Текст книги "Каждый сам себе дурак"

Автор книги: Кирилл Туровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

3

– Че-как заказывать будем? – спрашивает меня официантка и раскачивается взад-вперед в такт музыке. Наверное, она тоже барахтается в этом кабачке в поисках некоторой порции счастья. Приехала, обозначилась в Городе и резонно прилунилась работать в этой поганой «Солянке». Озлобилась, понятно, и чего-то ждет, дура литовская.

Конечно, в путешествии всегда приходится выбирать. Жизнь или коммерция, любовь или деньги, коньяк или водка. Поводов, чтоб задуматься, настолько много, что свихнешься в три секунды. Слава ангелам, что мне после вчерашних эмпатогенезиков задумываться особо не приходилось – и так ничего не лезло…

– Кофе, – вежливо говорю и сотик «Nokia» из кармана пиджачка выцепляю.

Ясное дело, у моей милой собеседницы уже все написано на роже. Несмотря на мою культурную вежливость, она недовольна.

– У нас ресторан… – лепит, мол, побольше надо заказывать. Перекошенный фэйс. Что ж, это ее проценты и план. Стол был грязный, стены синие, музыка и та попсня. Удивительно, как у нее еще борзометр шкалит претензяки озвучивать?

Не стал больше ничего заказывать, посоветовал нести, сказал, друзья, мол, сейчас подъедут, тогда так подзакажем, что аж за ушами треснет. Чего она еще хочет? Ничего? Тогда я жду. Официантка недовольно ушла, вихляя своими нижними кусками тела. Эх, бескультурщина!

Принесла заказ, поставила. Отхлебнул и звоню. Благодушный настрой у меня, но смобильнуться надо.

– Ну и когда вы подъедете? – спрашиваю.

Да, да, говорят, уже очень вскорости. Им какого-то мажорчика, сынишку чинуши из налоговой нужно было отвезти. Ну, помочь. Задерживаются, дело нужное, так что чего уж там. Но здесь у меня уже постсвечение повалило шементом, и после того как трубешник свитчоффнул, прямо сразу о самом боженьке задумался. О каком непонятно, болтают их наверху типа в небесных загашниках как грязи. Но раз уж я задумался, то бог уж наверняка какой-нибудь самый наипродвинутейший. Слегка с олигофренистым оттенком, конечно, как это у них там обычно бывает. Ну, да ладно.

Парни долго не ехали. Запарился я их ждать. А вокруг «чужие». Веселые, радостные, глупые. Шастают или сидят по парочкам, воркуют, значит. И я сижу, довольный собой и зоопарком. И так захорошело мне, так интересно стало на «чужих» смотреть, что вмиг расхотелось ехать куда-либо. Вот если б сразу где-нибудь далеко-далеко, высоко-высоко мне бы наобещали полный короб успеха и небо в алмазах, я бы ради интереса поехал. А так… Сейчас здесь было лучше.

А официантка наша разлюбезная, подстилка литовская, все норовила шестерить перед теми, кто больше заказывал по прайсам. Ясно, монеты – это и в Южной Америке монеты. Впрочем, денежка-то – вещь приятненькая, и любой, ясно, последними зубами перегрызет глотку за определенную сумму. Это уж без всяких сомнений.

Тут пацаны подъехали все же. Сели, по децелкам пожрали они. Олег, прискотинившийся когда-то сюда с Верхней Волги, и говорит:

– Что ж? Покамали! В пока еще несколько нашем филиале «Амок-банка» последних деньжат забрать надобно. Значит, поедем и заберем. Если прокатит, то даже, может, и чеки обнальнем. Если получится, конечно, понимаешь?

Я, понятное дело, снова все понимал. А остальные салат недоверчиво доедали. Зимний, кажется. В этом дерьмовом кафе всегда хрен определишь, что тебе подсунули.

– Да не катит, – отвечаю неохотно после паузы и вру: – Сейчас никуда не поеду. Здесь в кафе надо еще посидеть. Людей дождаться, себя показать.

– Как хочешь. Дело твое. Но на свой кэшок тогда и не рассчитывай. Даже не мечтай и роток не разевай. А как раз без тебя нам и лучше. Замучил ты на «желтых» в отходняшки падать постоянно. Делами надо заниматься и кефир пить.

А вообще, говорят, собирайся. Через неделю нас наконец ожидает волшебное сказочное путешествие. Чеки до конца оплатим, монеты до конца нароем да и в Северный Город рванем. Там, говорят, продолжать существование будем. Эрмитаж, говорят, Петропавловская крепость и Исаакиевский собор, понял? Здесь Море, там Море – какая разница? И еще Северная столица, говорят, и история. Немереное поле для деловой активности типа. Им там сидящий в Большом Городе на северном транзитняке какой-то Родион часть Васильевского острова на точняки наобещал взамен угнанных из Германии и перегоняемых в Центр тачек. Перебивают друг друга, радость у всех появилась и румянец на рылах засверкал. Мечтают, как в ночном клубе «Метро» будем виснуть, и норвежек, финок с эстонками все как один вдруг захотели. Эти задумки, конечно, были приятны для рассмотрения. А здесь, в Самом Западном Городе, считают, все кончено. Дела – дрянь. Но, как было видно, духом сами не падают.

Тут набрался я смелости и решился открыть им самое важное. Когда на что-то решаешься, нужно идти до упора. Чтоб ошметки во все стороны брызнули. Однако робею:

– Даже и не знаю я насчет Северного Города. В Большой Город я, наверное, поеду. Вот, зовут меня в Академию Философии. Я им написанную на могиле Канта работу «Шоковое столкновение «Я» и «чужих» – единственно возможный путь продолжения существования» послал. Они теперь там и рассматривают ее пристально. Надоело мне по монетам кочевряжиться. Может, умным где стану по случаю. А уезжать ведь все равно надо, верно?

Услышав название моей работы, парни, ошалев, притихли, и разве что рты не поразевали. А потом загалдели они, мол, дурак я, распоследний дурак, и что творить я там собираюсь, что бред несу и надо бы мне все доходчиво затемяшить. А потом сказали, давай, езжай, может, хоть там тебе брэйн вправят.

Тоже торопились они, как и Латин.

Тоже исчезли. И тоже зря.

Встретимся, мол.

Если принимаешь решение, прыгай сразу, авось дельная штука. Размышлять – себе хуже. Я уже и так напринимал по жизни столько неадекватных решений, что одним больше, одним меньше – невелика разница. Один пес – ловить было нечего.

Вокруг, как всегда, они. Искренние, доброжелательные, честные, добрые. Которые никогда ничего не поймут. Которые никогда не протрезвеют. Вот если б окончательно раскрылись египетские пирамиды, и фараоны, старые и мудрые, вылезли все объяснять… Вот это я понимаю!

А пока, видимо в ожидании появления фараонов, «чужие», как всегда, сидят за столиками. Они как всегда питаются. Они, как всегда, общаются. Когда-нибудь кончится праздник. Когда-нибудь кончится Лжизнь. Когда-нибудь наконец закончится все.

А они всё сидят. Они всё питаются. Они всё общаются.

За столиком рядом со мной обычная пара: молодая девчонка в лиловой кофточке с пятном от джема, и типичный левенький коммерок лет тридцати пяти. Абсолютно типичный. Заказывал он достаточно много. Конечно, официантка наша общая перед ним, как в раскадровочке, перемещалась. С этими было ясно. Девке в лиловой кофте было по вариантам здесь позиционироваться, ему после жратвы – подергать ее грудак и щеленку в уборной комнате, а потом отшиться на распасах. Завтра он опять будет жрать свинину в том же кабаке, где и семь лет назад, а она голосовать на Бульваре. Может быть, все и не так сложно. Он умрет от обжорства. Она лет через восемь, на очевидных клинах, которые проявятся при понимании, что никому уже не нужна. А время будет сверху петь: «Солнышко-солнышко, люди-люди, добро да любовь, тайм нас рассудит». И тоже, может, тогда все откинемся без лишних терок и депрессняков.

А вот Латина здесь сегодня не было и никогда здесь больше не будет. Наверное, он уже далеко-далеко, высоко-высоко. С Латином-то как раз все будет хорошо. Потому что он хотя бы отчетливо понимал, что есть ярко выраженный драйв, и есть ярко выраженный не драйв. Он никогда не сядет здесь ни за какой столик, не закажет себе пиво, не спросит у меня зажигалку. Латин не улыбнется шкодливой улыбкой какой-нибудь тине и никогда глупо не поглумится надо мной. Интересно, где же он сейчас шляется? Но я знаю, что он откуда-то все видит. И более чем видит – он понимает. Самое обидное, что все эти олигофрены вокруг все равно останутся такими же. Вот это уж действительно несправедливо.

За другим столом еще пара особей, тоже парень с клавенкой. Радостные такие. Их глаза настолько светились радостью, что было чему подивиться. Парень давал ей время от времени прикуривать, галантно ручки гладил и тихим голоском вкрадчиво грузил ее всяко-разно на разводняк. Тина привычно и покорно выслушивала бредятину и согласно кивала.

Впрочем, перед тем как смыться, лучше, понятное дело, наглотаться ломтиков жизненки по самые баклы. Да и по творческому замыслу бога есть три миллиарда «чужих» как твоего пола, так и три миллиарда противоположного. А такой замысел уж явно неспроста, верно?

Вот эти двое простачков за столиком… Это всегда так начинается. Взгляды… цветы… разговор при свечах… интерес… надуманные мечты и дешевые прогоны… А все равно ведь нажрутся пойлом в коматоз, налижутся друг у дружки слюны, косметики и пота, рухнут куда-нибудь лапать, хватать компаньона за разные куски по периметру оболочки. И разругаются еще в хламешник с утреца несомненно.

Однако такая развернутая диспозиция прибавила мне хорошего настроения. Единственное, что здесь еще бесило, так то, что все посматривали на меня с примерно таким выражением морды лица: «Уж я-то знаю, чего тебе не хватает, парень…»

Впрочем, именно поэтому ты их и терпеть не можешь. Каждый день они выбрасываются на улицу с лозунгошкой нехитрой: «Я живой! Вот еще один многообещающий денек!». Но для подтверждения лозунга им нужно собираться стаями. И чем крупнее стая, тем лучше. Озираясь, они набиваются в концертные залы, театры, дома, кафе, институты, банки, офисы и могилы.

А вот мои милые друзья, суки, к тому же ни копья не скинули по счетам. И хотя я тоже смог вкусить все великолепие еды, счет был астрономический. За столько рыл-то наших! Официантка улыбалась так радостно и злорадно, что все было ясно. Именно для этого мгновения она и жила. Это все, что ей оставалось. Видимо, в эти божественные секунды она общалась с ангелами.

Но тут, что меня искренне обрадовало, драка в кафе завязалась. Какие-то отчаявшиеся в своей жизни парни вдруг стали ловко насаживать друг друга на свои конечности. И вроде безо всяких видимых причин, но с крайней озлобленностью. Они били даже не в другие жизненные субстанции, а били прямо в себя, в свое конкретное одиночество. Наверное, они заранее сюда собрались именно для этой цели. А их девки так откровенно радовались за открытое проявление их космической тоски, как будто они сидели на какой-нибудь комедии или водевильчике. Они, видимо, считали их мальчиками что надо. Но это лишь пока их не трогали. Тогда они сразу визжать начали. Хватит, мол. Но поздняки… В них уже летели тарелки, стулья… рушились стены… мимо пролетали люстры… кометы… облака… моря и целые континенты… Что-то захлюпало… Они все уже были среди звезд. Как оказалось, это делается запросто. В пять сек. И лишь когда брызнула красная гниль, я немного забеспокоился. За свою шкуру, разумеется. С пылу, с жару эти отважные люди могли принять и меня за такого же, как и они, скота. Тут же вполне определенно цифранулось – пора сваливать. Рвать когти! И немедленно!

Волнуясь, я выскочил на улицу. И вовремя. За спиной что-то рухнуло, кто-то в полную мощь заорал, поднялся еще больший шум. Наверное, их захлестнула очередная волна скотства.

Я облегченно отдышался.

На улице было свежо, хорошо, тихо так и умиротворенно. Машины и асфальт. Каменные здания и луна. Все было абсолютно нормально.

А вот сзади все нормально не было. Там горело, дымилось. Вылетали стекла и обваливались перекрытия. Кто-то осатанело и радостно выл.

Возбуждение открыто заворачивающегося брэйна поднесло меня к дороге. Я быстро поймал такси. Несмотря на то что я потерял часть своих денег, оставшись в кабачке и не поехав с пацанами, день не был потерян. К тому же мне не пришлось платить за общий заказ.

Мне было хорошо.

Я уже почти спал.

Жизнь продолжалась.

* * *

Очередной день. Буду пытаться пробраться сквозь него на отходняшках, как и через многие другие. Дни распускаются и вянут, снимая с меня очередной слой кожи. За окном, конечно, светит солнце, а рядом вечная тревога туч.

Конечно, все никчемно. Глупо и безысходно.

Ползу, ополаскиваю водой свои отростки, впадины, рытвины и клыки. Бреюсь. Я использую какие-то необходимые предметы. Затем что-то съедаю. Пробуждение, болтают, как новое рождение. Но чем старше становишься, чем все отчетливей просекаешь – не то.

Я, значит, еще пока не совсем съехал… Я что-то еще просекаю…

Я хаваю взглядом печатные знаки из свежей газетенки. Понимаю с большими напрягами. Видимо, это опингвинение.

Я включаю ящик. В ящике толпа. Чему-то радуются, кричат и рукоплещут. Ведущий, неприятный такой, с рожей, с усами, с руками – все вроде на месте – в «Поле Чудес» буратин запускает, спрашивает, задает вопросы, лысый умница в зеленой рубашке победоносно отвечает. Он ответил правильно, все ловят неслабый приход. Ему место в Сорбонне или, на крайняк, в Академии Наук. Умнице выносят приз: бочку варенья и ящик печенья. Это от спонсоров… Но это уже не Плохиш… Это уже сам Кибальчиш бросается наземь… благодарит… лопочет… целует ноги, крестик и шины тачки в студии… Бочка с вареньем падает на стол, лопается, разлетается ящик с печеньем… Кибальчиш кидается и кричит: «Мой приз!»… залезает на стол… начинает есть… остальные сыплются со своих сидений… бегут… раздаются норманнские боевые кличи… Все в варенье и крошках… смуглый азиат хватает кого-то за ногу… Довольные айзера… парнишка лет четырнадцати крутит над головой Останкинскую башню… лопаются узорчатые витражи и барабанные перепонки… В зал врываются легавые…

Но что это меня снова переклинивает-то? Бр-р-р! И к окну. Там, слава ангелам, все как обычно. Обычные люди. Обычный магазин. Около шопа бабка с котомкой. Она остановилась и пересчитала мелочь. Она уже ни во что не верила. Она уже все поняла.

Отшвыриваю дистанционочку – пора окончательно приходить в себя. Начинаю подзваниваться. Латина, ясное дело, нет. Да я его и не ожидал услышать. Латин исчез даже с мобильника с той поры, как ко мне заезжал. Болтали, что он в Испании, но я думаю он в Уральском Городе. У Латина в Уральском Городе какая-то девка лет с семнадцати. Он часто исчезал и летел к ней. Доставлял ей монеты, конфеты, любовь и полный пакет вранья. Латин когда-то жил там, до всех расчудесных перемен. А там всего два выхода, наверно, и до сих пор: либо на Уралмашевский завод идти ишачить, прозябать по полной, либо башни кому компостировать. Латин – образный кренделек, он любит путешествовать. Он любит туман, скалы и южные ветра. Но пока Латин нелепо бьется об улицы, кабаки и дешевые вечеринки. Латин пересекает финиш, как стайер, он еще по инерции бежит, непонимающе озираясь. Он бежит тяжело. Он бежит со всхрипами. Но все равно на что-то надеясь. А в это время над его головой распускаются красные бутоны тюльпанов.

Что ж. Я звоню всем остальным.

А никого нет.

Наплевать? А мне что тогда делать?

Наверное, эти гады сняли те евры вчерашние и на рас-кураж подвыдвинулись. Уж что-что, а это они хорошо умеют. Теперь я их в лучшем случае дня три не найду. Если это так, то я, ясен пес, много теряю. Зябнуть буду тут, как дурень кромешный, а другие потом травить будут, разматывать про полные раскуражи неслабейшие. В «Ольштыне» там или на побережье.

Дальше пью кофе и расстраиваюсь. А чего задумываться особо? Пока в молодняке колготишься, грамотно хоть какой-то хэпинесс на разводках оттяпать. Потом-то, болтают во всех источниках, в тридцатник, чапать к радости по позднякам.

Здесь у меня неприятно засвербило на самом глубоком донышке душонки, под ложечкой засосало, отчаяние некоторое мерцающее вдалеке обозначилось, и зябкий страх закарабкался по полушариям.

Ладно, прыгаю в тачку, еду к Эру. Эр, в принципе, был неплохим парнем. Раньше он на легавеньких несколько годков заморачивался в шестом управлении. А теперь в западном филиале «Амок-банка» в службе безопасности суетился. Но сливняки он продолжал за монеты по леговским каналам раскатывать. Позже его вышвырнут уже отовсюду. Какое-то время он будет непонимающе барахтаться, жаловаться, у кого-то что-то просить. А потом дозняк лихой себе присунет и в дамки. Но пока у него все было ОК по тематике.

Приехал, короче, к Эру в банк. Позвонил с проходной по внутреннему, а эта сволочь мажется. Мол, не могу выйти. Обидканулся я, понятное дело. Нехорошо поступает, думаю. И тут же решил подрасспросить его, не затеял ли он положить конец нашему столь трогательному сотрудничеству. Тогда ему тоже кэшок не светит. Нашлось тоже, думаю, чудо в перьях на коньках. Пусть думает себе что хочет.

Ладно, дожидаюсь его терпеливо внизу в тачке. А этот милый дружок так быстренько выпрыгивает и в упор меня не замечает. Не знает меня типа того. Тут уж я злиться начал. Мне-то что, грузиться теперь по полной?

Выхода нет.

Зову, подбегаю, затаскиваю в кар.

– Хай! – говорю. – Ну что, как дела? Какие новости?

– А ты будешь лепить, что сам не знаешь? Докувыркались, голубчики. Как дела?! Какие новости? Это я у тебя хотел сам спросить. Нет больше никаких дел! Допрыгались, идиоты! А ты еще не вляпался? Теперь уж точно кончилось все. И с чеками вашими и со всем остальным. Я даже пикнуть не успел… Закрыли придурков. Хитрый Олеженька только и свинтился. Не появляйся здесь больше и мне не звони. А лучше уезжай куда-нибудь поскорее. И чем дальше, тем лучше. Удивительно, что ты здесь, Северин. Впрочем, ты всегда был не в себе. Вот Латин по-моему раньше всех все понял. Убирайся из города! К чертям собачьим! В поселок Солнечное Далёко! В Антарктиду! И все. Пока. Удачи тебе и сказочного счастья в личной жизни.

И убежал впопыхах.

Я даже не нашелся что ответить. Похоже, эта речь была у него отрепетирована. Он, наверное, ее всю ночь для меня обдумывал. Все равно ему в итоге не повезло, как он не шифровался. Эр пытался усидеть на двух стульях, а так не бывает. Еще никому не удавалось сбить одним камнем две птицы, верно?

Ну что же. Наконец-то мне все объяснили. Лень и глупость в очередной раз спасли меня от неприятностей. Ведь если бы я поехал со всеми из кабака, то ведь и я бы вперся по полной. Ха, однако, мне еще хоть в чем-то везет.

Раз так, конечно, уезжать. В другой какой-нибудь самый изумрудный и волшебный Город. Там другие ночные клубы и кафе. Там другие театры и музеи, библиотеки и проститутки. Уж про другие города я много хорошего слышал. Все говорят, там хорошо живется. И люди, несомненно, намного лучше. Говорят, если там особо не лениться, то сразу заживешь король королевичем. Перспективы в других местах уж точно расчудесные. Элитных девок полно лукошко, хорошие качественные наркотики и спокойная, но престижная работа. Это уж точно все для меня создано в других городах. А поеду я в эту Академию Философии. Буду каждый день ходить в это забавное заведение, стану очень умным и грамотным. Ведь можно даже лет через двадцать прибиться к какой-нибудь крутейной философской школе. А чтобы стать вообще преисполненным вселенской мудрости, нужно найти там какой-нибудь первоначальный источник доходов и тину, у которой можно подживаться по бытовым разводкам. А может, и стану хоть каким завалящим философом, и куда там всем грекам. Вот она, ахиллесова пята, соломоново решение, загадка сфинкса и ласковые ветра Эллады. «Уезжать как можно скорее!» – решил я и отправился скорей до хоума своего собирать манатки.

Надо было сматываться.

Да и поскорей.

* * *

Последний вечер. И конечно, депрессы жуткие.

Грустил, сидя за письменным столом. Столько людей оставалось в этом Городе. Все они, каждый по-своему, пытались найти свое счастье. Они что-то пытались создать, куда-то бежали, во что-то верили. Чаще заканчивалось вовсе не так, как они ожидали. Ведь жизнь расцвечена исключительно темно-коричневым или в лучшем случае ослепительно серым.

Еще внешне помню тех четырех ребят, но уже не помню их имена. Они тоже все куда-то спешили по трассе. И всмятку. В конце концов, наверное, можно было и не расстраиваться – хуже не бывает. В другой машине тоже было трое. Но этих я не знал, так что какое мне дело? Там еще девчонка одна чудом выкарабкалась. Но она теперь долго будет все понимать из окна своей комнаты. Она будет долго смотреть и ждать, пока все образуется: почки, руки, ноги и расплавленные мозги.

Тогда же железнодорожный состав разметал двадцать ребятишек, застрявших в автобусе на переезде. А ублюдки сверху додумались до того, что объявили национальный траур. И их детские лица дня три показывали по всем телеканалам. В конце концов пускай они останутся такими, чем если бы их показывали взрослыми, издерганными и разочарованными. Конечно, я ничего по большому счету не имею против этих милых икарчиков. Ведь каждый взлетает как может. И может, это и есть та нелепая точка настоящего, фиксирующая факт твоего собственного бреда.

Передо мной на полке стояло несколько книг, которые насоветовала Могила неподалеку от дома. Стоики и киники, идеалисты и экзистенциалисты. Все они искали правду. Толпы искали истину в вине. Император Веспасиан искал истину в дерьме. Но ведь тоже искал.

Перелистываю «Антологию кинизма». Но сосредоточиться нет никаких сил.

Ведь уже десятки людей промелькнули мимо меня, как картинки немого кино. Как привидения. Все они сопьются, женятся, растворятся каждый в своей каше, словно масло.

Чем дольше я рассматривал странички о Диогене, тем больше понимал, что парень-то, в сущности, был полный дурак. И если бы он жил сейчас, то наверняка катил бы ультраправым типа Жирика нашего или Ле Пена. Сперва Диогена вышибли из Синопа. Судя по мемуарам его современников, то ли он неплохо подделывал фальшивые монеты, то ли во всем был виноват его пренеприятнейший папаша. Придя из Синопа в Афины, этот хитрый парнишка ловко осознал, что, видимо, в плане денег ему не покатит, и стал позиционироваться типа как умный. Сначала для порядка он подлизал Антисфену, а потом уже стал сам всех лечить. Самое главное, о чем Диоген догадался сразу, было то, что надо посылать всех к чертям и Гесперидам, а также в дальнейших дирекшенах. Евклида и Платона он держал за полных кретинов. Но в своем саморазрушении он действительно дошел до крайнего предела. Проблемы секса Диоген решал героическим онанизмом на центральной площади города. Причем всем окружающим жаловался, что было бы неплохо подобным образом избавиться и от голода. Как-то он увидел повесившихся тинэйджеров, болтавшихся, словно новогодние фонарики, на оливковых деревьях. «Вот это да! – обрадовался Диоген и задумчиво добавил: – Вот если бы еще на каждом дереве висели такие восхитительные плоды». Ко всем людям Диоген относился, как того и требовала сама жизнь – как к бесспорным «чужим». Надо отметить, что много раз он безнадежно пытался им все объяснить. Как-то раз взобравшись на холм в центре города, Диоген крикнул: «Люди!» Недолго размышляя, куски спрессованного фарша сбежались со всех улиц. «Я звал людей, а не дерьмо!» – кричал он, ловко проходясь железной палочкой по головам. Естественно, понимали его с трудом.

Хотя нет, знаете, сейчас Диоген был бы даже не ультраправым, а однозначно скинхэдом. «Думай ботинками, а не головой!». И смелый удар в табло всякой неруси. А «гражданин мира» – это, конечно же, лукавая вуаль.

Да, меня откровенно заносит. Явно надо еще в Академии Философии подучиться для базы.

А ведь люди уже давно обо всем догадались. Ведь еще у самых ушлых греков планка упала совсем не по-детски. И сидели эти философы, размышляли. И наконец, самый пройдошистый из них решился. «Эврика! – говорит. – ВСЕ понял!» Другие заволновались: «Че? Как?» «Да очень просто: нарисуем внешнюю ауру благопристойности, навесим на людишек тонкую корочку добропорядочности, а внутри себя убивай, воруй, предавай и гадь. И самое главное – чуть что, прятаться под эту корочку, которую можно обозвать демократией. Тогда все быстро решат свои проблемы. А народу этому, быдлу, надо изобразить внешнюю сказку. И еще набухаем под эту личину патриотизма. И чуть что – Родина в опасности. Внешний враг обезумел. И все быдло на бойню. А кто осмелится раскрыть свою пасть – со скалы!». Этот изобретатель вскоре исчез. По-моему, его первого со скалы и отправили. Потом уже не греки, а немцы сколько всего повыдумывали: коммунизм, национал-социализм, долихокефалию, жизненное пространство и чистоту. Ну, немцы, ладно, черт с ними, от них всегда можно ожидать любой подлости, но вот от греков я эдакого подвоха никак не ожидал.

Все-таки я явно секу не все поляны.

Черт с ним, пусть ставят меня в Академии Философии в стойку и образовательную базу втюхивают.

Я даже постараюсь не сильно вякать.