Текст книги "Харун Ар-Рашид"

Автор книги: Кло Андре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Впоследствии, после смерти двух своих первых жен, Харун взял трех женщин знатного происхождения – Умм Мухаммед, Аббасу и молодую девушку из рода Османа, – но они почти не имели влияния. Зубайда всегда царила в его сердце, несмотря на его бесчисленные любовные связи.

В полигамном мусульманском обществе половой акт поощрялся: «О вы, которые уверовали! Не запрещайте приятное, которое дозволил вам Аллах» (Коран, V, 87). «Каждый раз, когда вы совершается плотское дело, вы подаете милостыню» (Хадисы). «Сладострастие и желание обладают красотой гор» (Хадисы, согласно Зайду ибн Али). Таким образом, в том, чтобы подарить своему мужу прекрасную молодую женщину, не было ничего достойного осуждения, и Зубайда неоднократно делала это, и в одном случае увлечение неожиданно затянулось на месяцы.

Однажды во дворце Яхьи Бармакида Харун услышал пение молодой темнокожей рабыни по имени Дананис, получившей самое лучшее музыкальное образование. По причинам, лишь отчасти связанными с искусством, он осыпал ее подарками, среди которых было ожерелье стоимостью в 30 000 дирхемов. Зубайда заволновалась. Чтобы убедить ее, что щедрые подношения были лишь вознаграждением певческого дарования Дананис, он предложил Зубайде самой ее послушать. И Дананис выступила перед аббасидскими принцами, которые также пришли в восторг. Зубайда успокоилась и в качестве извинения подарила Харуну десять прекрасных молодых рабынь.

Некоторые обитательницы гарема имели от Харуна детей. Мараджил родом из окрестностей Герата родила ему сына Абдаллаха, появившегося на свет в знаменитую Ночь судьбы. Впоследствии он стал великим халифом Мамуном и приказал убить Амина, которого в то же самое время вынашивала Зубайда и который стал его основным соперником. Другая рабыня по имени Марида, уроженка далекой Согдианы, принесла ему пятерых детей. Среди них также оказался будущий халиф Мутасим, которому предстояло унаследовать Мамуну. Харун страстно любил Мариду, и до нас дошло несколько историй об их любовных ссорах и примирениях при посредничестве поэтов.

На жизненном пути эмира правоверных попадались многие другие женщины, которые по ночам лишали сна Зубайду. Однажды, когда ее сильно встревожил успех некоей прекрасной соперницы у Харуна, она обратилась за советом к Улайе, младшей сестре халифа. Та пообещала вернуть ей царственного ветреника. Будучи талантливой поэтессой, Улайя написала стихи и положила их на музыку: «Даже если вырвут мне сердце, никогда оно не забудет о нем…» И когда тем же вечером Харун по своему обыкновению вышел прогуляться по одному из внутренних двориков дворца, молодые рабыни обеих принцесс затянули новую песню о примирении. Потрясенный халиф вернулся к Зубайде, а на юных певиц обрушилась лавина динаров и дирхемов.

Дхат ал-Хал («Родинка»), Сихр («Очарование»), Дийя («Великолепие»), гречанка Хайлана (возможно, Елена)… Первая, на щеке у которой действительно была родинка, обошлась халифу в 30 000 динаров. Но в один прекрасный день она ее утратила во время ссоры с одной из женщин гарема, завидовавшей тому, что Харун проводит время с Родинкой. В ярости последняя отрезала нос своей противнице нос, которая посмела лишить ее бесценного украшения, и все это нашло завершение в стихотворении, которое исполнил несравненный Ибрагим ал-Мавсили. Была еще красавица Инан из Центральной Аравии, обладательница выдающегося поэтического дара, которую Харун не смог купить из-за непомерной цены, назначенной ее хозяином! Позднее в гареме появилась еще одна гречанка, на этот раз из Гераклеи, которая попала в плен во время боев за ее родной город.

В окружении всех этих молодых и соблазнительных соперниц стареющая Зубайда сумела сохранить любовь, преданность и уважение Харуна. Она поражала его своим вкусом, воображением, великолепием своего жилища, а также набожностью. Целыми днями в ее покоях около сотни молодых рабынь читали вслух Коран, сменяя друг друга группами по десять. Разумеется, она, не считая, тратила деньги на наряды и самые экстравагантные фантазии: у нее даже была обезьяна, при которой состояли тридцать человек, сопровождавшие ее во время прогулок. Однажды, выйдя из себя, один военачальник выхватил меч и разрубил животное пополам. Но ее великодушие и милосердие не знало границ. На многочисленных страницах, которые Масуди посвятил жизнеописанию аббасидских принцев и принцесс, он повествует о «важных делах и необыкновенной верности исламу», которые отличали Зубайду: «Благородство и величие этой принцессы, как в серьезных вещах, так и в развлечениях, вынуждают поставить ее на первое место. Она пожертвовала тысячи динаров на гостиницы, водоемы и колодцы, которыми она одарила Хеджаз и приграничные районы империи… и все это не в ущерб другим дарам, помощи и благодеяниям, которыми она осыпала нуждающихся».

Итак, насколько мы можем судить, в конце VIII в. Харун, великий восточный правитель, был также самым могущественным и самым богатым человеком в мире. Слава о нем достигла всех концов земли. Он жил во дворце, возвышавшемся над Тигром, в окружении сотен женщин, принцев, чиновников и прислужников и невероятной роскоши. Все это общество действовало, интриговало и развлекалось в атмосфере изысканности и жестокости, достаточно точное представление о которой мы черпаем из документов и сказок того времени. Автор одного двустишия получал тысячи дирхемов, а иногда даже и динаров. Прекрасная певица, купленная на невольничьем рынке, входила в гарем повелителя правоверных или какого-нибудь принца, и ее самые безрассудные мечты тотчас же сбывались. Самая утонченная, но и самая грубая любовь царствовала среди редкостных и прекрасных сокровищ. Но добрый Харун совершал свои ночные прогулки по Багдаду в сопровождении палача Масрура, «меченосец его мщения», и именно добрый Харун приказал одному из своих сыновей обезглавить пленника, чтобы посмотреть, хорошо ли он овладел кривой турецкой саблей…

Миллионы и миллионы дирхемов

В обычные дни посетителей допускали во дворец в белой одежде, но во время торжественных приемов все должны были приходить в черном, который оставался цветом Аббасидов. Наряд включал в себя ряд обязательных элементов: кабаа, своего рода куртка с рукавами, доходившая до икр, калансува, высокая тюбетейка из шелка или меха, сабля и пояс. Во время подобных церемоний на Харуне была дураа, просторное шелковое или льняное одеяние с рукавами, застегивающееся спереди и щедро затканное золотом, и калансува с тюрбаном. На плечах его красовался плащ Пророка (бурда), а руках были жезл и сабля. Аудиенции имели место по случаю вручения наград, возложения новых обязанностей, победоносного возвращения военачальника. Самые торжественные и роскошные приемы устраивались для встречи посла, которого халиф стремился особенно поразить, чтобы он рассказал своему господину о могуществе повелителя правоверных.

По своему великолепию ни одно из празднеств, которые когда-либо проходили в багдадском дворце, не превзошло церемоний, сопровождавших женитьбу халифа Мамуна, сына Харуна, на Буран, дочери визиря Хасана ибн Сахла. Разговоры об этом событии не утихли на Востоке даже спустя несколько веков. Хасану, отцу невесты, свадьба обошлась в фантастическую сумму в 50 миллионов дирхемов; Зубайда по этому случаю истратила 35, а еще одна принцесса – 25 миллионов дирхемов. Летописцы той эпохи рассказывают, что Хасан приказал одарить приглашенных сосудами с мускусом размером с дыню. В каждый их них был вложен лист бумаги с названием земельного участка, именем раба или рабыни, и пр. Чтобы завладеть этими подарками, часть которых стоила целое состояние, приглашенным было достаточно предъявить этот листок специальному чиновнику. Под ноги жениху летели бесчисленные жемчужины, и гостям оставалось лишь наклониться, чтобы их собрать. Наконец, бабушка невесты высыпала на нее целую тарелку отборного жемчуга, которую Мамун приказал тут же снова наполнить жемчужинами, чтобы подарить их своей молодой жене. По случаю этой свадьбы Зубайда подарила Буран знаменитую кофту, принадлежавшую Абде, жене омейядского халифа Хишама. Пуговицы на ней были сделаны из бриллиантов и рубинов. Празднование продолжалось двадцать семь дней, при этом не прекращалась раздача народу золотых и серебряных монет, сосудов с мускусом и амброй.

Празднества, отмечавшие восшествие Махди на трон, обошлись так дорого, что государственная казна на некоторое время опустела. Сохранилось также воспоминание о пирах, которые несколькими десятилетиями позже устроил халиф Мутавакил по случаю обрезания одного из своих сыновей, пригласив на них 4000 человек. Сиденья и подносы для напитков были инкрустированы драгоценными камнями, и были выставлены тарелки, наполненные золотыми монетами, откуда гости могли черпать полными пригоршнями. «Эмир правоверных велит вам брать все, что вы пожелаете», – выкрикивали служители. Членам халифской семьи и служителям был роздан миллион дирхемов. Каждый из приглашенных получил по три почетных одеяния, а для того, чтобы увезти все полученные подарки, в распоряжение гостей была предоставлена тысяча лошадей и ослов. На все это празднование халиф потратил 86 миллионов дирхемов.

Повседневная жизнь дворца, особенно после успешного для халифской казны внедрения налоговой политики Бармакидов во времена Харуна, была обставлена с такой же роскошью. «Родственнику, бедному, путешественнику доставляй то, в чем нуждается он; но не будь расточителен, расточая выше меры» (Коран, XVII, 28). От этого было очень далеко. Двор пил из золотых кубков, а Зубайда ела только из посуды из драгоценных металлов. Ложки были золотыми или хрустальными, и даже столы накрывали скатертями из золота или серебра. Внутри гарема можно было видеть лишь самые красивые и дорогие предметы: китайский фарфор, золотые и хрустальные вазы.

Рассказы летописцев, многочисленные описания «Тысячи и одной ночи», действие которой разворачивается в Багдаде, безусловно, точно отражают реальность… «Она поднесла им золотую чашу и вазу, наполненные ароматной водой, для омовения рук, затем подала им чудесный кувшин, украшенный рубинами и бриллиантами… после чего она принесла им благовоние из алоэ в маленькой золотой курильнице». Или еще: «Принесли вино, налитое в золотые, серебряные и хрустальные кубки… юноши обрызгали гостей розовой водой с мускусом с помощью золотых кропил, украшенных драгоценными камнями».

Зубайда, у которой даже туфли были расшиты драгоценными камнями, буквально сгибалась под тяжестью своих украшений, и дело доходило до того, что иногда, для того чтобы удержаться на ногах, ей требовалась помощь двух рабынь. Она приказывала, чтобы ее носили в паланкине из серебра, эбенового дерева и сандала, устланного шелками и собольим мехом, с рукоятками из золота; внутри горели факелы из амбры. Она наполняла жемчужинами рот поэтам, которые пели ей хвалу. Хайзуран жила в такой же роскоши. Однажды она купила кусок ткани за баснословную сумму в 50 000 динаров. После ее смерти в ее сундуках насчитали 18 000 платьев. Израсходовать на красивую ткань [30]30
  Мы вернемся к теме тканей в главе VIII, стр. 272.


[Закрыть]1000 динаров не было чем-то необычным, а уж сумму в 500 динаров те принцы, которые делали подобные покупки в огромных количествах, тратили с легкостью.

Шелка, парча, тонкий лен, расшитый золотом и жемчугом… но были еще роскошные благовония. Они должны были гармонировать с одеждой, и их использование подчинялось четким правилам. Порошкообразный мускус смешивали с розовой водой, алоэ и гвоздикой, обрызгивали себя и даже пол бахрейнской амброй и розовым маслом. Ароматическими веществами умащали мертвых, жгли благовония в курильницах из драгоценных металлов самой разнообразной и изысканной формы. На пирах духи лились рекой. Одежда, пища, дома – все было пропитано самыми разнообразными ароматическими веществами. Воздух дворцовых залов также был насыщен ими. «Ладан, бензойная смола и духи для сжигания в зале, а также розовая вода и вода из цветков апельсина для обрызгивания наших гостей… я никогда не забуду ароматические масла и серебряные курильницы, наполненные душистой водой» («Тысяча и одна ночь»).

Обитатели дворца, как женщины, так и мужчины, носили множество украшений. Они надевали их на пальцы, шею и поверх одежды, богато отделанной рубинами, бриллиантами, бирюзой и янтарем. Повязки, которые они носили на голове, сверкали жемчугом и драгоценными камнями. Куртизанки и наложницы, сановники, принцы и принцессы соперничали в изяществе и излишествах. Пример самой необузданной расточительности подавали Бармакиды. Джафар пригоршнями раздавал золото поэтам и музыкантам, и его дворец затмевал даже дворец халифа. Он без колебаний отдавал гигантские суммы на покупку понравившихся ему тканей и произведений искусства. Высшие чиновники и богатые купцы Багдада подражали ему по мере своих финансовых возможностей.

Узкий круг избранных

Эти мужчины и женщины, которых жесткий церемониал удерживал на почтительном расстоянии от халифа, говорили с ним, лишь смиренно склонившись, и только в ответ на его вопрос. Лишь небольшой привилегированной группе дозволялось приближаться к нему, разговаривать, даже спорить. Речь идет о надимах, товарищах халифа.

Еще Омейяды, а до них персидские Сасаниды окружали себя одаренными людьми. Саффах, первый в династии Аббасидов, часто призывал их к себе, но между ними всегда оставалась завеса. Мансур поступал точно так же. Махди первым начал общаться с ними лицом к лицу, запретив, однако, своим сыновьям Хади и Харуну видеться с ними под страхом порки. Став халифом, Хади сделал их своими собутыльниками. Харун узаконил данным институт, решив привлечь к нему людей, считавшихся выдающимися в литературе, искусстве, науке и богословии. Он присвоил им особый статус и назначил жалованье. Единственной обязанностью надимов, приравненных к высшим чиновникам, было развлекать и занимать его. Помимо достаточно высокого жалованья Харун дарил им серебро, если им удавалось особенно отличиться: так, певец Ибрагим ал-Мавсили получил 4000 дирхемов за одно из своих произведений.

Надимы должны были развлекать без вульгарности, наставлять без педантизма, проявлять как серьезность, так и остроумие, уметь поддержать разговор на любую тему, включая кушанья, а при случае даже их готовить [31]31
  Халиф Мутавакил однажды дал 200 динаров одному из своих надимов, который приготовил отличное угощение.


[Закрыть]. Кроме того, от них требовалось умение охотиться, стрелять по мишени, прекрасно играть в мяч, а главное, в шахматы [32]32
  Харун назначал содержание хорошим шахматистам, во дворце устраивались турниры, шло составление шахматных трактатов. Эта игра индийского происхождения получила признание в Иране, откуда перешла к арабам. Триктрак, вероятно, также пришел из Индии. От игрока требовалось быть утонченным и честным человеком, иметь хорошую память, хорошее образование «и [быть] быстрым на ответ, когда ему задают вопрос» (Ахсан). История сохранила имена некоторых великих шахматистов той эпохи и дворцовых рабынь, достигших особых высот в этой игре. Правители обменивались дорогостоящими наборами шахматных фигур, вырезанных из горного хрусталя, драгоценных камней и пр.


[Закрыть]. Согласно Масуди, Харун первым из халифов начал играть в шахматы: «Невозможно жить без развлечения, и для властелина не существует ничего лучше, чем шахматы». Вместе со своими надимами Харун играл еще и в триктрак, и нам рассказывают, что однажды он поставил на кон свою одежду, проиграл и был вынужден полностью разоблачиться.

Надимы собирались несколько раз в неделю по вечерам, зимой во дворце, в остальное время – в садах. Они носили особую одежду: дураа поверх рубахи и тюрбан из шелковой ткани, затканной или вышитой золотом. Сев перед халифом, по четыре или пять человек с каждой стороны, они отвечали на его вопросы, рассказывали истории, декламировали стихи и пили вино: «Когда товарищи ночных бдений и рассказчики царя приходят к нему, никто не должен разжимать губ первым или перебивать, чтобы возразить ему, даже если речь идет о вещах редких, о которых интересно рассказать. Только одно стремление должно быть у каждого – старательно слушать речи царя и уделять им все свое внимание… Говоря с царем, должно тщательно выбирать слова, не торопясь, не жестикулируя руками и не тряся головой, не съезжая со своего сиденья, не меняя положения тела и не направляя взгляда ни на кого другого, кроме царя» [33]33
  Djahiz, Le Livre de la Couronne.


[Закрыть].

Из всех своих надимов Харун ар-Рашид более всего ценил Исхака, сына Ибрагима ал-Мавсили, также входившего в число его надим и прославленного музыканта. Помимо артистического таланта Исхак славился познаниями в истории, грамматике и поэзии. Однажды Харун сказал ему: «Если бы ты не был певцом, я бы сделал тебя судьей». Исхак неоднократно фигурирует в «Тысяче и одной ночи»: «У халифа Харуна ар-Рашида, наместника Господа трех миров и Эмира правоверных, среди его близких друзей и стольников был товарищ, с которым они вместе поднимали кубок, и любимый друг, чьи пальцы владели гармонией, руки были любимы лютней и чьему голосу завидовали соловьи. Это был музыкант, царь музыкантов и музыкальное диво своего времени, чудесный певец Исхак ал-Надим из Мосула. А халиф, любивший его великой любовью, отдал ему для жизни прекраснейший и превосходнейший из своих дворцов» (Ночь 926-я).

Не меньше радовали Харуна остроумные реплики поэта Абу-л-Атахии. Многие другие надимы, известные своими талантами, надолго или всего на несколько месяцев становились товарищами халифа в его ночных бдениях. Среди них был прославленный Абу Нувас, один из величайших арабских поэтов, Аббас ал-Ахнаф, Салм ал-Кашир, Мерван ибн Хафсан и другие поэты и музыканты.

Ибрагим, сводный брат Харуна [34]34
  У них был общий отец Махди, у которого была наложница по имени Шикла (ср. стр. 29). Сестра Харуна и Ибрагима Улайя, на два года старше последнего, была дочерью другой рабыни.


[Закрыть], занимал особое место в окружении повелителя. Этого надима действительно ждала необычная судьба, поскольку впоследствии он и сам ненадолго занял халифский трон.

Ибрагим и Улайя, получившие очень глубокое образование, стали певцами и музыкантами, «такими, каких не бывало ни до, ни после проповеди ислама». Харун, который был значительно старше обоих, питал к ним самые нежные чувства. Назначив Ибрагима наместником Дамаска, он так тосковал в разлуке с ним, что отозвал его обратно в Багдад и ввел в круг своих ближайших друзей. Ему никогда не надоедало его слушать, но только наедине, поскольку было не принято, чтобы принц крови выступал перед кем-то кроме собственного семейства. Багдадская аристократия, как и все остальные слои общества, чрезвычайно увлекалась лирической поэзией [35]35
  Ортодоксальные мусульмане относились к музыке с неодобрением, считая, что она несовместима со строгим соблюдением религиозных норм.


[Закрыть]. Общественное мнение вставало на сторону того или иного поэта, подобно тому, как это происходило в Вене или малых столицах Италии в XIX в. Великие музыканты, вроде Исхака, стояли на одном уровне с самыми влиятельными лицами. Сам Харун, являвшийся подлинным меломаном, питал страсть к поэмам Абу Нуваса или Абу-л-Атахии в исполнении своего сводного брата, которому аккомпанировали певицы, гобоисты и лютнисты. Однажды, когда Ибрагим пришел к халифу, тот разрешил ему спеть поэму Ахваза перед небольшой группой своих ближайших друзей, которые его никогда не слышали. После выступления переполненный восхищением Харун приказал немедленно отсыпать Ибрагиму миллион дирхемов, и этот высокорослый и смуглый человек, своенравный и расточительный, наверное, промотал их в тот же самый день.

В транжирстве Ибрагим настолько превосходил Харуна ар-Рашида, который и сам не пользовался репутацией скупца, что однажды халиф даже разгневался. Ибрагим пригласил халифа и подал ему рыбу, нарезанную небольшими кусками. «Что это за рыба?» – спросил Харун. – «То, что ты принял за куски, это на самом деле только рыбьи языки». – «И сколько же их у тебя?» Хозяин дома ответил, что их более 150. «И во сколько же тебе все это обошлось?» – «По меньшей мере в 1000 дирхемов». Харун отказался от угощения и потребовал, чтобы Ибрагим отдал ему такую же сумму. Ибрагим подчинился. «Это серебро будет потрачено на милостыню, – сказал халиф и потребовал, чтобы Ибрагим дал еще 1000 дирхемов: – Это чтобы искупить твою расточительность, и не только эти суммы будут отданы бедным, но еще и тарелка, на которой была подана эта рыба» [36]36
  По Масуди.


[Закрыть]. А она стоила более 300 дирхемов.

Завидуя таланту и успехам других артистов, Ибрагим, отличавшийся непомерным тщеславием, изгонял из своего ближайшего окружения певцов и музыкантов, которых слишком хвалили. В числе прочих настоящую ненависть у него вызывали Исхак и его отец. Став халифом, он, однако, не воспользовался своим кратковременным могуществом, чтобы расквитаться со своими соперниками на артистическом поприще. Не замарав рук пролитой кровью, этот яркий персонаж снова занял свое место во дворце, войдя в число надимов при сыне ар-Рашида Мамуне, который простил его за короткую узурпацию.

Совершенно иным человеком был Джафар Бармакид, самый близкий и самый любимый – странной любовью, как утверждали некоторые, правда, без доказательств, – друг праведного халифа. Ибрагим был огромного роста и не слишком пригожий, а Джафара отличали миниатюрность и красота, которую однажды воспел Ибрагим: «Когда описывают его красоту, пытаются сравнить ее с чистым золотом древнеегипетских монет, с жемчугом, который, скрываясь, в глубине своей раковины, доводит до отчаяния ловца; или же с золотом, которое золотильщик нанес на лист книги». Как говорят, услышав эти строки, Джафар пришел в восторг.

Являясь арбитром изящества, Джафар, всегда одетый с чрезвычайной изысканностью, был законодателем моды. Именно он ввел в употребление воротнички, чтобы спрятать свою собственную, несколько длинноватую шею. Его же рассказчики называют спутником Харуна в его ночных прогулках по Багдаду, когда халиф ощущал «стеснение в груди» – иначе говоря, скучал, – или когда он хотел «разузнать о деяниях наместников и вали, чтобы сместить тех из них, на которых обнаружатся жалобы» («Тысяча и одна ночь»).

Будучи помощником халифа и символом эпохи, когда в империи царили справедливость и благоденствие, Джафар, наряду со своим отцом Яхьей, был наиболее близким к Харуну человеком, который, как и Яхья, пользовался наибольшим влиянием вплоть до того момента, когда повелитель правоверных порвал с Бармакидами. Это был человек высочайшей культуры, замечательный каллиграф и юрист, писатель и оратор, обладавший веселым и жизнерадостным характером. В начале правления Харуна их сблизил общий вкус к удовольствиям, и между ними завязалась пылкая дружба. Поселившись в крыле дворца ал-Хулд, где жил и сам повелитель правоверных, Джафар проводил с ним все вечера вместе с остальными надимами и певицами. Учитывая их общее пристрастие к вину – Харун пил вино дважды в неделю [37]37
  Согласно Книге царей, Харун никогда не пил прилюдно, и на его застольях с вином присутствовали только фавориты.


[Закрыть], – можно себе представить, что такие развлекательные вечера часто превращались в попойку, что не мешало Джафару, отличавшемуся незаурядной одаренностью и работоспособностью, рано утром приступать к своим многочисленным обязанностям.

Мы увидим, что впоследствии Харун назначил его наместником Египта, а затем отправил его в Сирию, чтобы пресечь беспорядки. Однако в основном Джафар занимал разнообразные посты при дворе, где он заседал нередко вместе со своим отцом Яхьей и братом Фадлом, выслушивая жалобы народа и карая злоупотребления. В течение нескольких лет он был хранителем государственной печати, командовал халифской гвардией, руководил «разведывательной службой» (барид), ткацкими мастерскими (тираз), обладавшими чуть ли не имперской монополией на производство самых роскошных тканей, и монетным двором (вплоть до того, что на монетах порой значилось его имя). На всех этих поприщах он проявил свои необыкновенные способности, ум и чувство ответственности. По словам Ибн Халдуна, «он держал в руках управление всей империей» (Ибн Халдун). Наконец, Харун поручил ему опеку над Мамуном, когда тот был назначен вторым наследником после своего старшего брата Амина, сына Зубайды, которого Харун выбрал своим будущим преемником. «Богатый, как Джафар», – говорили в Багдаде. Рассказывают, что однажды певец Ибрагим ал-Мавсили, оказавшись вместе с Харуном и Джафаром, увидел прекрасный сад и захотел его посетить. «Продается ли он?» – «Да». – «Сколько?» – «14 000 динаров». Он тотчас же сочинил стихотворение об этом саде и прочитал его перед Харуном. Тот приказал выдать ему требуемую сумму, к которой Джафар прибавил 5000 динаров. Его щедрость, вошедшая в поговорку, могла сравниться только с роскошью, в которой он жил. С благоразумием, которому мог бы позавидовать Фуке, он по совету Ибрагима ал-Махди подарил свой великолепный, только что выстроенный дворец своему ученику Мамуну. Как страстный любитель музыки и поэзии, музыкант, он окружал себя лучшими поэтами, певцами и певицами и роскошно вознаграждал их, рекомендовал халифу, а при необходимости защищал, если соперники посягали на их благополучие. Впоследствии один из его подопечных, Абу Заккар, не захотел пережить его и пожелал разделить его страшную участь.

Его прекрасное чувство юмора, щедрость и влияние на халифа, которым, как все знали, он обладал, делали его одним из самых популярных людей в Багдаде. Его шумно приветствовали на улицах, и, возможно, его слава как раз и способствовала его финальному краху.

Фадл, старший брат Джафара, также входил в число на-димов. Уступая блеском лишь последнему, он, по словам Табари, обладал большим опытом и показал себя «более способным в делах».

Он был менее привязан к наслаждениям, чем его брат, не пил вина и воздерживался от участия в самых буйных вечерних застольях. Он был не менее щедрым и также осыпал милостями поэтов, назначая многим из них ежегодное жалованье. Одному индийцу, сочинившему о нем поэму, он дал 1000 динаров, скакового верблюда и одеяние, а переводчику досталось 500 динаров.

Фадл был серьезным и умным человеком, настоящим тружеником. Он на какое-то время заменял своего отца во главе правительства и тоже хранил государственную печать, пока Харун не передал ее Джафару. Он долгое время оставался доверенным лицом халифа, который, в основном, поручал ему управление провинциями и командование военными походами. Фадлу довелось послужить наместником Западного Ирана (а до того, возможно, провинции Рейи [38]38
  Ср. D. Sourdel, op. cit. О политической роли Бармакидов мы расскажем более подробно в следующей главе.


[Закрыть]), а главное, Хорасана, где он добился очень многого за счет проводимой им политики примирения в этой традиционно беспокойной провинции. Там он завоевал невероятную популярность, и говорят, что в течение его наместничества 20 000 детей были названы его именем в знак признательности за благодеяния, которые он оказал народу.

Манипулировать этим молочным братом Харуна (его кормила грудью Хайзуран), обладателем цельного и властного характера, было непросто. Он больше стремился к примирению с Алидами, чем Харун, и впал в немилость после того, как один из них, находившийся под его покровительством, сбежал. Однако он остался наставником принца Амина, поспособствовав тому, чтобы именно его подопечный был провозглашен основным наследником. Постоянное соперничество с Джафаром и тот факт, что один из них был опекуном наследного принца, а второй – его главного конкурента, следующего за ним по праву первородства, не способствовал урегулированию ситуации ни внутри семьи Бармекидов, ни в ее отношениях с Харуном.

У Яхьи Бармакида было еще два сына – Муса, ставший наместником Сирии, и Мухаммед. Оба, особенно Мухаммед, долгое время входили в круг ближайших друзей халифа. Они оба носили титул эмира, который от них, в свою очередь, перешел к их детям и племянникам. Брат Яхьи Мухаммед ибн Халид девять лет подряд занимал пост халифского постельничего.

В окружении Харуна Бармакиды встретили своего главного соперника ал-Фадла ибн ал-Раби, звезда которого разгоралась все ярче, по мере того как их – угасала. После их падения, которому он немало содействовал, Фадл ибн ал-Раби стал правой рукой Харуна. Ал-Раби ибн Юнус, его отец, был человеком низкого происхождения, но его ум и таланты позволили ему осуществлять важные функции при Мансуре, в том числе – обязанности хаджиб. Он пользовался полным доверием халифа, который поручил ему заведовать расходами, а потом назначил его визирем (тогда это подразумевало, скорее, высокое звание, чем конкретные функции), в то время как его сын занял его пост хаджиба. Фадл также был очень близок с халифом Мансуром, а затем и Харуном. Он получил государственную печать, затем в 795 г. был назначен хаджибом, а в 803 г., когда Бармакидов постигла опала, – визирем. Являясь доверенным советником Харуна, к чьему мнению очень прислушивалась и Зубайда, он оставался одной из ключевых фигур двора в период, когда политические, военные и административные функции, которые, как правило, не имели четкого разделения и часто смешивались с более щекотливыми обязанностями товарища халифа, принимавшего участие во всех забавах повелителя правоверных.

Во дворце принимали и других чиновников и высокопоставленных лиц: в первую очередь, аббасидских принцев, сводных братьев, дядей, племянников и двоюродных братьев Харуна – Аллаха ибн Мухаммеда, Али, знаменитого Абд ал-Самада, служившего пяти халифам, и многих других. Военачальник Харсама, с которым мы уже встречались, Али ибн Иса, будущий наместник Хорасана, многие другие полководцы, врач халифа Джибрил, богослов и кади Абу Юсуф также были близки этому тесному и замкнутому мирку, где рождались и рушились интриги, махинации, борьба за влияние.