Текст книги "Люди с далекого берега"

Автор книги: Клер Моуэт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

3

В том самом декабре в Балину из Массачусетса вернулись Фримэн и Барбара Дрейк – владельцы местного рыбного завода, единственного на всю Балину промышленного предприятия. Вдоль берега глубокой бухты Кишка, где располагался одноименный поселок, тянулась вереница светлых деревянных заводских построек. Сюда местные рыбаки сдавали свой улов, здесь же три мощных рыболовных траулера, тоже собственность Дрейков, опорожняли свои трюмы. На заводе трудилось немало рабочих; они разделывали и фасовали рыбу, а готовая продукция раз в семнадцать дней грузилась на судно-рефрижератор и отправлялась в Соединенные Штаты.

Кроме этого Фримэну Дрейку принадлежало еще несколько рыбозаводов на восточной окраине острова. Дрейки, вне всяких сомнений, были самым богатым, влиятельным и самым респектабельным семейством на нашем побережье. В Балине они жили по полгода, в просторном, всегда открытом для званых гостей особняке, остальные полгода проводили в Массачусетсе в не менее роскошном, по слухам, доме. Эдакие феодалы в миниатюре, они безраздельно господствовали в своей вотчине. Хоть рыбный бизнес – не добыча золота, завод «Мороженая рыба Балины» и еще несколько ему подобных приносили своим владельцам немалый доход. Дрейки держали двух прислуг для присмотра за тремя маленькими дочерьми. Еще у них было два домика «в глуши» для охоты и рыбной ловли. В Балине в их распоряжении находилась щегольская моторная яхта «Сэр Фрэнсис Дрейк».

Кроме того, их собственностью было и «Боско», судно-рефрижератор, доставлявшее сотни тонн мороженого филе на бостонские рынки. Дрейки сами пользовались «Боско» довольно часто, чтобы, скажем, перебраться со всем семейством – с детьми, няньками, собаками, кошками – и массой багажа с континента на остров и обратно. В отличие от прочих, Дрейкам не приходилось зависеть от ненадежных расписаний или, прибыв на континент, толкаться в толпе пассажиров Канадской национальной железной дороги.

Сначала жизнь этого семейства представлялась мне чуть ли не иллюстрацией к приключенческому роману прошлого, где герои бесстрашно пускаются в морские путешествия в окружении верных слуг или живут в роскошных виллах, а по вечерам к ним заходит местный викарий на чашку чая, где героини – мятущиеся красавицы, которые стоят на вершинах скал, и ветер развевает их волосы.

Но вскоре я убедилась, что на самом деле жизнь Дрейков далека от романтики, хотя некоторая доля драматизма в ней все же присутствовала. Я не могла понять: с чего это им, обладателям винных погребов, подписчикам изысканных журналов «Гурмэ» и «Вог», с чего им, проводящим досуг за игрой в шахматы или в бридж, понадобилось по полгода жить в самом заброшенном уголке своих владений? Барбара Рену Дрейк и Фримэн Дрейк оба происходили из семейств, равно преуспевших в рыбном бизнесе. Но в шестидесятые годы уже никто из им подобных не стремился жить в глуши. Большинство обитало в Сент-Джонсе, административном центре Ньюфаундленда, подальше от зловония рыбных заводов, там, где их окружало изысканное общество.

И еще одно отличало Дрейков от принятого в здешней коммерческой среде стереотипа: лет десять назад Фримэн разошелся с первой женой и женился на Барбаре. В провинции, где ни один развод не обходится без разрешения местных властей, второй брак Дрейка обошелся ему недешево. Правоверные христиане Ньюфаундленда, и протестанты, и католики, считали семью нерасторжимой во веки веков. А тут еще Фримэн, будучи протестантом, соединил свою судьбу с католичкой.

О том, как встретились и поженились Дрейки, в Балине судачили до сих пор; с годами рассказы переросли в легенды. Я даже втайне досадовала, что Фарли никогда не привлекал романтический сюжет. Такой материал перед глазами! Рисуя себе будущую жизнь на краю света, я и не помышляла, что встречу таких, как Дрейки. Они словно сошли со страниц «Саги о Форсайтах» или «Возвращения в Брайдсхед».[3]3
  Роман современного классика английской литературы Ивлина Во.


[Закрыть]

Унаследовав после смерти матери завод на острове Джерси, Барбара, которой было едва за тридцать, казалось, имела все, о чем можно только мечтать, – и деньги, и власть, и респектабельного супруга, и трех прелестных дочурок. Вдобавок ко всему и сама хороша собой: миниатюрная, с золотисто-каштановыми волосами, голубые глаза – такие, от которых ничего не укроется. Барбара одевалась изысканно, признавала только настоящие драгоценности и затмевала всех женщин Балины красотой и элегантностью.

Фримэн был на несколько лет старше жены, высок, красив, и седины в волосах у него было ровно столько, сколько необходимо для мужской привлекательности. Носил твидовые пиджаки, серые фланелевые брюки, шелковые галстуки, и мне почти всегда при виде его на память приходили рекламные изображения знаменитостей, популяризирующих дорогое шотландское виски. Фримэн обожал шотландское виски.

Он был не так общителен, как его жена. Та постоянно называла в дом гостей. Фримэн же в Балине явно чувствовал себя неуютно. Он принадлежал к кругу элиты из Сент-Джонса, и провинциальное общество было ему в тягость. Уже через месяц после приезда он становился раздражителен. Лишь охота или рыбная ловля где-нибудь в глуши приводили его в норму. Этой возможности охотиться и ловить рыбу в местах, где на десятки миль не встретишь ни души, завидовали многие его городские друзья и приятели. Нередко они наведывались в гости, взяв напрокат гидроплан, чтобы потом на борту «Сэра Фрэнсиса Дрейка» отправиться в заповедные места за лососем, за форелью или пострелять лосей и оленей.

В доме Дрейков постоянно принимались гости, не только заезжие приятели, но и кое-кто из живущих в Балине. Именно у Дрейков мы впервые встретились с людьми, которых судьба занесла в Балину со всего света. Их было немного: доктор, медсестра, полицейский, священник и управляющий рыбозаводом. К нам с Фарли Дрейки сразу же отнеслись дружелюбно. Да и появление новых лиц в узком кругу приезжих случалось нечасто. Мы не раз сиживали в просторной гостиной Дрейков с огромными окнами, выходящими на залив и поселок Кишка, вдалеке виднелись горы. Камин горел жарко, кресла были удобны, беседа лилась непринужденно, а на угощение хозяева не скупились. Барбара оказалась превосходной кулинаркой. Что и говорить, здесь нам было сидеть привычней, чем на жестком стуле в кухне наших немногословных соседей по Собачьей Бухте, которые, невзирая на симпатию к нам, никак не могли преодолеть неловкость в общении с Фарли и со мной.

Как-то морозным вечером к нам явился мальчишка с запиской. Хоть я видела его впервые в жизни, он не смущаясь вошел в кухню и уселся на кушетке, дожидаясь ответа. Записку прислал Фримэн; он приглашал Фарли отправиться вместе с ним на яхте «Сэр Фрэнсис Дрейк» поохотиться на турров – маленьких, короткокрылых морских нырков, которых называют еще муррами или гильмотами; их мясо на вкус нечто среднее между рыбой и утятиной. Фарли вовсе не охотник, но тут подворачивалась возможность осмотреть наше побережье. К тому же он только приступил к работе над новой книгой, и его изводили муки творчества. Фарли решил, что небольшое путешествие поможет ему хорошенько продумать замысел и тогда сюжет сам запросится на бумагу.

На следующее утро в полвосьмого к нам явился невысокий, жилистый, по-зимнему одетый человек – Ной Джозеф, проводник Фримэна в его охотничьих и рыболовных экспедициях. Жил Ной неподалеку, в Грязюке, и заглянул к нам по дороге, чтоб проводить Фарли в бухту Кишка. Этот человек играл роль егеря при лорде-охотнике – в местном масштабе. Весь в морщинах, хотя ему было едва за тридцать, Ной принадлежал к тем «диким», как их здесь называли, жителям, которые селились подальше от океана. И хотя за последние полвека многие из них переженились на девушках с побережья, полностью свыкнуться с жизнью рыбаков лесным жителям так и не удалось. Нет-нет да и принимались они подрабатывать лесным промыслом: стреляли дичь, ставили капканы или валили лес, коптили рыбу, а если добивались лицензии, нанимались проводниками к «спортсменам», являвшимся с материка. Ной состоял исключительно при Фримэне Дрейке.

Фарли оделся потеплее, сунул в рюкзак бутылку любимого рома, и они отправились.

Крутился легкий снежок, за окнами посвистывала вьюга. Пытаясь отвлечься, я села писать открытки и письма. Всего за одну неделю с того дня, как отчалил последний перед рождеством пароход, накопилась масса новостей для наших далеких друзей. Но сосредоточиться никак не удавалось. Ветер крепчал. В голове начали роиться сомнения: устоит ли перед океанской волной этот игрушечный «Сэр Фрэнсис Дрейк», эта окованная медью, отделанная красным деревом яхточка, предназначенная для штиля и приписанная к Багамским островам? Метель усиливалась, и я молила бога, чтобы яхта не отчалила. Мне было далеко до легендарной стойкости рыбачек, жен тех, чей удел вести промысел средь пучин морских.

– Верно, боязно в доме одной-то? – участливо спросила Мелита Куэйл, когда я зашла в магазин за продуктами. Если бы не дырка вместо переднего зуба и не чрезмерная тучность, Мелиту вполне можно было бы назвать миловидной. У нее длинные волнистые темные волосы, фиалковые глаза, темные ресницы. Мелита от застенчивости говорит тихо-тихо; застенчивость на Ньюфаундленде – свойство распространенное, никто и не пытается его преодолеть.

Хоть я убеждала Мелиту, что мне ничуть не страшно, мои заверения не погасили ее беспокойства. Женщина не должна оставаться в доме одна; хоть она и не боится, все же нельзя так. Мелита готова была «одолжить» мне, чтоб скрасить одиночество, Дороти или Сьюзи. А если меня по ночам страх берет, можно у них и ночевать. У девчонок кровать просторная. Радушие и заботливость присущи многим в Собачьей Бухте. Но я все никак не могла взять в толк, чего мне бояться? Здесь, как нигде, я чувствовала себя в безопасности. Понадобится помощь – соседи совсем близко! Но на Ньюфаундленде вплоть до самого замужества девушки спят с сестрами в одной постели, а в домах полным-полно бабушек и тетушек, потому-то местным женщинам и представить немыслимо, как это можно ночевать одной в пустом доме!

Хотя бы днем детишки Собачьей Бухты старались не оставлять меня одну. Теперь визитеров у меня было пруд пруди. Дети забегали даже во время большой перемены. И после школы, и после ужина. Под таким бдительным оком я едва могла урвать минутку, чтобы перекусить в одиночестве.

На мое счастье, принесли записку от Айрис Финли, шотландки, местной медсестры; она приглашала меня на обед. В Балине была «провинциальная» больница на восемнадцать коек – наследие Британского колониального управления, обосновавшегося на Ньюфаундленде в 30 – 40-х годах, когда остров находился в политико-экономической зависимости от Англии. Задолго до того, как в остальной Канаде организовали общественное здравоохранение, на Ньюфаундленде уже появились бесплатные для окраин больницы, медперсонал которых состоял на государственном жалованье. Перейдя в шестьдесят втором году в разряд «местных» жителей, мы с Фарли стали платить по десять долларов в год: этот взнос покрывал все наши медицинские расходы, в том числе стоимость проезда, в случае необходимости, до любой больницы на материке, если на месте оказать нужную медицинскую помощь невозможно.

Айрис Финли, характерная представительница взращенного Британией племени преданных своему делу медсестер, обладала безупречным чувством долга и авантюрной страстью к перемене мест. Канадские медсестры и врачи обычно неохотно отправляются служить в такие окраинные поселки, как Балина. До сих пор основная проблема провинциальных больниц – недостаток квалифицированного персонала.

Во всей Балине только у Айрис не было семьи. Она оставалась единственной одинокой женщиной; здесь, где обходиться без семьи трудно. Было ей около сорока; миловидная, но угловатая, она являла образец отваги, самоотверженности, постоянной готовности прийти на помощь ближнему. Воспитанная в Шотландии, в спартанских условиях послевоенных лет, Айрис, не раздумывая, откликнулась на сообщение, опубликованное в «Журнале британских медсестер», что где-то на далеком Ньюфаундленде требуется сестра милосердия. До приезда Айрис и понятия не имела, что это за край, но, поселившись здесь, полюбила его. За семь лет, что проработала на Ньюфаундленде – сначала на островке Джерси, потом в Балине, – Айрис ни разу, даже на короткое время, не отлучалась на родину.

Хоть с моей точки зрения в Балине Айрис вела нелегкую отшельническую жизнь, на Джерси ей приходилось еще тяжелее. Этот островок в океане милях в пятнадцати от Балины был тем самым окраинным местечком, где заправляли делами три поколения предков Барбары Дрейк. Жителей на Джерси человек восемьсот; из всех это ближайшее к нам поселение. Остров очень мал, а его жители еще более оторваны от мира, чем мы. У нас хоть можно при желании, если надоест сидеть на одном месте, податься в леса, в глубь Ньюфаундленда. Но жители Джерси лишь в спокойную погоду могут воспользоваться лодкой.

И все-таки Айрис с неизменной теплотой вспоминала об этом острове как о далеком чудесном, райском уголке. Она подолгу рассказывала мне про жизнь на Джерси, и в ее рассказах было много юношеской романтики. Впервые я встретила человека, который мог, например, темной ночью, в шторм отправиться неведомо куда на лодке принимать роды. Такой была Айрис. Ведь на Джерси, кроме нее, других сестер и врачей не было.

– Ну и досталось же мне! Ни минуты покоя, – произносила она со своим резковатым шотландским выговором, так контрастировавшим с мягким местным диалектом – неким подобием архаического английского.

Айрис постоянно подчеркивала, что на Джерси люди совсем не такие, как здесь; чувствовалось, что она скучает. Интересно, что Айрис там такого замечательного нашла? По мне, тамошние жители ничем не отличались от наших, своих ближайших родственников. А сам остров – унылый, со всех сторон продуваемый ветрами, еще более неприкаянное место, чем наш прибрежный поселок! Все же Айрис так и не рассказала мне, почему ей пришлось променять такую райскую, если верить ее рассказам, обитель на больницу в Балине.

При больнице полагалось иметь двух медсестер, но, поскольку даже одну заманить в такое захолустье было почти невозможно, Айрис служила за двоих. Полагалось также иметь и двух врачей – одного, практикующего в самой Балине, другого, тоже приписанного к здешней больнице, только обслуживающего жителей на дому вдоль побережья в радиусе пятидесяти миль. Большой больничный катер стоял на привязи у причала, с надеждой ожидая, когда в него спрыгнет, спеша к больному, какой-нибудь эскулап.

Айрис Финли выбрала себе в помощницы нескольких девушек из местных, обучила их. Для молодой, незамужней девицы со средним образованием работа в местной больнице была единственным шансом выбиться в люди. Эта работа считалась престижной, здесь платили больше, чем на рыбозаводе. А еще Айрис вела для желающих курсы первой помощи; хотела организовать курсы молодых матерей, но эта идея зачахла. Женщины перестали ходить на занятия, как только Айрис показала им младенца-зародыша на картинке. А о том, чтобы кормить малышей грудью, молодые матери и слышать не хотели. Для них это было признаком отсталости, напоминанием о тяжкой доле бабушек. В нынешние времена детей вскармливали искусственно.

Когда выдавалось свободное время, Айрис частенько захаживала к Дрейкам и возилась с их девчушками – Миген, Нэнси и Элизабет. Учила их шить, печь сладкое печенье. Не исключено, что Фримэн с Барбарой принимали ее не иначе как служанку-приживалку, но Айрис в их доме ощущала тепло семейного очага, чего ей, видно, так не хватало.

Однако, как бы дружески мы с Айрис ни беседовали, как ни приятно мне было ее общество, мне так и не удалось сойтись с ней поближе. Так и не удалось разгадать, откуда в ней эта фанатическая жажда помогать другим, принося в жертву себя, собственные желания.

4

Всего лишь один человек в Балине мог бы в известной степени соперничать с Дрейками в смысле достатка и общественного веса. Это был живущий здесь и состоящий на службе отдела периферийного здравоохранения доктор Роджер Биллингс. Как и Айрис, доктор родился в Англии, которая издавна оснащала больницы Ньюфаундленда медицинским персоналом. Но если Айрис жила скромно, доктор и его жена, напротив, любили размах. В то время как Айрис довольствовалась двумя комнатками при больнице и из имущества имела лишь самое необходимое, доктор и его супруга Джейн занимали целый особняк, предназначенный для местного пункта здравоохранения.

Этот дом был построен в 1909 году семейством Ледрю, местных торговцев, которые, сколотив в Балине за годы правления их династии приличный капиталец, вернулись на родину предков – Нормандские острова. Эти потомки уроженцев острова Джерси,[4]4
  Здесь: самый крупный остров в архипелаге Нормандских островов.


[Закрыть] двести лет державшие в руках всю торговлю здесь, на побережье, были последними из английских хозяев, покинувших эту землю. Они уехали, а правительство откупило особняк в эдвардианском стиле, чтоб поселить в нем врача. Коренным жителям Балины не по средствам жить в подобном особняке, к тому же и не привыкли они к таким хоромам. Однако сам дом не был лишен привлекательности. Он красиво стоял на вершине холма, сверху открывалась дивная панорама океана. Высокий нижний этаж, дверные притолоки, подоконники и плинтусы были покрыты изысканной резьбой.

Внутреннее убранство представляло затейливую смесь меблировки английского замка и обстановки канадского охотничьего домика. Пухлая тахта покрыта оленьей шкурой, оставлявшей на одежде короткие жесткие волоски. Мягкие сиденья двух кресел с подголовниками были сплошь изодраны когтями двух сиамских кошек. Красного дерева кофейный столик времен королевы Анны вечно завален медицинскими рекламными изданиями – эти глянцевые брошюрки изо дня в день наводняют почтовый ящик любого врача. Когда-то я считала пределом мечтаний иллюстрировать именно их, потому что они славятся высоким оформительским уровнем. Однако, к моему удивлению, Роджер оказался совершенно невосприимчив к такого рода шедеврам, в результате все это богатство сжигалось в камине.

Этот камин с деревянной рифленой панелью был истинным украшением разностильной гостиной. Джейн все собиралась заменить каминную облицовку в ионическом стиле на декоративный дымоход, который хотела сама выложить из камня. Отец ее был архитектором, и она считала, что это дает ей право демонстрировать и собственные архитекторские навыки. Высокая, худощавая, Джейн была женщиной своеобразной, ходила вприпрыжку, длинные черные волосы обычно заплетала в косу. Обладала неистощимым запасом энергии, то и дело что-нибудь придумывала. Когда мы впервые пришли к ним в дом, Джейн принялась показывать, что сделано ее собственными руками. Сначала смастерила кухонные полки. Через год построила курятник. Еще через год, когда кур поели, Джейн соорудила псарню и развела гончих. Поджарым, гладкошерстным собакам сурово приходилось под ветрами Атлантики, и на них надевали теплые попонки. Потом Джейн перекрасила стены в доме, сама и колер подобрала необычный – горчично-желтый.

Собственная внешность, казалось, ее не волновала. Думаю, что весь свой гардероб, состоявший из «вязанок» и «плащовок» и неизменных жокейских бриджей, она приобрела, еще когда жила в Англии, лет десять назад.

Самой уютной комнатой в доме была, пожалуй, кухня, где суетились две служанки; их комната располагалась как раз над кухней. Они с утра до вечера готовили еду, наводили порядок в доме и пестовали пятилетнего Стивена, единственного отпрыска Биллингсов. Кроме двух служанок, в доме был еще постоянный слуга Джейкоб, который чистил конюшню (спроектированную самой Джейн) и холил двух верховых лошадей и маленького пони.

Роджер, как и его жена, тоже был не чужд увлечений. На ломберном столике в гостиной стоял не до конца собранный им приемник-коротковолновик. А кроме того, хозяин дома был знатоком вин; при случае он заказывал вина ящиками из Сент-Джонса. Раз как-то, спустившись с Роджером в подвал помочь что-то оттуда достать, Фарли стал свидетелем еще целой серии увлечений хозяина дома. В подвале оказались: недостроенная лодка-каяк, над которой Роджер трудился в зимние месяцы, нераспакованный акваланг, лыжи с лыжными ботинками – бесполезные в этих краях, где сплошь скалы, а ветер швыряет снег прямо в лицо.

Роджер с Джейн по-прежнему считали Ньюфаундленд английской колонией, Канады для них будто и не существовало. Очутились Биллингсы здесь (а не в Африке, куда Роджера также звали) только потому, что тут больше платят. По всей вероятности, оставаться здесь насовсем в их намерения не входило. Ждали, когда сыну исполнится десять, чтобы отправить его «на родину», в приличную школу.

Стивен, маленький крепыш, изъяснялся на местном диалекте, так как по большей части общался с постоянно меняющимися служанками и бегал по домам сверстников. Он был одновременно и дитя здешних мест, и сын своих родителей. Случайно ли, намеренно ли, но ему была предоставлена полная свобода. То ли Биллингсы полагали, что ребенку надо все позволять, то ли, как истинно привилегированные британцы, просто передоверили воспитание сына слугам, которым платили жалованье.

Сначала нас потянуло к Биллингсам; мы подумали, раз они, как и мы, нездешние, нас должно что-то объединять. Но мы ошиблись: их образ жизни оказался столь же чужд нам, сколь наш был чужд местным жителям. Хоть коренное население и продолжало относиться к нам дружелюбно, добрососедски, хоть нам всегда и во всем оказывали помощь, между нами и здешними жителями существовала по-прежнему заметная дистанция. Почему-то ко мне местные женщины относились с опаской. Стоило мне заглянуть к кому-нибудь на кухню, разговор тотчас обрывался и на меня устремлялись настороженные взгляды. Мужчинам, более привычным к чужой публике, легче оказалось сойтись с Фарли. Они перекидывались шутками-прибаутками, непринужденно болтали о погоде, о рыбной ловле. Но все же мы понимали, что и мужчинам, и женщинам Балины пока очень не просто привыкнуть к нам, таким не похожим на них ни своими манерами, ни образом жизни. И если мы хотим сойтись с кем-либо поближе, придется искать среди себе подобных, среди тех, кто, как мы, приехал сюда издалека.

С четой Макэкерн нам повезло больше, чем с Биллингсами. Дуг Макэкерн, капрал канадской конной полиции, оказался единственным полицейским на сотню миль в округе при населении около четырех тысяч. Ему и его жене Марджери не было и тридцати, они жили при местном отделении полиции – от дома Биллингсов прямо по дороге и за угол. Рыжеволосый, веснушчатый громадина Дуг родился в небольшом городке на острове Ванкувер и до того момента, как его призвали, нигде дальше Ванкувера не бывал. Сперва Дуга назначили полицейским в Форчун, поселок на Ньюфаундленде, побольше Балины, который связан с другими районами шоссейной дорогой, там Дуг встретил Марджери, и они поженились.

Это была симпатичная пара, не чопорная, не заносчивая. Высоченная, под стать мужу, Марджери была женщина спокойная, добродушная. Всегда рада гостям – в момент у нее уж и чайник кипит, и сама она потчует гостей своим печеньем. Жизнь Дуга в Балине явно противоречила известной песне про безрадостную долю полицейского. Свою работу он любил, хотя особых хлопот ему не выпадало. Ньюфаундленд пришелся Дугу по душе; в отличие от многих его предшественников Балина ему нравилась. Дуга вполне устраивало, что преступность здесь низкая.

– У нас за год от силы шестьдесят, ну семьдесят случаев, – хвастал он, – никак не больше!

Обстановка в доме полицейского резко отличалась от той, что мы видели у доктора. Само зданьице имело нежилой, казенный вид, как и подобает государственному учреждению, – длинное, одноэтажное, с двумя парадными входами и флагштоком у крыльца. Дуг с Марджери занимали полдома, там располагалась просторная квартира с двумя спальнями. Во второй половине размещались собственно сам полицейский участок, жилые комнаты для второго полицейского, которые пока пустовали, и в конце коридора – камера для задержанных.

Супруги изо всех сил старались как-то скрасить казарменный вид полицейского управления. На окнах висели занавески в цветочек, в комнатах уютная мебель, вышитые подушечки, по стенам семейные фотографии, на подоконниках цветы в горшках, на кофейном столике – журналы, а рядом с проигрывателем – стопка пластинок. В день нашего первого к ним визита в гостиной повсюду пестрели рождественские открытки.

– Ну, голубушка, ждите, на следующей неделе гости повалят! – сказала Марджери.

– Ряженые, что ли?

Дороти и Рут Куэйл много рассказывали нам с Фарли про ряженых. Да и не они одни, вся детвора нашей Собачьей Бухты только и твердила об этом, нас запугивали, как сами пугали друг дружку сказками про привидения. До этой зимы я и слыхом не слыхала про ряженых, но Фарли где-то читал про всякие древние обычаи в Англии. Он говорил, что ряжеными называли бродячих актеров и музыкантов, которые устраивали под рождество представления, но такого уже лет двести не случалось. Однако на Ньюфаундленде эта древняя традиция каким-то образом уцелела.

Не помню точно откуда, но я знала про некоторые рождественские обряды у разных народов.

В Австралии, например, где в это время самая жара, все идут купаться; франко-канадцы после полуночной рождертвенской мессы закатывают пир до самого утра; украинцы празднуют рождество на две недели позже и наряжаются в вышитые сорочки. Слыхала я и про рождественские елки, и про заздравные чаши, не знала только ничего про ряженых. В те годы на Ньюфаундленде не особенно распространялись перед приезжими про местные обычаи, возможно, из боязни, что на материке их поднимут на смех, сочтут отсталыми; кроме того, в те годы, да еще зимой сюда мало кто заезжал.

На второй день рождества, двадцать шестого декабря, было солнечно, весь день шел легкий снежок, а к вечеру сильный ветер сбил его в сугробы. В такой вечер особенно приятно сидеть у камина с любимой книжкой. Что мы и делали. Вдруг наш покой нарушил резкий стук в дверь. Обычно в дверь стучала лишь девочка—разносчица телеграмм, ибо только она и являлась по делу. Остальные просто входили без стука и садились на тахту.

Я, прямо в шерстяных носках, прошлепала в кухню, включила свет и распахнула дверь во вьюжную тьму. Передо мной стояло какое-то непонятное существо – ребенок это или взрослый, мужчина или женщина, определить было невозможно. Существо спросило меня хриплым нечеловеческим голосом, можно ли войти. Лицо этого, похожего на призрак, гостя (или гостьи) закрывал белый лоскут, подоткнутый под непромокаемую рыбацкую зюйдвестку. Необъятная дождевая куртка едва сходилась на огромном, как у толстухи негритянки, бюсте. Под длиннющими рукавами едва видны были руки в розовых ажурных перчатках.

Интересно, как бы я себя повела, если б никто мне про ряженых ничего не сказал? Велела бы странному визитеру убираться прочь? А может, просто расхохоталась бы от души? Оправившись от первого потрясения, я все же произнесла: – Входи!

Ряженый неуклюже протиснулся в кухню, стал у стенки; только когда я предложила, он сел на тахту. По его робкому поведению я решила, что этот гость еще ни разу в моем доме не появлялся. Подошел Фарли, как и я, сгорая от любопытства. Обменялся с ряженым парой слов насчет погоды, после чего наступило долгое молчание. Мы с Фарли не знали, как себя вести дальше, а пришелец никаких намеков нам не подавал. Разговор не клеился еще и потому, что ряженый, скрывая свой голос, на все наши вопросы лишь гнусавил «да» или «нет».

Мы принялись отгадывать, кто же это. Отгадывание превратилось в бесконечную шараду. Нет, не Куэйл. Нет, не из Собачьей Бухты. Нет, не Пойнтинг. Мы быстро выдохлись, потому что, кроме ближайших соседей, никого в округе не знали. Замешательство длилось минут пятнадцать, тогда ряженый, видно отчаявшись, вытянул из кармана маленькую губную гармошку, поднырнул рукой под белый лоскут, служивший маской, и принялся наигрывать что-то непонятное. Поиграв чуть-чуть, он – или она, этого я так и не узнаю! – поднялся и вышел за дверь, мы видели, как он проворно засеменил по дорожке в темень, ветреной ночи.

Забавно, хоть и странновато как-то; мы снова расположились с книжками у камина, но скоро вновь от чтения нас отвлек громкий стук в дверь. На сей раз открыть пошел Фарли. Теперь вместо одного к нам нагрянуло четверо – двое маленьких, два побольше. Едва сдерживая хихиканье, они выдавили скрипучими голосами заученное:

– Пустишь ряженых войти?

И, как семейство каракатиц, неуклюже втянулись гуськом, шаркая огромными, верно снятыми с отцов, резиновыми сапожищами, которые едва не сваливались у них с ног. Каждый был потешно обряжен в одежду, заимствованную у разных членов семейства. У двоих, что побольше, на головах наверчены шарфы, из-под них свисают лоскуты, прикрывая лица; у одного – необъятный бюст, у другого – необъятный, набитый чем-то мягким зад. На маленьких ряженых надеты маски страшилищ. Я приметила связку подобных масок в лавке Дэна Куэйла-младшего и решила, что они просто залежались со Дня всех святых.[5]5
  31 октября – «Хэллоуин», канун Дня всех святых, который празднуется в Шотландии, США и Канаде. В эту ночь принято рядиться во всякие диковинные маски и костюмы.


[Закрыть] Должно быть, под рождество только здесь и можно такие маски сыскать.

В отличие от первого, неразговорчивого посетителя эта компания болтала без умолку, хоть и непонятно какими голосами. Да знаю же я их, знаю, ведь и они здесь чувствуют себя как дома!

– Угу-ум! – промычали они, когда я спросила, не в Собачьей ли Бухте живут.

Угу, из семейства Куэйлов. И тот, и тот, и тот, и тот! Принялись отгадывать, кто отец. Чарли? Клэренс? Дэн-младший? Старший? Выяснилось, что наши гости и из семьи Дэна-младшего, и из семьи его отца. Тут я отгадала младших.

– Вы – Дороти и Рут, так? – спрашиваю, окрыленная своим первым успехом.

Девчонки тут же сбросили маски, открылись. хохочущие мордашки, пылающие от тепла и возбуждения. Но двое старших продолжали оставаться в масках, и нам еще предстояло отгадать, кто они такие. Может, они из старших братьев или сестер Рут, но Рут четырнадцатый ребенок в семье, тут гадать – не перегадать. Вдруг нас осенило: это погодки: Мюриэл и Обри, сестра и брат чуть постарше Рут. Среди общего хохота они откинули лоскуты с лиц, открывшись нам, как открываются угаданные наконец герои телевикторин.

Оба подростка, Мюриэл и Обри, не так часто наведывались к нам. И потому, как только сбросили маски, они словно в рот воды набрали. В масках оба держались гораздо свободнее. Мы на каждом шагу становились свидетелями подобного преображения. Застенчивые, тише воды ниже травы, превращались в веселых клоунов, плясали и пели будто заправские актеры – но лишь до тех пор, пока их лица скрывали маски ряженых. В тот вечер нам удалось пообщаться лишь с Дороти и Рут, но и они говорили сдержанно-вежливо, как привыкли вести себя с нами.