Текст книги "В Помпеях был праздник"

Автор книги: Клара Моисеева

– Зачем же мне деньги, если я их не смогу передать отцу! – воскликнул Стефан, и ланиста увидел, как красивое лицо юноши перекосилось от злобы, а руки сжались в кулаки.

Стефан был пьян, но все же он ни на минуту не забывал о том, для чего был подписан свиток и для чего он решил остаться в Помпеях. Ланиста это понимал, и он предложил юноше сопровождать его до харчевни, где остановился Евтих и погонщики ослов.

– Хорошо, я дам тебе денег, – предложил ланиста. – Ты получишь их у ворот харчевни, войдешь, отдашь и вернешься ко мне, иначе тебе будет худо…

– Что же я – вор или мошенник? – воскликнул Стефан, гневаясь на ланисту и размышляя о том, не потребовать ли обратно свиток, не отказаться ли от затеянного. Мысль о том, что следует отказаться, не была им высказана, но она тревожила его и заставляла воспринимать теперь ланисту уже не так дружески.

Приятель ланисты, который молча, с улыбкой выслушивал все его разговоры в этот вечер, человек, который не произнес и слова, а только поставил свою подпись свидетеля на свитке, вдруг вмешался в разговор и, обратясь к Стефану, сказал:

– Тебе выпало великое счастье, молодой человек. Тебя оценили по достоинству, а ты, видно, не понимаешь этого. Советую тебе: береги свое счастье, не отрекайся от него – и ты станешь знаменитым не только в Помпеях, но и в Риме. Будь отважным и не страшись будущего. Может быть, ты думаешь, что гладиатору нельзя жениться? Ты заблуждаешься. Человек, который пользуется доверием, может обзавестись семьей и, получая большие деньги, унося на дорогом подносе драгоценные подарки, он может содержать свою семью в довольстве. Если ты думаешь, что жизнь гладиатора коротка, ты тоже заблуждаешься: все знают, что был такой Пегниарий Секунд, который скончался в возрасте девяноста лет. Правда, он сражался палками и хлыстами, но в синяках и шишках он прожил долгую жизнь.

– Пошли, – предложил Стефан, – отнесем деньги Евтиху, и, если у него найдется вощеная дощечка, я напишу родителям письмо.

Было уже далеко за полночь, когда они пришли на постоялый двор, где трубному зову ослов вторил храп беспокойных постояльцев. Евтих и погонщики ослов устроились на сеновале, и Стефану стоило больших трудов разбудить их. Евтих долго не мог сообразить, о чем говорит ему Стефан и почему этот разговор происходит ночью, впотьмах. Он не сразу понял, почему Стефан дает ему две тысячи сестерций. За что?.. От кого?.. Но когда Стефан уже в десятый раз повторил ему одни и те же слова о том, что эти деньги он посылает отцу на устройство пекарни, что он получил их за честный труд, что скоро он выполнит все задуманное и сообщит о себе отцу и матери, тогда лишь Евтих понял, что он должен взять Эти деньги от Стефана для Мерулы.

– Но ведь ты вернешься вместе с нами? – спросил Евтих. – Зачем же ты отдаешь мне деньги? К тому же я не понял, как ты мог так много заработать за эти дни. Да простит мне добрая богиня, не ограбил ли ты богатого купца?

– Не говори глупости, Евтих… Дай вощеную дощечку, я сам напишу обо всем отцу! Зажги фитилек в этом сломанном глиняном светильнике… Я вижу, что спросонья тебе не понять меня.

Евтих зажег фитилек и подал Стефану вощеную дощечку и стиль. Стефан дрожащей рукой написал отцу несколько строк. Он сообщил ему о том, что нашел способ добыть именно ту сумму, которая так нужна отцу для пекарни, и эти две тысячи сестерций он посылает с Евтихом; что для доброго дела ему надо остаться пока в Помпеях, а потом, может быть, счастливая судьба забросит его в Рим… Он писал о том, что все будет прекрасно, и не ушел он ни с мимами, ни с акробатами, и пусть родители не думают о нем дурно… А он остается любящим сыном Стефаном Мерулой.

– Об одном только прошу тебя, Евтих: передай отцу эту дощечку и деньги, и он все поймет и будет доволен.

Евтих спрятал под толстой холщовой туникой завернутые в тряпку деньги и пообещал Стефану, что все будет сделано, как ему угодно, а утром они обо всем еще потолкуют. Стефан не стал говорить о том, что утром он будет уже далеко отсюда и прийти снова не сможет. Сейчас он был озабочен тем, что за воротами ждет ланиста со своим приятелем, а он должен вернуться к ним, потому что получил две тысячи сестерций и подписал свиток.

Голова у него кружилась, на сердце была тревога и страх перед будущим. Подогретое вино словно распустило свои пары и стало бросать его в разные стороны. Впервые за весь вечер Стефан вдруг понял, что он не держится на ногах и что больше всего в жизни ему хотелось бы сейчас свалиться где-нибудь и выспаться. Когда ланиста набросился на него с бранью, а потом даже размахнулся, чтобы подтвердить, что брань эта нешуточная, Стефан вдруг понял неладное в поведении ланисты и спросил:

– Почему ты лезешь в драку, словно тебя подменили и передо мной уже не тот благородный человек, с которым мы так славно посидели в харчевне? Куда девалась твоя приветливость?

– А ты думал, что вместе с такими большими деньгами ты получил в придачу няньку?.. Пойдем на место, да поскорей! Теперь ты уже не волен делать все, что задумаешь. Отныне ты ученик гладиаторской школы и помни об этом постоянно. Я о многом тебе рассказал, но забыл напомнить об одном важном обстоятельстве… За провинность у нас сажают в карцер. А каково там, ты сам узнаешь, если будешь вести себя дурно.

От этих слов в голове Стефана сразу прояснилось. Ужас обуял его от одной короткой фразы ланисты, и он сразу понял, что сделал что-то непоправимое и тяжкое для себя. Что ждет его в этой гладиаторской школе?.. Может быть, все разговоры о счастливой судьбе героев гладиаторской битвы – все это выдумки, а в самом деле в этой школе он найдет погибель?

– Когда ты звал меня в школу, ты не говорил, что сделаешь меня бесправным рабом! – воскликнул Стефан. – Я не пойду с тобой. Забери свои две тысячи сестерций и отдай мою расписку. Не пойду!..

Но ланиста поволок его, и когда Стефан сопротивлялся, он бил его кулаками.

В каком-то тумане Стефан добрался до школы гладиаторов. Он не помнил, как они прошли обширный двор. Не помнил, как очутился в темной каморке, рядом с храпящим человеком. Не помнил, как уснул. Проснулся он от удара хлыстом. Полуголый старик со шрамом на лице требовал немедленно покинуть каморку и бежать за едой, пока не поздно, потому что нянек здесь нет и еду выдают в течение получаса, не более. Во дворе он увидел, как здоровые, загорелые юноши поливаются холодной водой из колодца. Он последовал их примеру и, освежившись немного, побежал вслед за ними в помещение для еды. Здесь каждому выдавали миску с горячей гороховой похлебкой.

IV
СЫН СПОРИТ С ОТЦОМ

В этот день Антоний нарушил обычный порядок. Он ворвался к отцу утром, во время занятий, в сильнейшем возбуждении, с толстым свитком Лукреция в руках.

– Отец! – воскликнул Антоний. – Теперь я понял: мой любимый Лукреций полностью отрицает богов. Он совершенно отчетливо говорит, что не боги создали мир. Почему ты же не говорил об Этом раньше? Хотел бы я знать, согласен ли ты с ним.

– Когда Лукреций говорит о могуществе и силе человеческого мышления, – отвечал Манилий Тегет, – я с ним согласен. Но когда он отрицает влияние богов на мир, созданный вокруг нас, я с ним не согласен.

– Но ты послушай, отец, что он пишет…

О человеческий род несчастный! Какие явления Мог он богам приписать и присвоить им гнев беспощадный! Сколько стенаний ему, сколько нам это язв причинило, Сколько доставило слез и детям нашим и внукам!

– Не поддавайся настроению этих стихов, Антоний. Жизнь состоит из радостей и горестей, которые неизменно чередуются. Естественно, что горести и муки вызывают у людей стенания, и человек обращается к богам за помощью, за советом. А если бы не было Этого, то, посуди сам, как жил бы человек, не имея опоры и надежды. Твой возлюбленный Тит Лукреций не всегда говорил то, что мы принимаем и во что верим.

– Но ты послушай, отец, он осмелился сказать такие слова, что, услышав их, жрец храма Аполлона предал бы его проклятью,

 
…Я дерзнул бы считать достоверным,
Что не для нас и отнюдь не божественной волею создан
Весь существующий мир…
 

Вот какие слова говорит Лукреций…

– Видишь ли, – отвечал отец, – Лукреций спорит с теми, кто хотя и верят, что боги не вмешиваются в человеческую жизнь, но все же считают, что где-то в мировом пространстве существуют боги. Я отлично знаю, что великий порт был верен своей идее, будто счастье человечества требует уничтожения всякой религии. Ведь он был убежден в том, что религия несет с собой гнет и порабощение. Должен тебе сказать, что и веру в загробный мир, и боязнь ада поэт рассматривал как самое великое препятствие для счастливой жизни человека. Я все это знаю, но повторяю, что не являюсь сторонником этой мысли.

– А вот я поверил, отец, поэту, когда он говорит о том, что познание истинных законов природы освободит человека от суеверного страха. Ты ведь знаешь, Лукреций считает, что первых богов на земле создал страх… И как хороши вот эти его стихи… Послушай, отец!

 
У кого не сжимаются члены в испуге,
Как содрогнется земля, опаленная страшным ударом
Молньи, а небо кругом огласят громовые раскаты?..
И наконец, когда вся под ногами колеблется почва,
Падают или грозят города потрясенные рухнуть;
Что же тут странного в том, если так поколения смертных
Уничтожают себя и всецело богам оставляют
Чудные силы и власть управления всею вселенной?..
 

– Однако согласись, Антоний, что тот человек, который в очень давние времена в испуге прислушивался к грохоту грома и присматривался к сверканию молний, тот бедный неискушенный человек… если бы он не поверил в бога, который должен его сберечь, охранить, помочь ему, то как бы он жил, несчастный? Страх раздавил бы его. Боюсь, что не было бы человечества, если бы в очень давние времена вера в богов не вела бы человека вперед по пути разума. Лукреций считает, что огонь – не дар неба, не дар богов, а явление, которое мы получаем при трении ветвей или в том случае, когда деревья воспламеняются молнией. Но если согласиться с ним, что огонь дан не богами, а случаем, то надо верить, что боги наделили человека разумом, который позволил ему понять природу и воспользоваться ее благами. Я согласен с мнением Лукреция о том, что человек постепенно познавал природу и постепенно разгадывал ее тайны, что позволило ему все лучше и лучше устраивать свою жизнь. Разумеется, что когда в руках человека была только палка, камень и вечный огонь костра – потому что погасить его значило лишиться самого большого блага, а зажечь костер было совсем не просто в те времена, – человек не мог создать себе то благополучие, каким владеем мы с тобой. Должно быть, в ту пору на всей земле не было построено ни одного здания, потому что нечем было добывать камень и никому в голову не пришло, что залежи мрамора или базальта могут сослужить добрую службу.

Из древних летописей я узнал, что в Египте тысячи лет назад город начинал строиться с храмов. Люди угождали богам, а потом уже воздвигали жилища…

Манилий Тегет весело рассмеялся, а Антоний, перебирая в руках свиток и перечитывая отдельные строки, размышлял над тем, что так его озадачило.

В сущности, Антоний вполне мог согласиться с отцом, потому что сказанное отцом было ближе его пониманию. Но загадочные строки ученого-порта манили его своей туманностью и непостижимостью. Ему очень хотелось представить себе жизнь на земле без богов, без храмов, без тех многочисленных ритуалов, с которыми он сталкивался каждый день и против которых так смело и решительно выступил его любимый поэт.

Антоний призадумался над рассуждениями Лукреция о сновидениях. Поэт говорил о том, что сновидения, по его мнению, как раз и сыграли самую большую роль в создании богов. Но Лукреций считал, что сон есть следствие такого состояния тела, изможденного физической усталостью, когда члены становятся дряблыми, опускаются веки, бессильно гнутся колени, чувства ослабляются. Он видит во всем этом потребность тела в отдыхе, но он не считает, что это есть состояние оцепенения или воздействие какой-либо высшей силы, воздействие бога. А тело, которое продолжает во сне переживать впечатления, полученные наяву, дает толчок сновидениям. Ведь душа спящего продолжает бодрствовать, и человек во сне нередко переживает все, что произошло с ним накануне.

– Мне это трудно понять, отец, – говорил Антоний, показывая на строки, толкующие о снах и сновидениях и отрицающие всякие суеверия. – Ведь в нашем доме многое делается по велению богов. Я как-то не могу совместить в своем разуме то, что знаю, то, к чему привык, и то, к чему призывает меня мой Лукреций.

– Ты еще молод, Антоний. Опыт твоей жизни еще так мал, что было бы удивительно, если бы ты постиг столь загадочные вещи. Однако я верю, что с годами ты многое начнешь понимать. Я рад, что у тебя возникают вопросы и что ты приходишь ко мне, чтобы воспользоваться опытом моей жизни. И впредь поступай так, сын. Наши предки создали не только божественную поэзию; ты знаешь, были среди них и великие мыслители. Я тебе говорил о поэте-философе Квинте Эннии. Он перевел на латинский язык греческих мыслителей Эпихарма и Евгемера Мессенского. Кстати, когда ты поймешь Лукреция, то переводы Энния тебя заинтересуют. Эти мыслители высмеивали прорицателей и суеверных жрецов, которые сулят сокровища тем, кто дает им за эти предсказания монетку. А сам Энний говорил: «Я всегда утверждал и снова утверждаю, что небесные боги действительно существуют; но я полагаю, что они вовсе не заботятся о том, что касается судеб человеческих: ведь если бы они об этом заботились, то добрым людям жилось бы хорошо, дурным – плохо, но на деле этого не видно».

– Эти слова я запишу себе на память. Очень они мне нравятся. Они хороши потому, что стоят между теми, кто верил в существование богов, и теми, кто согласен с Лукрецием.

– Постарайся понять и тех и других, – сказал отец. – Ученый должен многое знать. И сомневаться он должен. Иначе не быть ему ученым.

– Знаешь, отец, больше всего мне нравится та свобода, которую ты даешь мне в моих занятиях. Ты позволяешь мне бросаться в разные стороны. Каждый раз я пытаюсь поверить в учение, совершенно противоположное тому, что я знал вчера. Ты ни к чему меня не принуждаешь и этим больше всего привлекаешь меня к наукам.

Манилий Тегет рассмеялся. Он ласково погладил сына но плечу и сказал:

– На то я и философ, сын мой. Для того чтобы постичь неведомое, нужно возможно больше узнать. А если мы утвердимся на чем-то и не пожелаем вникнуть в рассуждения других ученых, подумай, как односторонне будет наше представление о жизни, о мироздании и обо всем том, что мы стараемся познать, вникая в великие тайны природы. Пока ты еще молод, я предоставляю тебе право изучать все, что тебе интересно, и менять свои представления. Я верю в то, что паши представления так же непостоянны, как и явления природы, которые непрестанно меняются. Ты согласен со мной, Антоний?.. Мы хорошо поговорили с тобой этим славным ясным утром. А теперь оставь меня. Займись своими делами и пожалуй ко мне через два дня. Мои ученики хотят со мной потолковать о нашем великом ораторе Марке Туллии Цицероне. Я много раз говорил тебе об этом талантливом ораторе. Люди, хоть раз услышавшие его блестящую речь, долго потом помнили о ней и рассказывали друг другу. А тебе это принесет пользу.

– Мало того, – сказал Антоний, – я буду счастлив узнать побольше об этом удивительном человеке. Мне кажется, что умнее его не было среди римлян.

V
ЕВТИХ ПОТЕРЯЛ СТЕФАНА

Когда Евтих проснулся на сеновале и обнаружил под туникой деньги, завернутые в тряпку, и вощеную табличку, его словно молнией ударило по голове. Он вскочил, выбежал на грязный, заваленный сеном и остатками пищи двор. Здесь стояли груженные поклажей ослы и переговаривались люди, нашедшие приют на одну ночь. Он подбежал к погонщикам ослов. Одни кормили животных, другие таскали воду из колодца, чтобы их напоить. Евтих искал среди них Стефана, но не находил. Он спросил, кто из них видел Стефана. Никто не видел. Никто ничего не мог сказать.

– Куда же он девался? Ведь ночью он был здесь? – спросил Евтих.

Но погонщики с удивлением смотрели на взволнованного Евтиха. Несмотря на то что Стефан будил их точно так же, как он будил Евтиха, никто из них не помнил этого и никто не видел, как Стефан отдавал деньги Евтиху, как писал свое письмо на дощечке. Это знал только Евтих. И когда он понял, что Стефана нет на постоялом дворе, он решил поискать его на форуме, на просторных красивых улицах Помпей, где нередко бродили мимы и акробаты, Евтих решил прелюде всего поискать Стефана среди мимов. Не, откладывая, крайне озабоченный всем тем, что произошло ночью, он, браня себя за легкомыслие и сонливость, поспешил в город. Он был в полной уверенности, что найдет Стефана и теперь уже во всех подробностях узнает, что случилось с юношей.

По дороге Евтих вспомнил, как, прощаясь с сыном, Мерула просил его быть серьезным и степенным, поменьше бегать за мимами и не тратить денег на театр. Отец просил не волочиться за красавицей рабыней, которая, может быть, пленит его на подмостках.

«Я видел этот театр лет пятнадцать тому назад, – говорил сыну Мерула, – там все были красивы и голосисты. А танцы! Бог мой, что за танцы!.. Но я не побежал за той юной и прекрасной танцовщицей, что завладела моим сердцем, – признался старый Мерула, – я бросил к ее ногам бронзовый браслет, купленный для твоей матери, и… Советую тебе, сын мой, сделай то же самое… Пусть мой сын Стефан Мерула трудами своими создаст себе благополучие. Кто знает, может быть, в самом Риме есть дом с мраморными колоннами, который когда-то станет твоей собственностью. Великий Рим манит к себе и зовет. Впереди у тебя большая жизнь, сын».

Вспоминая этот разговор отца с сыном, Евтих с тревогой в сердце шагал по чистым красивым улицам Помпей, и лишь изредка взор его останавливался на мраморных колоннах роскошных вилл, резных карнизах и капителях, а иной раз он ловил себя на том, что в задумчивости смотрит на голубое облако, нависшее над Везувием.

В это раннее утро он встретил многих пекарей, которые тащили на головах корзины со свежими душистыми хлебами. Он встречал рыбаков, которые несли на виллы богатых еще бьющуюся, живую рыбу. Навстречу ему шли фуллоны со свертками мягкой шерстяной ткани… А когда он очутился на форуме, он увидел, что там уже трудятся строители, которые восстанавливают полуразрушенный храм, пострадавший во время землетрясения несколько лет назад.

Евтих шел дальше и дальше. Но это ясное солнечное утро нигде не оглашалось веселым смехом толпы, окружившей мима. Он брел по городу в тревоге и тайной надежде, что вдруг встретит самого Стефана и тогда ему уже не потребуются никакие мимы. Он схватит его за руку и уже не будет с ним разлучаться до тех пор, пока они не покинут Помпеи, пе вернутся в поместье, где так хороша длинная тенистая аллея, обсаженная буксом и розмарином, где смоковницы и шелковицы раскинули свои зеленые кроны и где благоухают левкои.

Стоило Евтиху подумать о поместье, как сразу же возникла картина мирной сельской жизни и какого-то необыкновенного спокойствия, какого не может быть даже в маленьком городе, таком, как Помпеи. Евтих был озабочен происшедшим еще и потому, что оставалось мало дней до возвращения в поместье. Мерула строго наказывал, чтобы все дела были закончены заранее и чтобы они вернулись к празднику Форнакии. Это был любимый праздник Мерулы, когда в честь богини Форнакии – богини очага и печения хлеба – устраивались празднества. В знак благодарения богине за хлеб нового урожая пекли лепешки на открытом очаге. Естественно, что Меруле, который послал зерно для Помпей, хотелось в день любимого праздника знать, что все обошлось хорошо и что продажа пшеницы сделана с большой выгодой и для господина, и для него, вольноотпущенника Мерулы.

Размышления Евтиха были прерваны криками босоногих мальчишек, которые мчались к площади, сообщая всем на свете, что мимы идут и начинается представление.

«Вот где я найду Стефана!» – подумал Евтих и поспешил вслед за мальчишками.

На обширной площади обещало разыграться большое представление. Тут было несколько мимов. Вольноотпущенник из греков, Евтих уже не впервые смотрел мимов, но то, что сейчас предстало перед ним, было особенно интересно. Евтих давно слышал об ртом театральном представлении, которое было названо по имени известного разбойника Лавриола. И вот Евтих видел, как раб Лавриол убегает от своего хозяина и становится вожаком шайки разбойников. Раб, убегая, падает, разбивается, плюется кровью, а преследующие его солдаты, вместо того чтобы гнаться за ним, тоже начинают плеваться кровью. Каждый старается плюнуть дальше другого. Они спорят, ссорятся… А тем временем показывают, как Лавриол грабит путешественников и как преследующие его солдаты не могут его поймать. Представление это закончилось печально. Вожак разбойников все же попадает в руки солдат и погибает на кресте.

Евтих так увлекся мимами, что даже забыл о цели своего прихода на эту площадь, и когда собравшаяся толпа криками благодарила за доставленное удовольствие, а щедрые стали бросать на деревянную тарелку старого мима мелкие монеты, Евтих кинулся в толпу, стал расталкивать людей, чтобы увидеть наконец Стефана, который, по его представлению, должен был быть здесь.

Толпа растаяла так же быстро, как и собралась, а Стефана не оказалось. И Евтих в полном недоумении и тревоге пошел вслед за группой акробатов в надежде, что их представление снова привлечет толпу, а вместе с ней и Стефана…

Евтих вернулся на постоялый двор уже в сумерках, голодный и встревоженный. В нем теплилась маленькая надежда, что Стефан ждет его на постоялом дворе, что он сидит вместе с погонщиками ослов и рассказывает свои веселые истории. Но Стефана здесь не оказалось, и Евтих уже не мог придумать, где же его искать. Он прочел письмо, написанное рукой Стефана, но ничего не понял. Куда же девался Стефан? Однако он обещает Меруле сообщить о себе подробно и обстоятельно. Если обещает, то сообщит. Но как легкомыслен юноша! Ничего толком не сказал. И он, Евтих, должен решиться покинуть Помпеи без сына Мерулы…

Этот постоялый двор находился недалеко от Помпей, на дороге, ведущей в Нолу. На каменных скамьях у входа постоянно сидел кто-либо из путешественников. У колодца во дворе толпились погонщики, слышались крики и брань. Здесь всегда было оживленно и настолько многолюдно, что хозяин не успевал подогревать вино на открытом очаге, а хозяйка не успевала испечь достаточное количество хлебов, потому что каждый, покидающий постоялый двор, желал купить себе хлеба в дорогу. Однако Евтиху и погонщикам, которые провели на этом постоялом дворе целую неделю, припасли в дорогу и хлеба и сыра.

Люди, посланные Мерулой, тронулись в обратный путь как раз за неделю до праздника Форнакии. И хотя Евтих знал, что праздник у Мерулы будет омрачен отсутствием сына, он утешал себя тем, что Стефан не просто исчез, а предупредил о том, что он останется в Помпеях, да к тому же послал две тысячи сестерций, заработанных им каким-то неведомым путем. Так или иначе, Евтих не может считать себя виновником в этом происшествии. Он был посредником и все свои обязанности выполнил с достоинством.