Текст книги "Красивый. Наглый. Бессердечный (СИ)"
Автор книги: Кира Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
– Теоретически – вы правы...
Что?
Поднимаю глаза на Снятиновскую. Она улыбается.
– ...Практически – есть, что обсудить. Уверена, молодой человек, вы тщательно конспектировали лекцию, поэтому жду вас на семинаре для продолжения нашего диалога.
– Это же факультатив, – встревает Полина.
– Да, я имею в виду мой семинар по древнерусскому искусству. Вот, как раз молодой человек... Простите, как вас?
– Кирилл Рейгис.
– На семинаре по древнерусскому искусству Кирилл познакомит нас с традициями иконописи, которые нашли отражение в русском авангарде. Доклада на пятнадцать минут будет достаточно.
– Без проблем... Хоть на двадцать!
Снова оборачиваюсь. Кирилл сидит в той же расслабленной позе. Ему всё равно? Или он просто издевается?
Кирилл пробегает по аудитории беглым пренебрежительным взглядом. На мгновенье его холодные равнодушные глаза скользят по мне, и я тут же отворачиваюсь.
Уши вспыхивают, кожа на руке вмиг покрывается мурашками.
– Офигеть! – долетает до меня свистящий шёпот Полины.
Думаю, на семинаре по древнерусскому искусству ей тоже будет весело.
Телефон издаёт звонкую трель в кармане. Марина Владимировна и так, недовольная расшатанной дисциплиной, бросает на меня такой взгляд, что мне хочется исчезнуть, как акрил в растворителе.
– Простите... – дрожащими пальцами, пытаюсь выудить телефон. Как всегда, в таких ситуациях, сделать это быстро не получается. – Я всегда выключаю, забыла...
– Ромашина готовит доклад по влиянию парсуной живописи на постмодернизм. – Железным тоном отрезает Снятиновская.
– Что? – сглатываю горький комок. Я даже не поняла, что она сказала. Это на каком языке?
Работа в галерее отдаляется от меня и постепенно исчезает в тумане несбывшихся надежд.
Слёзы наворачиваются на глаза. Это несправедливо! Я же ничего не сделала.
Следующие несколько минут нервно ёрзаю на стуле, от обиды не слышу ничего вокруг.
Хочется выплеснуть свою злость на кого-то, поэтому включаю телефон под партой и смотрю, кому я так не вовремя понадобилась. Я сейчас убью этого гада!
В телефоне меня ждёт сообщение от Полины:
«Ариш, ты же конспектируешь? Дай потом Киру списать, чтоб эта сука отстала»
Зависаю пальцем над негодующим смайликом.
Но почему-то отправляю ей:
«Ок»
Беру ручку и аккуратно записываю что-то про анаморфоз. Конспектирую, как робот, не понимая смысла. Стараюсь, чтобы было понятно и разборчиво. Дорогие читатели, Кира взбодрило современное искусство. Наверное, уже жалеет, что не выбрал юридический. А вы, что скажете? Согласны с ним? ))
Сай Твомбли. «Без названия» – 69,6 млн долларов 
Марк Ротко. «Оранжевый, красный, желтый» – 86,9 млн долларов 
Глава 5.
Неловкость – это цена, которую мы платим за искренность
В столовой утыкаюсь в тарелку с салатом. Жую так тщательно, что, наверное, шевелятся уши.
Тетрадка с конспектом – написанным каллиграфическим почерком лежит в рюкзачке. Я даже важные фразы выделила маркером под линеечку.
На ЕГЭ так не старалась!
Дура, блин! Ради чего?
Или ради кого?
Еще и у Снятиновской подставилась!
После лекции Полина сразу уволокла новенького. Взяв под руку потащила на экскурсию по университету.
А я так и стояла в аудитории с тетрадкой в руках, провожая их взглядом. Ненужная, как зонтик в солнечный день.
Я для них – невидимка. Скромная заучка, которая всегда с радостью даст списать, в надежде когда-нибудь выбраться в свет по дармовому билетику. Не подошли сейчас, потому что торопились внимательнее рассмотреть подпольную курилку или автоматы со снеками. Вряд ли их интересует библиотека. Заучка же подождет и не обидится!
Злобно гоняю по тарелке горошек, испытывая почти садистское удовольствие, когда удаётся наколоть его вилкой.
Так увлекаюсь местью ни в чем неповинному салату, что не сразу замечаю, как рядом присаживается Таня с подносом.
Веду носом, учуяв запах пиццы. Сразу подкатывает ком к горлу.
– Тфу, блин, – морщась, отодвигаю локтем её поднос, – прости, но я отсяду. Это запах моей работы.
Таня демонстративно принюхивается:
– По-моему, пахнет божественно. Райская еда, – берет слайс в руки и надкусывает. Продолжая жевать, косится на мой салат. – Ты бы, Ромашина, перестала питаться, как коза. Капустой, морковкой и горошком. Тощая какая. Груди почти нет... И попы...
Это уж слишком! Настроение и так на нуле, ещё запах фастфуда и коплименты.
Посмотрела бы я на Таню, если бы она нюхала «райскую еду» ежедневно с 16 до 22 часов. Практически, каждый день.
И, судя по невыполнимой теме доклада, более комфортная работа в прохладном и вентилируемом помещении галереи мне пока не светит.
Беру свою «козью» тарелку и отсаживаюсь на другой стол. Снова склоняюсь над капустой.
– Ладно, Ромашина, не обижайся. Я больше не буду. – Таня добродушно машет мне рукой. – В следующий раз возьму борщ или картошку, лады? Доем и подсяду. Лады?
Мне становится стыдно за свою несдержанность. Подруга не виновата в том, что у меня настроение хуже некуда. И пиццу любят все. Кроме меня...
Миролюбиво улыбаюсь ей со своего места и уже подумываю, не пересесть ли обратно, как Таня с громким хлюпаньем втягивает молочный коктейль через трубочку.
Запихиваю в рот побольше салата и склоняю голову над тарелкой. Помирюсь попозже, когда она доест. Последняя нервная клетка балансирует на краю пропасти, хочу её поберечь.
– Привет! Здесь свободно?
Голос глубокий, с лёгкой хрипотцой. Слишком зрелый и сексуальный для юного парня...
От неожиданности меня словно прошивает током на двести двадцать вольт. Сердце совершает невероятный кульбит, и застревает где-то в горле.
Растеряно киваю. Напротив меня опускается...
Кир Рейгис! Собственной персоной.
Снисходительно смотрит на мой скромный обед. Отбрасывает назад чёлку и слегка улыбается уголком рта.
Господи, у меня рот набит салатом!
– Полинка говорила, что у тебя можно взять лекции. – Слегка наклоняется вперед, и я по инерции отклоняюсь назад. – Поделишься?
Снова киваю, как глухонемой болванчик. Точнее, барашек.
Хрустеть салатом прямо сейчас? Отвернуться? Выплюнуть?
Кир смотрит на меня в ожидании. И я опять на мгновенье подвисаю.
У него в глазах плещутся все оттенки терракотового. Там и черепичные крыши южных городов, и античная керамика, и плодородная земля, и скалистый берег реки...
– Ты же Арина, да? – протягивает мне руку.
Я отмираю.
Снова киваю и, поколебавшись, вкладываю ладошку ему в ладонь.
Кир смотрит на меня немного ошалело, вяло пожимает мои пальцы и произносит:
– Тетрадку дашь?
Кровь бросается мне в лицо. Идиотка конченая, он же за конспектом тянет руку!
Ныряю под стол с головой, чтобы спрятать алеющие щёки. Пока Кир не видит, судорожно глотаю салат, обдирая гортань капустой.
Роюсь в рюкзачке, стараясь привести в порядок дыхание.
– Эй, всё хорошо у тебя?
– Да, держи... – Выныриваю из-за стола и протягиваю Киру тетрадь, стараясь не смотреть в глаза. – Еле нашла, думала, в аудитории оставила. – Зачем-то добавляю.
Моя попытка продемонстрировать равнодушие выглядит жалко, это понимаю даже я.
Он берёт тетрадь, но не уходит. Продолжает смотреть на меня.
– Слушай, у меня завтра вечеринка в честь начала учебного года. Ну... моего личного года. Отца как раз не будет, и я всех приглашаю. Познакомимся, расскажете мне сплетни, введете в курс дела. Ты пойдёшь?
– Не могу, я работаю. – Выдаю автоматически, и сама удивляюсь своей скорости реакции.
– Не страшно. Мы допоздна, приходи после работы.
– Меня мама не отпустит...
Выпаливаю и прикусываю язык. Хочется закрыть лицо руками от стыда.
Что может быть позорнее, чем такой ответ?
– А... – с ленцой тянет Кир. – Жаль. Ну в следующий раз тогда. Пока.
Снова тянет руку и я уже менее уверенно вкладываю в его ладонь свои ледяные пальцы. Он слегка потряхивает мою руку, как куриную лапку и отходит.
Сижу перед тарелкой с недоееденым салатом, превратившись в мраморное изваяние.
– Это что сейчас было? – напротив приземляется Танька с подносом. И мне уже плевать на запах пиццы. – Мама не отпустит... ТЫ с ума сошла такое говорить? Сказала бы, что парень ревнивый. Ты что!
– Не трави душу а... – Прикрываю очки ладошкой, не боясь оставить следы на линзах. Знак крайнего отчаяния и невезения. – Сама не знаю, что я ляпнула.
– Кстати, у тебя петрушка в зубах застряла... – добивает меня подруга.
Глава 6.
Иногда самые близкие люди могут быть самыми непонятыми
– Мам... – сбрасываю туфли в прихожей.
По квартире разносится запах тушёнки.
О нет! Только не это!
Из кухни показывается мамина голова:
– Быстро мой руки, макароны по-флотски сегодня.
– Мам, спасибо. Я на работе поела.
Мама выходит из кухни и сердито скрещивает руки на груди.
– То есть, мать старалась, готовила. А ваше величество не соизволит отужинать сегодня?
– Мам, ну правда... Я не голодная. – Меня саму раздражают капризные нотки в голосе, но макароны с тушёнкой я не хочу.
Сую ноги в разношенные тапочки с заячьими ушами и шлёпаю в ванную.
Когда выхожу, мама ждёт меня у дверей, прислонившись к стене. В глазах вызов, губы плотно сжаты.
Робко улыбаюсь.
– Мам, ну ты что? – стараюсь разрядить обстановку. – Не обижайся. Где там твои макарошки?
Мать, не разжимая губ, идет на кухню. Поддерживая пальцами ног спадающие тапки, шаркаю следом.
Присаживаюсь на табуретку, разглаживаю руками клеёнку на столе.
Передо мной плюхается тарелка, наполненная почти до верха. Вздохнув, беру вилку.
– Как день прошёл?
– Всё хорошо, мам... – Макароны уже порядком остыли, но я жую, чтобы не видеть её фирменное расстроенное выражение лица.
Мама редко улыбается. Я могу по пальцам посчитать, сколько раз в жизни она смеялась.
В юности мама была очень красива, я видела фотографии. Она и сейчас хороша – высокая шатенка с хорошей фигурой. В длинных шелковистых прядях ни одного седого волоса.
На улице мужчины бросают на неё заинтересованные взгляды. И я была бы не против, если бы мама решила снова выйти замуж или завести поклонника... Мне очень хочется увидеть в её глазах не только бесконечную усталость и печаль, но и блеск счастья.
Может быть тогда и ко мне будет меньше претензий?
– Как учеба? – Сложив подбородок на руки, смотрит, как я ем. Меня это раздражает, но не показываю вида.
– Отлично! – Нагло и бодро вру. – Доклад буду делать. Наверное, одну смену придётся снять, иначе не успею...
– Одну? – Мама сводит брови на переносице. – Не больше?
Дожевываю липкую слизь, в которую превратились дожидающиеся меня макароны, и продолжаю:
– Да, думаю успею. В следующем месяце отработаю, поменяюсь с кем-нибудь.
– Арина, в этом месяце отопление уже включат.
– Так, это же хорошо, – опускаю вилку. Я и так совершила подвиг, больше я не смогу. – Спасибо, мам, очень вкусно.
– Платёжка по коммуналке будет больше. – Вздыхает. – Я не рассчитывала...
– Да хватит нам, не переживай. Всего одна смена потеряется...
Мама пальцами потирает уставшие глаза. Наконец, с грустью выдаёт:
– Я просто не знаю, как мы справимся.
Молча встаю и убираю тарелку. У нас всегда так – монотонно, печально и однообразно. Будто вся жизнь состоит из трудностей, которые нужно героически преодолевать.
Я так завидую Таньке, у неё в семье всегда шум, гам, смех... Добродушная мама может ущипнуть за бок, приобнять, пожалеть. Когда я у Тани в гостях, постоянно ловлю ощущение, будто в сердце плавится кусок льда. Но стоит зайти домой – и ледяная глыба намерзает снова.
Мою посуду, чтобы не закипеть. Руки слегка подрагивают.
Я стараюсь, как могу. И сейчас лицезреть глубокое разочарование из-за того, что мне нужно выделить больше времени на учёбу, очень неприятно.
«Могла бы сама взять вторую подработку, – бурчу под нос так, чтобы она не слышала. – Я вообще не обязана работать и помогать тебе.»
Ставлю тарелку на сушилку и оборачиваюсь. Мать сидит в той же позе, в глазах уже блестят слёзы. Не могу представить, чтобы Танина мама разрыдалась из-за того, что её дочь не принесет домой лишние пару тысяч.
Хочется взбрыкнуть, дерзко поднять подбородок и спросить, что мне сделать, чтобы она наконец-то была довольна. Но не решаюсь.
Мать и так на взводе, вот-вот и рванет истерика.
Поэтому гашу в себе зачатки бунтарства, подхожу к маме и, стараясь нейтрализовать взрыв, робко дотрагиваюсь до её плеча.
– Мам, да нормально всё будет. Учебу я тоже не могу запускать. Подумаешь, всего одна смена.
– У тебя всё так просто. – В голосе звенят слёзы. – Подумаешь, ничего страшного...
Присаживаюсь на корточки рядом с ней и заглядываю в глаза.
– Мам, я же стараюсь. Ты разве не видишь?
– Вижу, прости... – Отворачивается. – Жизнь трудна Ариша. Я хочу, чтобы ты была готова к этому.
– Я понимаю, – покорно склоняю голову.
Кажется, бомба обезврежена.
На столе попискивает мой телефон и мать недовольно морщится.
– Кому это ты понадобилась так поздно?
Заглядывает в экран, где чередой высыпают уведомления.
– Дай мне. – Хватаю телефон. – Ничего особенного, это кто-то шлёт фото в нашу студенческую группу.
Снимаю блокировку, и на первом же фото вижу Кира в одних плавках, стоящего у бассейна с бутылкой в руках.
Глаза расширяются, и я тут же вспыхиваю до корней волос, будто он прислал это фото мне лично.
Скорее смахиваю, не разглядывая. И на весь экран возникает голая волосатая мужская нога, явно не принадлежащая студентке искусствоведения...
Дальше!
Две девчонки шлют воздушный поцелуй в камеру, а за их спинами Аня Сокович обнимается с каким-то мужиком...
Дальше!
Гора пустых банок, аккуратно выставленная к камере этикетками...
Господи, что это? Телефон чуть не падает из дрожащих рук.
Полина, натянувшая майку на голову, а её грудь в мужских ладонях...
По телу пробегает волна жара, которая тут же сменяется холодным потом. Это Кир её лапает?
Что там происходит у них? Что за адская вечеринка!
– Что там у тебя? – не оставляющий возможности на раздумья ледяной голос матери.
– Да ничего особенного. – Прячу телефон за спину. – Девчонки из группы картинки выслали...
Мать протягивает руку.
– Дай сейчас же сюда!
– Нет! – отступаю назад.
– Я сказала, отдай!
– Не хочу, чтобы ты это видела. – Завожусь не на шутку. – Что не понятного?
– Ты от меня что-то скрываешь?
– Мама, отстань! Ничего там нет. – Уже кричу. – Это мой телефон! Мой!
– Арина, ты испытываешь моё терпение! – Мать надвигается на меня, как огромный айсберг.
– Как же ты меня достала! – Выплёвываю ей в лицо. – Это просто фото с вечеринки, ничего особенного. И меня там нет, разве не видишь? Почему ты всегда должна всё контролировать? – кричу, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. – Это моя жизнь, мои друзья высылают фотографии!
– Потому что я твоя мать! – Её голос становится ещё холоднее. – И я имею право знать, что происходит в твоей жизни. Я хочу знать, кто с тобой учится.
– Ты не понимаешь! – слёзы уже текут по щекам. – Ты никогда не понимаешь!
– Арина, я просто хочу защитить тебя. – Мать делает шаг вперёд, но я отступаю назад.
– Защитить? – смеюсь сквозь слёзы. – Ты просто не доверяешь мне!
– Это не так! – Её голос дрожит от гнева. – Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности.
– Безопасности? – кричу, чувствуя, как внутри всё кипит. – Ты делаешь мою жизнь невыносимой!
– Арина, прекрати этот спектакль! – Она протягивает руку, пытаясь схватить меня за плечо.
– Нет! – Бегу к двери.
– Арина, вернись! – её голос звучит отчаянно, но я уже выбегаю из комнаты, захлопывая дверь за собой.
Я выбегаю на улицу, вдыхая прохладный вечерний воздух, и чувствую, как слёзы постепенно высыхают. Мне нужно время, чтобы успокоиться и обдумать всё, что произошло.
Но я знаю точно: вечеринка удалась, а ещё... Я больше не могу жить под постоянным контролем и давлением.
Глава 7.
Самые яркие и безумные моменты молодости начинаются, когда родители уходят из дома
– Кирюха, ты сегодня, ну прямо угоди-и-ил... – мой друган, Антон Калецкий, развалился с видом завсегдатая стрип-клуба на многострадальном диване в гостиной. С интересом разглядывает девчонок, которые дефилируют мимо. Некоторые уже достаточно выпили и осмелели, чтобы трястись в центре под попсу, которая льется из умной колонки.
Подмигиваю другу и лениво улыбаюсь. Да, сегодня вечеринка удалась! Пусть и пришло всего человек десять из группы, но это только начало... В следующий раз гостей будет больше.
Подставляю ладонь, и Тоха смачно хлопает по ней.
– Кир, ты нашёл Эльдорадо с тёлками! Респект! Вливание свежей крови полезно для молодого и растущего организма.
Тоха ржёт и тычет меня кулаком в бок так, что я слегка заваливаюсь. Калецкий – здоровый, как кабан. Из суворовского Тоху поперли, не смотря на старания папаши-генерала. Так что Тоха уже четыре месяца нигде не учится – ищет себя.
– О-о-о, – разочаровано ноет Тоха. – А эту биксу чо позвал? Вот ту, толстуху с пирсингом... Страшная же!
Вытягивает палец и тычет в упитанную девчонку с короткой стрижкой. Я тут же даю ему по руке.
– Угомонись, не на конкурсе красоты. Кинул сообщение в общий чат, кто пришел – тот и здесь. Спасибо бы сказал.
– Да я благодарен, – миролюбиво заключает Тоха. – Так-то есть из кого выбрать. Непуганые девчули, как дикие оленихи.
Тоха снова ржёт, и на нас оборачивается несколько танцующих. Мне становится неловко за друга, надо было кого-то поинтеллигентней пригласить. Только дом пустой именно сегодня, а в будни из друзей можно рассчитывать только на Калецкого.
Молчу, отпивая пиво. Залипаю на аппетитную задницу в короткой юбочке, мерно подрагивающую в такт музыке. Аня, кажется? Или Дина? Чёрт, как запомнить их всех?
Девчонка, поймав мой облизывающийся взгляд, оборачивается и улыбается, проводит рукой по бедру, чтобы привлечь внимание к стройным ножкам.
Аня, кажется!
– Эй, Кир, отвисни... – Тоха трясёт меня за плечо, но проследив за направлением моего взгляда тоже усаживается поудобнее и пускает слюни. – Вот эта нормас!
Пару минут мы с Тохой сладко блаженствуем. Ох уж эта сладкая игра, когда дичь дразнит охотников белым хвостиком. Обладательница хвостика не очень подходит под звание «непуганой», но и мы с Тохой только в самом начале охоты.
– Мальчики, а вы что скучаете? – Голос Полины над моей головой, и на плечи опускаются тёплые ладони, ползут к животу.
Короткая юбочка тут же прячет улыбку и отворачивается.
Как женщины, даже такие юные, на уровне инстинктов чуют, когда в огород, который они считают своим, идёт чужая коза? Паслись бы все дружно и мирно, моей капусты на всех хватит...
Пока, короткая юбочка. Ещё увидимся с тобой на парах! И не только на парах.
– Мы и не скучаем, – Тоха поднимает голову, салютует Полине банкой пива. – Отпадный факультет у вас. Тоже что ли батю попросить к вам оформить целевой набор?
– А что, – оживляется Полина. – У нас до Кирюши был всего один мальчик. Ещё один не помешал бы.
Морщусь. «Кирюша» режет слух, меня так даже бабушка не называла. Имя для плюшевой куклы из «Спокойной ночи, малыши!»
Чтобы добить меня окончательно, Полина трясёт меня за щёки и лепечет что-то типо уси-пуси.
Меня передёргивает.
Чуть позже накажу тебя за то, что ты меня прилюдно тискала, сучка! Твоё счастье, что у нас ещё ничего не было!
– Какой нахрен целевой набор? – ворчу недовольно. – У Тохи отец в МЧС, как он его на искусствоведение запулит?
– Ну а что, от прокуратуры же можно?
– Я, может, буду экспертом – определять, где порнография, а где эротика... – брякаю небрежно.
– Ой, а работу на дом будешь брать? – оживляется Полина. – Будем вместе смотреть.
Удивлённо поднимаю голову и заглядываю ей в глаза. Не улавливаю, как она вывела закономерную связь между своей персоной и моим домом?
Глаза Полины пусты и безжизненны, как Аравийская пустыня. Кажется, она даже не уловила, что меня возмутило.
Надо трахать её скорее и завязывать. Она, видимо из тех, кто при знакомстве с парнем придумывает имена будущим детям. Или уже набухалась?
Чтобы сразу показать девочке её место, встаю и прохожу в центр комнаты. Демонстративно становлюсь рядом с короткой юбочкой и выразительно поглядываю в её декольте.
Кстати, неплохо. Размер третий или четвертый?
Поднимаю банку пива, привлекая внимание всех присутствующих.
– Друзья и подруги! Предлагаю выпить за знакомство! Пусть этот вечер станет началом чего-то великого!
Воздух вокруг взрывается приветственными криками и аплодисментами. Все поднимают банки, бокалы, раздаётся звон стекла.
Вскоре я не чувствую раздражения. Всё смешивается в один большой хаос.
Как мне нравится учиться! Особенно, когда отец уезжает в командировку на пару дней.
Глава 8.
Самые сильные щиты куют те, кого мы не замечаем
– Надо же, как вас мало... – Снятиновская обводит немногочисленных студенток таким строгим взглядом, что могла бы изрешетить стены, как шрапнелью.
Приспустив очки на кончик носа, подозрительно шевелит губами. Считает нас.
Девчонки дружно, как по команде, склоняют голову. Шорохи на задних рядах стихают.
– Восемнадцать человек из тридцати. Что с остальными?
– Заболели... – робко отвечает Инна Глушкова.
– Сразу двенадцать человек?
– Грипп ходит... – встревает писклявый голос с задней парты.
– М... – Многозначительно хмыкает Сятиновская. – Знаю я этот грипп. Уже пару недель, как вашу группу поразил этот недуг. Приходят к третьей, а то и четвертой паре, если вообще появляются.
Мы склоняемся ещё ниже. Странное чувство, когда ты не при чём, но испытываешь неловкость за отсутствующих, будто виновата.
– Так не пойдёт, милые дамы. Вы пришли сюда учиться, а не развлекаться.
– У Маринки, по ходу, климакс начался. – Танин шёпот обжигает ухо. – Злющая какая! Чего она нам-то высказывает?
– Чтобы мы другим передали. – Едва повернув голову, тихо отвечаю ей.
– Разговорчики! – Рявкает Снятиновская. – Не хотите мне объяснить, что происходит?
Девочки молчат. Хотя, что тут скажешь?
Отсутствующие сейчас отсыпаются.
Не известно, что вчера происходило – «покатушки» на машинах, посиделки на лавочках в парке или вечеринка у Кира. Наш чат, сначала регулярно транслировавший фотоотчёты с тусовок, в последнее время замолчал, а первоначальные кадры были подчищены.
Я даже была рада этому. Как бы не запрещала себе, рука так и тянулась открыть фото. Боялась, не хотела... Но сладкий мазохизм, подглядывать за кадрами незнакомой и непонятной мне жизни, начал входить в привычку.
Я убеждала себя, что это праздный интерес, но чувствовала лёгкую зависть к тем, кто был частью того мира. Они были свободны и делали, что хотели!
На одной из фото Кир стоял на фоне толпы девчонок вполоборота и смотрел в камеру через плечо пустым и холодным взглядом. И таким пугающе-притягательным был этот взгляд, что я сохранила снимок в галерею.
Первую неделю отчеты о вечеринках систематически появлялись в чате, и служили лучшей рекламой. Популярность Кира росла, быть приглашенной на его тусу – становилось своеобразной меткой качества.
Прежде единая и организованная группа девчонок постепенно разделялась на несколько лагерей – на домашних девочек со строгими родителями, «заучек», которых, в принципе, не интересовали такие развлечения, и тех, кто успел поучаствовать в студенческом веселье.
У движения тусовщиц были постоянные участницы, вроде Полины и Ани, были те, кто засветился всего раз – бесплатная выпивка и еда, почему бы и нет?
Тусовщицы на переменах активно обсуждали друзей Кира, делились впечатлениями и хихикали, листая фотографии в телефонах и показывая их друг другу. Кажется, они и приходили только для того, чтобы обменяться впечатлениями и обсудить, что делать дальше.
До меня часто долетали отрывки их разговоров – глупые восторги девчонок и односложные ответы Кира.
– Треть группы, а то и больше завалит сессию, – разоряется Снятиновская, будто не понимает, что её послание адресовано не тем людям. – Дисциплина на нуле. Чем вы думаете? Другие преподаватели тоже жалуются...
– Знаешь, как её называют старшекурсники? – снова шепчет Таня. – Мадам Брошкина.
Невольно поднимаю глаза на лицо Снятиновской, излучающей смесь недовольства и раздражения. Фокусируюсь на огромной броши с перьями, украшающую цветастую кофточку, и фыркаю. Прозвище прямо в точку.
– Ромашина! – Моя фамилия звучит для меня, как удар грома. – Что смешного? Может поделишься с нами со всеми?
Быстро склоняю голову и замираю. Чувствую, как кровь отливает от лица.
Снятиновская подходит к нашей парте, останавливается рядом.
– Я жду. – Голос режет воздух, как лезвие ножа. – Или ты считаешь, что ваши шутки того, о чём я сейчас говорю?
– Нет, не считаю... – выдыхаю в парту еле слышно.
– Где остальные?
– Я не знаю...
– Никто ничего не знает. Что ж, отлично! – Довольные нотки сытой тигрицы в голосе. – Прошу на лобное место... С удовольствием заслушаем ваш доклад. Надеюсь, вы готовы?
Встаю, и дрожащими руками собираю с парты стопку бумажек. Что-то я, конечно, расскажу, но серьезный доклад – вряд ли.
Господи, мне так нужна повышенная стипендия!
Сердечко чуть не выскакивает из груди, когда встаю перед группой.
Девчонки смотрят с сочувствием, Танька показывает кулачок – мол, держись. И эта немая поддержка меня немного воодушевляет. Сглатываю, перебираю листочки с записями, которые успела сделать накануне в библиотеке.
Какое счастье, что нет Кира и его команды, перед ними я бы точно растерялась.
Запинаясь начинаю рассказывать.
– Что вы блеете? – Встревает Снятиновская.
Нет, она не Брошкина, она Мымра! А я ещё надеялась на её протекцию.
– Ваш курс, самый слабый и бестолковый из всех, что учились здесь последние лет десять. – Медленно начинает Снятиновская. – Вы ещё не сдали ни одной сессии, но уже демонстрируете неуважение к предметам... К специальности, которую вы выбрали! Что будет дальше? – она постукивает ручкой по столу. – Половину из вас отчислят уже этой зимой!
– Простите, тема была слишком сложная. – Прижимаю бумажки к груди. – У меня не было времени подготовится.
– Есть простой секрет, как все успевать – меньше развлекаться!
– Но я...
– Чего вы к ней пристали? – Раздаётся сиплый от волнения голос. – Чего вы к нам всем пристали?
На последней парте привстаёт со своего места Стас.
Мымра приспускает очки на кончик носа. Недовольно сверлит взглядом возмутителя спокойствия.
– Арина не развлекается, она работает по вечерам. – Стас выдыхает, будто собирается с силами. – У нас всё нормально было, пока вы не приняли к нам этого... Рейгиса. С него и начинайте. Уберите его, всё будет, как раньше.
– Да, уберите меня! – Кир, держа руки в карманах, заходит в аудиторию. За ним следом семенит Полина. – Попробуйте...
Глава 9.
Тот, кто кричит о своём величии, часто боится тишины
Эффект от появления Рейгиса ошеломляющий. Сердце резко дёргается и кубарем летит вниз, спину осыпает мурашками.
Мымра молчит, сухо жуёт губами, наконец, отрывисто рявкает:
– Ромашина, садитесь, раз не готовы.
Я медленно опускаюсь, всё еще не веря в то, что пытка окончена. Меня переполняет благодарность к двум людям – к Стасу, который не побоялся меня защитить, и к Рейгису – за внезапное вторжение.
Странно, что Снятиновская не выставила опоздавших сразу же. Видимо, Киру, за чьей спиной маячит тень отца-прокурора, позволяется больше, чем простым смертным.
– Рейгис, жду вашего триумфального выступления. Надеюсь, вы готовы? – Без особой надежды интересуется Снятиновская.
– Без проблем.
Всё с той же расслабленной полуулыбочкой, Кир становится рядом с преподавательским столом. Полина, изрядно помятая, падает за ближайшую парту, чтобы лучше было видно, и устремляет восхищенный взгляд на своего дружка.
Бросаю полный признательности взгляд на Стаса. Он лишь молча склоняет голову – мол, все в порядке.
Глазами показывает мне, чтобы я смотрела вперед, и сам начинает мрачно гипнотизировать Рейгиса. Хочет увидеть, как Кир сейчас обделается.
По аудитории проносится шорох, будто ветер гонит листву. Наверное, все ожидают того же.
– Замолчали все, – стучит ручкой Мымра. – Рейгис, мы все во внимании.
Кир слегка покачивается с носка на пятку, и начинает рассказывать. Без предисловий, откашливаний и робкого блеяния. Он даже сумку с плеча не снимает. Так и стоит, слегка покачиваясь с носка на пятку.
А его хрипловатый голос звучит, может быть, недостаточно эмоционально, но успокаивающе. Гладит тембром мои взвинченные нервы, заставляя расслабиться. Заглушает шум крови, который звенит в ушах после недавнего позора.
Сначала я ничего не понимаю.
Прижимаю к щекам ледяные ладони и заставляю себя вслушаться.
«...Уплощение пространства и объемов, характерное для церковной традиции...»
Мои знания авангарда далеки от идеала, но, если бы я разбиралась в сложной для первокурсника теме, хотя бы на уровне Рейгиса, уже давно работала бы в галерее.
«... трансформация иконописных приемов, как несогласие с происходившими в мире событиями...»
В аудитории стоит такая плотная тишина, что её можно резать ножом. Девчонки молча переглядываются, пытаясь понять, что происходит. Полина, восседая с гордым видом царицы Савской, пренебрежительно посматривает по сторонам.
Снятиновская, опустив голову, слегка кивает в такт его словам.
А Кир рассказывает материал неторопливо. С ленцой, словно доносит до дошколят правила дорожного движения.
Но даже с такой небрежной манерой подачи я не успеваю за его словами. И дело не только в том, что на нём обтягивающая футболка, демонстрирующая красивые загорелые руки, и не в том, что в отличие от Полины он выглядит потрясающе свежим. Он смотрит поверх наших голов, и в его карих глазах – пустота и скука.
На мгновение он мажет взглядом по нашим лицам и, когда он смотрит на меня, холод его презрения доходит до самого нутра.
Меня обжигает осознанием того, что он считает нас пылью, жалкой массовкой для его яркой жизни. И сейчас он соизволил порадовать нас своим выступлением. Милостиво разрешил нам обожать не только за смазливую мордашку, но и за ум.
«...И квадрат Малевича, как воплощенный бунт против традиций, ставит точку в этом извечном споре. Что было первично – форма или содержание, содержание, или форма. А, просто не было ничего. Вот и всё.»
Студентки с ошалелым видом молчат. Какое-то время ждут продолжения. Но Кир, развернувшись, шагает туда, где обожающим взглядом его ласкает Полина. Её соседка, подобрав тетрадку, мышкой шмыгает на другое место.
Но Кир, будто не замечая этого, проходит дальше и садится один.
– Неплохо, – Снятиновская довольно хмыкает. – Для первокурсника очень даже достойно. Надеюсь, Рейгис, вы изменили своё мнение о современном искусстве? – Мымра поднимает голову. – Теперь. – Делает нажим на последнем слове.
– Нет. – Рейгис бросает свое тело на стул. – Всё равно, это мазня.
– Но... – Мымра удивлённо смотрит на него поверх очков.
– Время было удачное, кто больше выпендривался, тот и прославился. А я люблю... – позёвывает и задумывается. – Я люблю Шишкина. Мишки на конфетах, помните таких? Вот это было хорошо! Душевно. И вкусно...
