Текст книги "Не сердись, человечек"

Автор книги: Кирилл Топалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Ты мой профессоренок, – обняла меня мама. – Ты мне тоже будешь все объяснять?

Конечно же, мама шутила, я это сразу понял. Ведь она так много училась, ей ли не знать все? Я подмигнул ей, что, мол, понял юмор, и стал одеваться.

– Ты очень похож на своего отца, – сказала тихо мама.

– На профессора? – спросил я, но она не ответила и стала спускаться вниз.

– Поторопись, – крикнула мама снизу. – Еще надо умыться и позавтракать.

Я быстро оделся, умылся, вышел к столу. Мы снова ели разную вкуснятину. Я даже не знал, как это все называется, потому что многое видел впервые. На столе были ветчина, филе, икра, конфитюры в маленьких красивых упаковках, яйца, какие-то треугольные слойки и еще сто разных разностей… Еще было молоко и сто видов чая. Я выпил три больших чашки молока. Мама сказала, молоко прямо из-под коровы, его приносит какая-то женщина, но мама не пьет его, только умывается им. Она вообще ни к чему не притронулась, только кофе выпила. Говорит, профессор не любит, когда она поправляется. Какое там поправляется, моя мама такая тоненькая, тоньше некоторых гимнасток, чемпионок мира. Я ведь видел потом ее на пляже в купальнике – настоящая гимнастка! Все равно что мастер спорта или даже заслуженный мастер спорта!

На пляж мы шли сначала по дороге, которая ведет к шоссе, а потом свернули на тропинку влево. Если держаться поближе к деревьям, то можно выйти прямо на водохранилище, на пляж, а если пройти дальше, по тропинке, которая бежит вдоль водохранилища, то выйдешь на большую отлогую скалу, постепенно уходящую в воду. Вот на этой скале – наше с мамой место. Вокруг лес, а здесь – маленький солнечный островок, как говорит мама. Мы постелили огромное полотенце, поставили на него японский транзистор – между прочим, ловит сколько угодно станций, – и, конечно же, первым делом я раскрыл коробку с «не сердись» – решил объяснить маме некоторые хитрые ходы: когда надо вводить фишки в игру, как уходить от противника, как пробиваться фишкой в центр… Эти подробности я никому, кроме Жоры, не рассказывал, но он не любит играть в «несердилку», поэтому и запоминать не хотел. Но мама быстро уловила все тонкости и к концу дня стала для меня уже серьезным противником. А мне только этого и надо – чтобы противник был достойный, не то что наши дуралеи в Доме, которых я обыгрывал как хотел, просто надоели, да и мои победы над ними не доставляли мне никакого удовольствия.

Я учил маму играть в «не сердись», а она меня – плавать. Сама она плавает как рыба, заплывает далеко-далеко – одна шапочка виднеется. Плавает и на спине, и на животе – всеми видами. Я стоял на скале, смотрел на нее и подавал ей знаки, как моряки на кораблях, и она отвечала мне: то одной рукой помашет, то другой. А когда стала возвращаться из своего «дальнего плавания», я крикнул ей издалека:

– Мама, отгадай, что я тебе говорю? – и замахал руками, а губами произносил то, что хотел сказать.

– Не могу! Сдаюсь! – крикнула она и медленно поплыла на спине – наверное, уже устала.

А когда вышла из воды, обняла меня и спросила:

– Ну, что ты передавал мне?

– О-че-нь люб-лю те-бя! – повторил я одними губами, и мама снова обняла меня, закружила, потом остановилась, крепко прижала к себе, а я прошептал ей тихо-тихо: – Так, как тебя, никого не люблю. Конечно, профессора тоже буду любить, ведь он мой отец, но тебя – больше всех на свете!

– И я тебя, мой мальчик!

– Даже если отругаешь меня, даже если побьешь, я все равно буду любить тебя больше всех на свете.

– Да за что же тебя ругать? Ведь ты самый хороший мальчик, да? И всегда будешь слушаться?

– Да!.. Даже если скажешь мне, чтобы я прыгнул с той вон скалы, я прыгну! Только перед этим шепни: «Не сердись, человечек». А если сделаю что-нибудь плохое, то тоже скажу тебе: «Не сердись, человечек». Нет, скажу: «Не сердись, мама». Ты будешь прощать меня, да?

– Разумеется, мой человечек, – сказала мама, закуривая сигарету. – Только ты должен обещать мне, что никогда не будешь забираться на эту скалу. Там, за деревьями, есть тропинка, которая ведет на самую вершину. Когда здесь бывает много народу, я хожу загорать туда, на вершину. Но детям там не место. Одно неосторожное движение – и полетишь с вершины прямо сюда, где мы сейчас сидим. Видишь, какая высота?

– Да, но если только ты мне…

– Я никогда не скажу тебе такое! Как может мать говорить своему ребенку такие вещи?!

– Нет, я только к примеру…

– И к примеру такое нельзя говорить! Соку хочешь?

– Не сердись, мама! – сказал я и улыбнулся, потому что она вдруг стала нервной.

– Там в сумке есть металлическая коробочка, – взглянув на меня с улыбкой, попросила мама. – Дай мне ее.

Я открыл сумку – там действительно была коробка, такая, в каких врачи держат шприцы, и подал ее маме. Она вытащила из коробки шприц, взглянула на меня, будто сомневалась в чем-то, а потом вонзила иголку себе в ногу.

– Первый раз вижу, чтобы человек сам делал себе уколы, – сказал я, отворачиваясь, потому что, когда вижу, как кому-то делают укол, мне становится дурно. – Что с тобой, мама? Ты больна?

– Это витамины, – сказала она, помедлив, но мне почему-то показалось, что она все это придумала. – От нервов помогают.

И в самом деле: руки у нее стали дрожать меньше, чем тогда, когда я подавал ей коробку и когда она делала себе укол. Мне стало ужасно жалко маму. Конечно же, я тоже виноват в том, что мама такая нервная: если бы вернулся к ней раньше… Но как я мог это сделать? Ведь я вообще ничего не знал, пока Жора не нашел тети Еленин дневник…

После укола мама успокоилась. Мы пили лимонный сок, а потом мама снова начала меня учить плавать. Она показала мне основные движения и ушла греться на солнышке, потому что вода была очень холодная, а я продолжал бултыхаться у края скалы, держась за нее обеими руками. Я ничуть не замерз и мог сидеть в воде целый день, если бы мама не заставляла вылезать время от времени.

– Мама, а море намного больше этого водохранилища?

– Даже сравнивать нельзя. Ведь ты не был на море?

– Нет, но знаю, что это такое. Море – это огромное водное пространство, граничащее с сушей или другим водным пространством.

– Да ты весь словарь, что ли, выучил? – засмеялась мама.

– Только то, что мне самому интересно…

– Да, твоя мама не стала филологом, но ты, как видно, им будешь.

– Филология состоит из двух слов и означает любовь к знаниям.

– Ох, все-то ты знаешь! – покачала она головой.

– Я нашел в словаре это слово, когда узнал из дневника тети Елены, что ты изучала филологию. Но это я прочитал уже в другом словаре, иностранных слов. Он есть у нас в библиотеке. Словарь – большое дело. Само слово «словарь»…

– Довольно! Довольно! – засмеялась мама. – Теперь уже и я признаю, что ты настоящий профессор… Ты и нашего большого профессора заткнешь за пояс… Он жутко тупой.

– Какой же тупой, если профессор?

– Да я пошутила! – ответила мама, но мне показалось, что она хотела сказать что-то другое. – А вообще среди профессоров немало тупиц. Это я тебе говорю, в словаре об этом не пишут.

– Да мне даже лучше от тебя все узнавать, чем из словаря. А знаешь, как смеялись надо мной ребята из-за того, что я много всего знал? Дразнили профессором, шалабаны отвешивали…

– Поди ко мне, – позвала мама и, когда я подошел, уложила меня к себе на колени и стала гладить по голове.

А через некоторое время я почувствовал, как что-то теплое упало мне на плечо. Мама плакала, но я сделал вид, что сплю… Конечно же, она плакала от радости, что мы наконец-то вместе.

Из показаний Павлины П. – Матушки, нянечки Дома для детей и подростков. С. Острогово Софийского округа

…Мира вернулась поздно вечером. Я сидела во дворе, курила, никак не могла уснуть, все о детях думала…

Переживала за них, чувствовала себя ужасно одинокой… И тут появилась Мира и с плачем бросилась ко мне. Прошло немало времени, прежде чем девочка успокоилась и рассказала все.

Убежав от Владовых, она села на третий троллейбус, потом пересела на автобус – кстати, последний. Кто-то из прохожих подсказал ей, как добраться до села.

…О ключе от кабинета директора не надо больше ни у кого спрашивать… Я виновата… Когда я поняла, что дети узнали про все, меня точно обухом по голове ударили. Я представила, что делается в их душах, и моя душа так заныла-заболела, что весь белый свет стал не мил… Как только убаюкала Миру, сразу же пошла в пионерскую комнату. Туда почти никто не заходит, потому что превратили ее в склад – перегородили фанерной загородкой пополам и хранят в одной половине веники, ведра, лопаты и тряпки для мытья полов… Вошла я в комнату, села за загородку и заплакала. Душа рвется-разрывается, и не возьму никак в толк: сказать ли детям, где их родители, нет ли… Вдруг слышу, дверь скрипнула, потом раздались голоса Ангела и Жоры; Мира что-то лепетала… Словом, я слышала все, о чем они говорили… А когда стали клясться, что должны найти своих матерей, я поняла, что никакая я им не мать, хоть и вырастила их с пеленок, и что должна помочь им. Утром, как только директорша ушла на торжество, я открыла дверь кабинета, а когда дети нашли там, что искали, закрыла…

Я хотела им добра… Разве я могла подумать, что… Можете судить меня, что хотите делайте со мной, для меня жизнь и так уже кончилась…

Да, это правда. В выходные я действительно хожу убирать квартиры в Софии. Все надеюсь, что найду хотя бы одного из своих детей… Каким образом?.. Да я же мать! Я узнаю их!.. Как же я могу не почувствовать свою плоть и кровь?! Да, я знаю, что это подсудное дело… Да, я расспрашивала о своих детях… Знаю, что и подобные действия подсудны…

…Нет, Елена ничего не знала, абсолютно ничего. Я одна знала. Она позвонила ночью, спросила, вернулась ли Мира. Я успокоила ее, но больше ничего не сказала…

Целую неделю мы с мамой ходили на пляж. Несколько раз я просил ее свозить меня в Софию в кино или покататься на карусели в луна-парке, но она говорила, что не может уезжать никуда, потому что может позвонить профессор. Как будто бы профессор не может позвонить, когда мы бываем на пляже. Ну да ладно, маме лучше знать, что делать. Хорошо, что хоть в Дом согласилась поехать. Это было уже вечером, после того, как позвонил профессор. На этот раз они поговорили быстро. Мама снова спросила про туфельки, про пляжный комплект. Напомнила о витаминах, сказала, чтобы взял побольше, потому что у нее совсем мало осталось, и она не знает, как продержится до конца недели… Потом еще сказала, что она одна, что новостей никаких нет, перечислила, кто звонил, поцеловала два раза трубку и повесила ее. А когда мы выехали из дому, почти всю дорогу молчала и курила.

А «ситроен» – что там говорить! Скорость на поворотах сто километров в час, и ничего! Вообще не чувствуешь, как едешь, кажется, летишь, а посмотришь на спидометр – сто двадцать! Нажмешь на одну кнопку – антенна сама поднимается, на другую – окошко тебе открывается, и ручку не надо крутить. Станет тебе жарко – оп, кнопочку – вот тебе и свежий, прохладный воздух… А радиомагнитола?! А табло?! Ужас! Надо целый день изучать его, чтобы понять, что к чему. А кнопочек разных сколько: и красные, и зеленые, и белые… А сиденья какие! Сядешь – и плавно проваливаешься вниз, встанешь – сиденье снова вверх поднимается, все равно как сетки на наших детдомовских кроватях… А ухабы вообще не чувствуются. Через них перелетаешь, все равно как на самолете… За каких-нибудь полтора часа добрались мы до Дома.

Ужин уже прошел, все играли во дворе. Как увидели машину – сразу к воротам бросились, но подойти близко не посмели: окна цветные и не видно, кто приехал. Я нажал на кнопку – специально это сделал, – и антенна вверх поехала, а пацаны сразу же загалдели:

– Глянь, глянь на эту антенну! Сама поднимается!

И тут мы с мамой открыли дверцу и стали выходить из машины, как космонавты, приземлившиеся на другой планете. Подкидыши так и ахнули:

– Ба, да это Человечек!

– Ты что?!

– Точно, Человечек!

– Человечек, это твоя мама, что ли?

– Эй, Человечек, какой марки машина?

Вдруг откуда-то появилась Матушка. Я бросился к ней, и мне стало очень стыдно, что я совсем не вспоминал о ней все это время. Матушка подняла меня на руки – она ужасно сильная – и вместе со мной подошла к маме. Я подумал, мама поцелуется с Матушкой, ведь тетя Елена всегда с ней целуется, когда приезжает, но мама только руку подала. Почему она не обняла Матушку? Ведь они обе мне как матери!.. Конечно же, мама ребят стеснялась. И в самом деле, уставились, будто мы с другой планеты прилетели…

Я решил показать маме нашу спальню, столовую, пионерскую комнату. Пока ходили по комнатам, я был на седьмом небе от счастья, потому что знал, что больше никогда не вернусь сюда… Буду приезжать иногда. Матушку навещать, Африку, Миру. Познакомил маму и с ними тоже. Гергана так сразу и схватила маму за руку, прямо не отходила от нее и чуть ли в рот не заглядывала. А Мира вдруг разревелась и убежала. Матушка пошла успокаивать ее. А кто виноват? Если бы тогда, у директора, не убежала, то и ее мама нашлась бы. А теперь какой толк плакать, реви не реви… И все-таки, как друг, я хотел помочь Мире и сказал маме, что надо нам с ней найти Мирину мать. Мире пока ничего не будем говорить, а когда найдем, моя мама поговорит с ней, и если Мирина мама захочет, то сама приедет за Мирой.

– Представь себе, – ответила мне мама, – что Мирина мать создала семью. У нее есть муж и дети, которые не знают о том, что у нее был еще один ребенок. Может получиться большая неприятность…

А я как-то не подумал об этом. Но если мама говорит, значит, это так. Мне очень хотелось сказать Мире о нашем с мамой разговоре, но мама предупредила меня, чтобы я пока ничего не говорил. Если ничего не получится – тогда еще хуже будет…

Мама и Матушка остановились возле беседки, чтобы поговорить, а я вернулся к машине, потому что мальчишки уже окружили ее со всех сторон и хватались руками за все подряд. А Шкембо, Трынди и Васо даже уселись на капот. Когда увидели меня, сразу же слезли и стали расспрашивать, какая это машина, сколько выжимает и тому подобное, и я рассказывал им все, что знал.

– А сам умеешь ездить на ней? – спросил Шкембо.

– Конечно! – соврал я. – Когда выезжаем с мамой за город, она дает мне руль.

– А если гаишники?

– Тогда «ситроен» конфискуется милицией, – сказал Трынди.

– Исчезни! – презрительно посмотрел на Трынди Шкембо. – У милиции нет «ситроенов», только «волги», «лады», но с двойными двигателями, они могут обогнать и «ситроен», и «мерседес»…

– После дождичка в четверг! – возразил я. – «Ситроен» только на поворотах дает восемьдесят километров в час и даже не наклоняется. А если за ним гонятся, в самом низу, сзади, начинает работать реактивный двигатель.

– Да, это точно! – вдруг поддержал меня Васо. – Насчет реактивного двигателя он не врет. Помните, в селе давали кино про Фантомаса, так его «ситроен» летал!

– Исчезни! Это в кино было! – сказал Шкембо, подступая к Васо.

– Ну и что, если в кино! – оттолкнул его Васо. – Я же видел! Что-то открылось, и «ситроен» полетел, как реактивный самолет!

Хорошо, в это время подошли мама и Матушка.

Шкембо спросил:

– Тетя, а правда, что у этого «ситроена» есть реактивный двигатель?

– Конечно, – взглянув на меня, ответила мама. – Даже два. Один для переднего хода, второй для заднего.

Ну и молодчина! Мне хотелось расцеловать ее за то, что она меня не подвела!

– А задний ход на чем работает?

– На автоматическом пилоте, – сообразил я.

После этого все словно в рот воды набрали. Смотрели на нас с мамой, как на волшебников!

Мы стали собираться в обратный путь. Я простился с Матушкой, поцеловал ее, и она спросила меня как-то очень грустно:

– Ты не забудешь Матушку?

– Нет, Матушка! Я очень тебя люблю. Буду навещать тебя часто, и ты тоже будешь приезжать к нам в гости. Правда, мама?

– Что?

– Она будет приезжать к нам, когда захочет, да?

– Будет, – ответила мама.

– Ты дала ей телефон и адрес?

– Как только нам поставят телефон, сразу дам… Сама позвоню…

– Ничего, ничего… Не беспокойтесь, – сказала Матушка, стараясь казаться веселой. – Будем живы-здоровы – позвоните, договоримся…

– Мы приедем еще, чтобы уладить некоторые формальности, – сказала мама.

– Счастливого пути!

Матушка помахала нам вслед. А мальчишки бежали за машиной до самых ворот. Ухватились кто за ручку дверную, кто за крыло. Мама с трудом отогнала их, отстали.

– Мама, – спохватился вдруг я, – а ты Гергану Африку можешь покатать?

– Которую, негритяночку?

– Да, она лучшая моя подруга.

– Можно было, конечно, если бы ты вовремя сказал. Мы опаздываем, может позвонить профессор.

Мне показалось, мама чем-то расстроена. Конечно, расстроишься, эти оболтусы захватали своими руками всю машину… Интересно, почему профессор собирается звонить снова? Они ведь говорили сегодня?..

– Мама, мы же хотели съездить к тете Елене? – спросил я, но она ответила не сразу.

– Завтра, – сказала она, не глядя на меня.

НО ЗАВТРА НЕ БУДЕТ. Потому что завтра должно было быть вчера, но вчера мы не поехали к тете Елене. И никогда не поедем. А не поехали потому, что я говорил по телефону с профессором, и не поедем никогда, потому что…

Вчера была суббота. Я проснулся рано и спустился вниз, посмотреть, встала ли мама. Она обещала привезти на выходные Жору и тетю Елену, чтобы позагорать вместе на озере…

– Мама, когда мы поедем за Жорой и тетей Еленой? – спросил я.

– Не дергай меня, пожалуйста… – ответила мама. – Когда соберемся, тогда и поедем.

– А если опоздаем и они уйдут куда-нибудь?

– Мы найдем их. Кроме того, я должна сходить в магазин купить кое-что. А ты в это время убери свою комнату. И уговор – трубку не брать!

Только мама уехала, позвонил профессор. Я понял, что это именно он, по длинному звонку, так звонят только из Парижа. Я не знал, что делать: брать трубку или нет, ведь мама всегда так переживает, что профессор может не застать ее дома. А потом, мне так хотелось услышать голос своего отца, что я даже сам не понял, как подошел к телефону и взял трубку.

– Алло!

– Алло! – послышался из трубки женский голос. – Ответьте Парижу.

– Алло! – услышал я мужской голос.

– Да! – Только и мог сказать я и замолчал.

– Ани, это ты? – спросил профессор.

– Нет, – ответил я и выпалил: – Это профессор?

– Да, – сказал он. – А кто у телефона?

– Профессор-младший! – крикнул я, страшно обрадованный.

– Извините, какой профессор?

– Младший, младший! – воскликнул я радостно. – Твой ребенок! И мамы Ани!.. Меня тоже называли Профессором там, в детском доме… Ну, где я был, а вы с мамой не знали и поэтому не искали меня! Я здесь уже целую неделю! Да я это. Ангел, ваш с мамой сын!.. Она сказала, что это не телефонный разговор, поэтому мы до сих пор не говорили тебе ничего. Но это наша с тобой мужская тайна, да? Когда приедешь, делай вид, что ничего не знаешь… Когда возвращаешься? Ты купил маме…

– Где Ани?! – прервал меня профессор вдруг страшно изменившимся голосом. – Пусть немедленно позвонит мне.

– Она ушла в магазин. А когда вернется, мы поедем за Жорой и тетей Еленой, да ты, наверное, знаешь их… Жора тоже незаконнорожденный, но…

В это время в аппарате что-то щелкнуло и послышались гудки.

– Алло! – крикнул я. – Алло, профессор! Папа…

Мне было так хорошо, что я слышал голос отца, что мы поговорили с ним… Но почему нас прервали? Нам с отцом надо было бы поговорить еще совсем немного, он ведь не понял толком, кто я такой… Мне оставалось объяснить ему самую малость…

В это время послышался шум мотора. Вернулась мама. Я сразу же хотел похвалиться, что разговаривал с отцом, но подумал, что мама заругает, ведь она предупреждала меня, чтобы я не подходил к телефону, да и потом, мы ведь договорились с профессором хранить наш разговор в тайне… Но тут телефон зазвонил снова.

– Алло! Да, жду! – сказала мама громко, и я понял, что это снова звонит профессор. – Что происходит? Все нор… – начала было мама, но вдруг осеклась и с ужасом посмотрела на меня. – Никакого ребенка!.. С ним?.. Пьер, дорогой, я объясню тебе, когда приедешь… Нет, нет, я не обманывала тебя… – Мама вдруг разрыдалась и упала в кресло. – Выслушай меня, прошу тебя!.. Нет, это неправда, я объясню тебе… Я прощу тебя, ты никогда не даешь, чтобы я тебе… Нет, не мой… То есть мой, но… Я объясню тебе… Что ты знал?.. Нет, Пьер, это сплетни… Пьер, выслушай меня! Мы с тобой и так уже не можем иметь… Да, знаю, что причина не только в тебе, не упрекай меня снова… Но, Пьер, он хотя бы мой, господь посылает нам его… Прошу тебя, Пьер, я умру… Знаешь, что без… не могу жить и двух дней… Нет, Пьер, не ставь мне такое условие… – Тут мама начала кричать. – Это бесчеловечно!.. Ты зверь!.. Нет, прошу тебя!.. Извини, извини… Выслушай меня… Алло! Алло! Пьер!..

Маму трясло, мне казалось, что она может захлебнуться от рыданий, и я бросился к ней, чтобы успокоить ее, но она отшвырнула меня от себя с такой силой, что я отлетел в сторону и ударился головой о стену. Стало так больно, будто Шкембо влупил сразу тысячу шалабанов. Но я не заплакал, ведь плакала мама, и мне надо было успокоить ее. Я понял уже, что совершил страшную ошибку, когда заговорил с профессором. Мама продолжала плакать. Мне было очень жаль ее, я снова подошел к ней, погладил ее руку и подумал, что, если она и сейчас ударит меня, я даже не шелохнусь. Но, видно, у нее уже прошло зло. В детдоме тоже так бывало: после того как мальчишки били меня, у них тоже быстро проходило зло.

– Мама, принести тебе воды?

– Ты ушибся? – спросила мама, не глядя на меня.

– Совсем даже нет! – ответил я. – А тебе уже лучше? Извини, мама…

Она погладила меня по голове, и я заплакал, но так, чтобы мама не заметила.

– Прошу тебя… принеси мне ту коробочку из сумки, – сказала она.

…Мама сделала себе укол, немного успокоилась. После этого заказала разговор с Парижем, но, видно, профессор ушел куда-то… Мама снова стала какой-то нервной. Она звонила то по одному, то по другому телефону. Потом, ближе к обеду, связалась с посольством, но профессора и там не было, и мама попросила кого-то передать ему, чтобы он позвонил домой…

Этот профессор будто сквозь землю провалился…

Я смотрел на мамины мучения: как она старается найти этого профессора, как переживает, и вдруг понял, что я ненавижу его. Рыбий профессор, рыбий художник! Рыбий профессор, рыбий художник!.. Эти слова вертелись у меня в голове, и я вдруг представил себе профессора такой же отвратительной рыбой, каких он рисовал на своих картинах. Мне даже показалось, что рыба-профессор раскрыла свой огромный рот и хочет проглотить меня и маму…

– Мама, профессор не хочет меня брать? – спросил я уже перед сном.

– Спи, – ответила она и, задернув занавеску, чтобы не залетали комары, спустилась вниз.

Всю ночь я не мог уснуть. Стоило задремать, как появлялась огромная рыбья голова в очках и раскрывала огромный страшный рот, будто в самом деле хотела проглотить меня. Я холодел от ужаса, но маму не звал. Я слышал, как она ходит внизу: то в холле, то на кухне, то на террасе… Как в первую ночь. Понемногу успокаивался, закрывал глаза и изо всех сил старался понять, почему профессор не хочет меня брать, если он, как сказала мама, мой отец… Если только не… Если только мама… Потом снова появилась рыбья голова, и я больше уже не мог ни о чем думать… Иногда казалось, что в комнате полно рыбьих голов, они на кровати, на шкафу, на полу – всюду, отвратительные и страшные, как ядовитые змеи… Они набрасываются на меня, хотят проглотить, и я никак не могу прогнать их…

Разбудил меня мамин голос. Она говорила с кем-то. Я испугался, что это приехал профессор, быстро оделся, взял «не сердись» и решил бежать. Теперь я уже был просто уверен, что у этого профессора рыбья голова, и думал о том, как бы сговориться с мамой, чтобы убежать от этого профессора вдвоем. Она, видно, потому и не спала всю ночь, что и у нее уже нет никаких сил жить в этом рыбьем доме…

Я стал осторожно спускаться по лестнице. Мама была одна, она говорила по телефону и не заметила меня.

– Он должен немедленно покинуть виллу, потому что профессор выехал из аэропорта в половине девятого и скоро будет здесь… Нет, не могу его взять… Пусть Елена съездит туда и все уладит, в том числе его отсутствие в течение этой недели… Я верну им декларацию… Огнян, каждый человек знает себя… Знаю, что я его мать, не надо мне напоминать… Но я тоже человек, не так ли, и тоже должна жить. Да, вопрос жизни и смерти. В другой раз объясню, не телефонный разговор… Да, в буквальном смысле… Без профессора я через месяц буду в психушке, а через два месяца – на кладбище… Огнян, не мучай больше меня, я думала об этом всю ночь… Скажи, можешь помочь мне или нет?.. Да, решено… Да, точно!.. Внизу, на шоссе, за павильоном… Спасибо… Я потом расплачусь с тобой…

Потом комната снова заполнилась рыбьими головами.

Потом мамы не стало, она затерялась среди рыбьих голов.

Потом я побежал, рыбьи головы бросились за мной и что-то кричали мне.

Потом я услышал, что по шоссе, мне навстречу, едет какая-то машина, и побежал по тропинке, ведущей куда-то наверх…

Теперь я на скале. Она очень высокая, и рыбьи головы доберутся сюда не скоро. Я же слышу, как они ползут на первой скорости… Вон там, внизу, скала, на которой мы с мамой загораем. Я решил: чуть только какая-нибудь рыбья голова покажется на тропинке, прыгну вниз, к маме. Я причинил ей столько неприятностей и даже не успел из-за этих рыбьих голов сказать ей: «Не сердись, мама». Ну да ничего, ведь «не сердись» со мной! Даже если рыбьи головы догонят меня быстрее, чем мама, «несердилку» они ведь не могут съесть, так ведь? А оно будет плыть себе по озеру, и мама сможет прочитать на крышке то, что я хотел ей сказать, но не успел. И ничего, что вместо слова «мама» там написано: «человечек»…