Текст книги "Каждый сам себе дурак"

Автор книги: Кирилл Туровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

15

«Здравствуй, Могила!

Живу я хорошо. Просто замечательно. У меня все есть. Люди в Большом Городе все очень добрые, милые и честные. И в Академии Философии мне все очень нравится. Учусь на очень хорошие отметки. Преподаватели старательно передают мне свои знания. Все меня очень ценят. А тебя здесь еще помнят.

Никуда ехать больше я не собираюсь. И активов, драгоценностей и баксяток у меня столько, что просто и не вкуриваю, куда их еще заинвестировать-то.

Хожу по музеям, театрам и выставкам, где общаюсь с очень интеллигентными людьми. Все люди в Большом Городе очень друг друга любят и друг о друге заботятся. По возможности сеют доброе, разумное и вечное. Самыми крупными порциями. Если же кому-то по неопытности становится тягостно так на душе, невмоготу, то все добрые люди тут же стараются тебе помочь деньгами, счастьем и удачей. Особенно мне понравились «Макдоналдс», Храм Христа Спасителя, театр «Сатирикон» и Музей Изобразительных Искусств имени Пушкина. А уж Юбилей какой был – так просто закачаешься. Жаль, ты, Могила, не видела, да наверняка по телевизору показывали. Мы с друзьями побывали на всех праздничных мероприятиях, и нам очень понравилось. Такого грандиозного праздника я еще не видел. Друзья мои обучаются преимущественно в творческих вузах. Все как один люди талантливые, отзывчивые и добросердечные. Особенно Свифт и Селин.

Наконец, собрался написать тебе, Могила, несмотря ни на что. Вышел из дома только сегодня. А до этого пять дней не выходил, боясь выбраться даже за хаванинкой.

Безумие и ужас. Ужас и безумие.

Спешу тебе сообщить, что хотя ты обо мне и крайне невысокого мнения, я до сих пор жив и здоров. И ошибочно твои агенты напели, что со мной почти все покончено и недолго мне осталось переползать из города в город. И не лежал я вовсе в «пятнашке», а ездил к очередному своему товарищу, который слетел с катушек на почве сказочного лобового столкновения с нашими прекрасными согражданами.

Извини, что пишу сбивчиво, да все некогда. Беспрестанно думаю, как бы и мне половчей научиться сеять доброе, разумное и вечное.

Так вот. Побывал я на Конгрессе молодой русской интеллигенции, благодаря чему и просидел несколько дней дома. Дело было так. Художнику Роману Гнидину где-то перепали приглашения на этот Конгресс, проводящийся в Центральном Доме Литераторов. Он меня за компанию позвал. Признаюсь, мне не удалось прикинуться интеллигентом. Оделся я опрятно, в костюм с галстуком. К тому же перед путешествием на Конгресс молодой русской интеллигенции совсем ничего не пил.

Выходим с Романом на улицу. Стоим на обочине, ловим тачку. Рядом с нами ларек для синих, быдла с заводов и остальных, кто пока не дотянулся ухватистой рукой до счастья. Стоит синий там, заливается, а рядом с ним мальчишечка лет восьми. Улыбается мальчишка, смеется постоянно. То есть больной, природный имбецил или дебил. В какой-то степени повезло ему. Ведь людям приходится нажираться или закидываться, чтоб стать дебилами, а он всегда такой.

И смотрит, смеясь, куда-то вверх. А ветер сильный, наверху на торце жилого дома плакат рекламный развевается, «Marlboro». На плакате особь мужского пола набрасывает петлю на шею лошадке, типа как издевается, и дым еще лошади в лицо выпускает.

Я сперва подумал, что мальчишка на плакат тупо смотрит. Но нет. Он смотрел выше, на красивое громадное облако, по форме напоминающее диковинное животное. И восторженно так смотрел, прочувствованно. А вот особям до облака не было никакого дела. И что получается? В какой-то степени небо уже начало говорить. Но услышал его только маленький дебил.

Я даже хотел подойти к мальчишке и сказать, чтоб он никогда больше так не смотрел ни на небо, ни на облака. Потому что особям это вряд ли бы понравилось. Но пока думал, папаша уже поволок бутылку и сына вниз по улице.

Я смотрел на облако, пока оно не исчезло, и искренне завидовал маленькому дебилу. Ведь он мог запросто ориентироваться по облакам. И возможно, его запасов любви хватило бы поделиться со многими. Да кто ж ему даст.

Здесь тачка подъехала, и мы с Романом поехали на Конгресс. По пути он рассказал, что они с психичкой Милкой в такой неслабый трип раскуражный ударились, что, кажется, аж одного ребенка куда-то продинамили. Теперь он, может, в приюте, может, у друзей, а может гулять ушел с седьмого этажа. Но ребенок лишний, говорит, однозначно был. Помнит, нечто ползало.

Таксист весьма заинтересовался рассказом. Его отросток, окружающий боковое отверстие головы, аж оттопырился и подрагивал.

Доехали, расплатились. Мы на Никитской.

Мрачноватое здание Центрального дома литераторов я увидел издалека. От него, казалось, сразу исходили какие-то не совсем хорошие флюиды. Я приготовился к худшему. Довольно напрасно я надеялся, что за тот час, на который мы опоздали, особи внутри не успели как следует надавить на синие педали. Хотя, конечно, можно было, разлелеявшись, представить себя в некотором вакууме из мировой философии и литературы. Что тоже весьма глупо.

На входе ко мне сразу бросилась вахтерша, растопырив руки и дыша мне в смущенное лицо смешанным запахом, в котором угадывались волны кислой капусты и чеснока. Глаза у нее были уж шибко выпучены. Но меня так просто не напугаешь. Чего уж там.

– Куда? – закричала она вызывающе.

– На Конгресс, – ответил я с достоинством и ткнул ей в гляделки приглашение, которое мне так опрометчиво впарили.

– А почему в костюме и трезвый? – подозрительно осведомилась она. И конечно, в своих подозрениях она была абсолютно права.

– Я здесь случайно.

Она что-то там еще погундосила себе под нос недовольно, комментируя мою персоналию и все такое.

Черт с ней, отмахнулись, пошли-разделись.

Чего же ожидать? В конце концов жизнь – это лживый компромисс между тем, что ты так наивно хочешь, и тем, что в итоге получаешь.

Роман объявил, что в зале, мол, делать нечего, и отправился в бар. Я же забрел в большой зал. Думал, что народу-то там битком будет. И, как оказалось, совершенно напрасно.

Сперва мне даже показалось, что в зале толком и нет никого. Но мое первое сумбурное впечатление оказалось ошибочным. Легкий шум и шелест бумаг подтвердили, что в зале кое-кто все же имеется. Всмотревшись, я с трудом обнаружил редкие островки интеллигентов, размашисто рассредоточившихся по всему необъятному залу.

Позже я присек и знакомую прибалтийскую журналистку, которая спецкоррила в Большом Городе – Нийолу. Она сидела с раскрытым ртом, в руках держала диктофончик, а к плечу прижимала новенькую видеокамеру. Соседнее рядом с ней кресло было завалено микрофонами, шнурами и кассетами. Ну, хоть кто-то не хочет ничего пропустить, подумалось мне. Или, скорее, Нийолка для прибалтов или ЕС репортаж варганила. Чтоб поглумиться, наверное.

Чтобы показать окружающим, что я тоже, мол, не лыком шит, плюхнулся в кресло в центре зала, где молодых особей было поменьше. Все выступавшие как будто только что сошли со страниц произведений Салтыкова-Щедрина. Все как на подбор были неряшливы и уродливы. Ото всех шли флюиды потерянного времени.

Несмотря на то что свои речи они тщательно вуалировали благородными патриотическими фразами, рефреном их словесных потоков сквозило: «Баксят… Ну, хоть кто-нибудь дайте же мне наконец бакинских. Да побольше дайте, побольше…». Они даже обвиняли в своих собственных творческих неудачах внешних врагов, которые якобы строят им козни, кризис в Персидском заливе, пингвинов и Пиночета. Все что угодно! Пытаясь оправдать собственные неудачи, они были готовы обвинить в справедливо нескладывающейся собственной жизни хоть Солнце, хоть Млечный Путь. Правда, было довольно смешно, что деньги они пытаются друг у дружки выклянчивать. Это уже была фантасмагория.

Однако повезло и им. Позже я увидел, как они дружно обступили какого-то разорившегося банкирчика, размахивали руками, своими брошюрами, грязными рукавами, пытаясь выцыганить у бедняги хоть что-нибудь. Все это зануднейшее мероприятьице наскучило мне за очень короткий отрезок времени. Я подгреб к Нийолке и спросил, неужели типа здесь основное мероприятие и это все присутствующие? Может, еще где мероприятия Конгресса в здании?

– Остальные познают невыносимую легкость бытия чуть ниже, – серьезно ответила Нийола и слегка кивнула головой.

Я аккуратно поднялся и отправился в нижний бар. Надо отметить, что она меня не околпачила. Уже неплохо. Как оказалось, из общего количества людей, находившихся в тот день в ЦДЛ, в баре было девяносто пять процентов. Это я так на глаз прикинул. А Нийола, кстати, так и осталась в зале шнягу выслушивать. Потом я спросил у нее, чего она там наслушалась за одиннадцать часов.

– О! Говорили много, красиво, очень искусно. Но я все равно ничего толком не поняла.

Из варева бара навстречу мне выплыла незнакомая девка и жадно, но как-то судорожно затараторила:

– Где выход? Где выход? Где выход?

– Вали туда, – махнул я рукой. – Там тебе все объяснят.

В баре было много убогих придурочных поэтов. Мое внимание с ходу привлек один скрюченный доходяжка в очечках, который хищно метался от столика к столику, в зависимости оттого, где ему больше позволяли клюв промочить на халяву.

– Алмазное Крыло Русской Поэзии, – скромно представлялся он незнакомым людям. – Вот было Возрождение, был Серебряный век. Теперь новая эпоха. Алмазное Крыло… Алмазное Крыло… – продолжал он представляться. – Нет, не индейская кличка.

Я выбрал столик, где уже находился Роман, а рожи были потрезвее, и деликатно прикорнул с краешка. Конечно, я особо не задумываясь, присоединился ко всеобщему высвобождению животных инстинктов с помощью всевозможнейших алкогольных напитков. Я как раз накануне, как дурак, пытался листать книжку Юрия Нагибина, в которой почти все место пьяным дебошам в ЦДЛ и уделялось. Помню, я что-то ляпнул по этому поводу, а девки за столом прокомментировали:

– Это каким гражданским мужеством надо было обладать Нагибину, чтобы честно написать, что всю жизнь, в сущности, был форменной мерзятиной.

Вступился, очнувшись, Роман.

– Идиотки! – промычал он презрительно.

– Изумительно! – оторвалась от вина еще одна девка.

– Наливайте! – прорычал еще кто-то.

Однако, несмотря на конкретную залитость алкашкой, Роман еще мог что-то мычать. И он не придумал ничего лучше, как попросить сочинить для его той самой Тотальной Картины какое-нибудь очередное громкое название.

– В чем композиция? – поинтересовался я.

– Глобально обо всем! Ну, там я, жена, вся моя жизнь.

– Да? – хмыкнул я. – О тебе и о жене твоей Миле, говоришь? Тогда «Вонючий Ублюдок на Омерзительной Гадине», – так предложил я ему искренне.

– Нет, так не пойдет, она, конечно, омерзительная, но пока человеческая особь… – следующие минут пятнадцать он посвятил тому, что, прихлебывая, бурчал себе под нос.

– Так, «Июльское утро» было у этого… – я не расслышал какой-то меткой характеристики. – «То июльское утро» было у итальянца. А может, «Еще то июльское утро»? А? Нет… «Село»? Нет… «Дезинфекция»? Нет… «Синяя печень симпатии»? Нет…

Между тем я подметил, что в большой зал слушать дальнейшую бодягу возвращаться явно никто не собирался. Однако вновь прибывающим на конгресс уже негде было сидеть. Все это живое месиво кричало и заливалось по самые обода. За соседним столиком два мужика с неприятной внешностью и с бородками вначале вели себя более-менее адекватно, а позже, после второй бутылки, стали рьяно спорить о новом реализме и преодоленном постмодернизме. Я прислушался к крикам и мату. Еще почему-то обрадовался и подумал, что если они перегрызут друг дружке глотки, то всем от этого будет большая польза и выгода.

Тут бахнула музыка, кто-то что-то объявил, и все взбудораженно повскакивали. Это было приглашение на торжественный обед. Оказывается, все из-за бесплатной хавки сюда только и приперлись. Они бросились через дорогу, в арендованный кабачок. Бросились весьма быстро, расталкивая конкурентов и с ходу переругиваясь, занимали очередь к кормушкам. Как в хлеву.

По их словам, обед был весьма неплохой и, видимо, сильно контрастировал с тем, чем они обычно питались.

Особенно первое. Однако, что меня задело, многие сразу после обеда и смылись. Даже не попрощались! Получив реальные подтверждения того, что многие повелись на жратву, я тут же решил для себя, что отсижу конгресс на полную катушку. Я же не такое дерьмо, как эти пидоры.

Но некоторые все же вернулись на Конгресс и с новыми силами налегли на все то, что щедро предлагалось к приобретению в баре. Разговоры перешли уже на какой-то конкретнейший бред, и чтобы не слушать бесполезную болтовню, я почехлил на обратку в большой зал, может, там что изменилось, и теперь, может, можно прямо на практике прикоснуться к доброму, разумному и вечному. Зря, впрочем, надеялся.

В холле я присек Гришу на курс младше из Академии, он с обеда как раз возвращался. И хотел было уже подойти, да меня опередили. Вот незадача! К нему подскочила целая группа журналистов с камерами там различными, микрофонами всякими разными. И тараторят:

– Ваши впечатления? Ваши впечатления?

– Достойная жратва! – обрадовался он. – Вот только еще и банкет обещали ближе к вечеру. Вы не в курсе, когда наконец банкет начнется?

– Пару слов о Конгрессе?

– О Конгрессе? – потускнел он. – Без комментариев!

Я не знаю, откуда он про банкет выдумал. Но после последней фразы Гриша скорей-скорей рванул туда, к искрящейся яме бара, откуда доносились крики, пьяные песни и звон разбиваемой посуды.

Ладно, вернулся в зал.

В зале как раз кто-то неприятный и нелепый рассказывал: русская литература гибнет, страдает, и все такое прочее. Народу там во второй половине, ясно, было вообще кот наплакал. Говорили еще о том, что-де русскую литературу надо быстрее спасать. «А так как русской литературы сейчас в принципе не существует, то она в этом очень нуждается», – подумалось мне в тумане. Я тоже что-то вякнул со своего места по дурости, но понял, что это даже смешно. После обеда почти все выступавшие были откровенными даунами, бездарными имбецилами или представителями нового реализма, что в принципе одно и то же.

Ладно, встал, вернулся в бар к Роману.

Что мы дальше там пили, помнилось с большим трудом. А чуть позже я услыхал, что где-то неподалеку ошивается советник Президента РФ. Следующие минут тридцать я посвятил тому, что рыскал по всему зданию в его поисках. В конце концов не каждый день представляется случай отдизайнить морду лица советнику Президента. Но мне не везло, и все тут. Как я узнал позже, мне всего-навсего нужно было оставаться около входа в тамошний ресторанчик, «Дубовый зал», и терпеливо подождать, когда советник Президента неизбежно забредет туда отметить несомненные успехи и достижения Конгресса. И как рассказали, отметив под самую завязку достижения Конгресса молодой русской интеллигенции, он в экстазе впаривал в коридорах всем желающим приглашения на Конгресс уже взрослой русской интеллигенции.

Я снова сидел в баре. В какой-то момент мне захотелось стремительно сжаться, даже двигаться казалось бесполезным. Одновременно я почувствовал связь времен, и мне показалось, что все это когда-то уже было. Ну, подобная вакханалия.

Несмотря на все препятствия, Конгресс продолжался.

– Слава молодой русской интеллигенции! – радостно заорал очередной залившийся рядом со мной и с этими словами молниеносно швырнул пустую бутылку в противоположную стену. Она разлетелась на мелкие прозрачные звезды. После этого он довольно хмыкнул и вежливо проинформировал свою подругу, сидящую рядом с ним и декламирующую неприятным визгливым голосом опусы Ахматовой, о том, что считает ее, ну подругу свою, конченой блядвой. На это девушка захлебнулась от возмущения и выплеснула в его благородное лицо кофе. Бойфренд ответил кулаком…

Я перевел взгляд на Романа. Он уже дошел до последнего кондишена, так как ему всюду мерещилась Страшила Мила. Он цеплялся ко всем подряд девкам и называл их ее именем. Лез… Хватал… Валился вправо и влево… Впрочем, таких уже было большинство.

Но тут и у меня в гляделках потемнело и что-то прям башку сквозануло с непререкаемой остротой. Все поплыло и смешканулось. Я даже вдруг увидал римские театры… вавилонскую азбуку… услышал органную музыку.. Словом, все величие древних культур. Но тут же смекнул, что пора хоть здесь показать себя во всей красе. Я припомнил ту книжку ублюдка Нагибина, где он отважно валил вражеские силы, налакавшись в ЦДЛ пойла и собственных национальных видений, как расправлялся он с недругами, прямо не выходя из стен этого билдинга. Короче, нужно было брать пример хоть с кого-нибудь. Хотя, конечно, у каждого своя жизнь.

Я развернулся, что-то хлебанул, для полного комплекта зачерпнул порцию видений и не мешкая более смачно хлопнул в рожу Гнидину, а потом и еще кому-то. Этот кто-то отлетел в одну сторону, а художничек плюхнулся на незнакомую девку, которая не придумала ничего лучшего, как оторвавшись от спиртных напитков, тут же раззявить на весь бар свою хлеборезку. Потом, ясно, и меня хлопнули. Я тоже брякнулся.

Все смешалось.

Понятно, все это уже было мне ни к чему. Что-то в голове прояснилось и подсказало: «Сваливать!» И я шементом вылетел из бара, а чуть позже ощутил себя отпозиционированным на Никитской. А уж там побрел. Глядя на звезды, к мерцающим вдалеке огням.

Однако далеко мне уйти не удалось. Это легаши обозначились и поскорей скрутили меня в плане добычи денежной. Доков у меня никаких не было, ни паспорта, ни международных прав. Поэтому я ткнул им единственное, что у меня было из документов. То есть приглашение на конгресс.

Им это очень понравилось, и пока они меня обыскивали, все смеялись. А меня переклинило:

– Подгоняйте машины! Вызывайте подкрепление! ФСБ! СОБР! ОМОН! Их там очень много! Сбросьте бомбу! Убейте их всех!

Вот как я декламировал. Видимо, они приняли слитую мной информацию к сведению, благо с извинениями отпустили.

И я уныло потащился домой. Вокруг уныло колыхались здания… огни… тачки… айсберги… Где-то далеко неслись породистые лошади… вокруг – большие собаки…

Лошади били копытами.

Собаки выли на Луну.

А город смеялся…

16

Теперь люди мельтешат передо мной один за другим. А я совершенно не меняюсь. Они появляются неожиданно, лезут со своими прогонами, вываливают на меня порции своей прошлой жизни и исчезают в поисках жизни будущей. Многие из тех, кого я когда-либо знал, закручиваются передо мной во временном калейдоскопе. Все их истории, проблемы, горе, обманы и надежды на будущее оседают на стенах моей квартиры и на мозгах. Ну и пусть. Живые исчезнувшие во времени – они как привидения.

Они исчезают, и вслед за ними тянутся ошметки их жизни. За далекий горизонт, на Север и Юг, Запад и Восток.

Приехал Олег со своей молдаванкой Нелей. Ну, тот самый Олег, который успел из банка сдернуться в Западном Городе, когда я от лени тоже с чеками на прием не покамал.

Я даже не удивился. Просто открыл дверь и запустил их в квартиру. Они сделали вид, что обрадовались. Они на одну ночь, чисто крышак подобрести, а там дальше на юг. В Крым.

– У тебя все нормально? – спросил Олег настороженно, как будто зная, что все не очень в порядке.

Соврал, что нормалек. Сели на кухне. Дал им жратвы. Они набросились так, как будто десять дней голодали, нищенствовали по полной.

Пока они жадно закидывали еду, все рассказывали. Типа едут завтра, там их ждут будущее, счастье и все такое. Я, конечно, ни черта не догнал, на фига они на юг сматываются. А они стали врать, мол, достало все, и теперь самое спасительное для них – в Крым убраться. В Керчь. Они там халявную хату всего за несколько тысчонок грина намутили. Сколько, правда, они ни затирали, что по своей воле туда сматываются, верилось слабо. Особенно если обратить внимание на их осторожные взгляды и вкрадчивое общение.

Да мне ль не по барабану?

У него, знаю, были конкретные проблемы с монетами. Но как он Нелю уболтал? Вот тоже раззявила рот, думает, там юг, корабли, море, хохляцкие флаги и вино. Как бы не так. Хотел бы я посмотреть, как там Неля ошизеет на досугняк.

Хотя в таком возрасте все сохраняют иллюзии и максималка по «Я» прет. А затем, как известно, когда наглатываешься жизненки плотняком, уже семь раз отмеришь, прежде чем какую дурость затемяшишь. И если резанешь все-таки, то ошметки жизни хлещут во все стороны.

Подзалившись, они совершенно про меня забыли и переключились полностью друг на друга. Впрочем, меня это устраивало. Типа как послушаем.

– Любимый! Как же прекрасно мы заживем на Юге!

– Что и говорить… Чпоки-чпоки-чпоки-чмок… – отвечал Олег, сложив губы трубочкой и разве что не забрызгивая стол соплями. Сюсюкает, блин.

И стали они планы на будущее свое лучезарное строить, обещать союзнику в путешествии, как здорово будет. Уж больно они желали весь мир под себя подложить. С другой стороны, это только она искренне хлебала всю баланду.

– Ах, дорогой! Как я рада, что ты меня любишь! Я даже на картах недавно гадала, так все сходится – ты меня любишь. Как же хорошо!

– Чпоки-чпоки-чпоки-чмок! Кошкин-кошкин-кошкин! – вторил он ей сюсюкая. – Ути-пути-нау! – По Нелиным глазам было заметно, что уж от таких фраз она заводится в полсек.

– Олеженька, ты и вправду меня любишь!

– Еще как! Муркина-Фасо! Чпоки-чпоки-чпоки-чмок! Кошкин-кошкин-кошкин! Ути-пути-нау!

Я робко на них поглядывал, догоняя, что уж после таких благороднейших проявлений чувств только словами все явно не обойдется.

И верно. Тут Муркина-Фасо, Чпоки или Кошкин, уже в открытую полезла к нему и, обхватив толстый кусок его тела, соединяющий туловище с башней, решительно засунула ему в основное отверстие красный склизкий язык.

Олег, кажется, этого не ожидал. Он даже удивился. Он даже испугался ее выходки и пытался, все пытался, захлебываясь, бормотать: «Чпоки-чпоки-чпоки-чмок! Муркина-Фасо! Ути-пути-нау!». Но это ему не удалось. Он последний раз извиняющеся посмотрел на меня поверх Нелиной головы и тоже принялся вылизывать ее, чтобы доказать, как искренне и торжественно он ее любит.

Месиво шамкало и слюнявилось. Олег стал впихивать руку ей между ног с таким усердием, как будто она там прятала деньжата. Неля же в свою очередь довольно всхрюкнула, как будто ей после долгого перерыва жратвы сыпанули в корыто.

Чтоб отвлечься, я закурил и подумал, что вот именно для таких приятных моментов мы и живем. Словом, рассентиментальничался.

Наконец они нализались. И выжидательно посмотрели на меня в плане одобрения на случку как хозяина квартиры. Мы ж на кухне сидели. Ну я, добрый, согласно кивнул.

Неля выпорхнула из-за стола и полетела в ванную.

– Я скоро, дорогой!

Олег проводил ее очередным восторженным воплем:

– Любимая! Муркина-Фасо! Чпоки-чпоки-чпоки-чмок!!

И добавил уже мне:

– Сейчас, она только вымоет жопу…

Неля быстрехонько включила в ванной воду и уже напевала: «АН you need is love… пам-пам-пам-пам… All you need is love… пам-пам-пам-пам…». И видимо, мыла свои отверстия, чтоб достойно схлестнуться в любовном порыве с близким ей по духу человеком.

Настоящая любовь. Как в куртуазных романах.

– Крышка совсем сбренькалась, да, Олег? – спросил я. – Куда ты ее тащишь?

– Лишь бы подальше. Пока в Крым. Большие неприятности, если такое тебе знакомо. А чтоб смыться подальше, что нужно? Правильно – баксята. И они у Нельки есть А что там хочет эта тупая дурында, меня мало волнует.

Он выложил на стол небольшой пакетик с тремя кропаликами гашиша и встал.

– Ты идешь, дорогой? – закричала Неля уже из комнаты.

– Вот черт, блин… Да, иду, иду, любимая!

Пойду, я ему давай, чем быстрее, тем лучше. Ушел. А я кропаликами занялся.

И загрустил. С одной стороны, все одинаково. А с другой – все разное. И мир – игровой аппарат боженьки.

Спустя несколько минут из комнаты стали доноситься и крики, и вопли, и постанывания и хриплые клятвы в любви.

Я даже струхнул. Мало ли? Может, его переклинило и он решил с ней покончить? Не отходя далеко от кассы?

А вопли все продолжались. Ну и пусть. Может, действительно так будет всем лучше. Сейчас Олег ее там пришьет, и мы вместе с ним и ее денежками поедем в Крым прятаться. В конце концов тоже путешествие.

Визги доносились до меня еще минут пять. Я ждал. Вот она какая, самая настоящая любовь. Самое волшебное слияние двух сердец. Может, симфония? Или все же какофония?

Наконец все смолкло. Тишина. Ни звука.

Осторожно, ожидая нехорошего или даже совсем мрачного, я подкрался к двери в комнату и деликатно постучал. Сомнений уже не было. Сейчас я увижу забрызганные кровью стены, тела, отдельные конечности, предсмертные завещания и записки. Нет. Из-за двери мне вызывающе крикнули типа как входи.

Они были живы! Оба! Курили, сидя на кровати. Рядом валялись их грязная одежонка и белье. Ее – с красными, его – с коричневыми разводами. В воздухе резко пахло потом и чем-то влажным и мерзким.

Они были мокрые и взмыленные, с высунутыми языками, перемазанные в оставшейся после душа косметике и еще чем-то темно-коричневом. Они дышали тяжело и прерывисто. Устало, хрипя, но с бесконечно довольным видом, как будто только что спасли несчастное человечество от страшной и неминуемой гибели.

Короче, наживотнились на славу.

Из последних сил они облизали друг друга, заговорщицки улыбнулись и повалились на кровать как выпотрошенные куклы.

Я вырубил свет и брякнулся спать на диване. Все заснуть долго не мог. И тревожно прислушивался, не раздадутся ли опять вопли и призывы к спасению несчастного человечества. Но, видимо, на сегодня программа максимум была выполнена. Я только еще раз услышал: «Кошкин-кошкин-кошкин… Чпоки-чпоки-чпоки-чмок… Ути-пути-нау…».

И они захрапели.

Наверное, им снились южные черноморские ветра, крымские вина, Ласточкино гнездо, киевское «Динамо», виноград и украинские паспорта.

А мне?

В мире ведь много загадочного: Terra incognita… Так им не пришло в голову меня прикончить, чтоб заниматься гадостями уже без свидетелей… В мире много загадочного: Per aspera ad astra… Любым способом уехать в Южную Америку… В мире много загадочного: Dum spiro spero… Канатоходцы бредут… шаг влево, шаг вправо – падаешь в темень… Все радуются…

Тебе не уехать никуда и никогда.

* * *

С утра я угостил друзей кофе и отправил с Курского вокзала на юг за счастьем. Валите, катитесь. Они обещали писать. По крайней мере они куда-то путешествовали. Не то что я.

Кстати, накануне мне вырвали зуб мудрости, и я понял, почему его так называют. Казалось, что мозги улетучиваются прямо на глазах. Теперь я уже почти конченый дурак.

Не знаю, что мне взбрело в ослабленную голову, но я там же на Курскаче запрыгнул в электричку и поехал куда глаза глядят. Люди, как всегда, были озлобленные, огорченные и настороженные. Многие заливались алкашкой, многие, будучи в курсах относительно своих товарищей, берегли свое нехитрое шмотье.

Рядом со мной оказались две весьма колоритных и органичных особи. Пили, как и остальные, алкашку из горла и переругивались. Спустя некоторое время я понял, что они ярые сторонники различных политических лагерей. Точнее, двух самых распространенных форм государственного свинства – социализма и демократии, противоположных по внешнему фасаду, но одинаковых по внутренней сути.

Пили и гнали. Пили и спорили. Такое вот жизненное кредо.

– Путин – герой! Медведев – герой! – восклицал первый, выпив очередную порцию синьки и вцепившись в кусок ветчинки.

И рассказывал типа свобода какая и демократические преобразования, мол, какие. Как человек, коли умница, может накрасть монет и ловко ощущать свое демократическое превосходство над другими. Хотя по виду этого быдла совершенно нельзя было скумекать, что он уже вспрыгнул на своего золотого барана. Но, видать, все надеется.

Второй, понятно, был категорически не согласен. Крыл его всяко-разно. Мол, какое славное коммунистическое прошлое его раньше по мозгам шторило, как он интеллектуально на заводе по две смены вкалывал и в очередях остатки суток выстаивал.

Словом, пытались расшить друг дружку белыми нитками. И оба на меня поглядывали, ожидая, что я встряну в их бестолковый спор. Я в окно посматривал, но эти типы все одно меня достали и лезть стали в открытую.

– А… – процедил я мрачно и сказал то, что думал до этого, уже вслух. – Коммунизм, демократия – почти одинаковые, почти ничем не отличающиеся по сути разновидности государственного свинства. Под разными углами зрения, так сказать. Лжизнь есть Лжизнь. Сволочь она устроится всегда и везде, хоть при рабовладельческом строе. А быдло вроде вас будет и через тысячу лет пойло глушить и жаловаться или восторгаться. В зависимости от настройняка…

Они даже почти не окрысились, как легко можно было б предположить, и давай дальше расспрашивать. Но потом все же завелись и давай вопить каждый за свое.

– Это что же выходит, ты считаешь, что коммунисты ничего и не сделали? А электрификация? А война? А космос? Тебе что, совершенно наплевать на наше героическое прошлое?

– Единственное, что коммунисты замутили путевого, так это взорвали церкви и храмешники…

Ну уж на это, понятно, демократыш взвился. И тоже давай гнать. И разговаривали со мной, как с придурком и социально опасным типом.

Как всегда, разговаривать было бесполезно. Разевать рот бессмысленно, ведь ты уже знаешь, что напоют в ответ. Можно запросто смоделировать речь хоть ста пятидесяти миллионов шариковых в России, хоть шесть миллиардов шариковых во всем мире. От этого не изменится ничего.

Все внешнее. Все наносное и внешнее. Особенно человеческие качества и чувства. Лишь только копни – и так завоняет, что мало не покажется. Это «чужие», животные, они просто притворяются, чтобы подпустить вас поближе. Еще чуть-чуть, и глаза нальются кровью окончательно, из-под ботинок полезут когти, а сзади, разрывая материю, хвосты. Раздвинутся вширь челюсти, и закапает ядовитая слюна…

Бр-р-р-р! С большим трудом пришел в себя. Шторит меня уже так, что я себя с трудом контролирую. Так и до холмика или «пятнашки» недалеко.

А где я? И куда это я еду? Эх, черт побери! Действительно, я окончательно сбренькался. Если даже всех сейчас везут за самым откровеннейшим счастьем – не верю.

Вскочил да и бросился к дверям.

Возможно, в определенный момент жизнь просто и ненавязчиво выбрасывает тебя на обочину. Ты лежишь там еще долгие годы, а мимо проносятся люди-машины. Ты смотришь и уже мертвый на девяносто девять процентов долгие годы ждешь. Когда кто-нибудь хоть немного повернет руль и из жалости проедет по краю обочины – по тебе.

* * *

Жратва. Питье. Секс. Больше ничего не нужно. Даже если всех посадят на электрический стул. Даже если весна больше не придет. Социализм или демократия – без разницы. Главное, лижи всех направо-налево и спасай свой шкурятничек.