Текст книги "Мир приключений 1975 г. "

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Виталий Мелентьев,Всеволод Ревич,Альберт Валентинов,Виктор Болдырев,Владимир Караханов,Андрей Михайловский,Александр Шагинян,А Бауэр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц)

– Я бы вас не послал. Рисковать жизнью нельзя. Я бы сказал: “Бабушкин– в шлюпку! Вы – минер, это будет не первая мина в ваших руках”.

– Бабушкин! Вы – минер, это будет не первая, и не одна человеческая жизнь в ваших руках.

– Вы изменили конец. Этого я не произносил.

– Разве это не так?

– Я-то знаю, еще кое-кто знает, но вы не видели.

– Но увижу! Катер вызван.

– Мину с катера и подорвут. Вот так…

Первым в шлюпке среди добровольцев оказался Корзин-” кин. Теперь пусть однорукий Анцелович почешет затылок левой рукой! Чего не сделаешь, чтобы потом это красочно расписать!

Отважный “мистер Баскет” глаз не спускал с Бабушкина. На шлюпке сняли руль. Шлюпка медленно, кормой подошла к мине. Тут Корзинкин закрыл глаза, пропустил момент, когда Бабушкин лег животом на кормовое сиденье, выставив вперед руки.

Лежа вниз животом на кормовом сиденье, Бабушкин протягивал руки к мине. Мина и шлюпка чуть покачивались на воде. Гребцы замерли, затаили дыхание. Бабушкин дотронулся руками до мины. Теперь следовало отыскать на ней рым. Эти кольца, одно или два, всегда имеются на мине: они необходимы при погрузке и для работы с миной на корабле. Сколько раз, отыскав рым на всплывшей мине, Бабушкин навешивал подрывной патрон, зажигал бикфордов шнур, и тогда шлюпка отходила от мины. А теперь с миной приходилось еще понянчиться. Бабушкин ввязал в рым мины конец. (Трос взяли в шлюпку.) Поднял руку над головой, гребцы стали плавно отходить. Бабушкин распускал трос. Изменил положение – трос удлинился. Зажал трос в сильных руках так, что содрал кожу с пальцев. Не заметил. Мина отошла от борта корабля… И пот она уже не была опасной для парохода. Но этого не могли сказать о себе люди в шлюпке. Они были связаны с миной – на одном конце шестеро и смерть.

– Пока всё. – Бабушкину захотелось подбодрить моряков.

– Как вы думаете, какая это мина? – спросил Корзинкин.

– Хотели бы еще ближе познакомиться с ней?

Корзинкин подавил невольную дрожь:

– Интересуюсь, какая это мина: немецкая, английская, советская?

Бабушкин про себя ругнулся, ответил сдержанно:

– Мина – это просто плавающая мина. При чем здесь ее национальность? Неужели вы думаете, что на русской мине подорваться приятнее, чем на английской?!

– А мы еще можем… подорваться?

– В любую секунду. Кто знает, что происходит в ее брюхе. – И Бабушкину стало жалко Корзинкина, матросов. – Но мы с вами теперь можем быть спокойными за наш пароход, остальную команду и всех пассажиров. Свой долг мы выполнили. С миной расправится катер. А мы ее попридержим, чтоб другим кораблям не грозила.

Русская пословица утверждает: “На людях и смерть красна”. Это можно понять и так: где ты не один, там не будет места страху. Бабушкин стал рассказывать о мине, как говорят о пуле, винтовке и порохе.

– Средний срок службы, ребята, выставленной мины около четырех лет. Но может быть и больше…

Помолчал. (Пусть прикинут мысленно, с какого года и по каким обстоятельствам где-то близко от пути их парохода таилась мина).

– Основная позиция русского флота шла от Таллина к Хельсинкам. Мина, выставленная там в 1917 году, вполне могла сохраниться до нашего года. Кроме того, вы должны знать лучше меня: в гражданскую войну ставились мины в районе Кронштадта. Возможно, что одно такое минное поле было поставлено и англичанами.

Корзинкин кому-то подмигнул: мол, и я так думал.

– Но разве постоянные западные ветры осенью не могли пригнать мину из любой части Финского залива?

Когда все понятно, на душе спокойно. Или – не так тревожно.

На пароходе ждали катера, возвращения шлюпки. Заработала машина, от первых ударов корабельного сердца палуба, казалось, задрожала под ногами. В самом низу блекло горели электрические лампочки, отсвечивал металл, сипел пар и сочился кипяток и масло. Заходили лопаты в руках черномазых белолицых. Механик принимал горячий душ. Все уже знали на корабле, что подстерегло их в пути – шесть человек ушли в шлюпке. Потребовались добровольцы. Повышенное любопытство было у одного “мистера Баскета”. Еще один суховатый и малодружелюбный морячок был любопытным, но скрывал это от команды. На это у него были веские причины. Воспользовавшись отсутствием одного из пассажиров на корабле, Лисеев осмотрел его каюту. В раскрытом чемодане ничего подозрительного не обнаружил, но вот борцовские медали и Георгиевские кресты наводили на размышление. Кресты! Лисеев слышал: казаков за усмирение рабочих награждали крестами. Лисеев подумал, вздохнул, даже сочувствуя Бабушкину.

Мысль Лисеева заблуждала вокруг царских наград, казаков с нагайками и “Крестов” – пересыльной тюрьмы на Выборгской стороне, построенной еще до революции в Петербурге. Да, Лисеев не облегчит положение Бабушкина.

На палубу вышли пассажиры. Заметив шлюпку, Амер показал на нее О’Флаерти. Спросил Анцеловича. Услышал в ответ:

– Маленькая увеселительная прогулка. – Добавил: – Могли бы и вас прихватить для компании.

Эмма Труцци приставила к глазам театральный бинокль. Шлюпка с гребцами в бинокле приблизилась, и было хорошо видно, что делает Бабушкин. Эмма передала бинокль мужу. Когда Амер попросил у него бинокль, а О’Флаерти даже протянул руку за ним, Труцци (какой промах!) уронил бинокль в воду. Мужчины посмеялись над неловкостью циркового артиста.

Пассажиры остались в неведении.

Из Кронштадта шел быстроходный катер.

В Ленинграде в порту рассчитали время прибытия парохода: родственники моряков получали ответы по телефону.

Барометр падал. Западный ветер подгонял к Ленинграду темные облака. По мощенному торцами Невскому медленно тянулись трамваи. Стрелки на разъездах переводили ручным способом. Если стрелочник забежал в “Красную Баварию”, вагоновожатый останавливал моторный вагон, доставал железную палку с закругленным концом, выходил из вагона и сам переводил стрелку.

Ольга Модестовна загостилась у своей подруги. Подруга жила на набережной Лейтенанта Шмидта. Комната выходила окнами на Неву. Сын Ольги Модестовны, молодой военный моряк, находился в Кронштадте, но обещал быть в городе на Неве. Ольга Модестовна оставила сыну телефон подруги и ждала его звонка.

– Видишь Терентия? – спросила подруга, Казимира Георгиевна.

Ольга Модестовна вдруг засмеялась. Терентий был в Ленинграде, прислал письмо, он решился “разрубить узел, который не мог распутать”. Терентий давно и преданно любил Ольгу Модестовну. Однако их большая и тонкая дружба не переходила у женщины в любовь. Теперь Терентий задумал жениться.

– А где тот моряк, который вернул тебе сына?

Где тот моряк, Ольга Модестовна не знала. Но будет благодарна ему всю жизнь. А Олег, уже ставший взрослым, хорошо знал, кто для матери Василий Федорович Бабушкин.

Подруги условились в ближайшие дни пойти в кинематограф и посмотреть фильм молодых режиссеров Козинцева и Трауберга “Похождение Октябрины”.

Бабушкин на шлюпке ждал катера. Ему почему-то не хотелось возвращаться на пароход, дали бы ему шлюпку, и он один подгреб к родному берегу. Но на это не приходилось надеяться. Погруженный в свои мысли, Бабушкин не приметил катера на горизонте. На пароходе разглядели. Просигналили о плавающей мине.

На катере Олег Иванов принял сигнал. Он за этим и шел – не на морскую прогулку. В море случается всё. Но когда спешишь на чужую беду, кто ждет для себя радостной встречи? Катер сблизился со шлюпкой. Бабушкина Олег узнал сразу. Среди шестерых моряков он выделялся богатырским сложением. Его великолепная фигура, светлые глаза на обветренном всеми ветрами лице, выдавали морскую душу. Это был человек, который вызволил Олега с “Мэри Норт”.

– Вы не изменились!

– Как сказать! За собой не примечаешь. – Не узнаете?

– Не ошиблись?

– Не помните “Мэри Норт”?

– Владивосток… А вы что там делали?

– А кто меня уносил с американского корабля под желтым флагом? Великолепная выдумка!

– Чего не бывало! – И Бабушкин отвернулся.

Он все еще туго соображал, какое отношение к мальчику Олегу имеет этот стройный моряк с военного катера. Предположим, мальчик превратился в мужчину, что он даже скажет: “Спасибо вам”, Бабушкин не ответит же ему: “Приятная встреча! А теперь берите меня с парохода и несите на руках на берег”.

Но Олег не отступился от Бабушкина. Протянув к нему руку, позвал на катер. От борта шлюпки до борта катера три шага. Бабушкин легко и без лишних слов перебрался на катер.

Шлюпка возвращалась на пароход без Бабушкина. “Мистер Баскет” подготавливал сенсационное сообщение: “Нашего пассажира весь Кронштадт знает”.

На катере приняли решение расстрелять мину с близкого расстояния. Можно было, конечно, отойти от мины на расстояние 5 кабельтовых, но тогда пришлось бы сделать много выстрелов, пока будет достигнуто попадание.

Катер от мины в 40–60 метров – 1/4 кабельтова. Расстреливают из мелкокалиберного орудия. Из пулемета или винтовки недопустимо. От пули мина может не взорваться, а только притонуть. Тогда она становится еще опаснее, так как ее не видно под водой. Бабушкин все это знает, но ему интересно: молодые советские моряки, смена. Четко отработаны движения. Команды не повторяются второй раз. Попадание в мину со второго выстрела. Феерический белый столб воды. Для посторонних (их нет), наверное, жуткое зрелище. Свистят, и еще как свистят, осколки мины, летящие через катер…

Западный ветер в Финском заливе взрывает на огромном протяжении поверхность воды. И гонит в устье Невы. Трудно поверить глазам: вода за одну ночь в Неве поднялась, подступает к стенкам набережных, к елизаветинскому граниту. Так бывало на памяти петербуржцев – поднялась, а потом отошла. Ровно век не было такого грандиозного наводнения (послужившего поэту сюжетом для “Медного всадника”). За сто лет отстроился город на Неве: на месте деревянных хибар, снесенных водой и ветром, построены каменные дома. Нева кипит от холодного гнева. Неужели повторится ее наглое буйство, ленинградцы станут свидетелями разрушающих сил, слепого гнева стихии? Все можно ждать… Созданы “тройки” по борьбе с наводнением, они подчиняются штабу. Большинство квартирных телефонов отключено.

Ольга Модестовна в своей квартире на Петропавловской ждет телефонного звонка сына. Она в комнате, где из окон видна Карповка. Окна закрыты, но не замазаны рамы. О стекло бьется белый голубь, как его не впустить. Женщина открывает половину окна, птица влетает в комнату. Но это не голубь, а чайка. Вот куда залетела балтийская чайка!

Четвероногие хищники, крысы, первыми почуяли опасность, стали покидать огромные продовольственные склады на Старом Невском. Петербуржцы уверяли, что сами видели полчища крыс, ходивших на водопой. Люди прятались на лестницах домов, трамвайное движение останавливалось.

Нева выходила из берегов – на всем протяжении Ленинграда. Штормовой ветер гремел на крышах домов, завывал в трубах печного отопления, срывал подгнившие рамы окон, поднимал воду в Неве.

Ольга Модестовна понимала, что Олег теперь из Кронштадта не приедет, но ведь можно позвонить! И ждала телефонного звонка всю ночь.

Бунтующие массы воды угрожали пригородам: Лахте, Сестрорецку, Стрельне, Петергофу. В городе вода просачивалась на мостовые сквозь решетки подземных труб. Вырывалась пенящимися фонтанами. Ночью город, осажденный на этот раз водой, тонул в серо-желтых сумерках. Луна находила короткие просветы в черных облаках, показывала свой затуманенный лик.

В этом году заговорило радио. Радио еще не обрело зычного голоса, его можно было услышать в наушниках. Ольга Модестовна не спала всю ночь. Держала наушники.

“Временами ветер, – передавали по радио, – достигал силы 10–11 баллов по шкале Бофорта”. На Невском размыло торцы, всякое движение прекращено. У Аничкова моста выбросило на мостовую баржу с дровами. Биржа труда направила безработных на разгрузку дров. Спасательные команды передвигались по улицам на лодках. Пожарные, подкрепленные добровольцами, вступили в борьбу с водой и огнем. Со станции Званка специальный поезд доставил в Ленинград строителей Волховской ГЭС. На подмогу к питерским рабочим пришли вятичи, рязанцы, новгородцы, псковитяне. Их тогда называли сезонниками. Смычка города с деревней, провозглашенная недавно, обрела новый смысл. Из ближайшего к волховской стройке села Михаила Архангела приехала на борьбу с наводнением артель крестьян, вооруженных неказистой (и по тем временам) техникой. Но как мастерски люди работали на улицах бывшей столицы своими баграми, отгоняя плывущие по улицам деревянные предметы, перегоняя в нужное место бревна, дрова – все, что держалось и плыло на воде.

По радио дали сообщение: “Перебоя в продаже хлебных изделий не будет, горячая пища для всех!”

Ольга Модестовна услышала в пустой квартире телефонный звонок. Побежала, споткнулась на ровном месте и чуть не упала. Охрипший голос “барышни”:

– Ваш номер? Повторите! Вы – Иванова? Из Кронштадта ждали звонка?

– Да, да, я Иванова, жду…

– Вам звонили два часа назад.

– Нет, нет, что вы, не звонили!

– Где вы были?

– Дома, боже мой, дома!

– Если еще позвонят, соединим. Кто там у вас?

– Сын. Вы слышите, сын! Отбой.

Снова к наушникам. Бархатный баритон первого ленинградского диктора (как хотелось увидеть лицо говорившего) проникал в сердце:

“…В устье Невы много раз хотели прорваться вражеские корабли. Ни один не прошел!”

– Да, да, правда!.. – Ольга Модестовна словно ожила. Радио старалось подбодрить людей, дать им веру в собственные силы.

“…По Невскому проспекту не промаршировал ни один вооруженный вражеский солдат. А сегодня… и не один ленинградец не пройдет, не проедет по Невскому. (Диктор был склонен к шутке, еще не требовали от него точно придерживаться утвержденного начальством текста). Всплыли торцы, их сбивает в груды вода. Потерпите! Вспомните!..

 
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты…
 

Это было сто лет назад. Не позволим! Еще Петр Первый говорил: “Русские всё одолеют. Стихиям наперекор”. А теперь мы, советские люди, сильны, как никогда”.

Радио замолчало. Тогда оно часто помалкивало. Стреляла пушка Петропавловской крепости. Выстрелы говорили о подъеме воды. Ольга Модестовна раскрыла томик Пушкина на поэме “Медный всадник”. Нашла примечание к поэме историка. Петру Первому дали прочесть Новгородские летописи. “В 1541 году в устье Невы море разорило деревушки, затопило пахотные поля и луга”. Вот тогда он и молвил: “Русские всё одолеют”. В наводнение 1824 года воды Балтики поднялись у Галерной гавани и Калинкина моста до крыш домов. Погибали лошади, коровы. Тысячи строений были снесены водой.

Ольга Модестовна заволновалась. Сидит в каменном доме на третьем этаже, а на улицах люди работают. Быстро оделась. Но что прока в ней? Слабая женщина… Вспомнились строчки из стихов Терентия, посвященные ей:

 
Грубый моряк полюбил
Хрупкую, нежную женщину.
Бросил курить, бросил пить —
Под ватерлинией – трещина…
 

Стихотворец почти всегда преувеличивает. Терентий Терентьев был не грубым, а с ней – нежным. Она тоже не хрупкая женщина. Почему не пойти в Ботанический сад? Там хрупкие и нежные растения нуждаются в помощи. Лишний человек не будет лишним в саду, где не так уж много работников. А если позвонит Олежка? Но сын не сидит без дела, поймет, что мать с людьми… Перед тем как уйти, приложила наушник к щеке. Передавали: встревожилась Москва – перестали поступать из Ленинграда телеграммы. За многолетнюю службу, во время февральских событий, Октябрьской революции, наступления Юденича, гражданской войны, – ленинградский телеграф ни на час не прекращал работы. А под натиском вод замолчал. Диктор сообщил: “Для устранения повреждений подземных проводов связи вызваны из Кронштадта моряки-водолазы”. Значит, есть сообщение между крепостью в заливе и Ленинградом! Олег – не подводник, но, может быть, сын приедет с ними. Еле слышно зазвонил телефон. Долго трубка только хрипела. Но вот мужской голос спросил:

– Иванова? Ждете сына?

– Что случилось? Кто говорит? Жду, жду, конечно, жду.

– Не волнуйтесь. Олег Иванов отбыл. Просил передать… Тут в трубке послышались другие голоса. Теперь Ольга

Модестовна не была привязана к квартире. У Олега были ключи. Оставила записку, заторопилась в Ботанический сад. Надо было только перейти деревянный мостик через Карповку.

Вода в городе разрушала деревянные мосты. Мосты через малые реки, каналы. Наводнение сопровождалось ураганным ветром. Старые деревья в парках сдавались ветру. Вырванные с корнями деревья плыли по воде. В Летний сад залетел морской ястреб. За кем он погнался или удирал сам? Ястреб спланировал на верхушку старого дерева. Молодые деревья не падали, пригибались к воде. Чуть ниже морского ястреба нашли спасение черная кошка и две рыжие крысы. Четыре “божьих создания” совершенно не интересовались друг другом.

Все кинооператоры “Севзапкино” в разных местах накручивали ручки своих камер. Пожилой оператор Вериго-Доровский с камерой уселся на одном из каменных творений перед Академией художеств, перевезенным из Египта. Тут оператор нашел хорошую точку: куда не наставишь объектив – вода. Вериго вспоминал съемки 1918 года, когда на набережной, покрытой льдом, у костров согревались матросы, их патрули охраняли осажденный город. Много воды утекло с той поры! А сейчас столько натекло, что хватило бы на десятилетия вперед.

В кадр к Вериге попались две человеческие фигуры в черных бушлатах. Перед ними по воде плыл большой шкаф с раскрытыми дверцами, на одной из дверец бликовало зеркальное стекло.

– Остановитесь! – скомандовал оператор.

Мужчины подчинились команде.

– Вернитесь назад! Еще раз пойдете на аппарат.

– А шкаф не взорвется? – пошутил молодой моряк.

– Повторите свой путь! – потребовал кинооператор.

– Э, нет, не заставите! – сказал Бабушкин. – Это вы повторите наш путь.

Вериго добивался эмоциональности.

– Тогда пусть кто-то из вас поскользнется и упадет. А второй вытащит друга из воды.

– Нас водой не разлить, – сказал Бабушкин. Пожилой моряк положил руку на плечо молодого. Олег на плечо Бабушкина. Их руки переплелись.

– Нет, – сказал Вериго. – Не тот сюжет! – Попытался растолковать: – Наводнение! Стихия! Борьба! Дайте динамику.

– Вы-то мне о борьбе не говорите, – сказал Бабушкин.

Из открытого настежь окна второго этажа дома показался седой человек с кинокамерой в руках.

Бабушкин и Олег прошли мимо Вериги, тот не стал их снимать, нацелил объектив на плавающий шкаф. Но из окна другой оператор, Виталий Петрович Вишневский, взял в кадр старого и молодого моряков, закрутил ручкой. У Вишневского двое сыновей – Виталий и Борис – служили на флоте. Старейший русский фотограф не мог не запечатлеть на пленке людей флотской косточки.

Олег и Бабушкин держали путь на Карповку. На Среднем и Большом проспектах вода уже доходила почти до колен.

Бабушкин слушал Олега Иванова. Старался всё понять, чтобы выбрать верный курс. Но уже у дома, где жила мать Олега, вдруг категорически отказался подняться в квартиру.

– В другой раз! Не теперь, не сейчас!

Олег настаивал, но Бабушкин заупрямился. Так и расстались.

…Через несколько дней Ольга Модестовна с сыном и подругой были на Невском в “Пикадилли”. Перед картиной показывали хронику. И вдруг мать увидела на экране своего сына. Олег улыбался, шагая по пояс в воде. Рядом с ним шел человек богатырского сложения и держался за руку ее сына, как мальчик.

– Это Бабушкин, – прошептал Олег, нагнувшись к Ольге Модестовне.

– Что-о? Где он, где?

На экране уже замелькали другие кадры… Ольга Модестовна и Олег взяли билеты на следующий сеанс, чтобы еще раз посмотреть хронику.

***

На Главном почтамте все дни и ночи не прекращались прием и отправка корреспонденции. Затруднение было только с доставкой на дом. Но почтальоны не сидели без дела. Им помогали разносить письма школьники и студенты.

Из одной сумки, побывавшей в воде, вытащили ворох конвертов. Разобрали. Письмо с заграничной маркой отложили в сторону. Адресат сам придет за ним. “До востребования. Бабушкину Василию Федоровичу”. Обратный адрес: “Штутгарт. Германия. Проездом”.

Все проходит! Как проходят по земле цыгане. Но цыганские таборы делают привалы, время не стоит на месте! И то, о чем мы рассказали, прошло. Но осталось же в памяти!

Муза, Афоня шли с табором. Когда Бабушкин вскрыл письмо, он узнал: “Они идут…”

Встреча любящих была не за горами.

Кир. Булычев
·
БОГАТЫЙ СТАРИК

Фантастический рассказ

1

Ольга Герасимовна угадывала старика по звуку шагов. Он шел тяжело, медленно, но не шаркал, не волочил ноги, а придавливал землю, и доски тротуара коротко ухали и взвизгивали под его сапогами. Старик подходил к киоску, кланялся и молчал. У него было лицо благородного актера, с крупным носом и глубокими морщинами на щеках. Ольга Герасимовна доставала новый журнал и клала перед стариком. Старик медленно листал его и возвращал. Он никогда ничего не покупал, и Ольге Герасимовне это нравилось, потому что она считала трату денег на журналы неразумной.

– Уже осень, – говорил старик.

– Осень, – соглашалась Ольга Герасимовна.

В словах старика была угроза. Осень казалась стихийным бедствием. Ольга Герасимовна произносила это слово мягко и лирично, успокаивала, что не все еще потеряно, что и в осени есть своя прелесть.

– Картофель не успеют убрать, – говорил старик.

– Может, успеют еще, – говорила Ольга Герасимовна.

Если кто-нибудь подходил, старик замолкал и ждал. Ольга Герасимовна спешила отпустить покупателя.

– Завтра получу “Советский экран”. И “Здоровье”, – говорила Ольга Герасимовна.

– Обязательно зайду, – отвечал старик, словно давно ждал этих журналов. – Вас очки не беспокоят?

У Ольги Герасимовны были новые очки, она как-то пожаловалась, что давят в переносице.

– Спасибо, привыкаю, – отвечала Ольга Герасимовна. – Как ваша работа?

Старик был на пенсии, жил один и сказал как-то Ольге Герасимовне, что производит опыты.

– Спасибо, продвигаются, – говорил старик.

Ольга Герасимовна наклоняла голову и смотрела на старика сбоку, жалела его. Верхняя пуговица на пальто висела на одной ниточке. У старика где-то погиб единственный сын, жена умерла давно, и позаботиться о нем было некому.

– Я пойду, – говорил старик.

– Завтра приходите, – отвечала Ольга Герасимовна.

Ей хотелось еще добавить, чтобы он не забыл надеть кашне, но сказать об этом она не решилась.

2

Алла спустилась по скрипучей лестнице на первый этаж. Она была недовольна, что посетитель пришел так не вовремя. Завтра должна приехать ревизия из областного музея, а она еще не кончила проверять серебро. И, как назло, директорша уже неделю, как читает лекции в районе.

В первом зале, у витрины с ископаемыми костями и макетом жилища первобытного человека, ее ждал благородного и сурового вида старик в черном пальто и с потертым портфелем в руке.

– Вы будете директор? – спросил старик строго.

– Я замещаю директора, – сказала Алла. – Что вы хотели предложить?

– Имею коллекцию древних монет, – сказал старик. – Не желает ли музей ее приобрести?

– Нет, – сказала Алла. – Мы сейчас не покупаем. Конец года, совсем нет денег.

– Значит, мне обратиться в областной центр? – Старик был разочарован.

– Я посмотрю сначала, – сказала Алла. В небольших провинциальных городах случаются находки, которым может позавидовать столица.

В директорском кабинете старик вытащил из портфеля парусиновый мешочек, развязал его и приподнял за донышко. Монеты хлынули на стол, растекаясь к углам. Подставив ладони, чтобы удержать их, Алла поняла, что это не коллекция, а клад – монеты были одинаковыми, нечищенными и лишь недавно лежали в горшочке. Рука коллекционера к ним не прикасалась.

– Где вы нашли их? – спросила Алла.

– Я не находил, – сказал старик. – Я их собирал. Много лет.

– Я вам не верю, – сказала Алла. – Это не коллекция.

– Как угадали? – Старик был саркастичен.

– Это моя специальность. И поймите, если это клад, то для нас очень важно знать, где он найден, в чем, при каких обстоятельствах…

– И потом вы заберете у меня за спасибо.

– Почему? Вы получите соответствующее вознаграждение.

Старик приподнял мешочек и свободной рукой начал сгребать монеты в кучку.

– Разговор у нас не получится, – сказал он. – Я не хотел признаваться сначала, но теперь вынужден сказать: это коллекция моего покойного сына. Придется везти ее в область.

– Оставьте свой адрес, – сказала Алла, не надеясь на то, что старик ее послушает. Монеты она успела разглядеть. К счастью, это были рубли второй половины XVIII века, большой ценности они не представляли.

– И не подумаю, – сказал старик.

3

Старик вернулся домой огородами. Эта ворона из музея могла устроить за ним слежку. Старик был собой недоволен. Он даже порой смотрел на себя со стороны и удивлялся тому, как некрасиво и неправильно он живет. Скупость влекла его к необдуманным поступкам. В предвкушении денег он терял осторожность.

На лестнице сидел грузный мужчина, сосед Северов, которого выгоняли курить из дома. Он курил с наслаждением. Старик набрал в легкие воздуха и задержал дыхание, чтобы не отравиться дымом. Старик не любил Северова за вялость мыслей и готовность заранее со всем согласиться. Он сторонился его жены, считавшей весь мир своей собственностью, а Северова – вещью, от которой пользы немного, но выкинуть жалко. Их дочка Светлана в шесть лет была похожа на отца. В ней его раздражала добродушная лень и привязанность к нему, старику, незаслуженная и ненужная.

Старик прошел к себе в комнату, не раздеваясь, бросил мешочек с монетами на стол, монеты звякнули, а Светлана спросила от двери:

– Это столько денег у тебя, дедушка?

Старик прикрыл мешочек ладонью и велел Светлане уходить. Сказал сердито и обидел Светлану. И хотя обида у нее была краткой, на десять минут, она заревела в коридоре, тут же хлопнула дверь, и ее мать спросила деловито:

– Кто обидел?

Старик запер дверь на щеколду.

Потом снял пальто и спрятал мешочек за шкаф. В областной музей он не поедет, потому что женщина из музея могла позвонить туда, предупредить.

4

Старик шел по улице. Было уже совсем темно и последний фонарь остался позади. Ночь была лунная, но облачная, и свет на дороге обманчивый и неверный. Стены монастыря, частично побеленные реставраторами, светились под луной будто в театре, где играют оперу с ночными встречами героев.

Старик подошел к лесам и осторожно поднялся по лестнице к верху стены. Он двигался медленно, не потому что опасался непрочности лесов, но мог услышать сторож.

Отдышавшись, старик дошел до окна. Сторож читал газету и качал головой, переживая прочитанное. Он был моложе старика, но ему не надо было ночью, словно вор, красться по лесам и пробираться кустами. Старик пожалел собственную неустроенную старость, но тут же забыл об этом, потому что пора было действовать.

В следующем дворе реставраторы уже закончили работу, ко не успели убрать бочки из-под краски и доски. На двери в собор висел большой замок, старик прошел мимо, он знал ход вниз, под зимнюю церковь у трапезной.

В подвале было зябко, под ногами шуршали листья и скрипела кирпичная крошка. Старик сделал три шага вперед и потом зажег фонарик. Низкое помещение тянулось далеко вперед, и на штукатурке какой-то турист уже успел написать квадратными буквами “Костя”. Здесь тоже были могильные плиты, совсем старые.

Раньше старик боялся таких помещений. Если бы его спросили почему, ответил бы, что здесь могут прятаться хулиганы. Хулиганы были ни при чем. Он боялся чего-то потустороннего, в чем сознаваться было стыдно. Теперь потустороннее не пугало, потому что сам старик проник за грань того, что доступно другим людям.

Старик достал из кармана аппарат и повернул свет фонаря так, чтобы видеть деления на циферблате. Потом поддел ногтем и вытянул тонкую антенну.

Он начал свое путешествие от того места, где прошлый раз нашел в стене тайник с монетами. Осколки горшка, в котором были монеты, и сейчас валялись под ногами. Их никто не заметит в каменной трухе.

Старик поставил стрелку на индекс серебра. Неудобство поисков в темноте заключалось в том, что, переводя стрелку на иное вещество, приходилось доставать таблицу и искать по ней нужную шкалу. А это сделать неловко, если у тебя в руках и фонарь, и аппарат.

Старик повел антенной вдоль стены, сверху вниз, смотрел, не загорится ли лампочка. Но она не загоралась долго, пока он не прошел до конца подвала и не повернул вдоль стены налево. Потом лампочка разок вспыхнула, но радость была преждевременной. Когда он проверил расстояние и вес серебра, понял, что где-то, в трех метрах под ногами, лежит одна монета. Ради нее копать не стоило.

Через пятнадцать минут старик уморился, вернулся к могильным плитам у входа и сел на одну из них. Надо бы вернуться к сторожке и проверить, не вышел ли в обход сторож. Но поиски с аппаратом всегда отнимали у старика много сил, он был весь как выжатый. И он решил, что все равно сторож сюда не заглянет.

Старик был недоволен аппаратом, потому что его каждый раз приходилось устанавливать на новую шкалу. Надо было бы придумать, как настраивать его вообще на металл. Чтобы с самого начала искать сразу все. И золото, и серебро, и даже платину. Ему представилось, что он уже изобрел, как это сделать. Ему вообще последнее время казалось, что аппарат – его изобретение и он его обязательно усовершенствует.

В подвале было сыро и зябко. Старик отыскал в таблице номер и переключил аппарат на золото. Следовало бы, раз уж такой неудачный день, вернуться домой, все равно ничего не найдешь. Но тут же старику показалось, что в самом центре подвала зарыт золотой клад.

И он угадал. Пока шел к центру подвала, лампочка разгоралась. Здесь было золото.

Старик сужал круг, пока не нашел ту точку, где под землей, неглубоко, сантиметрах в тридцати, лежало что-то небольшое, но золотое. У старика не было лопаты, только нож, он сел на корточки и начал царапать ножом слежавшуюся землю. Ему стало жарко, потому что он в первый раз нашел золото.

5

Ночной сторож дочитал газету, надел ватник и кепку и решил обойти двор. На прошлой неделе сюда забрались мальчишки из техникума. Шли из кино и забрались, без цели, с глупого веселья. Один из них упал с лесов и сломал ногу. Сторожа вызывали в горисполком, хотя он был не виноват.

По монастырю гулял несильный, но холодный ветер, и было неуютно. Сторож пожалел, что сдохла собака, с ней спокойнее.

Он прошел мимо собора, поднялся на ступеньки и пощупал замок. В дальний конец двора, где стояла часовня с мощами святого Иннокентия, он ходить не стал. Решил дойти до трапезной и потом вернуться домой, а к тому времени вскипит чайник.

За дверью в подвал ему послышалось сопение. Сторож послушал и хотел было пойти к себе, взять ружье или позвать милицию. Сопение не прекращалось, и тогда сторож осторожно спустился к подвалу и заглянул в дверной проем. Какой-то человек сидел посреди подвала и ковырял землю, подсвечивая себе фонариком. Человек был один. Тогда сторож крикнул ему: