Текст книги "Мир приключений 1975 г. "

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Виталий Мелентьев,Всеволод Ревич,Альберт Валентинов,Виктор Болдырев,Владимир Караханов,Андрей Михайловский,Александр Шагинян,А Бауэр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

Владимир Караханов
·
ОБЯЗАТЕЛЬНО ВСТРЕТИМСЯ
(Приключенческая повесть)

БУДНИ В ВОСКРЕСЕНЬЕ

Торчать на работе в воскресенье – мало радости. Выкрашенные в коричневую краску стены с уныло-аккуратным бордюром сжимают и без того небольшую комнату; сейф своими вдавленными в пол колесиками подчеркивает тяжеловесную неизменность твоей сегодняшней судьбы, и даже пустая корзина для мусора раздражает до того, что всерьез ловишь себя на желании специально в нее плюнуть. И пишущая машинка, на которой со сверхзвуковой скоростью (сперва буква прилипает к бумаге, а уж затем раздается характерное “чвок”) шлепаешь ориентировку, хандрит по-воскресному, то и дело кривя строку.

Дома я лежал бы еще в постели с книжкой или журналом, а может быть, Муш-Мушта, сидя верхом на мне, плел бы какую-нибудь чепуху. Я попросил бы его принести мне пепельницу и сигареты, а он потребовал бы взамен рассказать сказку, и мы начали бы препираться, потому что, честно говоря, сказки мне давным-давно надоели, и, в конце концов, сошлись бы на чем-нибудь другом.

К этому времени на кухне перестает греметь посуда, и нашему спокойствию приходит конец. В комнате мельтешит тряпка, а попутно нам разъясняют, что, раз уж от нас все равно не дождешься никакой помощи, мы можем валяться и дымить сколько угодно, но не мешало бы сперва умыться и позавтракать. Потом можно настроиться на передачу “С добрым утром” – и впереди целый день, не имеющий ничего общего с буднями инспектора уголовного розыска.

А теперь вот сиди и вместо ансамбля “Виртуозов из Рима” слушай гулкий стук нард из дежурной комнаты. Правда, Кямиль, дружинник с химкомбината, тоже виртуоз в своем роде: у него, как у радиста, отстукивающего морзянку, свой неповторимый почерк.

Еще полбеды, когда вызывают внезапно. Если хотите, вызовы в неурочное время пробуждают самоуважение: что-то произошло, и понадобился именно ты. Но сегодня меня не вызывали, и думать о самоуважении смешно: пять нераскрытых краж за две педели. Похожие, как близнецы, они посыпались одна за другой. Все – днем, все – из квартир и все – на моей территории. Самое обидное, что “моей” она стала только потому, что Эдик – тоже инспектор УР и мой сосед по кабинету– отправился повышать квалификацию. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Кражи нужно раскрыть, а остальное, как поет Герман, “лишь бред моей больной души”.

Наш новый начальник отдела произвел выкладку по придуманной им шкале признаков, и получилось, что взбаламутил молодой город приезжий гастролер. Положим, и мы об этом догадывались, потому что перетрясли уже все свои архивы, старых знакомых потревожили, навели справки в Баку – все без толку. Гастролеров ловить всегда труднее: они не обрастают связями, их мало кто знает, они неожиданно появляются и стараются вовремя смыться.

Вот и этот, быть может, сейчас, когда я выстукиваю эту “сверхзвуковую” ориентировку, катит себе куда-нибудь в Крым или Среднюю Азию. Повиснут на нас камнем нераскрытые кражи, и будут спрягать и склонять горотдел, пока “гость” не попадется в другом месте.

“Подполковник милиции Шахинов”, – подбиваю в конце листа и не испытываю неприязни, какую испытывал раньше, проставляя другую фамилию. Дремучий был товарищ. Из тех, кто привык работать не умом, а глоткой. Что касается нетипичных отличий, то наш проявлял свою индивидуальность в беззаветном страхе перед уходом на пенсию. Где-то в глубине души он сознавал, что теперь органы внутренних дел в нем не нуждаются.

Шаги в коридоре. Я не Холмс, но это идет товарищ Кунгаров, начальник отделения уголовного розыска, капитан милиции, мой непосредственный шеф, а попросту Рат.

– Приветствую! – Появляясь, он закрывает высоченный дверной проем на две трети.

– С добрым утром. Как спалось?

Скоро полдень, а мы договорились приехать к девяти.

– Мои сто в полном порядке.

Это он о килограммах. Их у него действительно сто с гаком, но на отрезке в метр восемьдесят шесть они размещены в строгой пропорции и нигде не выпирают.

– А подкалываешь ты меня зря. Я вез сюда Гурина. Натощак по телефону обрадовал: приспичило оказать нам практическую помощь. Мы бы раньше приехали, но он еще к себе заезжал.

– А что ему в министерстве?

– Начальству показаться. Иначе какой толк работать по выходным? Сейчас я его прямо к Шахинову сплавил. То-то, думаю, обрадуется.

Рат скользнул взглядом но ориентировке и тут же спохватился:

– А как насчет справки?

– Уже отдал. Посмотри копию.

Справку о проделанной нами работе по злополучным кражам он прочитал внимательно.

– Ну, пошли. Шахинов ее, конечно, проанализировал и теперь, наверняка, чертит какую-нибудь схему.

Вот уж тут Рат иронизирует зря и отлично сознает это. Шахинов действительно любит вычерчивать всевозможные графики и схемы, и поначалу его пристрастие вызывало улыбки. Первыми перестали улыбаться участковые инспектора. На большом листе ватмана выстроились столбики, по два над каждой фамилией. Первый, цветной, – предотвращенные участковым преступления, черный, в том же масштабе, – совершенные на участке. Оказалось, что обратная зависимость между предупреждением и уровнем преступности – правило без исключений. Я наблюдал, как некоторые участковые ежились от этой математической зависимости. Потом уроки графического анализа получали и мы, и ребята из ОБХСС, и службисты. Так что улыбки быстро потускнели.

В кабинете у Шахинова сидел Гурин, пил чай и читал “Неделю”.

– А где начальник? – удивился Рат.

– Сказал, что будет через полчаса.

Я выглянул в окно и сообщил, что машина здесь. Рат хлопнул себя по лбу, расхохотался и, бросив: “Я сейчас”, тоже исчез.

Собственно, и я уже догадался, в чем дело. Гурин мешал Шахинову работать, но попросить его убраться было невозможно. Шахинов сунул ему термос и газету, а сам перешел в один из свободных кабинетов.

Однако Гурин чувствовал себя обязанным приступить, наконец, к оказанию практической помощи. Поэтому он без промедления вцепился в мою ориентировку. Попутно он сообщил, что преступления, в том числе и кражи, необходимо раскрывать по горячим следам.

– Да, конечно, – согласился я, – только у нас и холодных-то не было.

И правда, вор действовал не по правилам: не оставлял отпечатков; крупных вещей, даже носильных, не трогал, их ведь еще вынести надо.

Гурин стал объяснять, что следы остаются всегда и надо только уметь их обнаружить. В чем конкретно должно было выражаться наше умение в данном случае, он почему-то не сказал.

Я смотрел на него и думал: “Не человек, сплошной вопросительный знак”. Почему он работает в МВД, а не в аптекоуправлении или институте по изучению метеоритной опасности, например? Почему в уголовном розыске, а не в госпожнадзоре? Почему, наконец, он решил оказывать помощь на местах именно в раскрытии краж, а не убийств или грабежей? Скорее всего, он и сам не знает. Зато глубоко убежден, что сумеет “обеспечить” порученный ему участок работы в любой известной человечеству области.

Вошел Шахинов, следом – Рат с линейкой и набором карандашей.

– Здесь многое, – Шахинов приподнял, словно взвешивая, нашу справку, – но, оказывается, не всё. Мы старались получить данные о самом преступнике, искали только его. Эта прямолинейность и завела нас в тупик. Гораздо меньше мы интересовались теми, кто приютил преступника и снабдил информацией.

– Да, квартиры он выбирал без промаха, – согласился Рат.

– Взгляните-ка, – из груды бумаг Шахинов извлекает обязательный чертеж, – вот район массовой застройки. Дома, где совершены кражи, помечены. А теперь…

– Подумаем графически, – шепчет мне Рат.

– Подумаем графически, – продолжает Шахинов.

Любо смотреть, когда он работает линейкой и карандашом, в нем наверняка пропал конструктор. Линии, соединяющие дома с “крестами”, образовали пятиугольник.

– Естественно предположить, что информатор живет в одном из соседних домов, но я внимательно изучил рапорты участковых, ваши данные, беседовал с председателями домовых комитетов – заподозрить кого-либо из жильцов в связях с преступником нет оснований. К тому же диапазон сведений для любого лица, проживающего в одном из домов, уж слишком велик. В то же время очевидно, что вор избегал краж за пределами строго ограниченного участка, идя на гораздо больший риск задержания. По-видимому, риск компенсировался осведомленностью.

– А вот у оперативников ее не было, – вставляет Гурин. Шахинов косится на него, сам он никогда никого не перебивает.

– Значит, источник информации находится где-то внутри жилого массива, но не в обычном доме. – Карандаш стремительно прочерчивает радиальные линии от крестиков к центру пятиугольника.

В скрещении радиусов большое общежитие химкомбината. Рат возражает:

– Общежитие я проверял, посторонних там не было.

– Я имею в виду информатора. Ночевать вор мог и в другом месте.

– Да, да, – решительно вмешивается Гурин, – соучастник проживает там, несомненно. Следовало с самого начала обратить на общежитие самое серьезное внимание. В февральской директиве об усилении профилактической работы как раз упоминаются общежития.

Шахинов терпеливо слушает, потом говорит:

– Соучастник в общежитии, скорее всего, не проживает, он там работает: уборщицы, кочегары, слесари. Некоторые из них наверняка работают по совместительству. Тщательно, быстро надо изучить обслуживающий персонал. Кстати, очень может быть, что гастролер скрывается в доме своего информатора, значит, надо поработать и в этом направлении.

Мы поднимаемся.

– Еще одно: очередная кража, если она произойдет… В общем, возьмите под оперативное наблюдение вот эти дома. – Он подчеркивает три квадратика на самой длинной стороне пятиугольника. – А теперь у меня прием граждан.

Гурин сразу засуетился, подхватив свой портфель и фуражку, идет за нами.

В кабинетике Рата Гурин уселся основательно и тут же взялся за копию нашей справки. В добросовестности ему не откажешь, не любит сидеть сложа руки.

– Не будем мешать, пойдем к тебе, – предложил Рат. Стул Эдика заскрипел под его тяжестью.

– Докапал меня Шахинов своими иллюстрированными умозаключениями.

– Он предложил много дельного.

– Ничего нового, просто кое-что мы действительно не успели.

– Темир-бек, вам он тоже преподавал, однажды взял со стола чернильницу и спросил: “Что вы можете сказать об этом предмете?” Стеклянный, хрупкий, с откидной крышкой, янтарного цвета, квадратный снаружи, круглый внутри, на стекле узоры – чего только мы не выкрикивали, а он все требовал: “Еще, еще…”, пока не выдохлись окончательно. А потом одна из девчонок выпалила: “Это чернильница!” – “И в ней отсутствуют чернила”, – добавил он. А ты говоришь: ничего нового.

– И тебя на рассуждения потянуло? – усмехается Рат. – А мне выслушивать всех на пустой желудок!

Шуткой он пытается скрыть раздражение. Что ни говори, а Шахинов ткнул нас в общежитие, как котят в блюдце.

– Эдик тоже хорош, – продолжал Рат, – нашел время учиться; у него-то наверняка зацепка среди персонала имеется. И этот еще сидит, строчит на нашу голову. Что бы Линько приехать, тот бы действительно помог.

– А чем это Гурин занят?

– Справку по нашей справке пишет. Потом у себя в министерстве приладит шапку и доложит руководству.

– Какую еще шапку?

– Первую страницу, где обо всем и ни о чем. У него в сейфе специальная папка с архивными документами по всевозможным вопросам, покопается в ней с полчаса, найдет что-нибудь подходящее, кое-что выкинет, кое-что добавит – и готово. Папка давно пожелтела, но хранит ее Гурин, как…

– Гоголевский игрок свою чудесную колоду: Аделаиду Ивановну.

– Это уж тебе виднее, – усмехнулся Рат. – Только не в шапке дело. Ее и читать никто не будет. А за нераскрытые кражи можем в приказ попасть.

Испортив мою сигарету (Рат не затягивается, а только пыхтит), он заметно ожил:

– Перекур закончен, приступаем к планированию. Во-первых, закатываемся обедать, во-вторых, топаем в общежитие и так далее, сообразуясь с обстановкой. Пройти по домам персонала лучше всего сегодня: воскресный вечер, больше шансов. Сам понимаешь, придется ночевать здесь. Муторно, конечно, но что делать?

Гурин уже надевал фуражку, и мы нетерпеливо топтались в дверях, когда из дежурной в коридор выскочил Кямиль и крикнул:

– Сигнал на пульте!

С ПОЛИЧНЫМ

Дежурный загипнотизирован вспыхнувшей лампочкой, а мы косимся на телефон. В течение трех минут хозяева квартиры должны позвонить сюда и назвать шифр. Если не позвонят, значит…

Не позвонили. Но Рат сказал:

– Подождем еще.

Это понятно: уж очень не хотелось обмануться, ведь сигнал тревоги всё из того же района. Неужели он?

Молчим, словно боясь спугнуть светящуюся точку. Под ней табличка: “ул. Переработчиков, 12, блок 1, кв. 8, этаж 4, Рзакулиев М.Р.”. Я выучил ее наизусть.

– Всё. Поехали!

Рат в три шага проскакивает коридор; Кямиль, Гурин и я почти бежим следом.

На улице Рат взглядом пересчитывает нас и, минуя “Волгу”, бросается к “хулиганке”. Так мы называем “газик” с крытым кузовом и синей полосой по бокам. В этой машине перебывало все городское хулиганье.

Наверху здорово трясет, но, не будь Гурина, Рат из солидарности все равно не сел бы в кабину. Теперь, когда все остальное зависит уже не от нас, он начинает с голодухи дразнить Кямиля.

– Кольцо есть, невеста есть, когда свадьба будет?

– Невеста есть, квартиры нету. Новый год квартира дают, свадьба будет.

– Не дадут, – отрезает Рат.

– Зачем не дадут? Зачем не дадут? – кипятится Кямиль. – Лодырь нет, прогульщик нет, пьяница нет, жениться надо – зачем не дадут?

– Вчера подполковник с вашим месткомом разговаривал по телефону, очень тебя хвалил: какой ты отличный дружинник, как нам помогаешь, преступников ловишь…

– Молодец полковник, правильна хвалил.

– …как после работы сразу в горотдел идешь, у нас вторую смену работаешь…

– Правильна, правильна…

– У нас чай пьешь, у нас в нарды играешь, у нас ночевать остаешься…

Кямиль настораживается. Он чувствует какой-то подвох и перестает поддакивать, но уже поздно, и Рат наносит заключительный удар:

– Тогда местком сказал: зачем ему квартира, пускай у вас живет.

Кямиль в недавнем прошлом – сельский парень, а теперь передовик производства и наш верный товарищ. В горотделе к нему относятся как к штатному работнику, а Рат и вовсе по-братски. Кямиль это знает и сейчас, когда смех утих, беззлобно говорит:

– Ай, Кунгаров, такой большой вырос, а шутишь как ребенок,

…Одна за другой остаются позади улицы этого города-спутника, размером напоминающего любой из микрорайонов Баку, но в отличие от них имеющего свое собственное лицо. Здесь нет концентрированного нагромождения камня и бетона, здесь старые приземистые домики с уютными палисадниками стоят вперемешку с новыми, устремленными ввысь зданиями; здесь словно мудрая старость гордится своими рослыми внуками, но и строго приглядывает за ними, одергивая слишком резвых. Старый городок дал не только название новому – комсомольскому. Каспийск отдал свое прошлое. Поэтому здесь не безликий жилой массив, а город, имеющий свое лицо.

Вот только ветров здесь своих нет. Ветры здесь бакинские. Сейчас моряна, в воздухе озон, соль – в общем, запах моря. Я люблю этот ласковый ветер, дующий словно из детства.

Машина плавно тормозит, и я, взглянув в боковое оконце, сообщаю:

– Вот эта улица, вот этот дом.

Двор безлюден. До первого блока от ворот рукой подать. На лестничных площадках ни души, значит, вора никто не страхует. Впрочем, вор ли это? Хозяин забыл позвонить и сейчас обалдело уставится на нас и милицейскую форму Гурина. Да и вообще охрана квартир техническими средствами сигнализации – в зачаточном состоянии. У нас ее пробил Шахинов, но пятьдесят квартир на город – лотерея, и просто не верится, что мы уже выиграли.

Последние ступеньки – и прямо перед нами дверь с “Рзакулиевым М.Р.” на аккуратной дощечке. Но Рат звонит направо, в “бесфамильную”, а нам делает знак оставаться на месте. Потом подзывает Гурина, тот позирует перед глазком, и дверь открывается. Я успеваю заметить только удивленное старушечье лицо, потому что Рат с Гуриным тут же скрываются в квартире.

Возвращается только Рат и шепотом говорит:

– Хозяева со вчерашнего дня в Баку. Старушка ничего подозрительного не слыхала. Кямиль, действуй!

Сует ему бумажку с карандашом, а мы прижимаемся к простенку между дверьми.

Кямиль несколько раз подряд вдавливает кнопку звонка Рзакулиевых. Потом, не дожидаясь ответа, дергает дверь. Она подается внутрь и наталкивается на цепочку. Кямиль приникает к щели, громко зовет:

– Хозяин, получай телеграмма!

Со щита на стене прямо в ухо жужжат счетчики.

Наконец шаги и стук сброшенной цепочки. Все дальнейшее происходит в ускоренном темпе, как в кадрах немого кино.

Лысоватый мужчина пятится в глубь квартиры, на лице не страх – удивление. Раскрыты шкафы, разбросаны вещи. В комнате на столе брошены друг на друга отрезы, горка блестящего металла: ложки и вилки, пара колец, золотая цепочка без часов, еще что-то из позолоченного серебра.

– Уже собрал? – беззлобно спрашивает Рат.

Старуха соседка всплескивает руками, прицеливается в мужчину колючим взглядом поверх очков, бормочет, кажется: “Паразит”.

Тот по-прежнему в изумлении, как пациент при первом знакомстве с бормашиной. Еще бы, всего минут двадцать назад он бесшумно поднялся по лестнице, неуверенно позвонил сюда, в пустую квартиру, прислушался и под мерное жужжание электросчетчиков отжал дверь. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Старуха? Но он все время следил за глазком. И вдруг милиция.

“Надо будет обязательно использовать его недоумение, – мелькает мысль, – потом, когда дело дойдет до соучастника”.

Рядом с отобранными вещами порядком потертый коричневый портфель. Он широко распахнут, будто примеривается проглотить все лежащее на столе. Рат извлекает из него короткий ломик, связку отмычек и тонкие резиновые перчатки, в которых работают обычно хирурги.

– Па-ра-зит, – на этот раз внятно произносит старуха.

– Хватит ругаться, мамаша, – просит Рат, – вы лучше смотрите и запоминайте. Портфель твой? – обращается он к “паразиту”.

– Мой.

Шок кончился, удивление сменилось безразличием. Гражданин, видно, с основательным стажем, и вся предстоящая процедура уже не вызывает в нем особых эмоций.

Рат обыскивает его. В карманах замусоленная трешка, штук пять картонных удостоверений и чистый, заглаженный конвертиком носовой платок. Зато из двух брючных “пистончиков” (“По спецзаказу шил”, – смеется Рат) он извлекает измятые денежные купюры самого разного достоинства и облигации трехпроцентного займа.

– Ишь нахватал, бесстыдник, – не удерживается старуха, – а вам, – она обращается преимущественно к Гурину, потому что он в форме, – честные люди спасибо скажут!

Рат садится за протокол задержания, а я иду осматривать дверь. Придется описывать место происшествия, но сегодня, когда виновник рядом, процедура эта меня не угнетает.

Между тем Гурину всерьез понравилось “представлять и олицетворять”. Он завел со старушкой оживленную беседу. Я занялся поврежденными замками, и, когда опять прислушался, он с увлечением объяснял, каким образом нам удалось задержать преступника, и настоятельно рекомендовал старушке полезный опыт Рзакулиевых. Я рванулся было в комнату, но тут же понял: поздно. Абсурдность ситуации заключалась в том, что Гурин в данном случае добросовестно выполнял указание о проведении среди населения широкой разъяснительной работы по оборудованию квартир охранной сигнализацией. Указание совершенно правильное, но, к сожалению, практически невозможно составить перечень случаев, на которые приказы и указания не распространяются.

– Ну, родной, сообщай свои фамилии, только сразу договоримся, не фантазировать, все равно проверим. Да ты садись!..

Настроение у Рата майское, даже про еду забыл.

– А чего ж скрывать, раз попался? Все равно пятерку дадут.

– Пять годов?! – Старушка опять всплескивает руками, но теперь ею движет жалость.

– Да вы, мамаша, не волнуйтесь, ему не впервые пятерку получать, небось давно по этой линии в “отличниках” ходит.

Засмеялись все, даже “отличник”, только старушечье лицо по-прежнему выражало сострадание.

Люди остаются людьми. Сколько раз на моих глазах они готовы были разорвать преступника в клочья, а через пять минут с ними происходила такая же метаморфоза. Наверно, так и должно быть. Без этого парадокса просто немыслимы Человек и Человечность.

– …Мамонов Николай Петрович, Плужкин Анатолий Сергеевич, Варенцов Петр Михайлович, Варенцов Михаил Михайлович, – продолжал перечислять он.

А женщина все причитала:

– Горемыка, горемыка, без роду, без племени…

– Настоящая, как и возраст?

– Настоящих две: Мамонов по отцу, Плужкин по матери. Тридцать семь под праздники стукнуло. Судимостей три, все за кражи.

– Государственные были?

– Зачем? Выше пятерки никогда не поднимался.

– Слесарь-железнодорожник, моторист речного флота, наладчик, рабочий виноградарского совхоза…

Это Гурин быстро просматривает картонные удостоверения, и тут Кямиль, солидно молчавший до сих пор, вскакивает со стула:

– Вай, какой лодырь! Умел столько работа, пошел воровать. Вай, какой дурак!

– И все-то это чужое, – с каким-то скорбным упреком говорит старуха, – сам-то что умеешь в свои тридцать семь?

“А выглядит он гораздо старше, лет десять лишних по тюрьмам набрал, – опять отвлекаюсь я от протокола. – И что за чепуха все эти ложки, серьги да отрезы в сравнении с украденным у самого себя? Во имя чего крадет? Чтобы не работать? Но разве “солидно” подготовить кражу легко? Разве это не требует затрат энергии? Откуда же берутся вот такие человечьи “перекати-поле” в стране, где нет безработицы?”

Я не спросил, откуда он взялся.

– Сколько краж вы совершили у нас в гостях?

– Не считал, гражданин следователь.

– Я не следователь, а считать все равно придется.

Мамонов задумался, потом, ухмыльнувшись, сказал:

– Сколько есть – все мои. Я всегда признаюсь. Зачем зря время отнимать, вам других ловить надо…

– Ну, ну, помалкивай, – обрывает его Рат, – видел таких сознательных.

Когда формальности закончены, возникает проблема открытых дверей.

– Кто испортил, тот пусть и чинит, – шутя предлагаю я, но Мамонов принимает это всерьез. За несколько минут без каких бы то ни было инструментов он приводит замки в порядок.

– И зачем только эти руки тебе достались?

Неподдельная горечь в словах старушки на несколько секунд меняет выражение мамоновского лица. Бог знает из какого душевного запасника вырывается наружу что-то необъяснимо детское.

Дверь опечатана, и мы триумфальным маршем спускаемся по лестницам. Из непонятной стыдливости неизвестно перед кем у нас не применяются наручники, в которых не очень убежишь, и поэтому мне с Кямилем приходится до машины вести Мамонова под руки, как барышню.

Во дворе горотдела полным-полно. Ребята из милицейского батальона рассаживаются по мотоциклам. Только что закончен развод, значит, уже шестой час. Основательно мы проваландались.

– Ну, спасибо, Михеев, поймал, – говорит Рат дежурному.

Тот с недоверием разглядывает Мамонова: с непривычки трудно осознать причинную связь между вспыхнувшей лампочкой и дядей, стоящим у барьера.

– А ты пощупай, убедись, – предлагаю я.

Мамонов понимает, что мы из-за него порядком натерпелись, и тоже улыбается.

Кунгаров с Гурйным идут к Шахинову, а мы с Кямилем, пока дежурный оформляет задержанного в КПЗ [26]26
  Камера предварительного заключения.


[Закрыть], садимся за нарды. В конце концов, сегодня выходной!

Нарды, конечно, не шахматы, где все зависит от тебя самого, но хорошее настроение примиряет меня с взбалмошными костями. Кямиль целиком отдается игре, а я механически переставляю шашки из лунки в лунку и думаю совсем о другом. О нашем милицейском счастье. Ведь со стороны может показаться: упрятали человека за решетку и счастливы. А истина в том, что никогда нельзя сказать наоборот: счастливы оттого, что упрятали за решетку. И это не софистика, потому что так оно и есть на самом деле.

– Что Шахинов? – спрашиваю у Рата, еле поспевая за ним. Он так несется в столовую, что Гурин с Кямилем отстали на добрый десяток шагов.

– Принял как должное. Будто после его сегодняшних выкладок Мамонову ничего другого не оставалось, как влезть в эту квартиру и ждать нас.

– А ты обратил внимание, в каком доме находится эта квартира?

– В пятиэтажном, а что?

– В одном из трех, указанных Шахиновым на чертеже.

– Миром правит случай, а…

– …тобой желудок, – с удовольствием закончил я.