Текст книги "Харун Ар-Рашид"

Автор книги: Кло Андре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Короли и принцы христианской и мусульманской Испании покровительствовали этому научному движению. В результате в XVI в. Севилья, Малага, Кордова, Альмерия, Майорка, а вскоре и Толедо достигли поразительного научного расцвета.

Со своей стороны, мелкие христианские правители, не прекращая войны с маврами, одновременно содействовали арабским изысканиям и переводам. В XVIII в. над всеми ними возвышается внушительная фигура Альфонса Мудрого, который и сам был ученым, и именно под его руководством были составлены Альфонсовы таблицы, с помощью которых еще долгое время определяли свое местоположение мореплаватели. Его внук Диниш, король Португалии, проделал аналогичную, хотя и менее масштабную работу, обеспечив перевод на португальский арабских, латинских и испанских работ. Он основал Лиссабонский университет, который позднее переместился в Коимбру.

По сравнению со всем этим работа интеллектуалов, попавших на Ближний Восток с крестовыми походами, выглядит малозначительной. Немногих заинтересовали научные и литературные труды народов, побежденных христианскими рыцарями. Только Аделард Батский и Этьен Антиохийский провели некоторое время на Востоке, занимаясь переводами. В частности, Аделард, англичанин по происхождению, перевел «Астрономические таблицы» ал-Хорезми и «Начала» Евклида.

Поэзия в эпоху Праведного халифа

Влияние Древней Греции, а также Ирана и Индии на арабскую поэзию было минимальным. Арабы просто не были знакомы с греческой поэзией. Имена Гомера и Аристофана не говорили им ничего. При Аббасидах не предпринималось никаких попыток переводить иноземную поэзию. Впрочем, как отмечает писатель Джахиз, перевести поэзию невозможно: «Ее текстура рвется, размер рушится, красота исчезает…, это не более чем проза» [139]139
  Цит. по: Charles Pellat.


[Закрыть]. Арабов интересовала философия и науки побежденных народов, а не их стихи.

В доисламский период безраздельно царствовала лирическая поэзия, которую декламировали речитативом. С незапамятных времен эти стихи, отличавшиеся языковым богатством, воспевали мужество героев, природу, любимую женщину, животных, уединение кочевника в пустыне. Эта поэзия существовала еще и при Омейя-дах, но по мере того как менялся жизненный уклад арабов, развивался и способ выражения чувств. Влияние Ирана не было чуждым для арабов. На смену словесности бескрайних просторов пришла утонченная литература городов. Жизнь бедуинов стала воспоминанием, и возникла новая поэтическая форма, состоявшая из коротких сочинений с более гибким размером (раджаз), воспевавших вино, сады, охоту, любовь к певицам и юношам.

Абу Нувас стал самым прославленным представителем этого направления. В народных сказаниях имя этого поэта неразрывно связано с именем Харуна ар-Рашида. «Тысяча и одна ночь» часто напоминает о нем: «В обычае у халифа, – сказала Шехерезада, – было посылать за поэтом всякий раз, когда он имел желание послушать, как он без подготовки сочиняет поэмы или перелагает в стихи только что рассказанную ему историю о каких-нибудь приключениях» [140]140
  См. также Ночь 378 и 379.


[Закрыть]. Первые годы своей жизни он провел в Басре, крупном культурном центре. Будучи типичным представителем вакхической поэзии, он описывал собственные разгульные похождения, рисуя себя в окружении юношей, которые не жалеют ни своих кошельков, ни чувств. Он охотно смеется над самим собой, рассказывая, например, о проделках, жертвой которых он оказался, о том, как напился, или же о том, как его юным товарищам удалось нажиться за его счет. Процитируем его стихотворение «Хмель»:

Давай! Налей вина, налей снова и снова!

Скажи мне как следует: вот вино!

И не заставляй меня пить втайне, если можешь сказать об этом перед всеми […]

Я выдернул задремавшую кабатчицу из ее снов […]

Она сказала:

– Кто это стучится в мою дверь?

– Это собратья, – ответили мы, – у которых опустели стаканы.

Для них мы желаем вина.

Нужно их здесь поправить без дальнейшей задержки.

– Моей ценой, – сказала она, – я назначаю мужчину

с влюбленными глазами, сверкающими как утренняя заря.

Как большинство поэтов Востока Абу Нувас оплакивал ушедшие времена и покинувших этот мир беззаботных товарищей, с которыми он некогда предавался столь веселым попойкам. Иногда он впадает в полный пессимизм:

Люди – не более,

Чем толпа живых мертвецов, порожденных умершими живыми.

Те, чей род

Плодовит героями, имеет союзниками гнилые кости.

А разумный человек,

Если он внимательно изучит блага этого мира,

Без покрывала, они для него

Яростный враг, переодетый другом.

Будучи великим грешником, Абу Нувас, тем не менее, надеялся на милосердие Бога, говоря, что он слишком жалкое создание, чтобы Он обратил на него свои взоры. Он писал:

Мой грех открылся мне в своей огромности

Но тотчас же, о мой Господь,

Я поставил его рядом с этим великодушием,

Которое тебе свойственно… и я увидел…

Твое великодушие больше.

Он был поразительным импровизатором даже для того времени, когда в образованной среде было принято выражать свои чувства в стихах, и его считают самым плодовитым гением арабской литературы. Масуди оставил его портрет: «Абу Нувас воспевал вино, его вкус и аромат, красоту, цвет, сверкание, и то воздействие, которое оно оказывает на душу. Он описал пышность пиров, внешний вид кубков и амфор, сотрапезников, утренние и вечерние возлияния… и сделал это со столь великим талантом, что, можно сказать, запер бы двери лирической поэзии, если бы ее область была менее обширной, если бы ее царство имело границы, и если бы возможно было достичь его пределов…».

Абу Нувас погиб от жестокого обращения, которому его подвергли члены рода Навбакт (один из представителей этой научной династии служил библиотекарем Харуна ар-Рашида), в адрес которых он написал оскорбительное стихотворение. Одни заявляют, что он закончил свои дни в тюрьме, куда попал из-за святотатственных стихов, другие – что он принял смерть от содержательницы кабака, что лучше сочетается с его характером.

Если этот любимый поэт и товарищ на вечерних пирах Харуна и сумел затмить прочих поэтоВ, то не смог вычеркнуть их из нашей памяти. Эти певцы городского уклада, «современные» по стилю и источникам вдохновения, вели такую же разгульную жизнь и питали такую же страсть к вину. Здесь можно вспомнить весьма популярного бродячего поэта Ибн Дибила, своего рода Вийона IX века, полного горечи и озлобления, или же Дик ал-Джинна (Петуха дьявола), который также посвящал свои строки вину.

Теперь поднимайся,

потому что она предлагает выпить свою непременную чашу;

так что лей свой напиток, свой драгоценный дар

– ничто иное, как свое вино.

Вино отомстило неотвратимой местью нашим шатким шагам.

Упомянем также о Муслиме ибн Валиде, этом богемном таланте, славившемся изяществом стиля и оригинальностью своей эротической поэзии. Часто цитируют эти принадлежащие ему строки:

Что есть жизнь, если не любить и не поддаваться

Хмелю от вина и прекрасных глаз?

Еще один поэт, Абу-л-Атахия, также был сотоварищем Харуна ар-Рашида, а в прошлом и его отца Махди. После беспутной жизни он стал аскетом и увлекся философской поэзией.

Юность, развлечения и слепота

Суть лучшая зараза, разъедающая человека.

Чтобы избежать зла, с ним нужно порвать.

Когда моя доля времени истечет,

Мне не хватит жалоб и рыданий.

Память обо мне сотрется; моя забытая

Любовь подарит другу друга.

Он также умел упрашивать и умилостивлять халифа правоверных:

Мой эмир так благороден, что люди, если могут,

Расстилают для него на земле ковры из своих щек.

На тебя могли бы посетовать наши верховые животные,

Они несут нас к тебе легко и без бремени;

Но покидают они тебя очень тяжело нагруженными.

Башар ибн Бурд, знакомец Махди и его двора, принадлежал к тому же поколению. Имея персидские корни, этот великий поэт писал на арабском и не скрывал своих симпатий к маздеизму и своим предкам. Хотя он не пользовался большим почетом, в значительной мере благодаря своим выпадам против арабов, его тем не менее терпели, считаясь с его великим талантом и высоким покровительством, которым он пользовался. В 783 г., когда Махди отвернулся от него, он был убит, а его тело сброшено в Тигр. Его чувственность, иногда близкая к непристойности, находила выражение в безупречной форме. Он воспевал любовь:

Да, клянусь Богом,

Я желаю быть околдованным

Волшебством твоих глаз.

Но в его стихах также присутствует мотив разочарования и печали:

Я плачу о тех, кто дал мне отведать вкус своей любви,

Потом, едва успев возбудить во мне желание, заснули […]

Между грустью и мною

Завязались долгие отношения,

Которые никогда не разорвутся,

Если только однажды не истечет вечность.

Список этих поэтов VIII–IX вв., которые смешивали мистику и эротику, страсть к вину и любовь к Богу, влечение к мальчикам и прекрасным рабыням, не забывая ни о разочарованиях жизни, ни о страхе смерти, можно продолжать долго. Наконец, вспомним об Аббасе ибн ал-Ахнафе, который стоял ближе всех к Харуну ар-Рашиду и чьими предками также были персы. Он воспевал куртуазную любовь и пользовался большим влиянием в Испании:

Ты рассказал мне о ней, о Саад, и этим распалил мою страсть.

Не прекращай, о Саад, и этим ты продолжишь свою речь…

Я питаю к ней горячее желание,

И мое сердце не знает никакого другого,

Горячее желание, какого нет ни в прошлом, ни в будущем.

Эта поэзия, которая во времена Харуна ар-Рашида была полна бьющей через край энергии, оставила глубокий след в арабской литературе. Однако она довольно быстро выдохлась и в следующем веке сошла со сцены. И ей на смену снова пришла древняя, более настоящая и близкая истинным человеческим чувствам.

Рождение прозы

В сфере литературы греческое влияние оставалось очень ограниченным. Однако иначе дело обстояло с литературным наследием Персии. Многие ученые и «секретари» иранского происхождения содействовали переводу этих произведений на свой язык. Наиболее известным примером является перевод индийского сказания «Калила и Димна», сначала на персидский, а затем и на арабский язык, выполненный Ибн ал-Мукаффой. Эта книга, составленная в IV в. брахманом по имени Бидпаи, излагает историю двух братьев-шакалов при дворе у льва. Она получила огромное распространение и стала источником вдохновения для многих других сочинений. Кроме того, Мукаффа перевел на арабский объемистую Историю Ирана, которая долгое время оставалась основным историографическим произведением об этой стране. Арабо-исламскую культуру обогатили и другие произведения иранской литературы, посвященные самым разным темам от истории до оккультных наук, разумеется, включая нравственность.

Можно также отметить реакционное движение проиранских кругов против арабской культуры, получившее названия шуубийя, смысл которого можно передать как «движение неверных» (Claude Cahen). По одну сторону находились подражатели Ирана, гордые своим интеллектуальным превосходством и важным государственными постами, которые они сумели занять, и представлявшие собой рафинированную светскую элиту; по другую – носители арабских традиций, утверждавшие свою верность прошлому, покрывшему их славой. Во времена Харуна ар-Рашида этот раздор между сторонниками древнего и современного, не лишенный социального, если не этнического подтекста, стал особенно заметным во всех сферах жизни.

В самом начале IX в., хотя арабская поэзия начала развиваться в новом направлении, она также получила мощный импульс от Джахиза. Он родился в Басре и вернулся туда перед смертью восемьдесят лет спустя, проведя большую часть своей жизни в Багдаде. Этому полукровке мы обязаны работой, не имевшей равных ни в его время, ни, наверное, в какое-либо другое. Он оставил около двухсот произведений на самые разнообразные темы: наука, история, этнология, богословие, грамматика. В своей Книге о скупцах он обрисовал арабское общество, превознося щедрость арабов, которую он противопоставлял корыстолюбию персов. Его Книга о животных представляет собой трактат по естественной истории, в Байян – по риторике. Он также написал книги, посвященные тюркам, христианам, евреям и др. Обладая энциклопедическим умом, он составил обзор познаний своей эпохи. Этого моралиста, эссеиста можно сравнить с Люцианом, Мольером и Вольтером. Современный ему писатель Ибн Кутайба сказал о нем: «Это вершина богословия, он сильнее всех в построении доказательств и искуснее всех в преувеличении мелкого и приуменьшении крупного. И его могущество таково, что он может обосновать противоположности: он может доказать как превосходство черных над белыми, так и обратное». По мнению Шарля Пела, крупного специалиста по Джахизу, «если говорить о наблюдениях и красках, то параллели с ним можно найти, скорее, у Ла Брюйе и Мольера, нежели у других арабских писателей».

Сочинения Джахиза, значительные как по объему, так и по своей новаторской сути, занимают место в первых рядах арабской литературы. Влияние, которое он оказал на новую культуру соответствует его плодовитости. Именно он, родоначальник адаба, возвел арабо-мусульманскую культуру на вершину совершенства.

Адаб означает «привычку», «обычай», но в первые века ислама это слово получило смысл «хорошее образование», «учтивость», «галантность». Согласно Ф. Габриели, оно знаменует собой «постепенное утончение бедуинской этики и обычаев под воздействием ислама». В широком смысле это слово приобрело интеллектуальное значение «совокупности знаний, делающих человека учтивым и галантным», то есть его можно понимать как аналог принятого в XVII в. термина «приличный человек».

Вскоре после возникновения ислама репутацией воспитанных людей пользовались те, кто понимал учение Мухаммеда и тонкости арабского языка. Поэтому горожанин отправлялся к бедуинам, чтобы усовершенствовать свое владение арабским. По мере развития учения ислама к вышеупомянутым требованиям добавились религиозные науки и познания о культуре завоеванных стран. Первым адабом, в этом расширенном смысле, и стал Ибн Мукаффа, переводчик «Калили и Димны», осуществивший синтез арабской и персидской культуры.

Неожиданным образом значительное расширение познаний, которое имело место в то время, поставило арабскую культуру под угрозу. Фактически существовала опасность, что знание окажется раздробленным, и благодаря влиянию куттабов это будет способствовать персидским и индийским веяниям, а следовательно, торжеству шуубийи. Не разработав учения в собственном смысле этого слова, Джахиз дал определение культуре в целом – поэзия, история, красноречие, география, религиозные науки, – подчеркнув роль размышления, а также необходимость писать на понятном языке без излишней педантичности.

После правления Мамуна эта концепция адаба, или общей культуры, подразумевающей свободу мысли, видоизменилась. В этот период адаб стал обозначать виртуозное красноречие, беспредметный пуризм, и литература свелась к составлению трактатов, рассчитанных исключительно на куттабов, или же развлекательных сочинений, единственная ценность которых заключается в описаниях общества, часто в утонченном стиле макамат. В этом жанре особенно прославились Харир и Хамадхани.

Был и еще один прозаик, Кутайба, также оказавший огромное влияние на эпоху Аббасидов. В числе прочих произведений он оставил Книгу о поэзии и поэтах, а также Книгу о познании, первый по времени написания учебник истории на арабском языке. В своих трудах, хотя и уступавших по качеству произведениям Джахиза, он яростно спорил с шуубийей, используя весь свой полемический дар, чтобы отстоять ценности арабской культуры перед лицом куттабов, приверженцев иноземной науки.

Можно назвать еще ряд работ писателей той же эпохи. Мы располагаем их списком благодаря Фихристу, каталогу, выпущенному багдадским книготорговцем Ибн ал-Надимом, который указывает не только переводы, но и оригинальные произведения на арабском языке. И в этом списке литературные произведения и научные труды занимают одинаково большое место.

ГЛАВА Х
ОТ ПРАВЕДНОГО ДО ВЕЛИКОЛЕПНОГО

Богу принадлежит царственная власть над небесами и землею.

Коран, XLII, 48

Следы, оставленные в Багдаде гражданской войной, достаточно быстро изгладились. Постепенно город был отремонтирован, и о долгой борьбе между сыновьями Харуна было забыто. Мамун умер в 833 г. К власти пришел его брат Мутасим. Два заговора подряд показали ему, что рассчитывать на абну больше не приходится и необходимо иметь в распоряжении людей, связанных с ним узами личной преданности. Поскольку абна была расквартирована в Багдаде, в 836 г. он решил построить для себя и своих воинов на восточном берегу Тигра в сотне километров вверх по течению от столицы новый город, который назвал Самаррой [141]141
  См. Приложение 2


[Закрыть]. От добровольцев, в большинстве своем, тюрок не было отбою. Эти новые воины открыли путь для новой силы.

Им не потребовалось много времени, чтобы осознать, что они представляют собой единственную силу в распоряжении халифа и что без нее он ничто. От этого оставался лишь один шаг до того, чтобы завладеть властью. И вскоре этот шаг был сделан. В 861 г. военачальники убили унаследовавшего Мутасиму халифа Мутавакила, вероятно, по наущению его старшего сына Мунтасира, который был провозглашен халифом. Преторианцы стали хозяевами империи.

В будущем именно армейские командиры выбирали халифов – всегда из рода Аббасидов, исходя, скорее, из их готовности удовлетворять их требования, чем из личных качеств. В сильных личностях недостатка не было, здесь особенно можно отметить Муваффака, брата халифа Мутамида (конец IX в.), но, несмотря на все их старания, халифы так и не сумели вернуть себе рычаги власти над империей. Около 836 г. у власти даже оказалось два халифа, Мутазз в Самарре и Мустаин в Багдаде, и оба пали от руки убийц. В 892 г. Самарра была заброшена, но ничего не изменилось. Войска укрепили господство над государством, подавив несколько бунтов. В 869–883 гг. восстание зинджей [142]142
  Это движение объединило людей разного происхождения – чернокожих, арабов, персов, евреев и христиан. По самому общепринятому мнению, восстание вспыхнуло по причине нечеловеческих условий, в которых находились чернокожие, работавшие на плантациях сахарного тростника. Однако Шабан (Shaban, Islamic History, II) полагает, что это выступление, поддержанное купцами, имело целью контроль над торговыми путями Северной Африки.


[Закрыть], которые основали правительство и на некоторое время завладели Басрой, затопило кровью юг Ирака. Восстания карматов [143]143
  Движение карматов, названное так по имени своего основателя Хам-дана Кармата, представляло собой ответвление семиричного исмаилитства. Это движение, имевшее социальную направленность, отличалось ярко-выраженной мессианской окраской.


[Закрыть], которое распространилось чуть позже, но практически в тех же местах, привело к возникновению в Бахрейне маленького карматского государства, демократического и эгалитарного.

Еще одной причиной роста влияния армии стали высокие затраты на ее содержание, на которое уходила приблизительно половина государственного бюджета. Правительство могло противопоставить этому всего два средства – либо предоставить своеобразную финансовую автономию военным вождям разных регионов, которые оплачивали армию за счет сбора налогов и отсылали остатки в Багдад, либо закрепить за военачальниками, в личном порядке, доходы с некоторых земель. Эта система, икта, уже существовала, но до того времени ею пользовались лишь некоторые члены халифской семьи и сановники, оказавшие исключительные услуги. Включение в нее военачальников способствовало ослаблению центральной власти. Очень скоро губернаторы провинций, практиковавшие икта, обрели фактическую независимость. Багдад больше не имел финансового контроля над этими провинциями, и они все больше ускользали из-под его власти. В Египте подлинным владыкой являлся Ахмед ибн Тулун, который реформировал военную и административную систему и присоединил Сирию. Ему унаследовал его сын. Халифу удалось на время восстановить свою власть, но вскоре она оказалась в руках тюркской династии Икшидов, которые сохраняли ее в течение пятидесяти с лишним лет вплоть до воцарения Фатимидов.

Так разрушалась империя. В Азербайджане, Ширване, Курдистане, Дейлеме, Северной Сирии (Хамданиды) место халифских губернаторов занимали местные династии, а на смену аббасидской армии приходили восточные наемники, главным образом тюрки. В Хорасане, который Мамун некогда вверил Тахиру ибн Хусейну, человеку, помогшему ему вступить в Багдад, верховная власть стала наследственной. Впоследствии эта провинция оказалась в руках Саффаридов, а позже Саманидов. В свою очередь Газневиды изгнали их, чтобы создать могучую империю, объединившую территории от Афганистана до самого Пенджаба. Единовластие халифа повсюду трещало по швам. Но никто из новых хозяев не решался править без халифской инвеституры, как будто сам факт его наличия где-то в недрах багдадского дворца был необходим для поддержания мирового порядка, его изображение по-прежнему украшало собой монеты, а его имя звучало в мечетях во время пятничной молитвы.

Ослабление государственной власти повлекло за собой образование аристократии, которая постепенно меняла общество империи. Когда система икта была применена к низшим эшелонам, она привела к тем же последствиям, что и в случае генералов-губернаторов провинций: получив права на доход с земли и даже не будучи ее собственником, офицер сразу же причислял себя к особому общественному классу. И выходцы именно из этой среды, состоявшей, в основном, из иноземцев, пополняли собой армию государственных чиновников. В 924 г. именно из этого сословия вышел амир ал-умара, эмир эмиров, верховный главнокомандующий и глава гражданской администрации. Он был поставлен над визирями и получил все возможные полномочия. Но ради чего? Это возвышение сильного человека было отчаянным шагом, который «не спас империю, потому что империи, которую можно было бы спасти, уже не было» (М. A. Shaban, Islamic History).

Беспорядок еще усугубился. За десять лет сменилось пять амир ал-умара. Халифы сменялись с той же скоростью. Ради, возведенный армией на престол в 932 г., умер спустя восемь лет. На трон взошел его брат. Его свергли, предварительно выколов глаза. Вместо него халифом был провозглашен Мустакси. Настало время для того, чтобы властью завладели те, на чьей стороне были сила и оружие. В 945 г. в Багдаде воцарились Буйиды, выходцы из Дейлема, находившегося на берегу Каспийского моря.

Буйиды были шиитами. Могли ли они сосуществовать с халифом, хранителем сунны, к которой они питали отвращение? Кого могли они поставить на его место, избежав при этом опасности развязать новый конфликт с суннитскими государствами? Государственные соображения возобладали, и халифа оставили на прежнем месте. Полностью лишившись власти, повелитель правоверных и гарант справедливости ни для кого не представлял опасности. По сасанидскому образцу самый влиятельный член династии носил титул царя царей – шахиншаха.

Прошло больше века, прежде чем конфедерация Буйидов, в свою очередь, пала под ударами других завоевателей с востока. Но именно тогда, находясь под властью этих поначалу довольно неотесанных воинов, арабо-мусульманская цивилизация снова пережила мощные всплески, напомнившие о временах Харуна ар-Рашида и первых Аббасидов.

Распад халифата и низведение халифа до уровня марионетки никак не повлекли за собой упадка в обществе и культуре. В Багдаде снова царило оживление во всех сферах жизни. Буйидские принцы, крупные меценаты, покровительствовали деятелям культуры, они заказывали строительство памятников в столице и на территориях, находившихся под контролем их семьи, особенно в Ширазе и Исфахане. Новые династии в Каире, Алеппо, Нишапуре, Газни обустраивали свои земли и благоприятствовали интеллектуальной жизни. Нельзя было найти ни одного принца или богатого купца, у которого не было бы библиотеки. Правивший Афганистаном Махмуд Газневи, завоеватель Индии, содержал у себя при дворе четыреста поэтов, занятых прославлением его подвигов, а Фирдоуси написал свою прекрасную Книгу Царей, Шахнамэ, в которой воспел великое прошлое Ирана на новоперсидском языке, который складывался в то самое время и впоследствии позволил распространиться иранскому Возрождению. В Алеппо Сайф ад-Даула, отчасти послуживший прототипом Харуна ар-Рашида для составителей «Тысячи и одной ночи», собрал вокруг себя целую плеяду стихотворцев, писателей и ученых. Именно при нем совершил свою работу ал-Фараби, выходец из Мавераннахра, а ал-Мутаннаби написал свои самые прекрасные строки. Центральная Азия и Нишапур, столица Саманидов, переживали свой золотой век, в то время как в недавно основанном Каире – ал-Кахира, «Победоносный», – Фатимиды окружили себя неслыханно пышным двором, великолепие которого можно было сравнить только с блеском Аббасидов.

Таким образом, падение халифской власти не уничтожило тяги к знаниям. Напротив, распространение центров власти привело к умножению очагов культуры и процветания. Каждый принц отдавал своей провинции все силы. Подгоняемая этой конкуренцией, и еще сильнее – ростом населения и новых городов, экономика продолжала развиваться по всему мусульманскому миру.

В 1055 г. в Багдад вступили турки-сельджуки. Они были мусульманами-суннитами, и их прибытие перекроило политическую карту Востока, не изменив направления развития цивилизации. Главным результатом их вторжения стало возвращение некоторого авторитета халифату. В конце XII в. мы даже видим, как ал-Насир, один из самых блестящих халифов, пытается восстановить мир между суннитами и шиитами, опираясь при этом на полурелигиозные полупрофессиональные структуры футува. Монгольское нашествие поставило под угрозу все, начиная с самого халифата.

На этот раз все рухнуло. В первые дни 1258 г. внук Чингисхана Хулагу взял Багдад штурмом. Восемнадцатого февраля халиф ал-Мутасим сдался, и Хулагу приказал казнить его вместе со всей семьей. В течение восемнадцати дней резня следовала за резней. Хронисты рассказывают, что убито было от 800 тысяч до 2 миллионов человек, но эти цифры явно сильно преувеличены. Целые кварталы были разграблены и сожжены, уничтожению подверглась Большая мечеть и одна из главных шиитских святынь, мечеть Хазимен. Это была небывалая катастрофа. Багдаду уже никогда не суждено было стать столицей мусульманского мира. Он выжил, но отныне мог быть только провинциальным центром, которым поочередно владели разные завоеватели. В 1393 г. его захватил Тамерлан.

Однако халифат сохранился, хотя и в чисто номинальном виде. Аббасид ал-Мунтасир нашел приют у каирских мамлюков, и их султан Бейбарс провозгласил его халифом, чтобы узаконить собственную власть. Новый халиф не обладал ни малейшей властью. Ему осталась единственная привилегия предоставлять некоторым чужеземным принцам, в частности делийскому султану, инвеституру, которую те, несмотря ни на что, просили у него, потому что в их глазах он неизменно оставался «наместником Бога на земле». В 1517 г. османский султан Селим I Грозный, вступил в Каир и взял в плен того, кто уже давно был лишь тенью повелителя правоверных. Халифа отправили в Стамбул, где Сулейман Великолепный разрешил ему вернуться в Египет. Он умер в 1543 г. С ним прекратился и род Аббасидов.