Текст книги "Красивый. Наглый. Бессердечный (СИ)"
Автор книги: Кира Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Ромашина, тебя хоть что-то радует в этой жизни?
– Бумага и краски, меня порадуют. Стоят недорого, а эмоций целое море, можно даже телефон нарисовать, – цежу, испытывая адские муки.
– «В коробке с карандашами живёт веселый клоун», – Кир злобно напевает и ерошит волосы. Недоумённо покачивая головой, продолжает. – Ты хоть знаешь, чего мне этот телефон стоил?
– Папа денег не давал?
– Да пошла ты! – Шипит сквозь сомкнутые зубы. – Я его чуть не ограбил. Отца чуть не ограбил, чтобы тебе угодить, а ты недовольна. – Вскакивает, и хватает коробку с телефоном, потом, будто очнувшись кладёт мне её обратно на колени. – Бумагу и краски она хочет... – фыркает.
Слегка покачиваю бедрами Так, мне кажется, немного облегчаю своё состояние. Главное – шевелиться. Тогда зуд – это не так тяжело.
Кир стоит посреди палаты и отрешённо смотрит в угол.
– Я не понимаю... Я признательна тебе. Очень. Только, что такого, если можно было взять подешевле, подержанный? И тебе не пришлось бы воровать, и у меня был бы телефон.
– Ты даже не слышишь меня! Я не взял у отца ни копейки.
Искоса смотрю на его профиль, будто высеченный из камня. Просто не понимаю, чего он взбесился?
– Ты поступил правильно, это же отец...
– Давай только без душеспасительных бесед, ок? – Раздувая ноздри, отмахивается от меня.
И я окончательно теряюсь.
– Я только хотела сказать, что мне жаль. Наверное, твои отношения с отцом...
– Тебе меня жаль? – Он поднимает на меня взгляд. Теперь там не пламя, а пронизывающий до костей холод. – Ты шутишь сейчас? Это я должен тебя жалеть! Я!
– Наверное, я не в своё дело лезу, но...
– Да! Не в своё! Жалеет она меня... Где я, и где ты, Ромашина? – тычет в меня пальцем. – Посмотри на себя!
Съеживаюсь и перестаю ёрзать. Он опять собирается меня размазать? Да что происходит?
Каким-то чудом нахожу в себе силы ему ответить:
– Уйди, Рейгис. Каждый из нас останется на своём месте.
– Знаешь, надоело, – давит меня тяжёлым взглядом. – То тебе не так, это не эдтак. Сейчас я понимаю, почему к тебе никто не приходит. – Идёт к двери, и уже взявшись за ручку, оборачивается. – Телефон оставь, симка внутри стоит.
Хочет ещё что-то произнести, но лишь машет рукой и снова выходит.
Вот я глупая! Ждала его, готовилась!
Где я, и где ты...
Как уничижительно у него это прозвучало. Как был высокомерным засранцем, так и остался. Я же ничего ему не сделала. Ни-че-го!
Горло перехватывает от невыплаканных рыданий. Но я держусь.
Кир Рейгис не заслуживает ни одной моей слезинки. Ни единой!
Глава 35.
От людей можно ожидать чего угодно. Даже от тех, кого знаешь как облупленных.
В больнице такая тишина, что я слышу, как отсчитывают время часы на стене. Не хочу смотреть на них, и так знаю, что поздно.
Ко мне никто не придёт!
Кир прав, никому я не нужна. Но сейчас я даже этому рада, потому что не хочу видеть никого!
Подбородок мелко дрожит, я безуспешно пытаюсь справиться с подступающими слезами. Обида тяжёлым пыльным мешком прижимает меня к кровати.
Такая глупая ссора, которой никто из нас не хотел. Слово за слово, и понеслись обиды и претензии.
Где я, и где ты... Да, мы разные. Да, это очевидно!
Но зачем полосовать мою душу злыми словами, словно лезвием? Будто мне недостаточно физической боли.
Кир всегда страдал отсутствием чуткости к другим людям. Не жалел, не задумывался о том, как действуют его фразы и поступки на окружающих.
Центр вселенной, великий пуп земли. И если что-то идёт не так, как он хочет, он тут же фыркает и обижается.
Ну а я... Я тоже хороша.
Мельком бросаю взгляд на подаренный телефон, и невыплаканные слёзы льются потоком. Всхлипывая, смотрю на красочный логотип на коробке, и в груди скручивает и печёт.
Он же хотел, как лучше...
Пытаюсь дотянуться до стола, чтобы взять кружку и налить воды. Но почти ничего не вижу из-за запотевших очков. Нечаянно сталкиваю кружку дрожащими мокрыми пальцами.
Грохот, который я устраиваю, в больничной тишине, наверное, слышен даже в подсобке пьяного техника.
И уже через минуту ко мне влетает пожилая медсестра.
– Господи, деточка, что случилось? – Верещит испуганно. Наверное, мой зарёванный вид и разбитая кружка объясняют все без слов. – Кнопочка же есть у тебя на стене. Хочешь пить, нажми.
Шаркает ко мне, и кладёт руку на голову. Успокаивающе перебирает волосы.
– Да не плачь ты, сейчас ещё одну кружку принесу.
– А где Вика? – спрашиваю, всхлипывая.
– Так смена закончилась у нее. Я пока за тобой посмотрю. Ада Арнольдовна я.
Она ещё что-то говорит, но продолжение тонет в моих рыданиях.
Она ещё и Ада! Будто кто-то на небесах подслушал мои тайные мысли, выведал страхи, даже глупые суеверия и стал методично и жестоко воплощать их в реальность.
Это самый худший день в моей жизни! Хотя нет, с поцелуем было больнее. И с аварией!
Это самый худший день за последнюю неделю. А хороших я совсем не припомню.
Взвыв от жалости к себе, снимаю очки и утыкаюсь лицом в простыню.
Чувствую, как кровать прогибается под грузным телом, видимо, Ада Арнольдовна садится рядом.
– Да ладно тебе, деточка. – Робко гладит меня по загипсованной ноге. – Я же знаю, как это тяжело. Лежать вот так. Хорошо, хоть парень тебя не бросает.
Я отвечаю издаю что-то среднее, между стоном и рычанием.
– Поссорились чтоль? Вылетел, как оглашенный... Не переживай, помиритесь.
Она ещё что-то говорит успокаивающее и мягкое, а я не могу остановиться. Слёзы сами льют, будто наказывая меня за то, что пыталась сдержаться.
Ада Арнольдовна уговаривает меня принять таблеточку, выпить чай с ромашкой. Но я отрицательно машу головой. Хочу уснуть летаргическим сном на пять лет, и проснуться здоровой и сильной. Не помнить ничего – ни мерзкого Рейгиса, ни его презрительную усмешку. Вообще, хочу забыть всю свою жизнь, как дурной сон. Обо мне всё равно никто не вспомнит за это время – маме я, видимо, не очень-то нужна, Таня вообще забыла.
Устав со мной биться, медсестра, наконец, догадывается принести воды. Кружка цокает о зубы и жалость к себе, постепенно перестаёт терзать мое сердце. Наверное, выплакала всё сейчас. Рассчиталась и за прошлую жизнь, и за будущую.
– Ну вот, всё хорошо, деточка. – Ада Арнольдовна ставит кружку на стол. – Не надо так убиваться. Сейчас я укольчик принесу, будешь спать у меня, как касаточка.
Она мягко причитает, формируя кокон из одеяла вокруг моих ног, и я постепенно успокаиваюсь. Так и сижу – без очков, мрачно уставившись перед собой.
Зачем мне очки? На что мне так смотреть? На коробку с телефоном, которая обладает слезоточивым эффектом?
Тихое царапанье в дверь, почти не слышное из-за голоса медсестры, но я настораживаю уши. Смутная надежда на то, что Кир может вернуться, мелькает и тут же исчезает. Нет, он всегда вламывается без стука.
Неужели врач? Нет, врач сразу заходит, не стучит.
Стук становится громче и медсестра перестаёт болтать. Тоже поворачивается к двери.
– Кого это принесло, – встаёт и шаркает к дверям, ворча по пути. – Время посещений давно закончилось.
Щелканье ручки, скрип петель.
– Куда ты на ночь глядя? – Недовольный голос медсестры. – Вот недавно же вышел. Я так и знала, что не надо тебя пускать, довёл вон девчонку...
Сердце подпрыгивает к горлу, а потом ускоряется до немыслимой скорости. Бьет по ребрам, как отбойный молоток.
Не может быть!
– Ада Арнольдовна, – от этого голоса меня пробивает током по всем нервным окончаниям. – Я принес вам шоколадку от Минздрава. Наградную грамоту обещали выслать по почте.
– Ох ты, и хитрец... Балуешь, скоро подарки от Минздрава складывать некуда будет.
– Ничего, Ада Арнольдовна, всех внуков угостите.
Они мило обмениваются любезностями, а я сижу в ступоре. Я не знаю, что сказать и не знаю, что и думать.
Кир вернулся. Но зачем? Чтобы добить или... Чтобы оживить?
Глава 36.
Быть художником, значит, верить в жизнь
– Ладно, пойду я... – торопится Ада Арнольдовна. – Только недолго! А то знаю вас, молодежь.
Шуршит обёртка, видимо, в карман белого халата опускается подарок от Минздрава.
Дверь прикрывается тихо, и без стука. О том, что это происходит, я догадываюсь по тому, как исчезает темный размытый прямоугольник. И на белом фоне остаётся одинокая мутная фигура.
Шарю дрожащими руками под подушкой. Где же очки?
Всемирный закон подлости во всей своей красе! Все симпатичные парни встречались мне, исключительно, когда я шла выносить мусор с грязной головой или стояла на смене в кафе с перекошенным от усталости лицом и в съехавшей на нос одноразовой шапочке.
А сейчас ещё хуже. Я в гипсе, зарёвана и распухла, как оладушек.
Прикрываю ресницы и грустно вздыхаю, смирившись с тем, что очки найти я не смогу. Может и к лучшему, что я не вижу выражение отвращения на лице Кира? Это будет больно!
Шорох шагов, и когда я распахиваю глаза, Кир уже стоит рядом. Скрипнув кроватью, опускается рядом.
Прижимаю ладони к лицу. Не хватало, чтобы он разглядывал меня.
– Тебе хорошо так...
– Что? – Выглядываю из-под ладоней и спускаю их так, чтобы прикрыть покрасневший нос.
– Без очков хорошо. Глаза у тебя красивые.
– Зарёванные...
– Ромашина, опять прибедняешься. – В голосе Кира в этот раз нет злости, скорее, грустная усмешка. – Тебе мужчина комплимент делает. Прими его достойно.
– А что нужно сказать?
Силуэт Кира шевелится. Кажется, потирает лоб. Наверное, он никогда над этим не задумывался.
– Ну... У каждой девушки свой ответ. Кто-то поблагодарит, кто-то мило пошутит, кто-то сделает ответный реверанс. В зависимости от ситуации.
Наверное, из-за отсутствия чёткого зрения, на меня снисходит редкостное отупение. Какой-то участок мозга, отвечающий за стеснение, выходит из строя. Я не вижу эмоций Кира, и, оказывается, мне так проще с ним разговаривать. Чего я прячусь, это глупо! Выглядит нелепо.
Отнимаю ладони от лица и выпрямляю плечи. Интересно, он серьезно? Про глаза...
– А как ты думаешь, мне какой ответ подходит?
Не кокетничаю. Правда, хочу понять, как лучше сделать. Я в первый раз в такой ситуации, и не считая мерзких шуточек от его пьяных друзей, никогда не слышала в свой адрес ничего подобного.
– Тебе подходит именно такой ответ, как ты сейчас озвучила. – Хмыканье. – Ты мастер по умению поставить в неловкую ситуацию.
– Тебе неловко? Мне тоже...
Мы оба не сговариваясь, синхронно вздыхаем.
– Да. Ты всегда говоришь то, что думаешь. Это... М... Непривычно.
– Ты привык, что тебе все лгут?
– Не лгут, но улыбаются. Пытаются произвести впечатление. Не знаю, как тебе это объяснить.
– Стараются выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Значит, лгут. – Выношу свой суровый вердикт. – А зачем производить на тебя впечатление?
– Э... Ну и вопросы у тебя Ромашина. Ну, чтобы попросить у меня что-то или... Чёрт! – Ерошит волосы. – Ну, если это девушка, наверное, ей нравится, что я на неё внимание обращаю... Я же, как бы, не урод. И сам тоже люблю покрасоваться.
Грустно вздыхаю. Ну да, не урод. Тут не придраться. Чего я к нему прицепилась? Сама ведь тоже марафетилась, щечки красила.
О чем говорить дальше, я не знаю. Кир, видимо, тоже.
На мои колени опускается внушительный сверток.
– Держи, почти все магазины закрыты, а я без машины. Так что нашёл, что мог.
Подношу ближе к глазам пакет и вскрываю упаковку. На мою кровать сыплются кисточки, тюбики, коробочки. Часть из них с грохотом падает на пол и куда-то катится.
Кир тут же приседает и собирает разбросанные принадлежности. Бросает их мне на колени, и я животом чувствую, как слегка вздрагивает одеяло.
– Надеюсь, тебе подойдёт, – его голос звучит глухо, наверное, с головой залез под кровать.
Затем на меня опускается сразу большая партия потеряшек. Даже вес чувствую.
– Что рисовать будешь? – Его лицо возникает совсем близко, даже могу разглядеть четкие брови и блестящие зрачки. Он так и стоит на четвереньках перед моей кроватью, готовится снова нырнуть за новой партией рассыпавшихся карандашей. – У тебя глаза, как у моей мамы, – вдруг хрипит он. – Тоже зелёные.
Щеки обдаёт жаром. Сиплю через силу:
– Ты же говорил, что она бросила вас, когда ты был маленький. Ты её помнишь?
– Не помню, фотографию нашёл. У неё были красивые зелёные глаза и грустный взгляд, как у тебя.
Отвожу взгляд в угол, взмахивая ресницами.
Надо же! И это я – кристальной души человек, устраивала ему допрос про искренность, а сама строю глазки.
Лицо пылает так, словно у меня жар под сорок. Очень надеюсь, что все румяна смыло слезами... А то двойной румянец – это слишком.
– Так, что рисовать будешь? – он так и стоит на коленях, не сводит с меня внимательного взгляда.
Пожимаю плечами и вдруг выдаю:
– Хочешь, тебя?
Он улыбается уголком рта:
– Почему бы и нет. – Забавно двигает правой бровью. – Говорят, я хорош.
Мы оба смеёмся. Вокруг становится легко и свежо, будто в моей палате прошёл свежий дождик.
– Только очки надо найти. А то ты будешь похож у меня, на героя картины Эдварда Мунка.
– Вот они, на столе, – протягивает их мне. Наверное, Ада Адольфовна увидела и положила, чтобы я не раздавила их случайно. – Кто такой Эдвард Мунк?
– Серьезно, не знаешь? – напяливаю очки на нос и оцениваю лежащее передо мной богатство. – Мунк, это... В общем, представь, что Гоген творил бы на севере, тогда получилось бы что-то похожее. У Гогена пальмы, радость, солнце, полинезийские обнажённые красотки. А у Мунка... У него, словно скандинавские берсерки вышли на тропу войны. Спокойны и чопорны, но внутри кипит ярость.
Рассказываю и раскладываю художественные принадлежности по кучкам. Наверное, маслом сейчас не написать. Долго, скипидаром вонять будет и сохнуть потом. Мелки или пастель? Карандаши, может?
– Из твоих слов я понял только «обнажённые полинезийские красотки».
Кир уже подтащил стул и сел в позе Диогеновского мыслителя, поставив локоть на колено и подпирая лбом кулак.
– Так пойдёт?
Я смеюсь.
– Нет, просто сиди... Разговаривай. Я сама поймаю, что мне нужно.
– Давай, я лучше буду слушать. Что общего у красоток и берсерков?
– Ладно... – задумчиво вожу пальцами над пастелью, выбирая подходящий цвет. Вцепляюсь в терракотовый. Это неправильно, но хочу начать с глаз. – В общем, дело в том, что...
Глава 37.
Любовь не знает границ и сословий.
– Дай посмотреть! – Кир привстаёт, дурашливо пытаясь заглянуть через планшет.
– Нет! – Прижимаю рисунок к животу. Почему-то мне не хочется, чтобы он видел то, что получилось.
– Брось. – Он встаёт и, наклонившись надо мной, с усилием отгибает мою руку. – Арина, ну правда. Я не буду смеяться...
Поняв, что сопротивляться бесполезно, уперев край планшета в рёбра, слегка отгибаю его, признавая поражение.
Кир, торопливо склоняет голову, чтобы подглядеть. И я почти утыкаюсь носом в его щёку.
Аккуратно подстриженный висок и ухо с родинкой на мочке возникает прямо перед моими очками.
– Это я? – Спрашивает тихо.
Молчу, боюсь дышать. Слишком близко сейчас Кир ко мне. Скольжу взглядом по волосам, слегка завивающимися колечками у шеи, загорелой коже спины, уходящей в вырез белой футболки...
– У меня реально такие глаза? – Кир, наконец прекращает эту пытку и поднимает голову, цепляя мои очки. – Прости...
Он не выпрямляется полностью, так и застывает стоя на коленях у моей кровати. Я смущенно снимаю покосившуюся оправу и делаю вид, что крайне увлечена разглядыванием дужек.
– Ну так что?
– В смысле? – поднимаю на него взгляд.
– Блин, ты когда без очков так смотришь... Как в душу глядишь. – Он издаёт хриплый смешок. – Ты мне такие глаза нарисовала...
– Какие? – деловито протираю линзы краем простыни.
– Пф... – Мнётся, подбирая слова. – Холодные. И... Пустые.
Пожимаю плечами и улыбаюсь:
– Ну вот, ты уже разбираешься в искусстве.
Поднимаю очки, чтобы водрузить их обратно на нос, но Кир мягко удерживает меня за локоть.
Шепчет:
– Не надо, побудь ещё так.
Отвернувшись, закусываю губу. Но, спохватившись, поднимаю голову и смотрю на него, как мне хочется надеяться, равнодушным и дерзким взглядом. Не хватало, чтобы он думал, что я начну смущаться.
Но моё сердце будто забывает, как нужно правильно биться. Лишь слегка шевелится, слабо и неуверенно, готовое в любой момент остановиться.
Тыльной стороной ладони Кир проводит по моей щеке. Я невольно двигаю головой продолжая его движение.
– Холодные?
– Что?
– Глаза у меня, холодные?
– Нет.
– Тогда исправь рисунок.
– Прямо сейчас?
– Почему бы и нет...
Тихое и быстрое перешёптывание, будто нас могут услышать. Его рука все так же гладит моё лицо. Под его потемневшим взглядом моё бедное сердце окончательно замирает, рухнув куда-то вниз живота горячей тяжестью.
Перестаёт хватать воздуха, словно его желанием и страстью выжигает между нашими телами. Его губы накрывают мои, и планшет с рисунком соскальзывает с моих коленей.
Все мысли улетают из головы, сметённые напором его жестких губ, языка, скользнувшего в мой рот.
– Арина! Что происходит!
Внезапный крик и последующий грохот заставляет нас отскочить друг от друга, словно мартовских котов.
Судорожно нацепив очки ладошкой пришлёпываю их к носу. Но мне они не очень нужны.
Я узнаю мамин голос!
– Что ты здесь делаешь? – В мамином голосе скрежещет лёд, а во взгляде, которым она сверлит Кира, полыхает ненависть.
Она делает шаг вперёд и чуть не запинается о продукты, вывалившиеся из её пакетов.
Медленно нагнувшись, поднимает апельсин. Взвешивает его на руке.
– Светлана Сидоровна... Эм... – Кир смущённо потирает лоб. – Вроде время посещений закончилось?
– Сергеевна! – Мама не целясь швыряет в него апельсином, чуть сбивая со стола графин с водой. – Я у тебя не собираюсь спрашивать, когда приходить к дочери.
Кир инстинктивно пригибается, и мама тянется за йогуртом.
– Мама, не надо! – пытаюсь робко вставить, но куда там.
– Не кричите, Светлана Сергеевна – Кир успокаивающе совершает круговые движения руками, как дрессировщик перед тигром, – Арину нельзя волновать. И за стеной другие пациенты.
– Ты её сюда отправил и смеешь еще мне указывать? Мне никто не указ! Пошёл вон! – Мама разъярённо делает еще пару шагов вперёд.
– Кир, пожалуйста... – блею, натянув простынь по самый подбородок.
Кир, сглотнув, оборачивается ко мне, и я продолжаю:
– Уйди, пожалуйста.
Едва заметный кивок.
С мамой они расходятся, как боксеры на ринге – по кругу, не спуская друг с друга взгляда. Мама, держа над головой бутылку с йогуртом, как гранату, Кир – выставив перед собой руки в охранном жесте.
Тихо прикрывается дверь, мама цедит сквозь плотно сжатые зубы.
– Ты что себе позволяешь?
– Но... Мам... – Лепечу помертвевшими губами.
– Моя дочь не шлюха!
Она рявкает так громко и с такой злость, что должны вздрогнуть пациенты в приёмном покое.
Кровь отливает от лица, внутри растёт ощущение пустоты и холода, будто кто-то внутри выключил обогреватель.
За что она так со мной? Я совершеннолетняя, просто поцеловалась с парнем! Второй раз в жизни!
– Как ты можешь так про меня? Ты... – Слова с трудом прорываются через спазм в горле.
Мама, бросается ко мне, её лицо перекошено от ярости. Заносит руку, но вовремя останавливается.
Так и стоит с дрожащей ладонью готовой для удара.
Я вздергиваю подбородок. Если она ударит меня сейчас, я не прощу ее. Никогда!
Наверное, она это чувствует.
Обмякнув, мешком падает на гостевой стал. Сжимает голову руками и слегка покачивается.
– Дочка, что ты делаешь? – В её голосе столько боли, будто я кого-то убила, расчленила и съела. Поднимает на меня покрасневшие от усталости глаза. – Арина, не смей!
– Ты сама сказала сейчас, тебе никто не указ. А мне?
– А тебе... Тебе я указ! – Повышает голос. – Не связывайся с такими мальчиками.
– Что такого?
Прикрыв глаза мама несколько раз выдыхает, словно собираясь с мыслями. Несколько успокоившись произносит:
– Пойми, он поиграет тобой и бросит. Его мир – это роскошь и глупости. Тебе нужен кто-то, кто будет любить тебя по-настоящему, кто поймёт твои чувства...
– Всякое бывает в жизни, мам. Я не собираюсь за него замуж. – Мой голос предательски дрожит.
– Тогда скажи ему, чтобы его больше здесь не было. Или я сама скажу. – Вскакивает, словно готова прямо сейчас нестись за Киром по коридорам больницы.
– Мам, он просто парень... Обычный! Не исчадье ада!
Мама горько усмехается.
– Нет, Арина! Он не такой, как мы... Не надо... Ещё не известно, какой ты выйдешь отсюда. Какой станешь через год...
– Хочешь сказать, я могу остаться инвалидом? – Грубо обрываю её.
Мама, скорбно поджав губы, садится рядом. Прижимает мою голову к себе, целует в висок.
– Прошу тебя, девочка, не влюбляйся... Это тебя уничтожит.
Вздохнув, обнимаю её здоровой рукой.
Мама тихо продолжает:
– Знаешь, как бывает... Первый шрам – самый глубокий. Однажды ты встретишь парня. Нормального! – Слегка отстранившись, отводит мне прядь со лба. – Такого, кто будет тебя любить и примет любой. Будет беречь и ограждать от любых неприятностей. Этот подонок тебе не пара.
Но во мне её слова отзываются не тоской, а злостью.
– Он не подонок!
– Да, ты сейчас так думаешь. – Мама говорит мягко, но уверенно. – Просто поверь мне, Арина...
Мы еще долго сидим так, обнявшись. Мама убеждает, приводит примеры, давит жизненным опытом. Я обиженно соплю на её груди, понимая, что спорить сейчас с ней не стоит.
– Обещай, что никогда больше не встретишься с ним?
– Я не могу... – Всхлипываю.
– Поклянись, Арина. Умоляю! Или я поставлю вопрос жёстко. Продам квартиру, увезу тебя из этого города... Я не знаю...
Её слова звенят отчаянием. Никогда не видела её в таком состоянии. Даже в тот страшный вечер, когда рассказала мне свою страшную тайну, была более уравновешена.
– Ладно, – скриплю неохотно.
Мама уходит. А я долго лежу, глядя в потолок, отупевшая от событий этого дня.
Может быть мама права? Если я останусь инвалидом, зачем тешить себя напрасными надеждами? Сейчас ему жаль меня, но пройдёт неделя, вторая. И он просто не придёт.
Что-то впивается в мой бок, и я достаю планшет с приколотым на него листком бумаги.
На меня смотрят карие глаза. Холодные и пустые.
Исправишь?
Долго я плачу, прижимая к груди рисунок. Неужели я никогда больше не увижу его вживую? Пусть даже его глаза смотрят на меня таким же льдистым взглядом, как на рисунке, это в тысячу раз лучше, чем не увидеть их никогда.
С трудом дотягиваюсь до коробочки с телефоном, которая, незамеченная мамой, притулилась на углу стола.
Я только напишу ему, что нам нельзя встречаться...
Глава 38.
Честное извинение – отражение внутренней силы
Кир
– За маму извини, она за меня переживает...
– Да норм, бывает.
– Я обещала, что мы не будем видеться.
– Мы и не видимся. Мы периписываемся.
– ПерЕписываемся.
– Ромашина, не душни, а...
– Причешись нормально, что за идиотский вид? – Отец окидывает меня презрительным взглядом.
Демонстративно плюнув на пятерню, приглаживаю волосы.
– Так?
Отец раздражённо цокает. Типо, что с таким идиотом, как я, можно поделать?
– Позорище! – шипит. – Ладно, стилисты разберутся. Может, наоборот, тебе на интервью небрежности добавить. И обречённости?
Луплю на него глаза. Чёрт, я же совсем забыл про это грёбанное интервью!
Вообще, я сегодня устал и не выспался, но обречённости во мне точно нет.
Всю ночь переписывались с Ариной. Оказывается, Ромашина по телефону и Ромашина в жизни – два разных человека. Я местами даже боялся её острого языка.
– Танцуешь ты, конечно, отпадно.
– Ты издеваешься. (И куча смайликов).
– Серьезно, хоть у кого спроси! И целуешься, кстати, тоже
– Хм... Про тебя такого сказать не могу
– Чо это?
– Сначала нужно собрать подходящую выборку, определить показатели оценки и приступить к тестированиям.
– Я тебе приступлю!
– Ты ревнуешь что ли?
Отец за руку подводит меня к дивану. Усаживает, как манекен – ножки ровно, ручки на коленях, отходит, чтобы полюбоваться. И снова подходит. Слегка отклоняет меня назад.
– Кир, мать твою! Не спи!
– Кстати, где моя мать?
Отец замирает, будто я гаркнул этот вопрос ему в ухо через рупор. Стоит, вытаращившись на меня.
Трясёт головой:
– Так, я не понял, какое отношение это имеет...
– Журналисты могут спросить. – Вместо позы домашнего задрота, в которой меня расположил отец, привычно забрасываю лодыжку на колено.
– Не спросят. Будут интересоваться твоей жизнью. Так, макет корабля давай вот сюда поближе поставим. Всё, они уже здесь.
– Я однажды бригантину склеил.
– Ты не только девчонок клеишь? Удивил.
– Ага, две недели сидел. Ни на одну девчонку столько времени не тратил. Зато бригантина получилась – улёт! Двухмачтовый, с парусами.
– Как зовут?
– Кого?
– Твой корабль.
– А... Мечта.
Наш дом наполняется народом. Ходят какие-то мужики прямо в ботинках, таскают провода, ставят лампы и зонтики.
Очень увлекательно, но не понятно.
Какая-то бодрая тётка подбегает:
– Так, вы Кирилл? – Молча киваю. – Давайте я вам личико освежу.
Достаёт из кармана выкручивающуюся кисточку, коробочку, и «освежает». Щекотно, будто по мне пляшет заячий хвост. Пытается что-то сделать с моей головой, вооружившись расческой и угрожающих размеров пузырьком, но я уже возмущаюсь и прикрываю свою небрежно уложенную чёлку руками.
Не хватало, чтобы они из меня сделали зализанного и запудренного отличника.
Достаю телефон и, сделав пару кадров окружающего безобразия, отправляю их Арине и пишу:
– Доброе утро. Вот в таких условиях приходится выживать.
Уже через секунду кадры помечены весёлыми смайликами, и приходит ответ:
– Оу! У вас переезд?
Задумываюсь, чтобы ей ответить? Мы ведь так и не обсудили интервью, она вообще не в курсе.
– Кир, чего ты там улыбаешься? Иди сюда! – зовёт меня отец. Приходится убрать телефон. – Вот, познакомься, это Эльвира, она будет с нами беседовать.
Рядом с отцом перебирает стройными ножками изящная шатенка. Слепит меня белозубой улыбкой, и потом точно такую же улыбку отправляет отцу.
Ого, крошка, осторожнее. Этот крокодил тебе не по зубам.
– Очень приятно, Кирилл. – Девушка протягивает мне узкую ладонь и тарахтит. – Направление беседы мне понятно. Это не прямой эфир, если что не так пойдёт, вырежем, не волнуйтесь.
Передёргиваю плечами. Волнуюсь? Я? Но шатенка, уловив, кто тут всё-таки главное заинтересованное лицо, уже поворачивается к папочке и бодро тарахтит:
– Работаем на имидж, показываем вас, вашу жизнь, Станислав Эдуардович. Как вы отдыхаете, как проводите свободное время... Уверена, у вас есть масса интересных занятий, хобби, увлечений. Вот об этом и расскажем.
Телефон попискивает, и я снова утыкаюсь в экран.
Что-то случилось у тебя? Я даже заволновалась!
– С кем ты переписываешься? – Гаркает отец. – Сколько можно! Прояви уважение!
Молодая журналистка, в отличие от меня, вздрагивает. Я даже не поднимаю взгляд от телефона.
Отец разводит руками, мол – что с них взять, с молодёжи. Невоспитанные.
Видимо, чтобы не накручивать ситуацию, Эльвира кокетливо подхватывает отца под руку и уводит к дивану, где уже выставлен свет.
– Я так предлагаю. Сначала снимаем нашу беседу здесь. А потом вы мне покажете дом, расскажете несколько историй. Мы это сделаем в виде «врезок», разбавим материал.
– Думаете, интервью будет скучным? – в голосе отца слышны гортанные звуки, как у воркующего голубя.
Ого, да папочка купился что ли на губки-глазки?
Они отходят, а мне ужасно хочется поделиться всем с Ариной. Рассказать ей про Эльвиру, о том, как светотехник чуть не навернулся со стремянки, про отца, который нервно теребит галстук...
Арина так реагирует живо. И с юмором.
– Кир, я сейчас телефон у тебя заберу, – опять рык. – Сядь быстро! Начинаем уже.
Бесконечных пятнадцать минут я сижу в виде истукана на диване. Почему-то вспоминаются лекции по средневековому искусству. На готические соборы ставили горгулий, чтобы они отпугивали злых духов. Вот и я сейчас сижу, как средневековое пугало. Бессловесное и равнодушное к происходящему.
У горгулий хоть функция была. Кажется, они служили водостоками. А я – тупо продавливаю диван.
Отец воодушевленно рассказывает о том, как важно после напряжённого дня возвращаться домой, в тепло и уют.
Не выдержав, громко зеваю.
Отец прерывает свой опус нецензурной бранью.
– Не переживайте, все вырежем. – Добродушно лепечет Эльвира. – Познакомьте нас поближе со своей семьей.
– У нас крепкое мужское братство, – отец, глядя в камеру, хлопает меня по плечу. – Это мой сын, Кирилл. Моя гордость и моя надежда. Кирилл учится на факультете искусствоведения, причем этот выбор, как вы понимаете, никак не связан с моими интересами. В отличие от меня, он – творческая личность и я не препятствую его развитию. Мне главное, чтобы он был счастлив.
Хитрый лис, и тут обернул всё себе на пользу.
Эльвира понимающе кивает, с уважением смотрит на меня. Наверное, считает, что будь она на моём месте вряд ли бы изображала горгулью на диване. Наверное, уехала бы заграницу, в какое-нибудь крутяшное место.
– Я могу сказать одно – я, счастливый человек. Потому что самое главное в своей жизни я уже сделал, воспитал хорошего и достойного парня.
Отец смотрит на меня так проникновенно, что мне даже обнять его хочется. Впервые в жизни, наверное.
Эльвира сентиментально хлопает ресничками.
– Раз уж зашёл разговор о том, какой у вас сын честный и порядочный. Вы сами понимаете, нельзя обойти одну историю...
– Ужасно. – Отец вздыхает. – Девочке сильно досталось, конечно. Но мы помогаем, чем можем. Она из неблагополучной неполной семьи, простая. Если бы не статус родителей детей, замешенных в этом инциденте, никто бы ничего и не заметил. Но Кир очень переживает по этому поводу...
– Дайте я скажу!
– Да, конечно, Кирилл. – Эльвира рассеянно переводит взгляд с отца на оператора.
– Увеличьте, чтобы лицо было крупным планом. – Оператор поднимает большой палец вверх, и я взволнованно отбрасываю челку с глаз.
Время идёт, а я всё ещё молчу. Почему-то думал, что слова польются из меня сразу – быстро и много. Смогу сказать всё, что горит у меня в душе. Но, оказывается это сложно.
– Давай же, Кир. – Отец нащупывает мою ладонь и сжимает её в знак поддержки. Но я выдёргиваю руку.
Вздыхаю и смотрю в чёрный глаз камеры. Там моё отражение. И я начинаю говорить самому себе.
– Это не Арина неблагополучная. Это мы – неблагополучные. – Сердце колотится где-то в горле, приглушая слова. – Я, Дэн, Тоха... И другие дебилы, которые думают, что это смешно и забавно издеваться над людьми.
Оператор с удивлением выглядывает из-за камеры.
– Кир! – Отец вскидывается, но Эльвира, профессионально определив бомбический материал, кивком показывает оператору, чтобы снимал дальше.
Отец садится рядом, и я вновь перевожу взгляд на чёрный глазок с красной мигающей лампочкой.
– Это было глупо, по мальчишечьи. Я хотел... – смущённо потираю переносицу, – я хотел сделать так, чтобы Арина забрала заявление на меня в полицию. Пытался произвести впечатление. А, в итоге, произошла трагедия.
