – сказала она. – Фу! И такой старый!

Это был удар в грудь.

– Но я не старше многих других, – проговорил Август. – И кроме того, со мной дело обстоит так, что я мог бы одеть тебя в бархат и жемчуг!

Но нет, это неудачное самовосхваление ничуть не подействовало на неё, – она слыхала это раньше; да оно не ободрило, на этот раз и его самого.

Он сидел подавленный и жалкий, усы опять задрожали, глаза стали светлыми, как водянистое молоко.

– Я все хожу сюда и хожу сюда, потому что я не могу оставаться дома. Что мне там делать? По ночам я не сплю, а подхожу к окошку и гляжу в эту сторону, к тебе. Но мне нехорошо и дома, и я иду сюда. Не сердись, что я так зачастил к тебе!

– Уж о нас заговорили! – сказала она.

– Как заговорили? Разве не по делу приходил я каждый раз? Смотрел лошадь, покупал овец, обучал Маттиса игре на гармонике, и всё такое! И как бы там ни было, но я не такая личность, чтобы меня стыдились, – снова начал он хвастаться и испортил всё дело. – Так им и скажи от меня. Но само собой разумеется, ты не понимаешь, что я гибну. Но когда ты человек и не спишь, то ты непременно погибнешь. Если спросить себя, жив ли ты, то ты ещё жив, но уже не тот, кем был раньше: тебе не хочется есть, и нигде ты не находишь покоя, против прежнего совсем не то. Я сам не знаю, что со мной случилось. Но я могу снова стать таким же молодым и здоровым, как всякий другой, если ты, Корнелия, захочешь стать моей, ты снова сделаешь меня человеком.

– Нет, об этом уж лучше помолчите. Этого не будет.

– Но я бы хотел попробовать! – сказал он, убитый. – После всего, что было между нами...

– А что такое было между нами?

– Многое. С самого первого раза, как я встретил тебя в городе и ты поглядела на меня. Я почувствовал такую доброту и любовь к тебе, какую никто другой не сможет дать тебе...

Корнелия сложила чесалки и встала. Ей хотелось прекратить всё это. А теперь, когда слова уже не могли выразить его состояния, он схватил её и насильно посадил к себе на колени. Он был стар, но руки у него были мускулистые, она с трудом вырвалась от него и стала посреди комнаты. Всё-таки она была ещё не очень рассержена, никто не смог бы отнестись к этому лучше.

– Теперь вам надо уйти отсюда, – сказала она.

– Ты хочешь, чтобы я ушёл?

– Да, мне надо развести огонь и повесить котёл.

– Ты меня прогоняешь? Слышишь, Маттис, сестра твоя прогоняет меня.

– Нет, я не то хотела сказать.

– А я-то сижу здесь, люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей...

– Да, но я-то вовсе не хочу вас, – сказала Корнелия. – Тут уж ничего не поделаешь.

Конечно, она не прогоняла его прямо, но она навязывала ему решение уйти. В этом не оставалось никакого сомнения. И, собравшись с силами, он против воли дотащился до двери и пустился в странствие. Его ноги словно поскрипывали, он шёл с трудом, шёл, как скелет. Он взял с собой один из зонтиков в сенях, а другой оставил. «Она найдёт его», подумал он.

То же самое и сегодня, каждый раз всё то же самое, ему некуда было податься. Но всё-таки ему удалось заметить, что родители были на его стороне. Это была очень хорошая и радостная вещь. Кто знает, было ли бедному Беньямину так же хорошо в этом отношении? Он в этом сомневался.

Но всё равно Август решил не ходить больше так часто в Южную деревню, чтобы не приобрести привычку преувеличивать. Он этого не хочет. Самое большее он сходит сюда ещё раз, чтобы получить от неё толковый ответ. Это-то она обязана сделать.

По дороге ему приходит в голову мысль о лодке, которую надо поднять на горное озеро. Он влезает на борт яхты, бродит по ней, исследует её основательно и ковыряет её тут и там, чтобы убедиться насколько она прогнила. Вероятно, о ней заботились в прежние годы, когда Теодор Из-лавки владел ею, и теперь, несмотря на небрежное отношение к лодке за последние годы, она смогла бы ещё выдержать мотор.

Август опять поднялся на палубу и отвязал лодку.

Пока он занимался этим, загудел пароход, идущий к югу, и причалил к пристани. На набережной было много народа: аптекарь и нотариус Петерсен, они отправляются в морское путешествие, доктор Лунд сопровождает их. Фру Петерсен тоже пришла и всё время плачет, муж утешает её и говорит, что ему совершенно необходимо ехать, чтобы купить стальные плиты.

Старая Мать тоже тут и, нисколько не стесняясь, на глазах у всех кивает аптекарю. Да будет благословенна она за великое мужество, с которым принимает жизнь! Щадя её, аптекарь почти не смеет кивать ей в ответ. Тогда она подходит к самому краю пристани, и он принуждён ответить ей. Она так красиво улыбается.