Текст книги "Не сердись, человечек"

Автор книги: Кирилл Топалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Затем обняла Миру, и, пока передавала ей гостинцы, Жора быстренько сунул мне в руки какую-то тетрадь. Я моментально сообразил, что это что-то секретное, и спрятал ее в коробку с игрой.

– Что ты мне дал? – спросил я Жору, когда, получив гостинцы от тети Елены, мы пошли в беседку, но он подал мне знак, чтобы я молчал, потому что именно в этот момент тетя Елена крикнула нам вдогонку: «Смотрите, если Матушка пожалуется мне…»

– Ладно, ладно, – ответили мы как всегда хором и приостановились для отвода глаз.

Тетя Елена вытащила из машины какую-то сумку, закрыла дверцу и, взяв Миру и Гергану Африку за руки, ушла с ними в дом. Гергана и Мира дожевывали свои шоколадки, и все, кто до этого скакал с прыгалками, смотрели на них с завистью. Пусть смотрят. Разве когда их отцы и матери привозят им гостинцы, они нам дают? Сами все съедают и даже нарочно дразнят нас…

– Это дневник! – прошептал Жора, когда мы остались одни.

– Школьный?

– Да тот самый! – уставился на меня Жора. – Дневник моей матери.

– Она случайно не учительница? Какой дневник?

Я ничего не понимал.

– Да не тот, что ты думаешь! Смотри!

Он взял у меня из рук коробку с игрой и вытащил из нее тетрадку. Самую обыкновенную тетрадку, точно такую же, в каких пишем мы, только потолще. «Дневник», – прочитал я на обложке, а в самом низу увидел крупно выведенные цифры: 1973 год – год нашего с Жорой рождения.

– Ясно тебе? – прошептал Жора. – Это дневник, в котором мать описала, как я родился. Я тоже незаконнорожденный!

– Как так? Ведь… твои родители… – пробормотал я, но Жора прервал меня:

– Все взрослые – обманщики!.. Мать родила меня в Доме матери и ребенка в Сребырнице! Матушка тоже была с ней тогда, но она оставила своего ребенка. Они потому и дружат так… Есть и о тебе сведения. Твоя мать была студенткой, ее зовут Ани. Мирина мать тоже была вместе с ними!..

Мне казалось, я с ума схожу. Жора выпалил все это как пулемет, а я смотрел на него и не верил. Мне казалось, что все это снится мне… Мы забрались с Жорой в самый дальний угол двора, в сирень, где не было ни души, и стали читать дневник. Читал Жора, он лучше разбирал почерк тети Елены, а я, вытянув шею, искал на страницах имя своей матери и, как только находил его, просил Жору пропускать то, что он читал, и читать то, что написано о моей матери. Но он сердился и говорил, что все написанное интересно и что надо иметь терпение. «Какое тут терпение, браток, – думал я, – ведь речь идет о моей маме!»

Больше всего мне понравилось то, что она была красивая и умная, что училась в университете, но хотела стать художницей и что с тетей Еленой они были подруги, как мы с Жорой друзья. Мама даже учила их всех, кто находился тогда в Доме матери и ребенка, польскому языку, значит, была умнее всех. Интересно, ее называли профессоршей или нет? Но даже если называли, ей не следовало бы обижаться. Она же была для них учительницей, а профессор – это то же, что и учитель, только для взрослых. Теперь я гордился своей мамой еще больше и любил ее еще крепче. А отец мой был гитаристом в студенческом оркестре!.. Но, как я понял из дневника тети Елены, мама решила не говорить ему обо мне. Почему? Конечно же, она тогда еще не знала, каким хорошим я буду, поэтому и не захотела взять меня, чтобы я не мешал ей рисовать. А разве я мешал бы ей? Да я бы помогал ей, слушался бы ее, сам в магазин ходил бы, чтобы она не теряла время… Да я даже рисовать помогал бы ей. Например, я бы мог нарисовать лес, у меня получаются очень красивые коричневые деревья с зелеными веточками. А еще я могу нарисовать маленькие цветочки в зеленой травке, и солнце могу нарисовать, и зимний каток, и снежного человека, и дома с окошками и трубами, из которых идет дым, и все спортивные машины, и людей с других планет в скафандрах и с антеннами на головах… И еще сто разных разностей могу нарисовать ей, пусть только скажет! А может?..

– Жора, а моя мама не умерла?

– А почему она должна умереть?

– Да ведь… да ведь она до сих пор даже не поинтересовалась, где я и что!

– Как ей интересоваться, если ты незаконный?

– Незаконный, но ее ребенок! Ты ведь тоже незаконный?

– Да, но моя мать взяла меня.

– Ну и что?

– Ничего. Кроме того, что закон запрещает.

– Что запрещает?

– Чуть дальше она пишет, что, если мать оставляет своего ребенка, она уже не имеет права интересоваться им. Его берут другие люди и становятся его родителями. Ты же знаешь все эти дела.

– Но меня же не взяли…

– А твоя мать откуда знает это? Она была уверена, что тебя сразу же возьмут. Она и матери моей так сказала, здесь все написано.

– А Мира?

– Ее мать тоже красивая. И Мира красивой родилась, как мать. Поэтому ее сразу же кто-то захотел взять. Сестра так и сказала Мириной матери, когда та пошла подписывать декларацию, что отказывается от нее, – мол, все в порядке, дочка твоя пристроена. Но почему Миру до сих пор никто не удочерил, не знаю.

В это время послышался голос тети Елены, которая, наверное, собиралась уезжать:

– Жора! Жо-о-ра!

– Мы здесь! – отозвался Жора и, сунув между страниц травинку, спрятал тетрадь в коробку.

Тетя Елена стояла возле машины с Матушкой и нашей директрисой – Пехливановой. Рядом носились Мира, Гергана Африка и еще несколько мальчишек и девчонок. Шкембо и Трынди таращились на спидометр, а Васо протянул было руку, чтобы покрутить руль, но тетя Елена запретила трогать машину. Она нам не разрешает ни к чему прикасаться, а им, можно подумать, разрешит! Тетя Елена такая боевая, даже каратэ знает! Жора тренируется с ней и меня тоже обещал научить. Мы уже несколько раз пробовали с ним бороться. Эх, научиться бы как следует каратэ, пусть тогда кто-нибудь попробует тронет меня! Каратэ может заниматься даже такой хиляк, как я. Пусть не сильный, но, если технарь, как говорит Жора, можно побороть сразу нескольких противников. Бемс-бам! Бемс-бам! Отражаешь удары, молниеносно наносишь контрудары, все разбегаются и больше не трогают тебя… Я не собираюсь никого бить зазря, но пусть и меня оставят в покое. И Шкембо, и Трынди, и Васо, и Яшо – все они такие же мальчишки, как я и Жора, и мы могли бы быть друзьями. Ну ладно, если им так хочется, пусть называют меня профессором, но только пусть прекратят отвешивать шалабаны. Это жутко больно. Так больно, что перед глазами плывут красные и черные круги и даже искры сыплются.

Пехливанихе не хочу жаловаться. Да ей если и скажешь, что меня бьют, отвечает, что если бы я не лез, то и меня бы никто не трогал. Что там говорить. У нее только одно на уме: организация разных праздников и торжеств. Праздник весны – 1 марта, праздник славянской письменности – 24 мая, праздник детей – 1 июня, новогодние торжества, спортивные, праздник чисел, праздник детской книги, праздник мечты, праздник мамы, праздник международной солидарности детей за мир, словом, каждый месяц по празднику, а то и по два. А что такое праздник? Это что-то хорошее, чему человек может порадоваться, так ведь? А чего тут радоваться, если праздник – сплошное мучение. Как только нам объявляют, что надо готовиться к празднику, мы уже знаем, что по крайней мере дней на десять запретят всякие игры и мы будем часами маршировать во дворе, разучивать песни, зубрить до одури стихотворения о труде, учебе, о маме или каком-нибудь великом человеке; по тысяче раз будем выполнять любимые художественные пирамиды Ганева – учителя по физре (так мы называем физкультуру); будем репетировать всевозможные сцены из спектаклей и еще неизвестно что… Сейчас, например, ради праздника мы должны забыть свои любимые игры. Гергана Африка играет до посинения народные мелодии, малышня детсадовского возраста надорвала глотки песнями о маме, будто знают, что это такое – мама, а ребята постарше, как я, участвуют в художественных пирамидах. Я, лучший чтец, должен стоять на вершине пирамиды и оттуда произносить какое-то ужасное стихотворение «Тебе, любимая мамочка». Все это время мальчишки нарочно покачиваются, и меня шатает из стороны в сторону. Злятся, что приходится держать меня. Конечно, тяжело – вот и издеваются. А я тут при чем?

– Ангел, – говорит директриса, вползая в кабину вслед за тетей Еленой. – Повтори трижды стихотворение, чтобы запомнить хорошенько к завтрашнему дню. У нас будут уважаемые люди! Я вернусь в девять и всех проверю. А Гергана пусть играет!..

Как только Пехливаниха начала отдавать свои распоряжения, все разбежались кто куда. Остались только я, Жора, Матушка и Мира.

Но вот машина тронулась, и Матушка предложила, как всегда, когда мы оставались без начальства: «Пойдемте-ка в кондитерскую». Мы бросились целовать ее. Вот это друг так друг!

А теперь, когда мы узнали, что Матушка когда-то была вместе с нашими мамами, она стала нам еще ближе и роднее. Только вот Мира пока еще ничего не знает, и мы с Жорой не решили, говорить ей или нет. Все-таки она девчонка и может проболтаться, обязательно захочет похвастаться перед Герганой Африкой. Да и потом, мы еще не дочитали до конца дневник тети Елены.

В кондитерской мы ели пирожные и мороженое, выпили по бокалу бузы[8]8
  Буза – напиток из ячменя.


[Закрыть]. Все это время я не сводил с Матушки глаз и думал о том, что, если она знала мою маму, говорила с ней, слышала ее голос, значит, мама существует, она настоящая, она есть где-то. Если жива. А если нет?.. Как только я подумал об этом, мне стало страшно. А вдруг с ней что-нибудь случилось?.. Скажем, болеет, а некому сходить в аптеку за лекарством, поднести воды, чтобы запить таблетки… А если я буду рядом с ней, я так буду заботиться о ней, от всех болезней уберегу!..

И тут я сделал страшную ошибку, Жора потом чуть не отлупил меня за это. Я так испугался, что, может быть, мама больна или умерла, что забыл обо всем на свете, и, когда Матушка встала из-за стола, чтобы принести нам еще по бокалу бузы, спросив, как всегда: «Сначала скажите, любите ли Матушку?», не выдержал и выпалил: «Матушка, моя мама Ани жива?»

– Что-что? – переспросила Матушка.

В это время Жора пнул меня ногой под столом, но остановить меня было уже невозможно.

– Я все, все знаю! Все! И о тебе, и о маме, и о Жориной маме, и о Мириной… Ты их знаешь… Вы вместе родили нас!

До меня дошло, что я говорю, только тогда, когда я увидел склоненную в отчаянии голову Жоры и огромные Мирины глаза, которые смотрели то на меня, то на Матушку и вдруг наполнились слезами. Затем Мира заплакала в голос и бросилась к Матушке.

Все вокруг стали оборачиваться на нас.

– А ну-ка, пошли обратно! – сказала Матушка раздраженно и, как только вышли на улицу, спросила строго: – Кто сказал вам это? Твоя мама? – посмотрела она на Жору.

– Мы узнали об этом из ее дневника, – признался он, видно поняв, что уже нет смысла скрывать от Матушки.

– Что это за дневник? Где он?

– У нас дома, – соврал Жора не моргнув глазом. – Я случайно нашел его.

– Мать знает?

– Нет.

– Значит, так: вы ничего не будете ей говорить, ясно? Никому ни слова.

– Ясно. И все-таки скажи, что ты знаешь о матерях Ангела и Миры?

– Матери Ангела и Миры?.. – произнесла Матушка задумчиво. – Все равно что их нет.

– Как это нет, когда они есть? – возразил я.

Но Матушка не ответила и, обняв Миру, заторопилась к Дому.

Когда мы вернулись из кондитерской. Матушка еще раз предупредила нас, чтобы мы никому ничего не говорили, и ушла с Мирой в дом, а мы побежали в беседку, будто бы для того, чтобы поиграть в «несердилку». Какая там «несердилка» – читали дневник тети Елены.

Стало темнеть, Жора достал батарейку с лампочкой, прикрученной к ней проволокой, и мы продолжили чтение. Из дневника становилось совершенно ясно, что мама дружила с тетей Еленой очень даже крепко. Если я найду ее, скажу, что мы с Жорой тоже друзья. И тут я спохватился: ведь в дневнике в нескольких местах говорится о том, что мама не хотела брать меня, так как считала, что главное для нее – живопись… Хорошо, темно было и Жора не заметил моих слез… «Ладно, не хочет – не надо», – подумал я, но тут же сообразил: да ведь она тогда не хотела, а сейчас все может быть наоборот. Вдруг и она тоже одна-одинешенька, как я?.. Только было хотел сказать об этом Жоре, как прозвенел звонок на ужин. Есть нам не хотелось, но все же мы решили сходить в столовую, чтобы Матушка нас не искала.

На ужин была какая-то замазка, которую я терпеть не могу, потому что мы едим ее почти каждый день. Мы выпили только компот, а когда Матушка стала раздавать добавку – ясное дело, с нас начала, – в дверях появилась директриса с учителями. Наш стол у самой двери, и Пехливанова крикнула Матушке:

– Заканчивайте кормежку! Всем приготовиться к генеральной репетиции!

– Сейчас поздно. Пусть дети лучше отдохнут, а завтра можно и порепетировать.

– Я не нуждаюсь в твоих советах, слушай, что тебе говорят, и выполняй, – произнесла директриса так, словно разговаривала с кем-нибудь из нас. Потом повернулась к Ганеву: – Ганев, давай команду!

А тому только дай покомандовать. Моментально взобрался на стул, вытащил из-за пазухи свисток и заорал:

– Слушай мою команду! Всем встать!

Все повскакали с мест как ошпаренные (оплеухи и затрещины Ганева испытал на себе каждый из нас), а он продолжает:

– На генеральную репетицию построиться во дворе! Раз-два! Раз-два! Раз-два!

Это «раз-два» – любимая его команда. Когда Ганев произносит эти слова, он весь аж подпрыгивает от удовольствия, и кажется, что голова его того и гляди отскочит.

Как стадо овец, все ринулись к выходу. Началась давка, кто-то из девчонок завизжал, кто-то заплакал.

– Покарай его господь! Покарай его господь! – повторяла Матушка, держа нас за руки. Она специально шла рядом, чтобы Ганев не посмел ударить. Мы совсем его не боялись, когда рядом была Матушка. Она такая сильная, что может и второй раз отлупить его – глазом не моргнет. Говорю «второй раз», потому что однажды она уже била его из-за Шкембо и Трынди. Как-то они забрались в соседнее кооперативное хозяйство – клубники захотели. Ну так вот, хоть им и удалось убежать, сторож все же приметил их и пришел жаловаться директрисе. Та вызвала Шкембо и Трынди к себе в кабинет, а Ганев уже был там и, не говоря ни слова, стал их бить. В это время Матушка проходила по коридору. Слышит шум, крик, заглядывает в кабинет, видит такое дело – и на выручку Шкембо и Трынди.

– Мерзкие подкидыши, я вам покажу. Воры! – кричит Ганев.

Он и разные другие слова говорил, а когда Матушка попыталась остановить его, он и ей что-то оскорбительное сказал. Шкембо рассказывал, что он сказал так: «Этих преступников рожают такие, как вы!» А Матушка возьми да скажи ему: «Ты еще осуждать меня будешь? Ты ведь каждое ночное дежурство стучишься ко мне в дверь и просишь, чтобы я открыла тебе!..» И как набросится на него, как начнет лупить. Директриса с трудом оттащила ее от Ганева. Матушка не только отлупила его как следует, но и оцарапала всего и искусала. Он потом целых две недели не появлялся в Доме. Мы, конечно, были очень довольны, потому что не было уже никаких сил терпеть этого гада… Теперь-то мне ясно, почему он сказал Матушке, что нас рожают такие, как она. Видно, знал, что Матушка родила двоих незаконных. А скандал тогда большой был. Ганев хотел заявить в суд на Матушку, но директриса замяла дело, потому что, если взглянуть на все объективно, она и Ганев виноваты дальше некуда. Детей запрещено бить!

– Если в министерстве узнают, что он вас бьет, – сказала тогда Матушка, – их обоих вышвырнут отсюда: и его, и Пехливанову. А меня никто пальцем не тронет. Какой черт придет к ним работать? Хотела бы я тогда посмотреть, как Пехливанова будет стирать обмоченные штаны подрастающего поколения…

Вот за то, что Матушка никого не боится и всегда заступается за нас, мы и любим ее. Конечно, Шкембо и Трынди заслуживают того, чтобы их драли. Но не за то, что съели по пять ягод, а за то, что бьют младших. А с хозяйством ничего не случится. Если на то пошло, мы заработали не по пять ягод, а по пятьдесят килограммов, мы же постоянно работаем в хозяйстве. А они ни разу не позвали нас собирать клубнику, малину и виноград. У них так и сгнивает все на корню, потому что работать некому. А нас не зовут, боятся, что мы съедим весь урожай. А что лучше: чтобы клубника совсем сгнила или чтобы мы собрали ее и сами немножко поели? Тогда пусть гниет. Матушка тоже так говорит.

Но на генеральной репетиции меня брало зло, что Матушка когда-то защищала их, потому что Шкембо и Трынди, пользуясь темнотой и тем, что их никто не видит, постоянно, пока я стоял у них на плечах во время исполнения художественной пирамиды, щипали и щекотали меня (мы выполняем пирамиды босиком). Все их издевки я вытерпел, хотя страдания мои были напрасными. Когда очередь дошла до моего номера, время было совсем позднее и нас отправили спать, потому что жители из ближних домов пришли жаловаться, что мы мешаем им отдыхать. Директриса сказала: дескать, она уверена в том, что я знаю свое стихотворение, и на том репетиция закончилась.

Матушка уложила Жору на одну из свободных коек в самой глубине комнаты. Жаль, что не оказалось свободной поблизости. Так хотелось, чтобы мой друг был рядом… Если бы не этот праздник, мы бы с Жорой могли спрятаться где-нибудь и говорить до поздней ночи… Но теперь Ганев будет шнырять по коридорам и двору до двенадцати часов, проверять, не нарушает ли кто режим.

Вскоре свет погасили, и Матушка вошла к нам пожелать спокойной ночи. У кровати Миры она остановилась – девочка схватила ее за руку и не отпускала. Такое у нас случается часто, особенно с малышками: схватят Матушку за руку и не отпускают, а она гладит их по головке и рассказывает сказки, пока не уснут. Ребята детсадовского возраста часто вздрагивают во сне. Кто знает, что им снится, но зовут они вслух Матушку. И она бежит то к одному, то к другому… Когда спит эта женщина – непонятно. А потом снова целый день на ногах…

Минут через десять все засопели. Эта генеральная репетиция вымотала всех. Ганев заглянул к нам в комнату, но, увидев Матушку, вышел и больше не появлялся. Его командирский голос доносился уже из других комнат. Потом послышалось, как он погнался за кем-то во дворе, но, видно, не поймал, потому что не было слышно ни оплеух, ни криков. Ребята после случая со Шкембо и Трынди стали такими хитрыми. Ганев еще только замахнется, а они уже кричат что есть силы, что он убивает их. И Ганев – трус ведь – тут же отпускает их, но грозится, что в следующий раз будет драть как сидорову козу. Да, он такой. Однажды залепил мне здоровенную оплеуху (я спрятался, чтобы не заниматься физрой), так потом у меня два часа в ушах звенело…

Все спали. Не спали только я и Мира. Она держала руку Матушки в своих ладошках, и я представил себе, как она таращит глаза в потолок. Таких огромных глаз, как у Миры, нет ни у кого. Это какие-то невероятные глаза – их взгляд будто говорит о чем-то. Когда я вырасту, то обязательно поженюсь на Мире. Раньше, когда поменьше был, я говорил, что поженюсь на Матушке, а теперь знаю, что только на Мире. Я сказал ей об этом еще в первом классе, в прошлом году, а она и спрашивает: «А что такое пожениться?» Я ведь говорил, она мало читает, поэтому многого не понимает, а я, как друг, объясняю ей все. За год я столько ей всего порассказал, объяснил даже, как дети делаются. Да только она такая стеснительная. Если начнешь рассказывать что-нибудь такое – обычно все это я узнаю от Шкембо и Трынди, – она кричит: «Довольно! Довольно!» – и одной рукой закрывает мой рот, а второй свой. Зачем свой закрывает, спроси ее! Мира добрая, но глуповата, девочка ведь. Но я все равно люблю ее и никому не разрешу жениться на ней. Пусть только кто-нибудь попробует: будет иметь дело со мной, с Жорой и Матушкой. А вместе мы – сила.

– Мира, почему не спишь, детка? – слышу в темноте голос Матушки. – Завтра не встанешь.

Мира ответила не сразу. Я посмотрел на ее кровать и увидел, что она приподнялась на подушке, прижалась к Матушке и зашептала: «Матушка». «Да, детка», – ответила та. «Матушка, – заплакала Мира, вот плакса. – Матушка… я не хочу… другую маму». – «Какую другую маму?» – «Ту, про которую сказал Ачи. Она, наверное, плохая, если оставила меня…»

Ачи – сокращенное мое имя, от «Ангел». Я уже говорил, что по имени меня здесь называют только Мира и Гергана Африка.

– Это глупости, – прошептала Матушка. – Никакой другой мамы нет. Ваши мамы умерли, когда вы родились. Поэтому и не взяли вас. А были они очень добрыми, я знаю.

– Откуда?

– Знаю… – произнесла Матушка и запнулась, надо же было придумать что-то. Помолчав, она добавила: – Доктор рассказывал мне.

– Значит, они правда родили… И ты с ними…

– Хм, хм…

– А как тогда?

– Но ты же сама говоришь, что не хочешь другой мамы, кроме меня?

– Не хочу, – прошептала Мира и опустилась на подушку, по-прежнему не выпуская руку Матушки из своих ручонок. – Побудь со мной…

– Я здесь, детка, здесь, – зашептала Матушка каким-то особенным голосом. – Спи, закрой глазоньки.

Но Мира еще долго плакала, и Матушка уже не говорила ей ничего, молчала. Такое с Мирой случается часто.

И вот, наплакавшись, она затихла. Матушка укрыла ее, затем стала проверять, укрыты ли остальные ребята. Когда подошла ко мне, я сделал вид, что сплю. Матушка тихонечко погладила меня по голове, тяжело вздохнула и вышла.

Я пытался заснуть, но не мог. Перед глазами проносились картины прочитанного: как тетя Елена попала в тот Дом, где они родили нас, как испугалась, увидев во дворе на дереве женщину, пытавшуюся покончить с собой. Как Матушка командовала ими, как познакомилась с моей мамой, как мама учила их польскому языку, как они ссорились все время с Матушкой и та сказала ей, что мама будет выть по ночам, как побитая собака… Зачем они ссорились, ведь они обе – добрые?.. Как потом они поехали в Софию, как Мирина мама страдала, потому что директор бросил ее. Затем, уже возвратившись в Сребырницу, они пошли в кино, и Жора родился прямо на улице… А больше всего мне понравилось, как они побили окна в селе. Так и надо этим сельским! А то, видишь ли, дразнить и оскорблять их будут! Нам тоже надо будет перебить стекла, чтобы сельские не дразнили нас подкидышами…

Все это мелькало передо мной словно в полусне, потом я, видно, в самом деле уснул, потому что мне снилось, что я разговариваю с мамой и она учит меня писать по-польски… Потом – вроде бы я учусь еще только в первом классе, а уже играю в одном оркестре с отцом, но самого отца не вижу. Играю на мандолине Герганы Африки. Потом снова появилась мама, правда, я не могу понять: мама это или Матушка, потому что мне никак не удается увидеть ее лицо… И я кричу ей: «Оглянись, мамочка! Оглянись, я хочу увидеть тебя, твое лицо!» Она оглядывается, но уже откуда-то издалека, и я не вижу ее лица. Затем она перешагивает через колючую проволоку, которой огорожен наш детдомовский двор, и убегает в сторону села. Я бросаюсь за ней, но кругом эта проклятая колючая проволока. А забор такой высокий, что не перепрыгнешь… И тут я проснулся, и хорошо, потому что очень испугался. Сначала никак не мог понять, где я, но постепенно понял и успокоился. Теперь мне уже было не страшно. То хорошее чувство, которое я испытал, когда говорил с мамой во сне, снова вернулось ко мне. Жаль, что не видел ее лица, но это была она, моя мама. Я чувствовал, что это она. И теперь уже жалел, что проснулся, хотелось снова уснуть, чтобы быть рядом с мамой хотя бы во сне. Теперь уже я не буду просить ее оглядываться, попрошу только, чтобы не уходила…

А ведь она, наверное, тоже хочет увидеть меня, но не знает, где я, а может, боится, что милиция арестует ее, если она будет меня разыскивать…

И вдруг мне стало понятно главное: я сам должен найти свою маму. Что могут сделать мне? Да ничего. Детей запрещено арестовывать… Только как ее искать? Ни Матушка, ни тетя Елена не скажут ничего, потому что их за это могут судить. Так как же, как?.. Почему мы с Жорой не подумали об этом, может быть, вместе что-нибудь и придумали бы?!

Я осторожно оделся, подошел на цыпочках к Жориной постели и позвал тихонько: «Жора». Но он спал крепко и не проснулся. Тогда я легонько потряс его за плечо. Жора вздрогнул, вскочил, и мы стукнулись с ним лбами.

– Что? Землетрясение? – испуганно затараторил он, но, увидев меня, успокоился.

Испугался он так потому, что в прошлом месяце действительно было землетрясение. Тогда нас всех вывели на улицу, и мы проторчали там всю ночь. А наше здание в это время раскачивалось и трещало по всем швам, ведь оно строилось еще в допотопные времена.

– Жора, это я.

– Да, понял, – произнес он неохотно. – Что случилось?

– Извини, что разбудил тебя, – сказал я разочарованно и готов был вернуться на свою койку, но Жора, настоящий друг, понял, что разбудил я его неспроста, и сказал уже веселее:

– Да я не спал… А ты почему не спишь?

– Жора! Я хочу найти свою маму! Меня ведь никто не арестует! Знать бы только, где она…

В это время на соседних койках зашевелились ребята – наверное, мы разбудили их. Жора подал мне знак, чтобы я замолчал, и прошептал:

– Выйдем. Но только босиком и в одних пижамах.

Мне пришлось снять с себя рубаху и брюки, снова натянуть пижаму. Затем мы направились к выходу. Я шел впереди, так как лучше ориентируюсь в нашей комнате, а Жора шагал следом, держась за мою руку. У двери остановились, прислушались. Из коридора не доносилось никаких звуков. Я осторожно открыл дверь (дело в том, что у нас замок сильно щелкает, когда открываешь и закрываешь дверь).

– Лучше всего в пионерскую комнату, там нам никто не…

Мы пошли на цыпочках, но вдруг замок нашей спальни громко щелкнул, кто-то позвал:

– Ачи! Подождите меня!

Мира. Мы остановились. Оба были страшно злые, особенно Жора, он не любит девчонок, говорит, все они кривляки и воображалы.

– Что? – спросили мы в один голос.

– Возьмите меня с собой! – взмолилась Мира.

– Куда?! – вспылил Жора.

– Куда вы идете.

– А ну-ка возвращайся! – приказал Жора.

Мира посмотрела на меня своими огромными глазами, и мне стало жаль ее. Ведь она такая же, как и я, и, если мы собираемся искать мою маму, почему бы и ее маму не поискать?..

– Жора, пусть идет с нами, – попросил я.

Втроем мы отправились на цыпочках в пионерскую комнату.

Жора запер дверь на засов, я проверил, плотно ли закрыты окна, и мы уселись на большой стол, покрытый зеленой материей. На стене висели какие-то портреты, и я подумал, что мы похожи сейчас на маленький революционный комитет, который проводит свое тайное заседание. А Мира только смотрела выразительными своими глазами то на меня, то на Жору.

– Так вот. Мира, твою мать зовут Гена, а отец твой – Владимир Владов. Мать твоя была его секретаршей. Это она назвала тебя Владимирой.

– Что это такое – секретарша? – спросила Мира, ведь я говорил, она очень мало читает и мало чего знает.

– Телефонистка и официантка, – объяснил я ей. – Говорит по телефону вместо своего начальника и приносит ему в кабинет кофе. Ты разве в кино не видела такое? А поскольку у каждого начальника есть в кабинете диван, то они тебя и сделали. Я же объяснял тебе, как все это бывает. – Я подумал, что Мира, как всегда, когда говоришь ей такие вещи, закроет рукой мой и свой рот, но она только смотрела удивленно на меня и даже не заплакала. Я продолжал: – Я, ты и Жора – незаконнорожденные. Наши матери родили нас в Сребырнице. Матушка тоже родила ребенка, но его усыновили. Сейчас мы собрались здесь для того, чтобы решить, как найти своих матерей.

– Досье! – произнес Жора.

– Что?

– Здесь есть ваши документы, в которых все написано. Как я раньше не сообразил!.. Однажды мама брала меня с собой в больницу, которую переводили в другое место, и я видел там целый сундук этих самых досье. Помню, охрана даже была – два человека.

– Ключ от кабинета директрисы есть у Матушки, – пролепетала Мира.

– Но она его не даст.

– А мы сделаем себе отмычку, – заявил Жора. – Я знаю, как это делать. Надо только в мастерскую пробраться.

– Дверь мастерской открывается запросто, замку уже сто тысяч лет, – сказал я.

– Но сначала мы должны поклясться, что будем хранить все в тайне, – сказал Жора и встал. – За такие дела, если мы попадемся, нас могут отправить в исправительную колонию. Знаете, что значит украсть секретные документы? Это все равно что шпионаж.

– Ты боишься? – спросил я Миру.

– Если вы… – залепетала она, но Жора оборвал ее резко на полуслове:

– Клянешься или нет? Если нет – проваливай, пока не поздно!

– Клянусь, – прошептала она, глядя на меня.

– На чем же нам поклясться по-настоящему? – оглядываясь по сторонам, рассуждал Жора.

– На портрете Левского! – сообразил я. – Он тоже всегда принимал клятву с товарищами по оружию.

Мы сняли портрет Левского со стены, положили его на стол, Жора достал перочинный ножичек и осторожно положил его на портрет. Затем накрыл ножичек рукой и сказал:

– Кладите свои руки на мою и повторяйте: «Клянусь перед Василем Левским, на этом оружии, что найду свою маму и буду помогать своим товарищам. Если предам или струшу, пусть это же оружие и покарает меня. Мама – или смерть!»

Мы повторили клятву за Жорой, затем поцеловали портрет и нож (когда-то по телевизору мы видели кино, как во время турецкого рабства патриоты-повстанцы принимали клятву). Я почувствовал себя вдруг ужасно сильным и очень гордился собой – ведь теперь я был заговорщиком. Потом мы отправили Миру спать, а сами пробрались в мастерскую, нашли там толстую проволоку и с помощью ножовки, клещей и тисков сделали отмычку. Подумав, решили, что самым удобным моментом для осуществления нашей тайной операции является завтрашний праздник. Тогда все будут на торжестве, в Доме никого не останется.

Показания С. Пехливановой – директора Дома для детей и подростков. С. Острогово Софийского округа

Наш дом образцовый. Неоднократно награждался окружным советом, а также другими ведомствами, которым мы подчиняемся. Благодаря заботе, проявляемой Министерством народного просвещения. Министерством народного здравоохранения, а также окружным народным советом и лично товарищем Стефаном Семковым, который у нас частый и желанный гость, нашим детям даровано самое счастливое детство. У них есть все: еда, одежда, книги, тетрадки, учебники, и все это дается им бесплатно. Культурные и спортивные наши программы богаты и разнообразны. По эстетическому оформлению культурных программ мы находимся на одном из первых мест. Наши праздники – это праздники всего села, которое активно участвует в ряде проводимых нами мероприятий и вознаграждает труд наших учащихся, который они вкладывают при разучивании разнообразных литературно-музыкально-спортивных программ, аплодисментами. Десять лет между нами и соседним кооперативным хозяйством существует договор о шефстве, и наши ученики оказывают хозяйству активную помощь в сборе урожая и в других видах сельскохозяйственного труда. Это способствует привитию трудовых навыков, воспитывает чувство ответственности и долга перед обществом, которое проявляет к воспитанникам такую теплую материнскую заботу. Наши дети развиваются всесторонне. Мы организовали самые различные кружки: кружок рукоделия, деревообработки, кружок «Умелые руки», кружок «Юный конструктор»; есть у нас целый музыкальный состав по классу мандолин, драмсостав, целые спортивные команды… Как явствует из вышеизложенного, у нас имеются все возможности для становления всесторонне развитой личности. Во главу угла у нас ставится личный пример педагогического состава, который отличается высоким чувством ответственности и неисчерпаемой энергией. Это состав, отдающий все свои силы благородной борьбе за выполнение задач, поставленных перед нами окружным народным советом, Министерством народного…

Что знаю конкретно о данном случае? Такого инцидента у нас до сих пор не было. Дисциплина у нас всегда была образцовой и безупречной, в качестве доказательства я принесла все грамоты и награды, которыми мы были награждены по итогам соревнований в системе окружного народного совета, Министерства народного просвещения. Министерства…

Конкретно о детях? Жора не наш ребенок, он только иногда ночует у нас, когда его мать бывает в командировках (она работает на «скорой помощи»). Я глубоко убеждена, что вина его в происшедшем велика, так как он совершил проступок, строго запрещенный законом: узнал, на основе прочтения дневника своей матери, который похитил у нее тайно, ряд подробностей, внесших смятение в души Ангела и Владимиры. Я уже запретила ему письменным распоряжением дальнейшее пребывание в Доме. Предупредила о сказанном выше и его мать.

Ангел был отличным учеником, и я не ожидала от него подобного… Удивлена черной его неблагодарностью в ответ на нашу заботу… Я спрашиваю себя: случайно ли произошло все это? И отвечаю: нет, не случайно. Это закономерность. Это естественный результат, к которому приводит нарушение правил дисциплины. И это послужит наглядным примером для остальных.

О Владимире могу сказать только то, что ее просто уговорили. Она пугливая, наивная, ее легко можно обмануть. Я надеюсь, что для нее происшедшее будет уроком и что в дальнейшем в ее лице я буду иметь высокосознательного ребенка. Я верю в нее.

В связи с незаконным проникновением в мой кабинет я бы не хотела называть имена сотрудников, но следствие должно выяснить: не помогал ли преступникам кто-нибудь из персонала. Потому что, как выяснилось, найденная отмычка, которую преступники изготовили с целью вышеупомянутого незаконного проникновения в мой кабинет, не могла открыть замок.

Кроме меня, ключ от кабинета имеет Павлина П., которую все дети называют Матушкой. В свое время она находилась в Доме вместе с матерями Жоры, Ангела и Миры и тоже родила внебрачного ребенка, второго по счету, которого, как и первого, оставила для усыновления.

Нет, я не могу сказать, что дети так уж любят ее. Просто в ее воспитательной работе требования к детям значительно занижены, в результате чего у них, естественно, притупляется дисциплинированность, а это может иметь – данный случай это доказал – нежелательные последствия. Поскольку она по своей же вине потеряла обоих своих детей, она стремится привить воспитанникам ложное представление, что она их мать. В чем они вообще не нуждаются, если принять во внимание ту заботу, которой они окружены…

Да, к вышеупомянутым детям она всегда проявляла особый интерес… В каком смысле? В смысле подчеркнутого внимания… Какими сведениями я располагаю? Мои сведения – результат личных моих наблюдений, а также информация остального персонала и некоторых наиболее сознательных детей. Я всегда с тревогой спрашивала себя: не связан ли этот особый интерес к детям, матерей которых знает Павлина П., с какими-то конкретными целями…

Да, благодарю за доверие, я всегда в вашем распоряжении. Пока ведется следствие, я постоянно буду находиться в Доме, даже ночевать буду там. Но в конце снова хочу подчеркнуть, что наш Дом – образцовый и… Да!.. Как скажете… Может быть, показать вам хотя бы наши грамоты?! Мы неоднократно… Зачем? Очень прошу вас, приложите их к следствию, потом возвратите… Почему не нужно, все-таки они – солидное доказательство того, что…

Сейчас я на вершине пирамиды. Стою на плечах у Шкембо и Трынди, которые постоянно дергаются, и думаю о том деле, что нам предстоит осуществить с Жорой и Мирой.