Текст книги "Не сердись, человечек"

Автор книги: Кирилл Топалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Не сердись, человечек

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Кирилл Топалов (род. в 1943 г.) – автор повестей, рассказов, сценариев художественных и документальных фильмов. Популярность болгарского прозаика объясняется прежде всего тем, что он неизменно обращается к конфликтам, ситуациям, положениям, характерным для повседневной жизни, интересующим каждого человека – и не только в современной Болгарии.

В повести «Будь благословенна» (1982) писатель на несколько необычном материале стремится провести своеобразное художественное исследование проблемы женского равноправия. Для страны, в которой еще сравнительно недавно женщине однозначно отводилось место только матери семейства, домашней хозяйки, во всем послушной воле мужа, эта проблема действительно важная. В реальной жизни ее неразрешимость нередко оборачивается надломленностью человеческой судьбы, а подчас и трагедией. Автор во всей обнаженности ставит проблему возможности сочетания свободы чувства, поведения с выполнением священного долга женщины-матери. Изучив целый ряд сходных ситуаций, писатель попытался разобраться в их сложностях и глубинах.

Вторая повесть, вошедшая в книгу, – «Не сердись, человечек!» (1982) – является логическим продолжением и дополнением первой. Главные действующие лица здесь – дети тех женщин, которых судьба свела в одной палате специализированного роддома. Никто не усыновил их, как надеялись матери. Ребятишки воспитываются в детском доме. Так же правдиво, как и в повести «Будь благословенна», воссоздает автор светлые и темные стороны их жизни, неизбывную тоску по материнской ласке, их порой наивные, но упорные поиски родителей.

О детских домах мы читали много – и хорошего, и плохого. Наша пресса, особенно в последние годы, уделяет значительное внимание проблеме семьи, которая не состоялась. Появился даже термин «неполная семья», вытеснивший бытовавшее ранее полупрезрительное словосочетание «мать-одиночка». В художественной литературе у нас, однако, пока нет значительного произведения, в центре которого стояла бы эта проблема. Попытку раскрыть разные ее стороны, разные грани делает в своих повестях Кирилл Топалов.

БУДЬ БЛАГОСЛОВЕННА
Повесть

– Шестой лунный месяц, – произносит докторша, и мне кажется, что слова ее доносятся откуда-то из глубины моря – так приглушенно они звучат. – Значит, календарный пятый уже пошел.

Не взгляну даже – ни на нее, ни на сестру, которая измеряет мой живот какой-то скобой. Не посмотрю и в их проклятую книгу, где я вписана под каким-то там номером. Уж заканчивали бы поскорее все это, нет больше сил.

– Остальные четыре месяца пролетят – не заметите как, – продолжает врач. – Условия у нас прекрасные. Рядом, в селе, есть кинотеатр, кафе, магазины…

Утешает. Держу пари, сейчас она смотрит на меня взглядом, полным  п о н и м а н и я. Только ваше понимание, уважаемая доктор, мне не нужно. Жора нужен мне. Но вы-то ведь не сможете его вернуть. Он и вам заявит, что ребенок не от него. Может сказать и еще что-нибудь похлеще. Но что бы он ни сказал, вы промолчите и проглотите… Да-да, проглотите, как я проглотила! И не почувствуете к нему ни неприязни, ни ненависти. Точно так же, как не почувствовала я, когда он сказал мне, что ребенок не его…

Тот вечер, как и все, что связано с Жорой, запомнился мне до мелочей. Я вспоминала его уже, наверное, раз сто. А зачем? Ведь ничего нельзя ни исправить, ни вернуть. Только расстраиваюсь напрасно. Однако, несмотря на желание забыть, упорно возвращаюсь мыслями к прошлому. Уж не от безумной ли надежды, что все образуется, происходит это? Знаю ведь, знаю: гиблое дело, безнадежное. Но все равно…

В тот вечер, когда мы собрались бригадой, ребята запели: «Купи, мама, мне ружье, чтоб убить Елену за измену». Жоре вздумалось поцеловать меня при всем честном народе, а я стала вырываться. Это, наверно, и была моя первая ошибка, потому что именно тогда все у нас пошло наперекосяк. Видно, поведение мое задело Жорино самолюбие. Да к тому же Васо, как всегда не вовремя, встрял со своим тупым юмором:

– Ну, это уже изменой попахивает! Ишь, даже поцеловать не дается…

Жора, обняв меня одной рукой, точно свою собственность, взял в другую рюмку и сказал:

– До сих пор еще ни одна мадам не позволяла себе выкидывать подобные фортели. Ведь Жорж может и наказать…

– Как это?! – выпалила я раздраженно, сбросив его руку со своего плеча, и это была вторая моя ошибка.

– А вот так! – пояснил Васо, обведя выразительным жестом полукруг перед своим животом.

Кина, которая сидела напротив, стала белая как полотно, и я поняла: у нее с Жорой что-то было до моего прихода на рудник, недаром об этом ходили упорные слухи… Сейчас я просто уверена, что и их роман закончился теми же словами: «Ребенок не от меня».

– Да, дарю! – произнес Жора и посмотрел на окружающих так, будто перед ним – подчиненные. – Могу и дарю! Каждому свое. Я же ничего не говорю, когда вы развешиваете по стенам фотографии разных фиф. Вешайте на здоровье. Я даже не имею ничего против, если они явятся к вам в ваши светлые сны. Но лично я предпочитаю мечте реальность.

– Только потом из-за этой «реальности» приходится твоим «фифам» бежать к врачу, – зло пробормотал Огнян, наигрывавший что-то на гитаре.

– Пусть рожают. Я же не гоню их в больницу! – ответил Жора с не меньшей злостью.

Он ненавидит Огняна, потому что мы ходили с ним на подготовительные курсы, и Жору это страшно бесило. Хотя лично я была на седьмом небе от счастья – Жора тоже стал ходить на курсы, из-за ревности, и все девчонки страшно мне завидовали: он такой красивый…

– Если бы все рожали, – продолжал острить Васо, – Жоржу не хватило бы на алименты зарплаты самого министра. Факт классового неравенства налицо: у кого ясли полны, а у кого шаром покати.

Все захохотали. Каждый в бригаде знал, что я нравлюсь Огняну.

– У кого какие ясли – это личное дело каждого, – ответил Огнян. – Но думаю, общее наше дело – всех, кто здесь присутствует, – спросить Жору, почему он за два года сменил три места работы.

Спросить никто не успел – в этот момент вошла тетя Гена, чтобы собрать со столов грязную посуду.

– Что вы пристали к парню? – крикнула она. – Эх вы, мужики! Да вы, оказывается, завистливее нас. Разве Жора виноват, что девки сами на него вешаются? Будь я помоложе, тоже бы влюбилась…

– И потоньше! – вставил Васо.

Все снова засмеялись. А я встала и ушла.

Пахнуло чесноком. Сестра перекинула сантиметр мне за спину и, навалившись своей огромной грудью на мое жалкое подобие бюста, пытается ухватить короткими руками концы сантиметра и измерить окружность моей груди. Хочу отвернуться, но она так прижала меня к себе… Фу, ужасная женщина! Как едят этот чеснок – ума не приложу. Отворачиваюсь демонстративно, пусть поймет, что мне противно дышать ее запахами… Да где там, сестра ничегошеньки не понимает.

Помню, тогда я ушла к себе в комнату. Кина прибежала следом. Мы сели с ней на кровать, наревелись, а когда в дверь постучали – я поняла, что это Жора стучит, больше некому, – Кина подала знак, чтобы я не отвечала.

– Что тебе надо? – крикнула она сердито.

– Смотайся куда-нибудь на часок. У меня есть дело к Лене, – ответил он как ни в чем не бывало.

– Уходи! – сказала Кина, и я поняла по ее голосу, что она пытается вытолкнуть его за дверь. – Ты пьяный. Она с тобой завтра поговорит…

– Хе-хе, а ты никак ревнуешь, а? – спросил он с издевкой.

Кина прошептала тихо, чтобы я не услышала:

– Может, и ревную… Но больше всего – ее жалко… Подонок, довел девчонку!

– В чем дело? Что произошло?

– А то, беременная она!

Последовала долгая пауза, потом послышался Жорин голос:

– Хм… Во-первых, это не от меня, и запомните: Жорж не клюет на подобные штучки…

Он не успел договорить. Кина влепила ему такую оплеуху, что у него, верно, глаза вылезли из орбит. Я уткнулась в подушку, пытаясь заглушить рыдания…

А сейчас, когда я вспоминаю все это, меня берет зло, что Кина влезла не в свое дело. Мне надо было бы самой поговорить с Жорой. От этой женской солидарности толку чуть. Действительно, кому какое дело? Поступай, как считаешь нужным, и нечего впутывать в свои дела посторонних… Жора не такой уж подонок, как это может показаться со стороны. Он и в школе всегда был хорошим учеником, и, если бы не та глупая история с молодой химичкой, которая сначала хороводилась с ним, а потом завалила на выпускных экзаменах, он давно уже учился бы в каком-нибудь институте. И если бы не эта его работа… Ведь Жора зарабатывал по пятьсот левов в месяц. Ну а когда имеешь хорошие деньги, разве возникает желание заканчивать институт, тем более среднюю школу? Хотя никому и в голову не может прийти, что у Жоры нет среднего образования. Он ведет себя так, будто у него в кармане два диплома. И все-таки комплексует страшно. У большинства шоферов среднее образование, и это не дает ему покоя. Но самое ужасное – это то, что Жора физически не переносит, если кто-нибудь превосходит его в чем-либо, это как раз и может ему навредить. Раньше я была уверена, что смогу помочь ему как-то, чтобы он не потерял себя, а теперь уже нет. Теперь уже меня саму надо спасать…

– После рождения ребенка, если пожелаете, можете взять его или оставить для усыновления, – слышу я голос докторши.

А может, я сама во всем виновата? Разозлилась, обиделась на слова, которые парень сболтнул, защищаясь от нападок, а на следующий же день сама повернула все так, что кончилось разрывом.

Я ехала на своем пикапе мимо товарного узла, и вдруг прямо передо мной остановился его «ЗИЛ».

– Жду вечером в «Синем пламени»! – крикнул Жора.

«Синим пламенем» мы называли его комнату.

– Жди себе на здоровье, – сказала я заносчиво.

– Что случилось?

– Ничего.

– Если что-то и в самом деле случилось, все можно устроить, – сказал он изменившимся голосом.

– Тебя это волнует?

– Не особенно. Ну так как, придешь?

– Убирайся с дороги!

– Жду тебя в восемь.

– Убирайся! – закричала я.

– Скажи сначала, придешь или нет, тогда отпущу! – зло, но с улыбкой выдавил Жора.

Он старался во что бы то ни стало держать марку: уже собрались любопытные и наблюдали, что будет дальше. Я, разозлившись, резко дала задний ход, чтобы объехать Жору, но он моментально среагировал. Попыталась проскочить с другой стороны, но тоже безуспешно. У него такая махина – куда там моему пикапу. Играет со мной – как кот с мышкой.

А я завелась уже не на шутку, просто не соображала, что делаю. Резко свернула вправо, дала задний ход и поперла прямо по краю котлована. Как проехала, не знаю: ведь одно неосторожное движение – и пикап полетел бы с шестидесятиметровой высоты прямо в открытый рудник. Все, наверное, решили, что я свихнулась. Но это было лишь обычное глупое упрямство, то самое, из-за которого мы, женщины, и страдаем больше всего…

– Что касается нас, – слышу я снова любезный голос докторши, – то мы гарантируем сохранность тайны. Свидания будут разрешены по обоюдной договоренности. Если же возьмете ребенка, то будете пользоваться всеми привилегиями, которые по закону предоставляются молодым матерям. На время, что проведете здесь, мы выдаем вам оплачиваемый больничный лист. Диагноз, разумеется, изменим…

Мне хочется закричать, что меня не интересует ни тайна, ни привилегии, ни больничный, что я хочу только одного: как можно скорее родить и уйти отсюда.

– Ваши родители знают, что вы здесь? – спрашивает сестра, измеряя мне давление.

Родители! Они никогда ничего не узнали бы, как и вообще не знали никогда ничего обо мне, если бы не Дида Цочова, которая видела меня у гинеколога. Уж теперь все село будет в курсе моих дел, лучше самой поехать и рассказать все как есть.

Кина довезла меня на своем самосвале до самой калитки нашего дома, помогла выгрузить вещи и уехала. Моих еще не было дома. Я внесла вещи в свою комнату и, только когда осталась одна, поняла весь ужас своего положения.

Врач заявил, что не возьмется делать трехмесячный аборт. А когда Кина сказала ему, что ей делали трехмесячный и что, как он видит, она жива-здорова, ответил, что, мол, видит, что она жива, а вот будет ли рожать теперь – это еще вопрос. Кина промолчала и лишь спросила, что же будет теперь со мной. А он ответил, что ничего страшного, государство позаботится о  т а к и х, как я, что мне дадут направление в специальный роддом, где меня никто не знает, и там я спокойно рожу ребенка, на радость какой-нибудь бездетной паре, и снова буду невеста первый сорт. Я поняла, что дальнейшие разговоры – пустая трата времени, и потащила Кину к двери.

– Интересное дело, – бросил нам доктор вдогонку, – дамы спят то с одним, то с другим, а потом, когда не удается схватить кого-нибудь за жабры, приходят – и, будьте любезны, помогите им избавиться от ребенка!

Именно в этот момент в кабинет входила Дида Цочова…

С улицы донесся какой-то шум, и через минуту в дверях появилась мать с двумя сумками в руках.

– Я сразу поняла, что ты приехала. Только ты оставляешь калитку открытой… С приездом!

– Сначала обругала, а потом – нате вам – с приездом! – начала я с места в карьер, поскольку известно, что лучшая защита – нападение.

– Тебя не то что ругать, драть надо! Два месяца ни слуху ни духу, – сердито сказала мать, внимательно оглядывая меня, и вдруг спросила изменившимся голосом: – Уж не заболела ли ты? Что-то вид неважный…

Момент был самый подходящий, чтобы признаться, и я начала:

– Ладно, так и быть, скажу, только не кричи и не падай в обморок.

– Что-что? С чего это я должна падать в обморок? – вздрогнула мать.

– С того. Беременная я.

– Беременная?! Без мужа?!

– Без мужа!

– Елена, это неправда!

– Правда, уже три месяца, – сказала я мягче.

– Боже, какой позор! – всплеснула она руками и опустилась на стул.

Я испугалась не на шутку, не знала, что делать: ведь у матери очень слабое сердце.

– Боже, – продолжала она, – за что нам такой позор? В чем мы грешны перед тобой, какое зло причинили?.. Все беды, все несчастья – все на нашу голову, все на нашу, – причитала мать. – Как жить теперь, как людям в глаза смотреть? Боже, боже…

– Хватит тебе причитать. Как по умершей!..

– Ох, лучше б ты умерла, может, легче было бы. Убила ты меня, уничтожила… А узнает отец – обеих прибьет.

Отец возвращался из лесничества в пятницу вечером. У меня еще было время, чтобы определиться, – вечер и целый завтрашний день.

Мать проплакала всю ночь. Я тоже не могла уснуть, задремала уже на рассвете. Когда проснулась, время близилось к полудню. Мать гремела на кухне посудой – видно, не ходила на работу. Внешне она казалась спокойной и, как только я появилась на кухне, начала расспрашивать, как все это случилось. Но я уже знала, что это ее спокойствие не сулит ничего хорошего. Как правило, вслед за этим в ход идут оплеухи и затрещины. Если бы спросила меня по-человечески, без этого менторского тона, я бы рассказала ей все как есть, а теперь – нет. Сказала только, что, мол, она взрослый человек и должна знать, как все это случается. Больше не стала ничего говорить, схватила авоську и ушла в магазин, чтобы не видеть этого укоризненного взгляда и не слушать охи и ахи. Но и от этой затеи мне тоже пришлось отказаться, потому что уже в мясном магазине начались всякие неприятности.

– Иван, ты выбирай нам мясо какое получше, попитательнее, – с ехидцей сказала мяснику какая-то бабка из верхней махалы, когда подошла моя очередь.

Я заметила, как все заухмылялись, но сделала вид, что меня это не касается. И хорошо, потому что мясник ответил за меня сам:

– Почему бы не выбрать? Леночка молоденькая, красивая и есть должна вкусно. Это тебе, старой карге, один черт что лопать.

– Да мы не про то, не про молодость и красу, Иван! – подхватила инициативу другая старуха, когда я уже выходила из магазина. – Подарочек принесла себе в подоле из города, подарочек!

Охота зайти еще куда-нибудь пропала. К тому же я встретила одну из наших соседок, тетю Цецу. Говорю ей «здрасьте», а она уставилась на меня, будто я ей второй год долг не отдаю, и молчит.

Возвратившись домой, закрылась в своей комнате, поревела-поревела да и начала складывать вещи обратно в сумку. Потом снова ревела – куда деваться, что делать, как быть дальше? – и не заметила, как уснула.

Проснулась от сильного шума.

– Где эта сука?! Где она?! – слышался голос отца.

– Погоди, Герго, погоди. Нет ее… в магазине она, – начала успокаивать его мать. С ним она иначе разговаривает, не то что со мной.

– Нечего годить! С живой шкуру спущу! И с тебя тоже, за то, что отпустила ее в город. Независимая!.. Иди найди ее!

– Пойду, Герго, пойду… Сейчас вот… Ты разденься, дай-ка ботинки сниму… И ремень сними, поослабь ремень, вон как живот перетянул.

– А-а, ремень! Ремень не трогать! А то прибью! Теперь для него есть работа… М-м-мать ее… Чтобы всякий болван вроде Лазо говорил мне: «Бай[1]1
  Уважительное обращение к старшим. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] Герго, поздравляю»?! И чтоб все смеялись надо мной?! У-ух, сука, прибью ее!.. Пока до меня дошло, что к чему, вся пивная поиздевалась как над последним дураком. То один подойдет – поздравляю! То другой – на здоровьечко! А я ничего не знаю и чокаюсь со всеми подряд… Так отделаю, своих не узнает… Попомнишь меня!

Как только я услышала все это, схватила сумку с вещами, выскочила через окно во двор – и на станцию… Устроилась на домостроительном комбинате, два месяца проработала, а теперь вот здесь. Никому никаких известий о себе не подаю. Если государство заботится о таких, как я, как сказал врач, почему бы не воспользоваться этим? Бесплатное питание и жилье, наблюдение специалистов! Что еще надо? Буду спокойно готовиться к экзаменам, а в июле – в университет, прямо с животом. В августе рожу, а в сентябре – студентка. Смотришь, еще успею с группой в колхоз поехать.

– Давление у тебя хорошее, девочка, – говорит сестра, укладывая аппарат в коробку. – Теперь ступай к доктору Пеевой.

Останавливаюсь перед докторшей и впервые решаюсь взглянуть на нее. Симпатичная, даже красивая. И вроде бы смотрит по-хорошему. Но мне-то понятно, что означает этот взгляд: «Знаю, что ты за ягодка, и, пожалуйста, не дуйся. Мы протягиваем тебе руку помощи, потому что верим в доброе начало в человеке, а человек – это звучит гордо, и, если ты пошла не по той дорожке, может, все-таки вырвешься на путь истинный, потому что, как сказал один писатель, и среди шлюх тоже бывают благородные…»

Только я, доктор, не нуждаюсь в вашем понимании. И очень прошу не путать меня с потаскушками, о которых вы здесь печетесь!

– Эй, ежик, ну что ты так сжалась? – говорит доктор, подходя ко мне. – Теперь-то чего дуться? А собственно, что такое произошло? Когда женщина готовится стать матерью, разве это имеет значение – законно ли ее материнство или незаконно. Это – священный долг женщины…

– А вы, доктор, как выполнили этот свой  с в я щ е н н ы й  д о л г, законно или незаконно? – неожиданно для самой себя спрашиваю я.

– Э-э… законно, но…

– Мерси, все ясно! – говорю я и наклоняюсь за сумкой, но сестра опережает меня.

– В восьмую? – спрашивает она докторшу, направляясь к выходу.

– Да, – кивает Пеева, глядя на меня.

Я демонстративно отворачиваюсь и иду следом за сестрой. Приятно было познакомиться, доктор, но «до свидания» не скажу, сколько бы вы мне ни улыбались.

Идем по длинному коридору. Вдруг одна из многочисленных дверей открывается, и на пороге появляется какая-то девица. Разглядывает меня с любопытством и тут же возвращается обратно в комнату. Через секунду дверь распахивается снова, теперь в коридор вываливается уже целая толпа. Но мы с сестрой проходим мимо – и любопытные Варвары увидели лишь мою спину. Представляю, милые дамы, как вы огорчены, что не разглядели меня. Но, если бы и разглядели, радоваться вам нечему: компании я с вами не водила и водить не буду. Нет, я не морская чайка. И с балкантуристовскими шансонетками не имею ничего общего, вот так-то.

– О мами, о мами, мами блю, о мами блю! – доносится откуда-то из глубины коридора. Сестра смотрит на меня с улыбкой, словно хочет сказать что-то. Пройдя несколько шагов, открывает дверь, за которой звучит песня. Входим. Оказывается, здесь целый оркестр. Одна из «музыкантш» бьет по тумбочке, как по барабану, вторая, стоя на кровати, гремит двумя чашками, третья сидит на подоконнике с вязанием в руках и орет, точно корабельная сирена. Увидев нас, все трое умолкают. И лишь теперь я замечаю, что в палате есть еще одна девица, но только не музыкантша, а читательница. Она читает лежа какую-то книжку. Удивляюсь, как это ей удается.

– О, сестричка привела нам новую жиличку! – спрыгнувшая с подоконника тридцатилетняя мадам с мощными ручищами обращается ко мне: – Я – Павлина, но все зовут меня Матушкой, поскольку я здесь самая старшая и с самым большим стажем. Это второе уже, – похлопала она себя по животу, – и тоже будет иметь честь родиться здесь, как и первое. Ты не обращай внимания на то, что я такая изящная, – заявляет мадам, а ее подружки улыбаются: вот, мол, какие мы юморные. – Милка, Ани и Ге-но-ве-ва многострадальная, – представляет она своих подружек. – А теперь ты, будь любезна, озаглавь себя!

Да, именно такими я и представляла их себе… Всякий сброд. Мелют разные пошлости похлеще мужиков. И ложатся с кем попало…

– Ее зовут Елена, – ответила за меня сестра, подходя с моей сумкой к койке, которая, как я поняла, будет моей. – Устраивайтесь и приходите за одеждой, – говорит мне сестра.

Она уходит. А я, тупо уставившись на сумку, никак не могу решить: оставаться здесь или подхватить свои вещи и бежать отсюда. Чувствуя страшную усталость, опускаюсь на койку. Рядом моментально усаживается толстая, остальные сидят на кровати напротив и смотрят на меня.

– Леночка, что нос повесила, а? – сует мне в лицо свою физиономию толстая. – Выше голову! Думать надо было, когда ворковала с любимым образом, а теперь – думай не думай – выход один: рожаешь – и все!.. Со мной не пропадешь! Так ведь, а? – обращается она к своим подружкам, и те подтверждают:

– Да-а.

– Матушка, а мы будем ее венчать? – спрашивает вдруг одна из девиц.

– Ага! – отвечает толстая. – Но только не сегодня. Сегодня дежурит этот евнух Лолов… У тебя есть фото любимого образа? – обращается она ко мне.

– Нет!

Своим криком я даю им понять, что хочу только одного – чтобы меня оставили в покое.

– У нас такие номера не проходят, – журит она меня как маленькую. – Конечно, есть у тебя фото. И я даже могу сказать, что написано на обороте: о камень споткнешься – вспомни обо мне. Или: пусть это воспоминание будет для тебя маяком в бурной ночи жизни. Весь этот репертуар я знаю как свои пять пальцев. Это мы уже проходили. Дай-ка фото, понадобится для венчания.

Толстая протягивает руку и нетерпеливо пощелкивает пальцами, а мне от всего этого становится тошно.

– Меня не интересуют никакие венчания, – цежу я сквозь зубы. – Оставьте меня в покое.

– У Матушки на это дело имеется патент, – говорит Ани и улыбается точь-в-точь как доктор Пеева, а меня уже и это бесит, потому что я не выношу, когда ко мне относятся со снисхождением, как к жалкому, несчастному существу или как к малолетке, тем более такие, как эти. – Матушка венчает каждую новенькую, чтобы улучшить ее же настроение.

– Точно, а иначе начнем сигать с третьего этажа вниз головами, – вздыхает Гена, поднимаясь с койки четвертой девицы, которая молчит и только смотрит, как теленок, то на меня, то на своих подружек.

– Давай, моя девочка! – напоминает Матушка уже помягче, но все так же настойчиво: видно, привыкла командовать. – Давай фотографию и приготовься рассказать свою историю. Можешь и приврать малость, здесь никто не говорит правду, важно – уметь соврать красиво. Я слышала уже историй двести, и все они похожи друг на друга как две капли воды. Я собираюсь даже написать на эту тему научный труд «Все женщины – курицы» и стану доцентом наук.

– Кандидатом наук, – поправляет Ани.

– Именно, – соглашается Матушка и снова обращается ко мне: – Ну давай фотографию.

– Сказала, нет! – отрубаю я.

Но она не обращает на это никакого внимания и тянется к моей сумке, а открыв ее, естественно, сразу же натыкается на Жорину фотографию. От возмущения я теряю дар речи.

– Нет слов – слезы душат! – восклицает Матушка, едва взглянув на фотографию. Остальные тоже суют свои носы, даже лежачая поднимается. – Ничего не скажешь, – продолжает толстая, – малышка с понятием. Да, на таких мы летим, как мухи на мед, хотя и знаем, что они бабники и что не ты первая и не ты последняя. А почему? А потому что считаем, что мы – самые неотразимые. Потому что – курицы безмозглые! От амбиций. Вот и портим их. А им что – безответственный народ.

Толстая вскакивает с кровати, направляется к своей тумбочке, открывает ящик и кладет туда Жорину фотографию.

– Понадобится, – заверяет она.

Это уж слишком.

– Отдай фотографию! – вскакиваю я и чуть ли не с кулаками бросаюсь на нее.

– Ну-ка потише, потише! – отвечает спокойно толстая, отталкивая меня от себя как пушинку. И добавляет уже мягче: – Сходи-ка к сестре, возьми свои тряпочки и приходи, расскажешь свою историю, а то дело уже к ужину подвигается.

Да, похоже, нам не ужиться с этой дамой. Ох и ошибается же она, если думает, что я буду плясать под ее дудку! В принципе мне нравятся мужланки, но командовать мной – извините. Я ни отцу, ни Жоре никогда не позволяла такого, а какой-то бабе, можно подумать, позволю.

Пожалуй, схожу за «тряпочками», как выразилась толстуха.

Выхожу из палаты и с треском захлопываю дверь – пусть знают наших… Сестра выдает мне халат, ночнушку, полотенце, о чем-то спрашивает, но что именно говорит – я не слышу, точнее, не слушаю. Возвращаюсь обратно и замечаю, что в коридоре стало оживленнее. Мои соквартирантки тоже стоят у палаты – похоже, ожидают меня, чтобы идти вместе ужинать.

– Леночка, переодевайся быстренько в больничную робу и пошли ужинать, – говорит Гена.

– Не хочу.

– Смотри, потом пожалеешь, – замечает Ани. – На десерт сегодня отличное реване[2]2
  Реване – вид пирожного. В данном контексте – игра слов.


[Закрыть] – ревунчики!

Молчу, ведь теперь очередь толстухи выдать очередные перлы. Но на этот раз она почему-то предпочитает отмолчаться. Все трое уходят, а я начинаю раскладывать свои пожитки. Милка лежит и помалкивает. Вообще-то она производит впечатление особы несколько туповатой, но, слава богу, хоть молчит.

Разобрать вещи не представляет особого труда, поскольку их совсем немного. Надеваю ночнушку, ложусь. Жаль, вся моя косметика осталась у Жоры – я в последнее время совсем перебралась к нему. Надо было забрать, сейчас пригодилась бы. Да, мне действительно надо было зайти к нему за своими вещами, заодно и поговорили бы. И может, не валялась бы сейчас здесь. Хотя вряд ли. Жора никогда даже не заикался о женитьбе. Да и я старалась не говорить с ним на эту тему, потому что он считает, каждая женщина, с которой он встречался и встречается, только и мечтает захомутать его. А что касается меня, я просто не представляла себя без него. И однажды даже сказала ему, что, если он бросит меня, заманю его в свой пикап и рвану вместе с ним прямо в рудник. Но о замужестве никогда слова не проронила… Вообще-то это даже лучше, что я к нему не пошла. Зачем? О чем говорить после того, как он уже сказал мне, что найдет врача? Унижаться? Ну нет… И все же… Жора не такой уж и плохой. Я ведь тоже не сахар. С этим своим гонором… Пожалуй, надо написать письмо Кине, сообщить, где я, и если он человек – приедет ко мне, а если нет…

Вдруг дверь с шумом распахивается, троица входит в палату и направляется к Милке: ужин принесли. Отворачиваюсь к стене, но Матушка склоняется ко мне и говорит:

– Тетя Веса сказала, мол, если бы знала, что сегодня приедет Леночка, приготовила бы что-нибудь повкуснее. Да только она ни по телефону не позвонила, ни по радио, ни по телевизору не сообщила, что решила нас посетить! Говорит, в следующий раз надо заранее предупреждать.

Даже не шелохнусь. С меня достаточно на сегодня этого плоского юмора.

– Леночка, ну-ка вставай, перекуси, – не унимается толстая и хватает меня за плечо своей мясистой лапой. – Сыр и реване. – Молча сбрасываю ее руку, и толстуха больше не настаивает. – Дело хозяйское, только если ночью кишки марш заиграют, пеняй на себя.

Кто-то включил портативный телевизор, свет гаснет, и все укладываются по койкам. Показывают передачу для отдыхающих Черноморья. Ужасно хочется посмотреть, но боюсь, что девицы снова начнут приставать. Лучше постараюсь уснуть. Но, как назло, не могу сомкнуть глаз.

– Эх, девчата, какая сейчас жизнь на море! – произносит мечтательно Матушка.

– Жизнь, когда есть «мани», а когда их нет – все равно что здесь кукуешь, – говорит Гена.

– Ха-ха! Матушка круглый год вкалывала как пчелка, но зато один месяц в году царицей жила. На самых дорогих курортах.

– А я прошлым летом экскурсоводом ездила. Группу возила в Польшу, – сказала Ани.

– Надо же, и как это мы раньше не познакомились? – оживилась Матушка. – Такая шикарная получилась бы компания.

– На следующий год эта возможность вам представится, – заметила Гена.

– Э, нет. Матушку вычеркни из списка. Отныне я семейный человек! – заявляет толстуха, похлопывая себя по животу. – Всех мужчин отпускаю к молодому поколению, а самых красивых из них отдаю Леночке.

Воцаряется тишина. Наверное, все четверо с ухмылкой поглядывают на меня.

– А она, похоже, не поняла, что мы – порядочный дэушки и не заводим знакомств с незнакомыми мужчинами, – слышится иронический голос Гены. – Ани, будь любезна, посмотри, по другой программе нет классической музыки? Я с детства обожаю классику.

Тоже мне, острячки. Ничего, острите себе на здоровье, а я помолчу. На сегодня с меня достаточно нервотрепки. Постараюсь уснуть. Постепенно усталость берет свое – и я проваливаюсь куда-то… Но вдруг – то ли от шума телевизора, то ли от громкого возгласа девиц – вздрагиваю и просыпаюсь. В палате темно, только слышно, как бухтит Матушка:

– Этот Лолов или моралист, или мужик никудышный. Столько дам, а он дрыхнет в своей ординаторской…

– Так в чем же дело? Идешь в ординаторскую и заводишь с ним флирт, – смеется Ани. – А если начнет кричать и сопротивляться, пук ваты в рот – и баста!

– В прошлом году одна такая смелая и нашлась – так он выгнал ее с треском.

– Если это была не ты, тогда я – трамвай! – произносит Ани вслух, словно читая мои мысли.

– Ах, девчата, зеленые вы еще! – перекрикивая общий хохот, заявляет Матушка. – Не знаете, что значит для настоящей женщины месяц без мужчины… Что-то голова моя не того, будто обручем схвачена… Ну, Ани, держись, ты – Лолов! – орет толстуха и бросается к Ани.

Обе начинают хохотать и понарошку бороться.

– Как тебе не стыдно, а? – кричит Ани, копируя голос какого-то мужчины. – Я женатый человек, порядочный, доктор!.. На помощь! На по-мощь!