Текст книги "Каждый сам себе дурак"

Автор книги: Кирилл Туровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Кирилл Туровский
Каждый сам себе дурак

Не замышлял я ничего особо плохого, просто так вышло. И не хотел вовсе ничего плохого никому делать, они сами во всем виноваты. Им всегда нужно куда-то ехать, куда-то стремиться, куда-то копошиться. Попробуйте с ними заговорить, и сразу получите сами знаете что по всей роже. Ведь каждый из них только и думает о том, как сделать вам гадость. Утро-день-вечер-ночь. Утро-день-вечер-ночь. Это приключение, из которого живыми никогда не выходят. Женщины визжат, мужчины кряхтят, все вместе стонут. Не люблю я общественный транспорт, вот и все.

1

Сначала я жил в Самом Западном Городе. А Город этот был на Море. Никчемный Город, большой достаточно и тяжелый. Именно тяжелый. Кроме театра и Могилы Канта неподалеку от дома, на которую я частенько таскался, и не помню ничего там. Нелепая и мрачная Могила у этого Канта, скажу я вам. Видимо, там, блин, и подцепил я какую-то непонятную инфекцию развивающуюся. Наверняка там подцепил.

Люди, конечно, в Западном Городе тоже были тяжелые и тупые. Это территория такая, окруженная прибалтийскими врагами. Вот они и кончаются там до сих пор, наверное.

Говорить об этом много вряд ли стоит, но еще там я догнал, что куда ни плюнь, везде либо сволочень, либо нечто подобное. Именно так. А потом распошло-распоехало под откос… Сразу надо было свинчиваться, это уж точно. И сразу не в другой Город, другую страну, другой континент, а намного дальше. Но свинтить так под силу не каждому. А жаль.

Словом, ладно.

Звонит мне Латин, взволнованный такой, и говорит:

– Северин, привет. Встретиться надо прямо сейчас.

А через час?

Через час поздно будет, – вот так, значит, и сказал.

– Ну, давай, – говорю. – Подъезжай.

А я сидел, о Шопенгауэре думал и всякой прочей философии. Я ж, говорю, невольно по ней тогда зарубаться стал по дурке из-за этой гребаной Могилы неподалеку от дома, а Латин отвлек меня так некстати. Закрыл я зелененький томик Ясперса, закурил, подумал обо всем вечном и грустном. Глядь в окно на улицу, а людей там видимо-невидимо, подивился людям, а тачка, латиновская «тойота селика» черно-синяя, все не едет и не едет. «Прямо сейчас, прямо сейчас» – типа гнал.

Но все равно. Залетает Латин, радостный, возбужденный, сбросил мои вещички со стула и хвалится:

– Крупнейшие неприятности, и срочняк нужны деньги! Немедленно сваливаю! Уезжаю я и переживаю очень.

И сидит такой счастливый-сияющий. А я ему сразу зазавидовал: тоже все время смыться хотел хоть в Сомали, а ему раз и на тебе – такая удача некислая. Теперь по-любариусу увидит Латин другие красивые страны, города сказочно-небывалые.

– Ну, ты молодец! – говорю ему и смотрю восторженно на этого ловкого парня. – Ну и куда ты поедешь? В Уральский или в Северный Город, как раскатывал? Куда ж тебя понесет-то дальше?

А он не отвечает и все. Лапки за монетами тянет.

Но, с другой стороны, конечно, какого хрена именно меня беспокоить? Вечно каждый норовит своими проблемами мозги подзалечить. Мне-то на хрена, блин, его геморрои…

– Ну че, дашь мне монет, а? – заискивающе спрашивает Латин, а сам стеклянными глазами тупо смотрит на шмотки разные в комнате.

Как будто у меня есть варианты. Может, монеты и не нужны ему так срочно. Может, проигрался просто в казино «Ванда» или вовсе слямзил какую-нибудь тинушечку польскую и едет с ней на побережье зашториваться. Но он же мне типа друг – хочешь не хочешь, а отдашь.

– Ну держи, – отдал ему мои бедные денежки, 300 евриков и еще по децелкам. Ну это действительно почти все, что у меня было, тут я честный.

А Латин, как монеты заполучил, тут же обнаглел типа и сразу хамить, конечно:

– Дурак ты, Северин. Живешь в корне неправильно. Это тебя и сгубит. И не только ты, как, наверное, догадываешься. А вообще всем нам нечего делать здесь. Полнейший гриндец. И тебе рекомендую скабливаться.

Произнес слишком много для себя фраз и стоит умиленный собой, а сам зыркает, что бы еще выпросить. Знает ведь, что не могу отказать, гад.

Понимаешь, – говорю. – Есть вещи настоящие и ненастоящие, есть двери открытые и закрытые, а посреди этих дверей мы – те, кто уже очень давно ничего не понимает по-реальному.

Ага, говорит, а я ему катись, тебе же чем быстрее, тем лучше.

Ладно, ушел.

Сел я за стол к томику Ясперса. Вот ведь, думаю, как в природе все ловко устроено. Нет ведь худа без добра. Неприятности-то, черт с ними, с неприятностями этими. В конце концов вся жизнь – это одна сплошная неприятность. Глобальная. Подумаешь, одной больше неприятностью, одной меньше. Так ведь благодаря неприятностям крылышки Латин свои расправит, раскроет их мигом, да и отправится путешествовать. Увидит города разные, страны диковинные, может быть, даже в Южную Америку попадет. Будет сидеть Латин в Буэнос-Айресе, текилку глотать будет, вспоминать меня да глумиться, посмеиваться.

Мир явно несправедлив, разлимонился я. Видимо, для того чтобы отправиться в путешествие, нужно поймать неприятности. И видимо, чем крупней, тем лучше. А без и геморров-то ведь так и буду я бродить по кафе, по клубам да по юроду зашторенный на тачке мотаться. Да-а, дела…

Загрустил я жестоко, а на улице слякоть, грязь, люди ходят взад-вперед. Нечестно ведь.

А тут опять звонок. Не успел открыть – залетают. Целая стая дурачья, и ни одной знакомой рожи. И опять мои вещички на пол опрокидывают. Порыскали, порыскали, а потом один из них, такой нахмуренный ублюдок, и спрашивает:

– Можешь не трандеть по-лишнему, Северин. Сколько назад к тебе заезжал Латин?

Ха, больно мне надо. Раз прибежали, значит, типа в проводках.

– Да только что.

Сел нахмуренный, закурил, короче, как ему кажется, весьма грозненько смотрит и продолжает.

– А вот мы его очень ищем. А куда он поехал? А зачем он к тебе заезжал? А срочно он нам нужен.

Миллион, словом, реплик.

Ну тут ответил я, что куда он поехал не знаю, а просил он денежек, а я ему и не дал, типа должничок некорректный. Зачем они его ищут, мне неизвестно, да и параллельно глубоко мне, как на Латина этого самого, так и на вас, разлюбезных.

Здесь мне для профилактики по башке двинули да и растворились. Торопились они очень. Теперь-то совсем хреново мне стало, поднял я книжки и швырнул на диван. В этом мире, пожалуй, не до чтения. Ударил я еще по синей волне, да и почехлил на кухню тараканов мониторить. Их так много, как и людей на улице. Иногда мне даже кажется, что они у меня покрупнее и поумнее, чем реальные люди. Все бегут, бегут, перемещаются, А я все считаю их, считаю. Но все без толку – быстро сбиваюсь… Тут уж совсем я подсел на жуткие депресснячки.

Вижу в дымчатом тумане своего земляка Канта (снова, блин, Могила), он мне пальчиком так лукаво машет и говорит: «Правильно, Северин, делаешь, правильно…

Терять давно нечего!». Здесь распахнулись мне врата познания, и начал я тонуть в пучинах мысленных.

И, представляете, снова звонок. Тут уж шторканулся я вообще по полной, отшвырнул стул, злость вскипела цементом.

– Кто там еще? – и дверь распахиваю.

Соседка. Улыбчивая такая, вежливая. Я еле успел сдержаться, чтоб дальше пасть не раззявить.

Однако она всего лишь за почтой ходила, мне конверт заодно вынула.

Взял. Ладно, мол, спасибо, извините.

Вернулся на кухню, уже сам нервканул, расшвырял все. Конверт, думаю, надо открыть, прочитать, думаю, надобно. Да не получается никак после визитов всех этих. Подергался я по че-как. Повертел конверт как мог и замер без движения.

Так, думаю, реальный мэйл. Положил его и думаю чисто теоретически. Надо отметить, что я никогда не получал реальных мэйлов, ну если только повестки в суд или из ГИБДД. Оттуда отнюдь не редко. А тут на тебе! Разглаживаю, гляжу. Откуда же это может быть? Причем предчувствие у меня такое, что в послании в этом не пакость, как это обычно бывает.

Утро вечера мудренее, решил я.

И брякнулся спать.

* * *

Утро? Ну, конечно, милый шоп внизу.

Типа магазин.

Приятного мало от такого визита, чего уж там.

Они надвигаются на тебя повсюду, жди только, кто из них что выкинет. Каждый из них безусловный «чужой», такое впечатление, что сейчас кто-нибудь вспрыгнет и вцепится в тебя с ненавистью, а остальные бросятся помогать. Мое «Я» настороже. Впрочем, настоящая причина страха совершенно размыта, и при несомненной текущей опасности осознаешь: все повторялось уже тысячи раз, а я до сих пор цел.

В шопе, ясно, толпа. Большая и широкая очередь за некой хавкой. А наверху, над прилавком тем самым, «Хрюша ням-ням», раздача, реклама. Фирма какая-то мясная щедрая. Безусловно, ради халявной жратвы каждый готов на все. Рухлядь плешивая, на крупинки рассыпающаяся, бьет другую, помоложе и приговаривает нежно:

– Ты здесь, мразь, не стояла!

Та за лицо хвать, из него красное капает. Скрючилась. Ее моментом в сторону. Понятное дело, чтоб слабый «чужой» не мешался.

Мужик с неровной бороденкой, гашеный в хлам, орет надо всей толпой истошно и сипло:

– А ну в очередь, суки, все!

Значит, рекламная акция удалась на славу, раз так живо они слетелись.

А одуревшая тина лет семнадцати, симпотная даже, в белоснежном передничке, ножом размахивает лихо и тоже визжать:

– Да когда же вы все отоваритесь? Мне, что ли, по кайфу здесь виснуть за три доллара в час? Сейчас никто ничего не получит!

От всего этого гама и спертого воздуха мне тут же сплохело. И прям иголочки внутри башенки цифранулись туманно. А может, это просто позавчерашнее экстази меня на постсвечении торкнуло.

Толпа еще больше загудела… Финские ножи засверкали… Кто-то даже, кажется, затвор передернул…

И все к девке ринулись.

Нужно поскорее сваливать, испуганно спохватился я, воткнул ноги в руки и выпорхнул из шопа. Проскользнул мимо людей – и в дамках. Добрался до дома туманно опять же. Помню только, как зашел, закрылся на все замки.

И молчок. Ни звука. Ни слова лишнего.

К окну? А там вроде никого. Наверное, все в магазине остались продавщицу разделывать. Посмотрел и облегченно рухнул в кресло.

Отдышался. Огляделся. Тихо все. Конечно, на улицу нужно выходить, лишь изрядно обосновав эту свою выходку. Вот, например, некоторые, побогаче, выходят на улицу только в бронежилетах и с десятком крепких друзей. Так еще куда ни шло. Ведь кто знает у кого что в башке…

Когда винтики отсканировались по схемам окончательно, вытер пот со лба, галстучек поправил. И замечаю конверт на журнальном столике. А я о нем позабыл совсем, дурында. Секу метку отправителя: «Академия Философии». Большой Город типа того, все дела. Я, конечно, удивле письму такому из Академии Философии. Совершенно не догоняю. А потом припомнил одну давнишнюю терку.

Ладно, открываю, залукиваю текст:

«Дорогой Северин!

Академия Философии извещает вас, что вы прошли отборочный тур на предмет обучения и переподготовки в прекрасных стенах нашей Академии. Наше заведение всемирно славится умением приготовления своих выпускников, а также подготовкой их для адекватной жизни. Вам надлежит явиться в Большой Город по нижеуказанному адресу для обучения. После чего вам будет выдан наш звучный диплом.

Ваша скромная зарисовка «Шоковое столкновение «Я» и «чужих» – единственно возможный путь продолжения существования», признана достойной для рассмотрения. А за участие в открытом творческом конкурсе выражаем свою искреннюю признательность и благодарность.

Надо отметить, что тезисы ваши мы признали интересными, но основные идеи крайне сомнительными. Тем не менее ваша работа заслуживает внимания и коррекции. Не прощаемся».

И три подписи.

Если уж появляется что-нибудь привлекательное в этой каше, то в самый нелицеприятный момент. Так всегда. Выплыть почти никогда нет возможности. Ты все время барахтаешься, барахтаешься, гребешь изо всех сил, а все бесполезно, и только и делаешь всю жизнь, что тонешь.

* * *

Питания нет, в магазине не сложилось, монеты почти все скинуты Латину. Неизбежно задумался о письме столь мазовом. Типа как нежданно-негаданно оно ко мне прилунилось, обозначилось. Хотя в мои-то годки самое оно – метнуться куда-нибудь по дурке, верно? Пока фиолетово-то все, параллельно. Потом-то, попозжей, потрошки уже толком и не поднимешь, когда «чужие» родственнички и «чужие» близкие тебя в плотное кольцо возьмут и окучивать станут по полной. Так что… Чего уж там!

Чтобы успокоиться, я отважно включил ящик и сразу впоролся в ньюс. Ящик – вещь путевая, спору нет. Хотя, конечно, поприятней ночные каналы заглатывать. С MTV и тинами, понятное дело. А сейчас, как всегда по утрам, прилизанная герла на «Вести-24» смотрит сочувственно так на зрителей, листки отпечатанные перебирает туда-сюда. Это ей другие журналисты типа подсуропили. Те другие, любознательные, бегают, спрашивают что ни попади и всегда все перевирают – у них работа такая. Их сначала учат, как помелом поактивней гнать и как лучше в доверие к людям втереться, а потом на конвейер запускают, чтоб власть на информационные поводы и прогоны расфуфыривать. Эти недотепы бегают взад-вперед, как те чеки из сказки в кукольном театре про дурика, монеты сдавшего. А потом приходит их хозяин Карабас-Барабас и всех без вариантов сжирает.

Так вот. Сначала, значит, появляется президент наш на экране, задумчивый, как всегда, и со взглядом велемудрым. Буркнул там, типа приветики. Взгляд-то пустой, но напрягается этот парень заметно. Понятное дело, у него выборы там очередные на носу почесываются, так что вариантов нетушки. Любой ценой копошиться надо. Хоть тресни. Поднял наш достойнейший президент руку и смотрит вдаль, прямо за нас, прямо в будущее. А рука его, окрепшая за многолетнюю ответственность на всех фронтах, машет все кому-то и улыбается он уголками губ. Сам не понимает, куда сморит и чего хочет. Видно, с непередаваемой горечью переживает, как наша страняшка сливает свои имперские позиции. Президентом, ясное дело, быть тяжеловато. Но, согласитесь, на безрыбье и этот рыба, пускай хоть этот покувыркается. Могло быть и хуже. Водный спасатель. Или пожарник, к примеру.

Пробормотал этот высокопоставленный кренделек что-то смущенно, пожелал всем удачи искренне и исчез. А на скрине моего ТВ, ясен пес, война второй новостью после презика. Типа как Южный федеральный округ. Наши солдаты удачи, те самые пять процентов достойнейших, кто от армии не замазался откосить, и чернявые. Бегают по горам с автоматами и крошат друг дружку на стружку. Как оказалось, к чичам загребают ребятишек не шибко разбирающихся в механике, так как исключительно из-за неполадок в технике за неделю там регулярно разбивалось от восьми до десяти вертушек. Да и то хорошо, глядишь, обломками с неба, может и бандитов зацепит, поранит. Хоть что-то. К тому же широко разрекламированное как секретное оружие – умение российских десантников разбивать головами кирпичи – пока не нашло в Чечне практического применения…

И вот обозреватель появляется, головастый, симпатичный, упитанный, на руке «Rado», держится смело, мол, типа того, не лыком шит. Вот, подвергаясь опасности, пробрался сквозь войну и поясняет всем несведущим, что Чеченю давить надобно. Он позже еще глубокий фильм-боевик сварганил с католическим названием. «Чистилище» вроде. А показывают головача из Ханкалы, русской военной базы, несмотря на десятикилометровую эшелонированную оборону, там, говорит, очень опасно.

И по-репортерски бодро и лаконично говорит: в ходе наступательных боев за Ведено погибло несколько сотен боевичков, а также было легко ранено двое наших. Из-за разумных действий российских войск жертв среди мирного населения нет. А вот бандиты, каким-то макаром подло перекрасив самолеты под цвет и символику российских, разбомбили Шатой. Полегло немало мирного населения. Весь чеченский народ скорбит по погибшим. Во всех тейпах проходят антибандитские сейшены. Бандиты, говорит, в очередной раз показали свое истинное лицо. И как еще откровенно подметил, уж в двадцать втором веке война по-любому закончится.

Синий гул. Синее чеченское небо и гул вертолетных лопастей, разрезающих его. Синий гул. Это летят федералы.

А мне-то не по фигу ли? Лишь бы в тепле сидеть и подальше, еще можно перед ящиком чай попить. Потом я еще могу постирать шмотье, торшер выключить и попытаться доказать какой-нибудь юной поросли противоположного пола, что еще пока жив.

Жалко, конечно, чернявеньких. Ведь если верить федеральному агентству военных новостей, там уже три населения Ичкерии ласты откинуло за свободу. Наверное, остальные чернявые, которые не чеченцы, в географии плохо разбираются и забредают на опасную территорию. Будем снисходительны: темные народы, дикие, сами не знают, что делают. Им бы географию учить.

Эх, скукотища! Так решил я и выключил телевизор. Смотрю, так тоже скукота смертная. Не выдержал, снова включил. Интересно же, какие еще геморры на шарике и где происходят.

А там лайнер пассажирский падает со свистом, а от него куски еще по пути начинают отлетать. И в землю – хлоп. А огонек такой яркий-яркий. Я даже на фейерверке на день города огонька сильнее не видел. Чтобы можно было поднасладиться огоньком неоднократно, наши мудрые телекомпании показывали трагедию в каждом блоке новостей, десять раз, с утра до вечера. Чтоб никто не пропустил. И чтоб люди за жизнь свою бесценную помнили, все, мол, в мире тленно, чтоб переживали. Голос мелодичный за кадром сообщает жизнерадостно: де самолет был американский, почему разбился неизвестно, а погибло двести шестнадцать человек. «Неплохое сообщеньице! – воспрянул я духом. – Еще парой сотен америкашек меньше». А че? Они, гады, мне визу в свое время не выдали, когда я к ним в гости в Иллинойс нагрянуть хотел, ознакомиться в духовном порыве с демократией и подлинным счастьем.

Потом по телеку показали еще иудеев, прыгающих по Палестине, и племена африканские в Сомали, как они там тоже за свободу и независимость друг другу по полной программе втюхивают. Теракт с еще одним огоньком и крушение поезда. А затем черная траурная рамка пошла, и ведущий – уже парень, а не та герла – скорбным печальным голосом, но растерянно, сообщил: коллегу у них на телевидении жизни лишили. Журналиста, то бишь. Но известного своей честностью, независимостью и принципиальностью. «Тоже ничего, – пришел я в окончательно благостное состояние духа. – Такая у них судьба у самых честных, чем больше честности, тем быстрее копытки отбрасываешь». Премию назначили за раскрытие, ну как всегда, в общем. Обидно, конечно, – если рядового гражданина жизни лишают, им плевать, а если честного журналиста – скулеж до звездочек. Впрочем, в жизни бывает, видимо, только «плохо» и «очень плохо». И единственное, о чем стоит просить, тупо уставившись на бездонное небо в надежде засечь какого-нибудь самого продвинутого бога, так это о том, чтобы не стало еще хуже.

Но, конечно, новости очень нужны. Хотя бы затем, чтоб живым себя ощущать и знать, как много плохого и очень плохого помимо твоих проблем. А потому спать спокойно и спокойно личинок откладывать. И на работенке с улыбкой унижаться.

И вспомнил я про Латина недавнего. Распереживался так за него, расстроился. Ну из-за того, что уехал он, как и куда. Но уж, надеюсь, Латин никогда не доберется до Буэнос-Айреса или Рио-де-Жанейро. Это по-любэ моя тема.

Выходить из дома было нереально – меня все еще колотило после посещения милого шопа. Пригорюнился я и снова призадумался на тему шокового столкновения «Я» и шести миллиардов бесспорных «чужих». Но как же, черт побери, все-таки добраться до Южной Америки, а?

Не к чему размышлять о странах, городах, исчезнувших людях. Бесполезно. Лучше выпрыгнуть из подъезда, плюхнуться в кар и бесцельно мотаться по Городу, зашиться и думать, думать, думать. На одну лишь тему – почему же все именно так получилось. Тогда все начинает плавать, и тачку ведешь на рефлексах. Да мне, дураку, и не привыкать.

Что-то. Оно расширяется и крепнет. Оно хочет выйти из меня наружу и трясется. Что-то пронизывает все вокруг и разрывает информационным шквалом на части. Что-то повсюду и нигде. Что-то не хочет есть, пить, спать. Ему не нужно потеть или кашлять. Что-то, это квинтэссенция времени, снаряд пространства. Я и сам не знаю, где я, что-то тащит меня неизвестно куда. Но ведь реально-то этого что-то нет. И тогда можно впечататься на тачке в столб или дерево, хуже не будет. А может, ехать к океану? Ведь, как говорят, только океанские ракушки хранят музыку и радугу. Я поеду и спрячусь в них. И будут только музыка и радуга. Можно оторвать руки или проткнуть печень, или положить свинец под язык. Все погасло, весна не придет. Можно слиться с тачкой, с асфальтом, с чем угодно. Мелькают дорожные знаки и огни светофоров. Темнеет. Должно быть, особи уже засыплют. Завтра они почистят свои клыки и побредут на восьмичасовое состязание. Когда один из них, отработанный, валится без сил, они собираются стаями и начинают вопить. Кладут особь в коробку и зарывают. Да какое мне дело? Уж лучше заткнуться.

Короче, остановил кар у тротуара. Прикуриватель не работал. Ну, конечно. Пришлось выйти на улицу и стрельнуть лайт у первого проходящего мимо. Прикурить-то он дал, а потом отодвинулся резко, дернулся натужно и прибавил шажку. Обиделся я ужасно, скис окончательно. Снова двойка. «Тогда пусть они пеняют на себя, – решил я в своей обиде. – Больше никогда ничего не буду у них спрашивать».

Сидел в каре, курил. Вроде еще думал о чем-то. И развезло меня. Вот стрит, огоньки, дома. В домах свет горит, там люди прячутся. Ночь на город давит упорно. Усталые люди парами прогуливаются, тачки взад-вперед безо всякого дела ездят, асфальт блестит. Скоро, уже очень скоро на деревьях залицезреются зеленые листочки. Тогда станет еще хуже. Хотя, понятно, лучше не знать, что ждет тебя впереди. Это не так пугает.

Все вокруг как рыбы в затхлом прудике. Плавают в ной тине, едят водоросли и личинки откладывают. Некоторые неразумные взлетают над прудиком и видят, что вот оно небо, солнце и яркие звезды. Ныряют обратно,

остальные сбегаются, и неразумные говорят этому судачью: «Что видели! Ух, что видели!». А другие не верят им и на всякий случай убивают. Бесполезно высовывать бошки. Бесполезно искать облака. Лучше прятаться в водорослях, никогда не выпрыгивать и не пытаться выбраться из болота.