Текст книги "В Помпеях был праздник"

Автор книги: Клара Моисеева

II
ОТЕЦ АНТОНИЯ

«Антоний, ты будешь философом…» Так говорил сыну известный римский философ Манилий Тегет, который не перестал считаться римским философом, хотя последние восемнадцать лет безвыездно жил в Помпеях. Труды Манилия Тегета были общеизвестны и снискали ему славу почтенного ученого, человека мыслящего и в высшей степени благородного. Его друзья нередко восхищались беседами, которые всегда украшали праздничный обед и были главной приманкой для молодых поклонников Тегета.

Одни любили его рассуждения о Платоне и Аристотеле, другие ценили его высказывания об Эпикуре. А вот Антоний с удовольствием приходил на беседы, посвященные его любимому поэту и ученому Титу Лукрецию Кару.

В свое время Манилий Тегет много и часто читал сыну отрывки из знаменитой поэмы Лукреция «О природе вещей». Бывало, сын говорил о том, что ему скучно и неинтересно, а отец с величайшим терпением объяснял ему отдельные фразы, перечитывал страницы, снова объяснял и так постепенно заставил Антония вникнуть в сущность учения великого поэта.

Антоний долгое время не понимал значения философских рассуждений Лукреция. Его больше увлекали поэтические достоинства его произведений.

Но прошло время, Антоний повзрослел, и ему стали дороги не только поэтические образы, но и размышления ученого. Антонию нравились рассуждения поэта о гармонии и единстве в природа Он помнил строки трудные, но удивительно верные:

 
…Силе нельзя никакой нарушить вещей совокупность,
Ибо и нет ничего, куда из вселенной могла бы
Скрыться материи часть и откуда внезапно вломиться
Новая сила могла б во вселенную, сделать иною
Всю природу вещей и расстроить порядок движений…
То, что доселе всегда рождалось, то будет рождаться
В тех же условиях, и жить, и расти постоянно, и крепнуть.
Столько, сколько кому суждено по законам природы…
 

Антоний был потрясен своим открытием, когда, начитавшись Лукреция, вдруг понял, сколь велика сила человеческого мышления, которое в состоянии проникнуть в тайны природы. Антоний читал описания того, как рождались миры, как наступала смерть и разрушение космических тел и как рождались новые миры… Все это было так грандиозно, так удивительно, так малопонятно и в то же время пленительно, что Антоний не переставал думать об Этом и нередко обращался к отцу с такими вопросами, на которые старый философ с трудом давал ответы.

Манилий Тегет много заботился о том, чтобы сын получил хорошее образование и был его достойным преемником. С тех пор как Антоний впервые взял в руки вощеную дощечку и стиль, отец не переставал напоминать ему о том, что он, Антоний, его единственный сын, будет знаменитым философом и продолжит почетное дело, начатое отцом задолго до рождения Антония.

Унаследовав большое поместье, которое давало семье Тегета полное обеспечение, Манилий Тегет почти не занимался хозяйством. Он целиком положился на своего вилика Манилия Квинта, хотя и затруднялся сам себе ответить на вопрос: так ли честен этот вилик, как аккуратен в записях, или только аккуратен, а честен лишь на словах. Мать Антония не раз сетовала на беспечность мужа, который не удосуживался собирать взносы от должников в первые дни календ.

Календы наступали в тот вечер, когда впервые показывался бледный серп луны и глашатай на улицах громко оповещал о том, что наступили календы, словно люди сами не видели молодого, только что народившегося серпа. Но кричал глашатай главным образом для должников, чтобы те не забыли и позаботились скорее сделать взнос. Не всегда находились честные должники. И не каждый из них торопился со взносом. Но должники Тегета знали, что вилик Квинт любым способом заставит их уплатить. Они только не знали, делает ли записи в свой толстый календариум грозный вилик, или часть этих взносов попадает в его бездонный мешок.

Если бы Манилий Тегет пожелал, он бы всегда мог проверить правильность записей. Но он очень редко делал это: он жалел время. Старый философ считал кощунством тратить время на хозяйственные дела. Он нередко говорил о том, что жизнь слишком коротка, чтобы безрассудно тратить свои дни. Манилий Тегет писал свои философские сочинения каждый день, неустанно, сразу же после завтрака, когда в благоухающем цветами перистиле было необыкновенно прохладно и приятно.

Струи воды, бившие из маленьких мраморных фонтанов, осыпали каплями дамасские розы, мальвы, ирисы и маргаритки. Удобное деревянное ложе, устроенное в тени виноградных лоз, под шатром сиреневых глициний, было покрыто очень мягким шерстяным тюфяком и пестрым ковром. На продолговатом мраморном столике с резными ножками обычно лежали вощеные дощечки, костяные и железные палочки для письма и толстые свитки книг. Их было много в богатой библиотеке Тегета. Ученый создавал ее долго, не жалея средств, и теперь его комната была набита драгоценными свитками. Их было так много, что уже стало тесно хозяину, и потому в жаркие дни он занимался в своем любимом перистиле.

Среди ученых города много говорили о знаменитой библиотеке Тегета. Рассказывали о том, как он купил за большие деньги рабов-переписчиков, которые будто бы трудились от рассвета до заката, переписывая труды римских и греческих философов, поэтов и трагиков. Вот почему рядом с книгами Платона и Аристотеля можно было найти произведения знаменитых поэтов. Они-то и привлекали внимание Антония, он читал на память стихи Горация, Овидия, Вергилия. Юношу привлекали и драматические произведения, которые ставились в театрах Рима.

Библиотека Манилия Тегета славилась в Помпеях не только книгами, но и превосходными скульптурами знаменитых учёных. Прекрасная голова Сократа была сделана искусным римским ваятелем, вольноотпущенником из греков. Голова Эпикура была изваяна рабом-сирийцем, которому дали бронзовый медальон знаменитого во всем мире мудреца и велели перенести его портрет в мрамор.

Старый раб-сириец Элий Сир был куплен в подарок Антонию в день его совершеннолетия. В этот день, когда Антонию исполнилось шестнадцать лет, был устроен большой семейный праздник.

Рано утром Антоний снял перед алтарем богов – покровителей дома Тегета – свою детскую тогу, окаймленную пурпурной полосой, и облекся в мужскую белую тогу. Затем был праздничный обед, и отец в присутствии гостей и Антония прочел свои любимые строки из Горация:

 
Есть кувшин вина у меня, Филлида.
Десять лет храню альбанин душистый.
Есть и сельдерей для венков, разросся плющ в изобилье.
Кудри им обвей, ослепишь красою.
В доме у меня серебро смеется.
Лаврами алтарь оплетен и алчет крови ягненка.
Полон двор людей, суета, хлопочут.
И снуют туда и сюда подростки,
Девушки. Огня языки завились клубами дыма.
 

Когда родители и гости проводили Антония на форум, там его занесли в списки граждан Помпей, и все близкие поздравляли его.

Вернувшись домой, отец позвал Элия Сира и сказал Антонию, что отныне этот раб-ваятель станет его собственностью и, следовательно, будет выполнять те работы, которые пожелает сын.

Первая работа, которую Антоний поручил Элию Сиру – скульптура любимого поэта Лукреция Кара, – должна была быть сделана из отличного куска белого мрамора. Антоний сам достал у друзей отца портрет Лукреция. А потом он много дней проводил рядом с рабом Элием Сиром, с любопытством наблюдая, как оживает холодный мрамор и как возникает облик красивого, умного и жизнерадостного человека, с правильными чертами, с орлиным носом и очень благородным выражением лица.

– Ты с любовью делаешь свою работу, – заметил как-то Антоний, когда в куске белого мрамора уже обозначились черты знаменитого человека. – Я уверен, что отец вознаградит тебя по заслугам…

– Знаешь, мой юный господин, – отвечал с горькой усмешкой ваятель, – я отлично помню изречение одного мудрого человека, моего соотечественника. Он говорил: «Жди от другого того, что ты другому сделал». Поверь, мой господин, я всегда жду с великим терпением. Но жду напрасно. Свидетель тому – моя несчастная жизнь.

– Но ведь ты занимаешься любимым делом, – возразил Антоний, – разве в этом нет радости?

– Есть, мой юный господин. Я люблю свое занятие и предан ему. Но это все, что я имею. Перед тобой нищий раб. Разве этим мало сказано?

– Настанет день, и ты откупишься, Элий Сир. Я уверен. Кстати, скажи мне, кем был тот мудрый человек? Назови его имя.

– Это был Публий Сир. Родом из Сирии. Он долгое время был рабом в Риме. Но он был счастливей меня. Он сумел собрать деньги и откупиться. И он стал известным писателем. Его очень любили мимы. Он придумывал для них множество остроумных историй.

– Как странно, что я ничего не знаю о нем! – воскликнул Антоний. – Ведь я большой любитель мимов и никогда не пропускаю зрелищ на улицах. Но скажи мне, Элий Сир, почему ты не смог откупиться? Разве хозяин не платил тебе за работу?

– Он был очень скаредным. Он не только не платил мне за работу, но не позволял трудом своим добыть хоть мелкую монету. Я не имел права сделать кому-либо даже маленькую скульптуру, чтобы получить за нее деньги. Как видишь, дар, данный мне богами, не помог мне выкупиться и стать свободным. Но, к счастью, умер мой хозяин. Вдова продала меня Манилию Тегету, и вот я стал твоей вещью.

– Клянусь Геркулесом, ты неправ, Элий Сир! Я не считаю тебя вещью. Я никогда не буду относиться к тебе дурно. Поверь мне, я потребую, чтобы отец платил тебе за работу. Он ведь платил другим ваятелям, когда захотел украсить свою библиотеку портретами великих мужей.

Элий Сир отложил свой резец, отбросил молоток и в изумлении уставился на своего юного господина, который говорил слова, столь удивительные и непривычные для него, что ему даже показалось, будто он ослышался. Но Антоний и в самом деле все это сказал и при этом смотрел на Элия Сира серьезно, без надменной усмешки, какая, по мнению раба, должна была постоянно украшать лицо богатого господина.

– Я верю тебе, господин, – ответил тихо Элий Сир. – Мой соотечественник Публий Сир нередко восклицал: «О, жизнь, долгая для несчастного, короткая для счастливого!» Я всегда думал о том, какая долгая и несчастная у меня жизнь. Но вот ты обнадежил меня, и я подумал: может, она вдруг обернется для меня счастливой, и тогда, пожалуй, она покажется мне слишком короткой…

*

Они подружились – сын философа Манилия Тегета и его раб Элий Сир. Все чаще Антоний заходил в маленькую каморку Элия Сира и о чем-то беседовал с ним. Зная вздорный нрав вилика Квинта, который, пользуясь доверием философа и слишком мягким характером его матери, был полновластным хозяином в поместье. Антоний в самом начале знакомства с Элием Сиром оградил раба от обид и оскорблений, которые мог нанести ему вилик Квинт. Он предупредил вилика о том, что раб-ваятель – принадлежит только ему, молодому господину, и только он может распоряжаться этим рабом.

Антоний, так же как и отец, не интересовался хозяйством и не вмешивался в дела, которые были ему незнакомы и не всегда понятны. Но как человек мыслящий и по характеру добрый, он не мог не видеть того дурного, что создал вокруг себя самонадеянный и жадный вилик Квинт. Антоний видел, как жестоко вилик наказывал рабов, которые осмеливались в чем-то ослушаться.

Нередко это были просто придирки. Единственно, чего не удавалось злобному Квинту, – морить рабов голодом. Манилий Тегет много раз говорил ему о том, что он не потерпит несправедливого обращения с людьми своего поместья.

Если бы рабы, бесправные, запуганные угрозами вилика, больше знали своего хозяина, они бы, вероятно, решились пренебречь угрозами Квинта и рассказали бы господину о своих несчастьях.

Наказывал вилик Квинт тайно от хозяина. Ни разу голос пострадавшего не донесся до слуха доверчивого Манилия Тегета. Вилик угонял провинившегося куда-нибудь на дальнее поле, туда, где молотили зерно, или на пастбище. И там, наговорив множество страшных вещей и сославшись на хозяина, он нередко сам наказывал плетью, не позволяя ни плакать, ни кричать. Разумеется, люди, работающие за пределами поместья, не получали всего того, что им полагалось по распоряжению хозяина.

Если бы друзья Манилия Тегета узнали о том, как жестоко обращаются с рабами в поместье этого доброго и благородного человека, они бы не поверили этому. Но так уж сложилось, что Манилий Тегет, увлеченный своими занятиями и целиком доверившийся хитрому притворщику вилику, долгие годы ничего не знал и не замечал. А рабы знали, что вилик Квинт великий актер. Они не могли не видеть, как умел этот человек преображаться в одно мгновение, в зависимости от того, с кем ему надо было вести разговор. Когда перед ним был бесправный раб, вилик никогда не говорил с ним спокойно, уважительно – он всегда кричал, горячился, заранее угрожал, и лицо его искажалось злобной гримасой.

Но бывало и так, что в этот момент появлялась госпожа или сам Манилий Тегет, и тотчас же вилик расплывался в приятной улыбке, тотчас же начинал хвалить того раба, которого за минуту до этого бранил. Сразу же на лице его появлялось спокойствие. Он становился неузнаваем.

Вот почему Антоний, который при всей своей рассеянности и равнодушии к делам хозяйства все же давно понял коварный нрав вилика, на другой же день после празднества совершеннолетия сказал Квинту, что он требует предоставить Элию Сиру самое хорошее помещение для работы, он требует, чтобы его кормили со стола господ и никогда бы не давали никаких указаний рабу-ваятелю, потому что он принадлежит только ему, Антонию.

Очень скоро Элий Сир понял, что боги покровительствуют ему и что слова юного господина не брошены на ветер. Поистине для Элия Сира настали счастливые дни: он был сыт, он делал работу, которая нравилась ему и которая нравилась его молодому господину. И, сверх ожиданий, Элий Сир получил деньги уже за первую свою скульптуру. Может быть, потому, что голова Лукреция ему очень удалась и привела в восторг не только Антония, но и старого философа. Когда Манилий Тегет похвалил раба, Антоний воспользовался случаем и тут же сказал:

«Прикажи, отец, дать Элию Сиру деньги за работу. Человек, который умеет делать такие прекрасные скульптуры, должен иметь деньги хотя бы для того, чтобы пойти в термы или в харчевню у Геркуланских ворот, выпить подогретого вина».

Манилий Тегет не стал возражать. Он тотчас же вызвал вилика и велел выдать Элию Сиру небольшую сумму денег. Но для раба Эти деньги были целым состоянием. В сущности, это было настоящее богатство, добытое за долгие годы, проведенные вдали от родины.

*

С тех пор как Элий Сир появился в доме старого философа, прошло три года. За это время раб-ваятель сделал много хороших работ, и библиотека Манилия Тегета уже стала славиться в Помпеях своими превосходными мраморными скульптурами.

За это время Элий Сир сумел собрать несколько тысяч сестерций, что давало ему повод надеяться на счастливое будущее. Теперь он верил, что сумеет откупиться и настанет день, когда он будет свободным. Но когда он думал об этом дне, у него неизменно появлялась мысль, что ему сейчас даже не хочется откупиться, он уже слишком привязан к сыну философа и не мыслит себе расставания с Антонием.

Антоний так привязался к Элию Сиру, что считал своим долгом посвящать его в свои тайны. Раб-ваятель стал его верным другом и часто бывал добрым советчиком. Чем старше становился Антоний, чем больше он учился и чем больше накапливал знаний, тем реже он обращался к отцу с теми наивными вопросами, которые, однако, требовали ответа. А получить этот ответ можно было у Элия Сира.

Ведь Элий Сир был человеком знающим и образованным. В свободные часы, по вечерам, он допоздна засиживался у маленького светильника с какой-либо книгой из библиотеки Тегета. Эти книги приносил Элию сам Антоний. Юноше недоставало собеседника, более простого и покладистого, чем был отец. Бывало так, что Антонию не хотелось спорить, не хотелось слышать нравоучений, а просто хотелось внимательно прочесть книгу и вникнуть в мысль любимого поэта или трагика. В таких случаях он давал книгу Элию Сиру и потом с увлечением рассказывал рабу о том, что его волнует и тревожит.

*

В тот день, когда Антоний встретился со своим двойником на форуме, мысль о Стефане Меруле не покидала его. Он никак но мог объяснить себе это удивительное явление и сколько ни искал в своей памяти, не мог найти ответа на этот вопрос. А вопрос был и очень простой, и очень сложный: как это случилось?

Да и в самом деле: можно ли было объяснить это удивительное чудо? Можно ли было узнать, кто повинен в нем – боги или люди? Но ведь это чудо предстало перед ним в виде живого Стефана Мерулы.

В первую минуту после расставания Антоний поспешил домой с мыслью о том, что он расскажет обо всем отцу и потребует от него объяснения. Но пока он шел домой, он подумал, что отец может не поверить этому и лучше ничего не говорить отцу, а просто привести в дом Стефана Мерулу. Если они через два-три дня встретятся с ним на форуме, то Антоний приведет Стефана домой, и тогда отец, увидев двух одинаковых юношей перед собой, волей-неволей начнет искать ответа на этот загадочный вопрос. Но если не говорить отцу, то, может быть, рассказать об этом Элию Сиру? Ведь надо кому-то рассказать. С матерью Антоний не привык откровенничать и редко обращался к ней со своими вопросами. Его разговоры с матерью всегда касались одежды, еды, денег. Мать Антония была очень заботливой и внимательной к сыну. Она радовалась его успехам и печалилась неудачам. Но она не читала тех толстых свитков, которые заполняли комнаты Манилия Тегета, и потому сыну невозможно было с ней говорить о том, что более всего его волновало.

Вернувшись домой, Антоний прежде всего уединился с Элием Сиром и поведал ему свою тайну во всех подробностях. Он несколько раз повторил рассказ о том, как выглядел Стефан Мерула, как сделал целое представление, будто он самый настоящий мим, и как потом сообщил о своем отце-вольноотпущеннике и о своей мечте сделаться владельцем хорошей пекарни.

– Мне это непонятно, – признался Элий Сир. – Насколько мне известно, столь похожими могут быть только родные братья. Но как случилось, что так похож на тебя человек, рожденный другими людьми, в другом городе, это мне непонятно. Однако это очень любопытно. Я думаю, что не стоит говорить об этом отцу. Лучше всего – приведи в дом Стефана Мерулу, и все мы тогда увидим то чудо, о котором ты мне рассказал.

Они еще долго говорили об удивительной встрече. Антоний усматривал в этом какое-то предзнаменование. Он поверил в Стефана Мерулу и решил, что это, должно быть, будет его самый лучший друг. Антоний все перебирал в своей памяти рассказ Стефана о его детстве и находил много доказательств тому, что его новый друг непременно окажется человеком добрым и благородным. Но когда он сказал об этом Элию Сиру, тот отнесся недоверчиво к словам Антония. Он сказал, что в жизни не встречал благородного вилика, что таких, должно быть, нет на свете, а если отец Стефана Мерулы хоть сколько-нибудь похож на вилика Квинта, то как печально будет, если сын его окажется таким же злодеем.

Вот когда загорелся настоящий спор. Антоний стал горячо доказывать, что Элий Сир неправ, что он слишком подозрителен и что он, может быть, видит в поступках их собственного вилика пороки, которых в самом деле нет. На этот раз Элий Сир не стал выдавать своей тайны. Он не захотел огорчать Антония подробными рассказами о вилике Квинте. Он знал, что молодой господин непременно захочет что-то изменить, что он пойдет к отцу и передаст ему то, что, может быть, не следует передавать. Ведь неизвестно, как все это обернется, и, может быть, пострадает не вилик Квинт, а сам Элий Сир. Разве трудно всемогущему вилику опорочить его, бедного раба, и лишить его того, чего он достиг ценой своей хорошей работы и верной службы молодому хозяину. Нет, он не должен рассказывать Антонию об ужасных пороках вилика Квинта, о его стяжательстве, о его скаредности, о его злобном нраве. Может быть, потом, когда он, Элий Сир, станет свободным, вот тогда он поступит по справедливости и попытается разоблачить злодея. Но, помня об этом, он не может поверить в доброго вилика, сын которого, Стефан Мерула, встретился вчера с Антонием.

III
ХАРЧЕВНЯ И ЛАНИСТА

На склоне веселого праздничного дня, который показался Стефану особенно ярким и незабываемым, он, вместе с погонщиками ослов, зашел в харчевню закусить перед сном. Погонщики, уставшие за день, после сытного ужина поторопились уйти на ночлег.

Стефан остался в обществе очень веселого, приветливого человека, который рассказывал своему другу необыкновенно интересные истории о гладиаторах. Стефан только раз в жизни видел бой гладиаторов, и это незабываемое зрелище всплыло в его памяти, когда он услышал множество подробностей о том, как обучают искусству боя этих смелых и отважных юношей. Ведь каждый из них может стать героем, стоит ему лишь захотеть. Этот неизвестный человек рассказывал о том, как сытно кормят в гладиаторской школе, как усердно лечат каждого заболевшего гладиатора, как бережно ухаживают за ними, поручая массажистам массировать и натирать оливковым маслом их тела, чтобы каждый был подобен бронзовой статуе, чтобы им любовались и восхищались. Вначале этот веселый и довольно-таки болтливый человек обращался к своему знакомому, а потом незаметно стал обращаться к Стефану.

Стефан не заметил, как рядом с его миской, где плавали остатки гороха, оказалась кружка подогретого вина с водой. Он был увлечен рассказом, и голова шла кругом от всех впечатлений этого необычного дня. После первой была выпита вторая и третья кружка, и когда неизвестный спросил Стефана, откуда он и что делает здесь, в харчевне, Стефан рассказал ему о себе так, словно перед ним был старый друг, с которым он давно не виделся. Да и как было не рассказать о себе такому приветливому человеку: не пожалев времени, этот добрый человек вел беседу с безвестным юношей.

Когда Стефану был задан вопрос, хотелось ли ему когда-нибудь стать гладиатором, тот, сверкая веселыми глазами, в каком-то тумане задорно ответил:

– А разве я гожусь? Туда ведь попадают избранники?

– Очень годишься, ты хорошо сложен, – ответил незнакомец. – Я уверен, ты мог бы стать одним из тех героев гладиаторского боя, которые всегда побеждают… и которых зрители награждают криками восторга.

– Ты так думаешь? Ты знаешь гладиаторов?

– О мой друг! Вряд ли есть человек, лучше знающий гладиаторов. Только сегодня я закупил пурпурные, шитые золотом туники для парадного шествия гладиаторов.

– Кто же ты?

– Я тот человек, который может сделать из тебя самого знаменитого гладиатора, стоит лишь тебе захотеть!..

– Как же так! – воскликнул Стефан. – Неужели это возможно? Правда, я никогда над этим не задумывался, не собирался… Я никогда не видел такого человека… Боже мой! Какой удивительный у меня сегодня день! Словно во сне, со мной происходят необыкновенные встречи…

– Не знаю, какие были у тебя встречи, но встреча со мной может принести тебе счастье, это я точно знаю. Выпей еще вина и подумай как следует… разумеется, если тебе нужны деньги. Мне помнится, ты говорил, что отец твой откупился всего лишь год назад, да еще мечтает стать пекарем. Как ты думаешь, ему пригодились бы две тысячи сестерций?

Поистине со Стефаном творились чудеса. Ему предлагают именно ту сумму денег, которая нужна отцу, чтобы открыть пекарню. Что-то есть в этом таинственное и загадочное. Что за человек?.. И как это случилось, что он оказался в этой бедной харчевне?..

– Ты говоришь – две тысячи сестерций? Это– что такое? Плата за что-то? За работу?..

– Да. Это плата вперед за большую работу. Если бы ты захотел стать гладиатором, если бы ты захотел пойти в прекрасную помпейскую школу гладиаторов, известную даже в Риме… Если бы ты захотел стать героем, победителем, я бы мог тут же вручить тебе две тысячи сестерций.

– Но, может быть, я не гожусь для такого большого дела? Как ты думаешь, добрый человек, мои мускулы достаточно крепки и выносливы? Ведь в каждом бою есть не только победители, но и побежденные. А что, если я окажусь среди побежденных? Что тогда?.. О, насколько я понимаю, это совсем не просто…

Мысль о том, что это совсем пе просто, только на мгновение мелькнула в голове Стефана, но он тут же отбросил ее. Его собеседник с удивительным красноречием нарисовал ему картину беспечной, веселой и праздничной жизни в школе гладиаторов. И чем больше рассказывал Стефану ланиста – а это был ланиста, который как раз вербует молодых здоровых людей, чтобы научить их искусству убивать, – тем больше юноша загорался желанием связать свою судьбу с гладиаторской школой. Стефан не знал о том, что ланиста умышленно подсел к ним, когда он и погонщик ослов принялись за ужин, что ланиста подсел к ним именно потому, что обратил внимание на отличное телосложение Стефана, на его здоровый, цветущий вид и на мускулы, которые словно играли и переливались под смуглой кожей. За такими охотился ланиста. И если такого удавалось встретить в бедной закопченной харчевне, это была удача ланисты, его добыча. Чтобы привлечь юношу, ланиста и затеял разговор со своим приятелем. Он должен был завлечь юношу и заставить его заинтересоваться гладиаторской школой. Для этого добрый и приветливый на вид ланиста не пожалел нескольких кружек подогретого вина и много добрых улыбок. Он действовал верно. У него был многолетний опыт охотника за дичью. Однако этот юноша был довольно умен, независим. В тот момент, когда ланиста уже посчитал себя победителем, возникал новый вопрос, который внезапно отдалял победу.

– А смогу я навестить своих родителей, когда захочу? – спрашивал Стефан. – Ведь я у них один.

Он уже видел себя в этой пурпурной, расшитой золотом тунике во время парадного шествия. Он видел себя с мечом в руках после победы. Ему слышались крики восхищенных зрителей. Его горячее воображение прирожденного мима помогало ему увидеть именно ту картину, какую рисовал очень хитрый и опытный ланиста.

Однако Стефана тревожила мысль о том, насколько он потеряет свободу. Он понимал, что школа есть школа и надо кому-то подчиняться. Он только не знал главного… И, конечно, ланиста не сказал ему главного: что, став гладиатором, он до конца дней своих становится рабом. Стефан не мог знать, что рабство гладиатора – самое страшное из всех видов рабства. Из него нельзя выбраться, из него нельзя откупиться, как откупился его отец, собрав нужную сумму денег.

Рабство, о котором знал Стефан, было счастливым исключением хотя бы потому, что хозяин был человеком справедливым. В его поместье рабы не знали жестоких наказаний. Там никого не забивали до смерти. Там никого не морили голодом. Наоборот, там ценили тех, кто был предан. Вот почему раб Мерула смог откупиться. Во многом это зависело от его хозяина, который платил ему за его честный труд, за его усердие и порядочность. Почему бы Стефану подумать о том, что он продает себя в рабство, он, который обрел свободу всего лишь год назад…

Когда хозяин харчевни с шутками и прибаутками стал выгонять засидевшихся, ланиста уже считал себя победителем. Но когда они вышли из харчевни и присели на камне у дороги, чтобы окончательно обо всем договориться, Стефан Мерула вдруг сказал, что он не решается без согласия родителей пойти в школу гладиаторов.

– Если хочешь, – сказал он, – я приду к тебе через месяц или два. Я должен вернуться домой, рассказать обо всем отцу.

– Что же ты думаешь, что я могу отложить это дело на целый месяц или даже на два? – закричал ланиста. – Ты что, смеешься или ведешь серьезный разговор с человеком? Я считаю тебя взрослым и умным. Я уверен, что тебе не нужно возвращаться домой и спрашивать родителей. Ты можешь решить все без них. Насколько я понимаю, тебе хочется помочь отцу, добыть ему денег для пекарни. Ты задумал хорошее, благородное дело. Я бы на твоем месте не стал отказываться от такого доброго дела. Если ты спросишь родителей, они не позволят тебе пойти в школу гладиаторов, им захочется видеть тебя каждый день. И для этого они готовы отказаться от всего, и даже от пекарни. Так бывает всегда, когда в семье только один сын.

Стефан молча слушал ланисту. Он колебался, страшился неведомого и в то же время очень желал получить все то, что обещал ему ланиста.

Видя, что разговор принял дурной оборот, ланиста шепнул на ухо приятелю, тот побежал в харчевню и вскоре вернулся с большим кувшином подогретого вина, смешанного с водой. Тут же, в полутьме ночной улицы, ланиста стал снова угощать Стефана, а Стефан, уже опьяневший, после новой кружки стал более сговорчивым. Ланиста, желая закрепить сказанное, пообещал Стефану очень скоро после того, как Стефан примет участие в гладиаторских играх и, разумеется, выйдет победителем, он поможет ему перебраться в Рим, на самую большую арену, где бой гладиаторов смотрят одновременно пятьдесят тысяч человек.

– Ты будешь увенчан лаврами и засыпан золотыми монетами, – говорил ланиста. – Вот я смотрю на тебя и словно вижу твои подвиги и удачи. Поверь мне – твой жребий будет счастливым.

«Отец боялся, как бы меня не увлекли мимы или акробаты, – подумал Стефан. – А что же он скажет, когда узнает, что я продался в эту школу?.. Ведь он будет недоволен. Он столько раз наказывал мне остерегаться дурных людей. Но ланиста не дурной человек… Наоборот, он прекрасный человек и щедрый. Он угощал меня подогретым вином, не жалея затрат, словно я его лучший друг. Почему не довериться такому человеку?»

– Ну что ж… Завтра подпишем с тобой свиток, – сказал вдруг Стефан, словно отмахиваясь от своих мыслей, которые удерживали его, как в узде, и не давали сделать последний решительный шаг.

– Зачем же завтра? – возразил ланиста. – Мы и сейчас это сделаем. Вот только добудем светильник, чтобы ты видел, где поставить свое имя. Надеюсь, ты грамотен?

– Как ты мог в этом усомниться?.. В имении нашего господина нет человека более грамотного, не считая Евтиха. Перед отъездом в Помпеи он поручил мне сделать записи в календариуме. А ты спрашиваешь, грамотен ли я!

Ланиста снова наполнил чашу, подал ее уже совсем охмелевшему Стефану и тут же послал приятеля за светильником. При свете одного маленького фитилька Стефан размашисто поставил свое имя на свитке. Он не знал, что там было написано, но помнил, что надо получить деньги, и, протянув руку, потребовал денег.

Когда ланиста предложил отложить выдачу денег до утра, Стефан заупрямился. Он сказал, что желает немедленно получить деньги и тотчас же отнести их Евтиху, чтобы тот передал отцу. Евтих пообещает родителям, что Стефан скоро вернется.

– Но теперь, когда ты подписал этот свиток, когда ты стал учеником помпейской школы гладиаторов, ты уже не можешь уйти куда-то, к какому-то Евтиху, к каким-то погонщикам ослов, – сказал ланиста совсем другим тоном, вовсе не таким приветливым, как говорил прежде.