Текст книги "В Помпеях был праздник"

Автор книги: Клара Моисеева

– Снова ты говоришь глупости, Клеида… Два Стефана! Такого не бывает. Однако повидать этого юношу я постараюсь. Но это потом, когда наступят лучшие времена. Сейчас, Клеида, займись своими делами и постарайся всячески угождать госпоже. Ведь от нее многое зависит. Когда Потин Теренций скажет ей, что хочет отдать за тебя деньги, она может помешать. А ты сделай так, чтобы она сейчас вдруг оценила тебя и не пожелала с тобой расстаться.

– Ты прав, Мерула. Пойду приготовлю ей свежих хлебцев на молоке и яйцах. А еще сделаю ей сладких пирожков. Я буду очень стараться! Она любит мои изделия. Я помню, был случай, когда она объелась горячими пирогами и даже заболела. Но она не смогла меня бранить, потому что, подавая ей пироги, я сказала: «Госпожа моя, Скантия, я принесла тебе твои любимые пирожки, но ты не ешь их горячими – как бы не повредили. Пусть остынут». Вот Эти слова и спасли меня от плетки. Я не сказала тебе об этом, Мерула, чтобы не огорчать…

XIII
АНТОНИЙ У ЛАНИСТЫ

Прошло всего три дня с тех пор, как отец Стефана побывал в школе гладиаторов. У калитки стоял тот же охранник. Каково было его удивление, когда к нему подошел богато одетый юноша… Но боже!.. Что это значит?! Никак, это тот самый Стефан Мерула, с которым было столько возни из-за нескольких сестерций!.. Какое-то наваждение, не иначе! Только вчера этот Стефан болтался во дворе среди фехтовальщиков, а сейчас он вошел в калитку как ни в чем не бывало, разодетый, напомаженный… Ну-ка, что он скажет?

– Хотел бы я видеть ланисту. Здесь ли он?

– Хотел бы я знать имя человека, которому нужен наш ланиста, – ответил охранник. «Интересно, как назовет себя этот Стефан Мерула…» – подумал он про себя, но не выдал своего недоумения.

– Перед тобой сын философа Манилия Тегета – Антоний. Мне нужен ланиста.

Охранник протянул руку и безмолвно потребовал мзду за ответ. Антоний положил ему на ладонь монету и поторопил с ответом:

– Где ланиста?

– Лучше всего поискать его в харчевне на Стабиевой дороге. Насколько мне известно, он бывает там каждый день. Он там большие дела делает.

– А не знаешь ли ты среди учеников гладиаторской школы Стефана Мерулу?

– Как же не знать! Знаем.

– Больше мне ничего не надо! – воскликнул Антоний и тут же побежал в харчевню, удовлетворенный тем, что его предположение оправдалось и что встреча со Стефаном становится почти реальной и не столь далекой. Вот сейчас он встретит ланисту, договорится с ним о деньгах, и все будет так, как задумано.

Харчевня на Стабиевой дороге почти вся была на открытом воздухе. Под навесом стояли большие скамьи. Посредине был очаг, где нагревали вино. Хозяин то и дело скрывался за дверью, ведущей во внутренние помещения, и приносил оттуда еду: свежий хлеб, овечий сыр, соленые маслины. Сюда приходили не только путешественники, прибывшие в Помпеи, нередко здесь бывали и почтенные помпейцы, так как вино в этой харчевне славилось чуть ли не на весь город. Антоний только раз был здесь с приятелем. Сейчас он присел на пустой лавке и стал приглядываться к людям, соображая, у кого спросить про ланисту, и стараясь представить себе, каков он, этот ланиста. Он еще не успел хорошенько подумать об этом, как вдруг на плечо его свалилась чья-то тяжелая, грубая рука. Антоний вскрикнул, оглянулся и услышал визгливый голос:

– Попался, негодяй! Еще не откупился, а уже разгуливаешь по городу… Бежал?!

Антоний с трудом вырвался из цепких рук и стал звать хозяина.

– Что же ты позволяешь всяким проходимцам лезть в драку и оскорблять благородных людей?! – кричал он. – Скорей сюда! Заступись за благородного человека! Сейчас же выгони из харчевни пьяного грубияна! Послушай, что он говорит. Он твердит, что я бежал… Откуда бежал? Сын философа Манилия Тегета ниоткуда не бежал. Я пришел из дому.

– А я, ланиста, утверждаю, что ты тот самый Стефан Мерула, который должен сейчас сидеть в карцере в школе гладиаторов. Я утверждаю это с полным знанием дела и не отпущу тебя. Добуду сейчас охрану и доставлю на место!

– Вот я о чем не подумал! – воскликнул Антоний и громко рассмеялся. – Ведь тебя, ланиста, я ищу здесь. Я к тебе пришел и совершенно упустил из виду, что наше сходство со Стефаном может привести к такому недоразумению. Послушай меня, ланиста. Я пришел узнать, как можно выкупить Стефана Мерулу. Не нужно звать охранников, я сам пойду с тобой в школу гладиаторов. Мы вместе там повидаем Стефана, и ты поймешь, что мы очень похожи. Но это не значит, что я и есть Стефан и что меня надо хватать и тащить в карцер. Пойдем!

Тут только ланиста разглядел серебристо-серый плащ, сшитый искусным мастером из дорогой ткани. И белоснежную тогу. И сандалии из мягкой кожи. И дорогой перстень на указательном пальце. Даже если бы Стефан смог бежать и вздумал бы прийти в эту злосчастную харчевню, он не смог бы явиться в такой одежде. Этот юноша похож на него чрезвычайно, но он, ланиста, промахнулся. Теперь надо просить прощения: перед ним молодой богатый господин.

– Прости меня, господин, – сказал ланиста, склонив голову перед Антонием. Мгновенно у него родился превосходный план. Он понял, что если проявит осмотрительность и настойчивость, то сможет урвать лакомый кусок. Он должен суметь получить деньги у отца Стефана и у этого странного юноши. Надо только суметь!

И ланиста, не стесняясь, признался Антонию в том, что ошибся вследствие необычайного сходства Стефана с молодым господином. Чего не бывает!.. Он сожалеет об этом и рад услужить ему, Антонию.

– Надо тебе сказать, прекрасный господин, что отец Стефана, посетивший нас недавно, не имеет денег. Он не сможет выкупить сына. А если он намерен добывать эти деньги целый год, то, само собой разумеется, что я не стану дожидаться и отправлю молодого гладиатора на арену. Он крепок и вынослив… Но не очень расторопен. Сам понимаешь, что никто не может поручиться за его жизнь.

Как и рассчитывал ланиста, слова эти возымели свое действие. Они встревожили Антония.

– Мы не будем дожидаться возвращения отца, – сказал Антоний. – Назови мне сумму выкупа.

– Десять тысяч сестерций – и Стефан Мерула может уйти на все четыре стороны!

– Грабитель! – воскликнул Антоний. – Ты уплатил две тысячи сестерций, а требуешь в пять раз больше! Как это назвать? Не прошло и месяца с тех пор, как ты заманил к себе юношу, пользуясь его доверчивостью, и вот уже сумма выкупа в пять раз превышает потраченные тобою деньги.

– Можешь не покупать! – воскликнул ланиста. – Я никогда не продавал людей из школы гладиаторов. Это первый случай. И почему бы мне не воспользоваться им? Ты забываешь, что твой Стефан после участия в одном-единственном сражении лишается всех своих гражданских прав. Стоит мне его выпустить на арену один раз – и он уже никогда не станет членом городского совета, не сможет выступить в суде защитником или свидетелем. Его звание гражданина будет навеки запятнано. Печать проклятия будет висеть на нем до конца дней. И все это ты хочешь предотвратить, вернув мне мои собственные деньги? Ловко ты придумал, сын философа, Антоний Тегет!

– Я вижу, ты умеешь пугать людей. Но меня не запугаешь., Я предлагаю тебе сумму вдвое большую – четыре тысячи сестерций. Согласен?

– Нет, не согласен. Мне выгоднее пустить его на арену, и пусть он будет убит в первом же сражении. Ты знаешь, сколько нам платят за право посидеть в амфитеатре?..

Антоний ничем не выдавал своего волнения, но сердце у него билось и ярость против ланисты не давала ему покоя. Он отлично понимал, что судьба Стефана в руках бездушного и коварного человека. Он сознавал, что все угрозы ланиста мог осуществить уже завтра. Антоний решил договориться о выкупе во что бы то ни стало.

– Приведи Стефана, и мы договоримся, – сказал Антоний, не глядя в оловянные глаза ланисты. К тому же он вспомнил, что от путешествия у него осталось три тысячи сестерций. Следовательно, у отца надо было просить только семь тысяч.

Они подошли к стенам гладиаторской школы, и ланиста вместе с Антонием прошел во двор школы и велел вызвать Стефана Мерулу… Велико было его изумление, когда он увидел этих двух юношей рядом и понял, что перед ним настоящее чудо, потому что каждый мог заменить второго без всякого ущерба и не вызывая ни у кого ни малейшего сомнения.

– Согласись, Антоний Тегет, что я имел полное основание броситься к тебе: ведь я мог думать, что потерял лакомый кусочек. Как бы ты поступил, если бы оказался на моем месте? – Ланиста весело рассмеялся и сделался таким же приветливым и приятным, каким был при первой встрече со Стефаном.

А Стефан с великой радостью смотрел на Антония и, вспомнив первую встречу и праздник пекарей, пожалел о том, что в этой школе-тюрьме, как он ее прозвал, не положено ни смеяться, ни шутить, и маленькое представление мима, которое он бы с удовольствием разыграл сейчас, может показаться ланисте настолько предосудительным, что он снова спрячет его в карцер.

Антоний рассказал Стефану о том, как он посетил поместье, как он разговаривал с матерью Стефана и какой она показалась ему прекрасной женщиной. Он рассказал о том, как догадался искать его в школе гладиаторов. Но не стал рассказывать о проделках ланисты, которые уже известны в Помпеях и сделали ему дурную славу. Антоний пообещал Стефану очень скоро вернуться с выкупом. А когда Стефан спросил о сумме выкупа, Антоний сделал знак молчания и дал ему понять, что говорить об этом при ланисте не следует.

Вскоре они распростились, и Стефан Мерула, впервые с тех пор, как он оказался в школе гладиаторов, поверил в то, что освобождение его уже совсем близко. Прощаясь с Антонием, ланиста сказал ему, что, несмотря на то что Антоний ровесник Стефана и так удивительно на него похож, все же между ними большая разница. Глядя на Антония, сразу поймешь, что он сын богатого и Знатного господина, что он образован и независим, и потому он, ланиста, никогда бы не решился предложить ему продаться в школу гладиаторов.

– Однако я верю, – сказал Антоний, – что настанет день, когда даже самый ловкий ланиста не решится заманивать молодого человека в школу гладиаторов. Я убежден, что когда-нибудь появится закон, который запретит это злодейство и будет строго наказывать за эти поступки.

Ланиста ничего не ответил. Он давно уже боялся, как бы не появился этот закон. При таком законе не было бы у него богатого дома с розами в перистиле.

XIV
ЩЕДРОСТЬ АРИЯ КЕЛАДА

Все это утро Арий Келад не переставал думать о судьбе Стефана Мерулы, о его отце, вилике Меруле. Он даже не успел толком поговорить с несчастным виликом и не успел ему объяснить, почему он, Арий Келад, владеющий самой крупной в Помпеях пекарней, не мог предложить ему денег. А случилось это потому, что совсем недавно Арий Келад предпринял такое переустройство пекарни, которое потребовало значительных расходов. Сейчас у него была поставлена большая удобная печь с круглым сводом. С одной стороны печи стояли четыре мельницы, которые давали муку для теста. Эта мука в больших глиняных сосудах перетаскивалась в помещение, где стоял большой стол, а на нем постоянно раскатывали тесто. Теперь уже не люди размалывали муку, эту работу выполняли два осла. Они кружились по вымощенной плитами дорожке, и когда один ослик уставал, его отправляли в сарай на отдых, а на его место приводили другого. Разделанное тесто подавалось в печь, а уже печеные хлебы в корзинах переносились в соседнюю комнату, где были полки. Рядом Арий Келад устроил две лавки для продажи хлеба. Все это должно было принести ему очень большие доходы. Но пока денег еще не было. Кроме того, еще раньше, до переустройства пекарни, он затеял большие работы в своем жилом доме и, не жалея затрат, пригласил дорогого художника, который расписал стены. Он нарисовал изящных маленьких амуров, которые мололи зерно, месили тесто и пекли хлебцы. И так они были милы и расторопны, эти розовые амурчики, что можно было часами ими любоваться…

Но где взять сейчас деньги для выкупа Стефана Мерулы?

У Ария Келада не было детей, и он немножко завидовал вилику. И в то же время сочувствовал его горю. Сегодня ему особенно захотелось помочь вилику выручить его сына. Он знал, что Мерула не останется в долгу и очень скоро вернет ему деньги. Во всех сорока пекарнях Помпей, куда доставляли зерно от Мерулы, все знают о его честности и добросовестности… Где же взять деньги? То ли занять под долговую расписку?.. Может быть, спросить у соседа?.. Но лучше всего было бы кое-что отнести ювелиру, если жена не рассердится. Когда деньги вернутся, можно будет заказать еще более дорогие украшения. В прошлом году ко дню рождения жены он купил ей золотые браслеты и подвески. Они стоили дорого. Пожалуй, стоит поговорить с ней. Если она согласится, надо сегодня же зайти к ювелиру. А к концу дня уже можно побывать в школе гладиаторов, С тех пор как он, Арий Келад, стал печь сдобные хлебы на молоке и яйцах, к нему стали приходить из самых богатых домов Помпей. Помпейцы великие любители вкусного, душистого хлеба. Можно хорошо заработать. Не надо скупиться. В трудную минуту надо помочь бедному человеку. Вилик Мерула покинул Помпеи сам не свой, не ведая, куда пойти, кого просить. Как хорошо будет, когда сын вернется домой, прежде чем отец успеет отправиться в путь с тревогой в сердце и со страхом, не случилось ли что с единственным сыном.

Давая распоряжения по хозяйству, перетаскивая корзины с хлебом, раскладывая хлеб по полкам и даже продавая его ранним утром, Арий Келад не переставал думать о судьбе Стефана Мерулы. Как только выдался свободный час, Арий Келад передал все дела помощнику и пошел к своей жене, чтобы договориться с ней о драгоценностях, которые можно было бы отнести ювелиру.

– Олимпия, – обратился к жене Арий Келад, – не откажи мне в моей просьбе. Посочувствуй горю несчастного вольноотпущенника…

– О ком ты говоришь? Кому я должна посочувствовать?

– Вилику Меруле, который прислал нам зерно. Помнишь юношу Стефана? Мы платили ему деньги… Он угодил в сети ланисты. Вместо того чтобы отправиться домой, он оказался в школе гладиаторов и, как тебе известно, стал рабом, еще более бесправным, чем был год назад.

– Что же я могу сделать для него? – спросила Олимпия. – Если ты хочешь его выкупить, я все равно ничем не помогу – ведь денег у меня нет.

– Но если бы ты согласилась продать свои драгоценности, Олимпия, то я ручаюсь, что через полгода мы купим тебе еще лучшие.

– Мне жалко расстаться с моими драгоценностями… Ведь это в первый раз в моей жизни я взяла в руки такие красивые вещи, Арий Келад. Сейчас, когда ты задумал переустройство нашей пекарни и потратил все деньги на печь и мельницу, я думаю, что мне уже никогда не увидеть таких вещей. Ты не можешь придумать еще что-нибудь, муженек? Ведь ты много раз говорил, что всегда рад угодить твоей молодой жене.

Пекарю, который был старше своей Олимпии на пятнадцать лет, было досадно услышать такой ответ. На минутку даже показалось, что Олимпия может рассердиться и покинуть его дом. А ведь она была отличной помощницей и добрым другом. Он молча размышлял над своим бедственным положением, опустив голову и не глядя на Олимпию. Жене стало стыдно. Она вспомнила о том, что оба они – Арий Келад и она, недавно еще молодая рабыня, – совсем недавно были несчастными и бесправными и только благодаря усердию мужа они обрели свободу и стали хозяевами одной из лучших в Помпеях пекарен.

– Возьми все, что хочешь, Арий Келад! Я подожду, когда нам вернут деньги, и снова себе куплю украшения.

С этими словами она подошла к деревянному резному ящичку, раскрыла его и вытащила украшения, которыми успела похвастать перед подругами. Она подумала о том, что оставит в тайне этот разговор и никому не скажет о том, что на дне ларца уже нет никаких золотых вещей.

Арий Келад молча сгреб браслеты, кольца и подвески. Все это сложил в полотняный платок, крепко завязал и спрятал за пазухой. Однако, когда он вышел за калитку, он не пошел к ювелиру, который жил на углу этой маленькой улицы, а пошел к пекарю Прокулу, который слыл самым богатым в Помпеях. Арий Келад решил посоветоваться с Прокулом, не согласятся ли помпейские пекари дать взаймы вилику Меруле немного денег.

Выслушав пекаря Келада, Прокул сказал:

– Я могу дать двести сестерций в долг на целый год. Если наши пекари согласятся дать по сто сестерций каждый, то мы соберем изрядную сумму и выручим человека. Возьми дощечку и сделай запись, Арий Келад. Надо тебе сказать, что людям будет трудно поверить. Они не поймут, как случилось, что вилик не имеет денег. Чрезмерная честность вилика Мерулы неправдоподобна. Больше половины пекарей – вольноотпущенники из рабов. Многие из них трудились в поместьях богатых патрициев и отлично знают, как коварны и корыстолюбивы вилики. Но Мерула совсем не таков. И поэтому он особенно заслуживает сочувствия. Его честность и преданность господину – это вроде болезни, несчастья. Иначе бы он не был в такой нужде. Да и сыну не было бы повода продаваться за две тысячи сестерций, чтобы строить пекарню.

Поразмыслив над этим, Келад и Прокул написали на дощечке сумму своих взносов и пошли с этой дощечкой к другим пекарям. Пришлось немало убеждать. Не каждый соглашался ссудить сто сестерций. Были и такие, которые решились только на тридцать – пятьдесят сестерций. Однако к вечеру Арий Келад уже имел три тысячи сестерций и подумывал о том, как послать известие вилику Меруле, чтобы он скорее собрался в путь и знал, что ему недостает всего лишь одной тысячи, которую готов ему дать Арий Келад, продав кольца и подвески.

В сумерках, когда Арий Келад вернулся домой, он увидел заплаканную Олимпию. Но при виде браслетов Олимпия сразу засияла, надела их и сказала, что никогда не будет снимать этих украшений. Пусть они каждый день доставляют ей удовольствие и, кстати, покажут покупателям, как богаты Келады.

– В самом деле, Олимпия, не надо жалеть этих вещей. Надо ими пользоваться, пока они доставляют радость. Пока человек молод – а ты совсем еще молода, Олимпия, – надо радоваться, если есть возможность доставить себе удовольствие. Не сердись на меня, Олимпия, я хорошо поработаю и очень быстро верну тебе все, что взял у тебя в долг. А ты, сделай милость, как только проснешься на рассвете, буди меня и гони скорее в харчевню, что на дороге в Нолу. Я пошлю письмо вилику Меруле, и он очень скоро приедет к нам и выкупит своего сына. Поверь, доброе дело не пропадет, боги вознаградят нас!..

XV
В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Философ Тегет был озадачен. Ему непонятно было, почему так изменился сын. До поездки в поместье Потина Теренция он был веселым и жизнерадостным. А теперь он словно повзрослел, задумчив и необычно строг. Сейчас еще больше прежнего его занимают книги философов, которые всю жизнь отдали поискам истины, но не нашли ее. Прочитав Марка Порция Катона Старшего, он, забыв о том, что нельзя тревожить отца во время занятий, ворвался как ураган, читая на ходу строки из речей Катона, которые заставили его призадуматься: «Воры, укравшие у частных людей, проводят жизнь в цепях и кандалах, а воры, обворовавшие государство, – в золоте и пурпуре».

– Как ты думаешь, отец, это его подлинные слова?

– Можешь не сомневаться. Прошло уже более двухсот лет с тех пор, как умер Марк Порций Катон, но его помнят и знают. Его книги по римской истории всех нас учили мыслить. Не удивляйся, сын, у Катона не такое еще прочтешь.

– Я видел у тебя, отец, свитки по римской истории, но еще не добрался до них. Вот только впервые столкнулся с его речами.

– А ты не откладывай, сын. Надо тебе сказать, что Катон Старший считал историю важнейшим предметом в воспитании юношества. Стремясь сделать своего сына образованным человеком, Катон написал большими буквами короткий исторический учебник. И мы знаем, что сын его стал образованным. К этому и я стремлюсь, Антоний.

– Вот это я давно заметил, отец, – рассмеялся Антоний. – Однако скажи мне, как случилось, что нечестные магистраты терпели такое разоблачение? Ведь Катон громогласно называл их ворами!

– Он был умен и смел. Его боялись. Сохранилось множество его речей, которые говорят об этом. Все знали, что с Катоном опасно иметь дело. Он то и дело привлекал к суду тех, кто его обидел хоть единым словом.

– Позволь, отец, но ведь из речей видно, что он обижал великое множество людей.

– Я думаю, что его боялись именно потому, что он всегда выходил победителем благодаря своему красноречию. Тогда, как и сейчас, красноречие имело великую силу. Не случайно, сын мой, я пытался устроить тебя в школу красноречия. Я и теперь не теряю надежды приобщить тебя к этому великому искусству. Человек, не владеющий языком и не умеющий четко и выразительно передать свою мысль, очень многое теряет. Мне известны случаи, когда люди в высшей степени образованные и мыслящие остались безвестными только благодаря своему косноязычию.

– Отец, не хочешь ли ты сказать, что я страдаю косноязычием? Мне кажется, это невозможно хотя бы потому, что я не только твой ученик, но и верный последователь. Ведь и Рим, и Неаполь, и Помпеи знают о красноречии Манилия Тегета.

– Я польщен, Антоний, но вернемся к нашему разговору о Катоне. Скажи мне, как ты воспринял его вещи?

– Самым лучшим образом. Я верю каждому его слову. И несмотря на то что он чрезмерно часто изобличал людские пороки и как будто мог ошибиться, он кажется мне безупречным.

– Я бы остерегался кого-либо назвать безупречным. История говорит нам о том, что безупречных людей не бывает. У каждого есть свои грехи, и каждый имеет хоть маленькие достоинства.

На этот раз отец и сын много говорили на тему, излюбленную Антонием, – о поисках истины. Отец то и дело цитировал великих предков, которые отдали свою жизнь науке, пытаясь разрешить неразрешимое. А сын, словно губка, впитывал в себя бесчисленные цитаты, стараясь запомнить строки знаменитых поэтов, изречения известных философов и мудрые пророчества ученых.

– Мысли ученых так же противоречивы, как и поступки их в жизни, – говорил Манилий Тегет. – Вот если вспомнишь Сенеку, стихи которого тебе понравились, то прежде всего ты содрогнешься от мысли о том, что этот умный и талантливый человек, прославленный далеко за пределами Рима, Луций Анней Сенека, воспитал величайшего из всех тиранов – Нерона.

– Когда я читаю стихи Сенеки, отец, я никак не могу понять: неужели этот умный и образованный воспитатель не увидел, каким растет его воспитанник? Ведь он мог заметить его наклонности еще в детстве, когда Нерон был просто сыном Агриппины и не знал, будет ли он императором. Как это случилось, отец?

– Боюсь, что на этот вопрос не смог бы ответить и сам Сенека, если был бы жив. Мне известно, что отец Сенеки, знаменитый своими трудами о римских риторах, дал сыну блестящее образование. Сенека был поклонником философии Платона и хорошо знал Эпикура. Не думаю, чтобы он продал свою душу деспоту, забыв об этих великих философах.

– А может быть, продал? – спросил с любопытством Антоний, сверкая глазами и улыбаясь. – Говорят, что его состояние достигло трехсот миллионов сестерций. Небывалое состояние… Может быть, оно заставило его молчать, когда он видел чудовищные пороки Нерона, когда он узнал об отравлении Нероном сводного брата Британника и когда ему, Сенеке, стало известно, что его воспитанник Нерон убил собственную мать, Агриппину…

– Никто не ответит тебе на этот вопрос, Антоний. Одно могу сказать: богатство не принесло радости Сенеке. Жизнь его кончилась печально. Воспитанник его, Нерон, предложил своему великому учителю избрать род смерти, и мужественный философ покончил с собой.

– Возможно, что Сенека никогда не расставался с мыслью о смерти и разрушении. Я помню, я читал очень печальные строки. Мне кажется, что только в отчаянии можно предсказать столь страшный конец всему миру, как это сделал Сенека.

– Напрасно ты не запомнил эти строки, сын… Вот они:

 
Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время;
Все низвергает во прах; краток предел бытия.
Сохнут потоки, мелеют моря, от брегов отступая,
Рухнут утесы, падет горных хребтов крутизна.
Что говорю я о малом? Прекрасную сень небосвода,
Вспыхнув внезапно, сожжет свой же небесный огонь.
Все пожирается смертью; ведь гибель – закон, а не кара.
Сроки наступят – и мир этот погибнет навек.
 

Поистине в душе его были мрак и безысходность. Может быть, потому он так ценил богатство и стремился сейчас, немедленно украсить свою жизнь возможно лучше, зная, что она будет очень короткой…

Отец и сын долго еще вспоминали поэзию и прозу Сенеки и размышляли над его печальной судьбой. И то, что Антонию казалось удивительным, Манилий Тегет почему-то умел рассмотреть по-своему и доказать, что все происшедшее в жизни талантливого поэта было неизбежным. Неизбежным не только по воле богов, но и по воле злого случая, который сделал уроженца Кордуба воспитателем тирана.

– Всем известно, – говорил отец, – что отчаяние философа было вполне обоснованно. Ведь это нешуточное дело – когда придворные обвиняют в алчности и захвате имущества римских граждан. Они в лицо бросали ему упреки, что вся жизнь его противоречит его философии. Сенеке пришлось писать целые трактаты в свою защиту. Если хочешь, посмотрим его трактат «О счастливой жизни».

И философ стал перебирать свитки, сложенные на мраморных столиках рядом с его ложем. Он нашел свиток «О счастливой жизни» и подал его Антонию.

«Мне говорят, что моя жизнь не согласна с моим учением. В этом в свое время упрекали и Платона, и Эпикура, и Зенона. Все философы говорят не о том, как они сами живут, но как надо жить. Я говорю о добродетели, а не о себе, и веду борьбу с пороками, в том числе и со своими собственными: когда смогу, буду жить как должно. Ведь если бы я жил согласно моему учению, кто бы был счастливее меня, но и теперь нет основания презирать меня за хорошую речь и за сердце, полное чистыми помыслами… Про меня говорят: „Зачем он, любя философию, остается богатым, зачем он учит, что следует презирать богатства, а сам их накопляет? презирает жизнь – и живет? презирает болезни, а между тем очень заботится о сохранении здоровья? называет изгнание пустяком, однако, если только ему удастся, – состарится и умрет на родине?“ Но я говорю, что все это следует презирать не с тем, чтобы отказаться от всего этого, но чтобы не беспокоиться об этом. Мудрец не любит богатства, но предпочитает его бедности; он собирает его не в своей душе, но в своем доме…»

Антоний дважды внимательно прочел строки Сенеки, написанные в защиту чести и достоинства ученого. Прочел и призадумался.

– В чем же истина, отец? Кто прав? Когда я пытаюсь понять противников Сенеки, я думаю, что они справедливо осуждают его. А когда я читаю его речи, я восхищаюсь справедливостью его суждений. И получается, что каждый из них прав по-своему. А я не могу постичь истину… Где же она?

– Мудрецы говорят, что в спорах рождается истина, – ответил отец, – но, должен признаться, что она еще не родилась. Она удивительно переменчива, эта непостижимая истина. Иной раз удивляешься, как она неуловима и таинственна. Одно тебе скажу, сын: за долгие годы я постиг малое. Я узнал, что удовлетворение может дать только повседневный и неутомимый труд. И бывает иной раз, что в долгих и тяжких исканиях перед тобой вдруг сверкнет крупица истины и тут же затеряется в бесконечных спорах и противоречиях. Но почему мы говорим о Сенеке, когда ты пришел ко мне с цитатой из Катона Старшего? Раз мы начали с него, то я напомню тебе одну его мысль, это весьма любопытное его сравнение жизни с железом. Он говорит: «Если железо употреблять в дело, то оно стирается, а если не употреблять, то оно ржавеет. Так и жизнь от работы изнашивается, а без работы вялость и лень приносят более вреда, чем работа».

Расставшись с отцом, Антоний долго думал над последней фразой из Катона. Ему вдруг показалось, что он как раз и подвержен вялости и лени. Ведь он уже много дней редко обращается к своим занятиям, а чаще озабочен мыслью о своем двойнике Стефане. А ведь юноша этот весьма прост в своих суждениях. Не засесть ли как следует за Катона и поучиться уму-разуму? Иначе никогда не станешь достойным преемником мудрого философа Тегета. А ведь трудно стать преемником такого ученого. Отец отличается не только удивительным даром красноречия, он великий знаток римской истории… Да и не только римской, но и греческой, и египетской… Он настолько учен и образован, что всегда находит убедительные слова и доводы, которые способны наголову перевернуть неверные представления собеседника.

Размышляя сейчас об этом, Антоний снова подумал, что его священный долг – трудиться, как велит отец. Вникнуть в премудрость философов, которые многое сделали в поисках истины.

Сейчас Антоний был убежден, что впереди у него будущее философа, а не поэта. Так бывало всегда, когда какие-либо серьезные разговоры с отцом отвлекали его от поэзии и заставляли задумываться над многими вопросами, которые пытались разрешить великие предшественники ученых римлян.

Но проходило немного времени, и, окунаясь в божественные строки любимых поэтов, юноша снова становился поэтом, и мысли философа Тегета уже не тревожили его.

Антоний заметил, что встреча со Стефаном как-то повлияла па его настроение и отвлекла от поэзии. Он призадумался над многими вопросами жизни. Антонию стали приходить в голову мысли о судьбе раба, вольноотпущенника и простого ремесленника – судьба людей, которых очень много и которые живут очень трудно и тратят свою жизнь на то, чтобы бороться с нищетой и бесправием. Эти житейские вопросы, казалось, никак не связаны с философскими размышлениями ученых, однако Антоний пытался протянуть нить и связать их воедино. Но нить эта была тоньше паутины. Она то и дело обрывалась. И не было возможности практически применить те знания, которые открылись Антонию из книг библиотеки философа Тегета.

В таких случаях Антоний обращался к отцу. Но ответы отца не всегда его удовлетворяли. II тогда наступало время какого-то разочарования. Антоний отбрасывал свитки, повествующие о трудах философов, знаменитых ораторов и государственных деятелей, и принимался за стихи.

Так и сейчас. После споров об истине Антоний еще долго вспоминал разговор с отцом. Он укорял себя за то, что уже много дней пренебрегает обычными занятиями, что оторвался от учеников философа Тегета, которые ушли вперед, пока он ездил в поисках Стефана. Антоний было подумал, что его дурное поведение огорчило отца. А ему, Антонию, не хотелось огорчать отца. Он с малых лет умел ценить его терпение, доброту и умение открывать перед сыном прекрасный и необъятный мир. Антоний только на минутку призадумался над всем этим, но тут же с присущим ему легкомыслием принялся сочинять стихи о прекрасной Нике. Он задумал подбросить их к калитке дома Юлия Полибия: пусть Ника узнает, что она так же прекрасна, как та алая роза, которую она бросила Антонию.