Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 1"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

А недавно мы учредили День молодежи, отмечаемый нами 28 августа, в день создания Коммунистического Союза молодежи Кореи.

Когда я тоскую по учителю Шан Юэ, который оставил в памяти о моей молодости неизгладимый след, я мысленно шагаю и шагаю по площадке Юйвэньской средней школы.

4. Расширяя сеть наших организаций

После создания АСМ и КСМК мы начали расширять поприще своей деятельности во многих районах. Наши активисты нескончаемым потоком текли из Гирина в другие местные районы для расширения сети организаций.

В то время и я как ученик уходил с этой целью в разные районы. Часто бывал даже в местах, отдаленных от Гирина на сотни ли, чтобы найти там новую арену деятельности. По субботам я уезжал вечерним поездом из Гирина в Цзяохэ, Калунь, Гуюйшу и в другие места, а на следующий день возвращался ночным поездом. Неизбежные обстоятельства порой заставляли меня отсутствовать на лекциях. Большинство преподавателей, кроме директора школы Ли Гуанханя и учителя Шан Юэ, считали мое отсутствие странным. Были и такие, которые догадывались: у него нет отца, семья бедная, может быть, он зарабатывает деньги на обучение.

По своему положению я был ведь еще учеником, и мне немало мешало всяких ограничений и сковываний. Да и времени мне всегда не хватало, – лекции, внеурочные занятия, работа с многими организациями в свободное время, было много и всякого другого.

Во время каникул мы могли действовать свободно, не ограниченные временем. В обычные дни мы тщательно проводили подготовительную работу, а с началом каникул разъезжались по разным местам – где-то создавали и укрепляли организации, где-то проводили просветительную работу среди масс. Словом, работы хватало.

Идти в народ – это становилось своего рода социальной атмосферой и в самой Корее. На каникулах многочисленные учащиеся шли в гущу крестьянских масс и проводили среди них просветительную работу. Так, летом того года, когда я был в училище «Хвасоньисук», издательство газеты «Чосон ильбо» в Корее предприняло просветительные меры: образовало просветительные группы из учащихся средней школы и выше, возвращающихся на каникулы, провело для них семинары и направило их в сельскую местность. Члены просветительных групп на родине провели работу по ликбезу, используя учебное пособие по корейскому языку, составленное издательством.

Приехали на каникулы на Родину и корейские учащиеся из Японии. Они создали разъездные лекторские группы и по всей стране проводили просветительную работу. Религиозные секты чхондогё и Общество христианской молодежи тоже шли в массы крестьян и содействовали культурному развитию деревни.

Но просветительное движение учащихся внутри Кореи не могло подняться до стадии воспитания масс в революционном духе и объединения их в организации. Оно не вышло за рамки чисто реформаторского движения, направленного на ликвидацию культурной отсталости нации. И это движение в середине 30-х годов стало переживать период спада. На этом сказывались и жестокие репрессии генерал-губернаторства, которое считало все народные движения, стремившиеся к пробуждению национального сознания, сопротивлением его колониалистской политике. Причиной тому послужила также идейная ограниченность самих руководителей движения.

В том, что движение шло по руслу голого реформаторства, можно убедиться, например, по содержанию деятельности участников движения в деревне. Главным при этом была ликвидация неграмотности и санитарная перестройка бытовой обстановки в деревне. Так, в круг деятельности членов Общества христианской молодежи вошел весь комплекс культурно-просветительных проблем, открывающих сельскому населению дорогу к современной жизни: начиная от улучшения кулинарии и чистого ухода за колодцем и кончая куроводством, шелководством и употреблением оформленных властями удостоверений и заявок.

А мы уделяли большое внимание тому, чтобы, пользуясь благоприятными условиями, когда пока не было прямых репрессий со стороны японского империализма, тесно сочетать просветительную деятельность в деревне с объединением масс в организации и воспитанием их в революционном духе, развивать и превращать ее в одну из форм активной политической борьбы. Наша работа в массах проводилась в направлении пробуждения сознания людей и объединения их в различные массовые организации. Главной линией при этом были патриотическое воспитание, революционное воспитание, воспитание в духе борьбы против империализма и классовое воспитание.

Мы смогли приложить столь огромные усилия для воспитания масс в революционном духе именно потому, что мы, выбившись из скорлупы старого мышления, носители которого считали массы только невежественными, нецивилизованными предметами просвещения, имели и абсолютизировали такие взгляды, согласно которым народ является истинным нашим учителем и основной движущей силой в революции. С таким взглядом мы шли в гущу народа.

«Идти в народ!» – с той поры это стало девизом на всю мою жизнь.

Идя в народ, я начал свою революционную деятельность, продолжаю революцию и сегодня в гуще народа. Идя в народ, я подвожу итоги своей жизни. Если было бы у меня такое мгновение, когда хоть раз поленился бы общаться с народом, хоть раз забыл бы о его существовании, то я не смог бы сохранить до сегодняшнего дня такую чистейшую, подлинную любовь к народу, которая сложилась у меня еще в десятилетнем возрасте, я не стал бы верным слугой народа.

Каждый раз, когда думаю о сегодняшнем нашем обществе, где максимально обеспечиваются права народа и безгранично умножается разум и творчество народа, я мысленно приношу благодарность гиринским временам, которые впервые посадили нас в «поезд в народ».

Мы начали по-настоящему идти в гущу народа с зимних каникул 1927 года.

Для детей богатых семей зимние каникулы были буквально райскими днями. Всю зиму они то валялись дома, заглядывая в любовные романы, то отправлялись туристскими поездами в Чанчунь, Харбин, Пекин и другие крупные города. В новогодний праздник по лунному календарю лакомились изысканными блюдами, увлекались веселыми играми с бамбуковой хлопушкой, заряженной порохом. Издревле у китайцев есть обычай веселиться целый месяц с первого января до второго февраля по лунному календарю. Они называют второе февраля Днем лун-тайтоу (день, когда дракон поднял голову). Праздничные торжества кончаются лишь тогда, когда съедят всю вареную голову свиньи.

Но мы не могли, как они, развлекаться туристскими поездами и праздничными играми. Зато мы размышляли: как использовать каникулы для того, чтобы больше сделать для революции?

Когда начались каникулы, я поехал с художественной агитбригадой в Чанчунь. Потом сразу же по возвращении оттуда мы отправились в Фусун. Со мной поехали Пак Чха Сок и Ке Ен Чхун, пообещав провести всю зиму в моем доме.

Зимние каникулы того года мы проводили в больших хлопотах.

Как только я прибыл домой, меня окружили члены детского союза Сэнар. Они откровенно жаловались на трудности в работе их союза.

Слушая его председателя, я узнал, что ждали своего решения не один и не два вопроса, их оказалось много.

Чтобы помочь им преодолеть трудности, мы выделили много часов работе с членами союза. Руководителей его ознакомили с методами работы художественной агитбригады, поделились с ними опытом общественной деятельности, работы в массах и внутрисоюзной работы, приняли участие в политических дискуссиях и в собраниях по проверке личной подготовленности.

Оказав помощь в деятельности детского союза Сэнар, мы смогли еще организовать Пэксанский союз молодежи из передовых представителей молодежи Фусуна и его окрестностей. Назвали союз Пэксанским в том смысле, что это организация молодежи, живущей вокруг горы Пэкту. Этот союз был разновидностью АСМ. Эту же организацию мы назвали не Пэксанским АСМ, а просто союзом молодежи. Это было нужно так для того, чтобы ввести в заблуждение врага и замаскировать эту организацию. Пэксанский союз молодежи проводил легальную деятельность, замаскировав себя так, как будто он находится под влиянием национализма.

Приведя в действие членов этого союза, мы создали еще вечерние школы в Циньвацзы и других близлежащих деревнях.

Росли молодежные организации, умножались их ряды. В этих условиях я думал, что должна быть здесь газета, которая давала бы идеологическую «пищу» широким массам молодежи и другим слоям местного населения. Газетное дело нам пришлось начинать буквально с нуля. По собственному желанию нам хотелось, чтобы разовый тираж газеты составлял хотя бы 100 экземпляров. Но у нас не было ни ротатора, ни бумаги.

В Фусуне была, правда, маленькая китайская типография, но ей нельзя было заказать печатание из-за содержания издаваемой нами газеты. И я, наконец, решил написать газету от руки. К этому делу мы привлекли активистов детского союза Сэнар и ПСМ. На выпуск 100 экземпляров газеты у нас ушло более недели. И вот наконец 15 января 1928 года был выпущен в свет учредительный номер газеты под названием «Сэнар».

Размышляю вот сейчас над этим и даже самому не верится: откуда у нас взялась такая огромная сила, чтобы столь много написать от руки! Нередко восхищенным взглядом я окидываю те времена, полные энтузиазма и молодости. В то время мы видели свое единственное счастье в том, чтобы целиком и полностью отдавать себя делу революции.

Молодость, лишенная надежды на будущее, дерзания, огонька, юношеского задора, боевой воли и романтики, – это не молодость. В молодые годы следует иметь высокий идеал и настойчиво бороться за его претворение в жизнь, преодолевая всякие трудности. Все плоды, выращенные потом и кровью юношества, имеющего новые идеи и здоровый организм, входят фонд бесценных богатств Родины. Народ никогда не забывает о героях, создавших это достояние.

В пожилом возрасте человек вспоминает пройденные молодые годы. Это годы самые дорогие, потому что именно тогда он может максимально много трудиться как никогда потом уж в своей жизни, и время это, когда можешь вот как много трудиться, – самое у тебя счастливое.

Потом я газету «Сэнар» печатал уже на ротаторе, с большим трудом приобретенном у близких друзей отца.

Самой своеобразной деятельностью за зимние каникулы 1927 года могу считать выступление художественной агитбригады. В работе Фусунской агитбригады приняли участие члены детского союза Сэнар, Пэксанского союза молодежи и Общества женщин. Этот коллектив около месяца гастролировал в Фусуне и в прилегающих к нему деревнях. Наряду с гастрольными выступлениями мы везде создавали свои организации и проводили просветительную работу среди масс. Зимой того года мы создали и поставили в Фусуне такие пьесы, как «Кровопролитие на международной конференции» (Мирная конференция в Гааге в 1907 г. – ред.), «Ан Чжун Гын стреляет в Ито Хиробуми» и «Письмо от дочери».

Перед гастролями агитбригада несколько дней выступала в городе Фусуне. Тут военщина без всякого основания арестовала и посадила меня в тюрьму. Несколько приверженцев феодализма донесли на меня военщине, мол, содержание художественной самодеятельности не отвечает их курсу.

В те дни Чжан Вэйхуа, мой друг по начальной школе, сделал все, что мог, чтобы освободить меня из неволи. Он уговаривал своего отца оказать нажим на полицию, чтобы она не производила обыск в моем доме. Отец его приходил в мой дом когда-то лечиться, познакомился с моим отцом и стал ему близким другом. Он был крупным богачом, но проявил себя совестливым человеком. Когда мой отец в Фусуне выступил инициатором возобновления работы Пэксанской школы и был в очень затруднительном положении в получении санкции на это, он помог отцу получить эту санкцию.

Вот и на этот раз он, такой влиятельный человек, оказал необходимое давление на военщину и она, да и не имевшая никаких улик, ничего не могла поделать со мной и меня выпустила.

В то время корейцы Фусуна группами пошли в ведомство военщины и коллективно протестовали, требуя освободить меня. Моя мать обратилась за помощью к организациям и подняла народ. И даже влиятельные китайцы осудили акты военщины и потребовали выпустить меня на волю. И через некоторое время военщина вынуждена была освободить меня.

Выйдя из полицейского участка, я с художественной агитбригадой поехал в деревню Фучуньхэ. Самодеятельные артисты выступали там три дня подряд. Пришли посмотреть на наши представления и из соседних деревень. Так что слухи о нашей агитбригаде широко распространялись здесь по окрестностям. Услышав о нас, пришли к нам и сельчане Дуцзидун и пригласили к себе самодеятельных артистов. Мы с удовольствием приняли это приглашение.

Представление в Дуцзидуне прошло с большим успехом. По просьбам сельчан нам пришлось не раз продлевать назначенный срок пребывания тут. Когда закончилось первое выступление, ко мне за сцену прибежал председатель детского союза Сэнар и сообщил, что меня зовет старшина села.

За изгородью дома, в котором мы только что дали представление, меня ждал солидный пожилой человек с трубкой во рту. Из-под густых и длинных бровей его на меня смотрели внимательные глаза. Парень из Дуцзидуна, приведший нас до своего села, подошел ко мне и сказал:

– Вот это старик Чха Чхолли.

Как только я услышал эти слова «Чха Чхолли» (Чхолли означает тысячу ли), отвесил старцу почтительный поклон.

– Прошу прощения за то, что так поздно кланяюсь вам. И не успел поздороваться с вами. Мне сказали, что вы пошли погостить в соседнее село.

– Да, был там в гостях. И поспешил вот сюда на представление агитбригады. Так ты сын Ким Хен Чжика, если не ошибаюсь?

– Вы правы.

– Такой сын был у него? Значит, ему теперь спокойно должно быть хоть и под землей. Такое замечательное представление у меня первый раз в жизни, прежде такого не видал.

Старик так почтительно, с таким ритуалом относился ко мне, что я просто растерялся от такого ко мне обращения.

– Прошу вас, не надо так. Перед вами стоит такой же, как и ваш сын, а вы…

Старик пригласил меня к себе в гости.

Шагая с ним рядом, я потихоньку, осторожно спрашивал его:

– Позвольте спросить… Мне говорили, что вы одолеваете в день тысячи ли. Это правда?

– Ха-ха! И до тебя такие слухи докатились. В молодости я был таким. Не тысячу, а пятьсот ли одолевал…

Слушая его, я думал, что старик этот не напрасно слыл большим борцом за независимость страны. Понятное дело, «Чхолли» – это не его настоящее имя, это прозвище, которое ему дал сам народ, благодаря чему он и слыл среди корейцев Маньчжурии почти как волшебник.

Помню, мой отец с восхищением рассказывал о походке этого старика. По словам отца, так его начали прозывать еще с тех пор, когда он служил бойцом в Армии справедливости в районе Канге.

После переселения в Маньчжурию он, подчинившись группировке Чхамибу, был, как говорится, под рукой Сим Рён Чжуна. Когда эта администрация попала под распоряжение Шанхайского временного правительства, наиболее решительно этому противился Чха Чхолли. Об этом тогда шло много разговоров. Но старика горячо поддерживали некоторые деятели группировки Чоньибу, которые не очень хотели, чтобы организации Армии независимости находились в руках временного правительства. Большую часть руководства Чоньибу составляли выходцы из армии, и они в большинстве случаев пренебрежительно относились к временному правительству, в составе которого были гражданские чиновники.

В тот день старик много рассказывал о разных поучительных фактах. Он с горечью и жалостью говорил, что в былые времена корейская нация могла бы отразить иноземных захватчиков – японских самураев, она развивалась бы как достойный народ независимого государства, но потеряла родную страну по вине прогнивших, бездарных правящих кругов – феодалов. Старик утверждал, что движение за независимость не совершишь словами, надо больше уничтожать япошек с оружием в руках. Обращая мое внимание на коварность японских самураев, он сказал, что по отношению к этим врагам надо быть очень бдительными.

– Ты слыхал, молодой человек, как провалилась Кенсонская спичечная фабрика? Товар этой фабрики, спички с маркой «Обезьяна», были широко известны. Спички-то были спичками, а тут марка была особой, что привлекала интерес людей. На марке был рисунок – обезьяна несет на плече ветку персика. Японцы пришли в Корею и построили фабрику по производству зажигающихся обо что угодно спичек. Но, знаете, япошки не могли зашибать деньгу из-за этих вот корейских спичек. Островитяне строили всякие козни и, наконец, придумали коварную вещь – начали массово скупать, десятками тысяч, эти спички с маркою «Обезьяна», увозили их на какой-то безлюдный остров, там замачивали их в воде и потом сушили, такими вот и продавали их затем на базарах. Ясно, что такие спички не зажигались, и покупатели отмахнулись от них, стали покупать только японские. А та спичечная фабрика, Кенсонская, продала марку товара японской компании и совсем провалилась. Вот какие они, япошки…

Это факт или нет, подтвердить не могу, но рассказ этот стоил, образно говоря, десятка тысяч лян для понимания японского империализма.

Старик рассказал, как он в молодости успевал три раза выстрелить из мушкета, пока самураи выстреливали пять раз из пятизарядной винтовки, но теперь старость не позволяет ему сражаться с врагом, и ему очень скучно быть запертым в четырех стенах комнаты.

Он сказал еще, что очень хорош был танец, поставленный нами, с пением «Тансимчжур» («Единодушие» – ред.). Он жаловался, что в прошлом пошла насмарку Армия справедливости потому, что не были объединены силы, да и теперь вон Армия независимости стала хиреть, преследуемая японцами, и это тоже потому, что люди не объединили свои силы и действуют вразброс, каждый сам по себе.

– Пусть корейцев соберется хотя бы трое, но им нужно сплачиваться друг с другом в схватках с японцами. – Так взволнованно говорил он.

И был прав. Такие слова никто не мог сказать, кроме того, кто до мозга костей испытывал ценность принципа: в сплоченности – путь к победе, а раскол ведет только к гибели.

Взяв меня за руки, старик сказал:

– Я уже стар, пожалуй, уже не в силах сражаться за независимость Кореи. А молодое поколение должно бороться на славу.

Слушая его, я всем своим существом испытывал высокую миссию, – я как сын Кореи должен свершить революцию и оправдать ожидания народа.

Слова старика и больно, и горячо тронули струны моего сердца. Впоследствии в нашей борьбе большим поучением стал его наказ: корейцы, пусть их соберется хотя бы трое, должны сплотиться в борьбе против японского империализма.

В людях мы не только пробуждали сознание, подымая их на борьбу, но и учились у них. И в то время, как и сейчас, народ был нашим учителем.

И вот я теперь каждый раз, когда встречаюсь с руководящими кадрами, сердечно советую им: идите в народ. Я часто подчеркиваю: быть в гуще народа – значит принимать тонизирующее средство, а уходить от него – принимать яд. Иди в народ – там всегда найдется такой человек, как старик Чха Чхолли. В народе есть и философия, и литература, и политическая экономия.

Впоследствии мне довелось услыхать, что старик Чха Чхолли служивший командиром охраны группировки Чхамибу, был убит из-за угла своим же начальником Сим Рён Чжуном.

Получив эту скорбную весть, я с гневом и возмущением вспоминал слова старика: «Пусть корейцев соберется хотя бы трое, но им нужно сплачиваться друг с другом в борьбе против японцев». Если бы руководители группировки Чхамибу объединяли бы свои силы, как учит жизненный девиз старика, то не произошло бы такой трагедии, такого несчастья.

Новогодний праздник по лунному календарю мы отметили в Дуцзидуне.

После праздника я, вернув агитбригаду в Фусун, сам отправился вместе с Ке Ен Чхуном и Пак Чха Соком в Аньту. В этом уезде был поселок Нэдосан, где жили только корейцы. Горная глухомань таилась в дремучем лесу у подножия горы Пэкту. Это было, как говорится, первым селом под небом. Название Нэдосан происходило от смысла того, что в лесу высится гора, подобная острову. Китайцы и называют ее Нэйдаошань в том смысле, что эта гора напоминает сосок груди.

Уже давно в эту деревню приходили участники движения за независимость Кореи. Одно время здесь был и Хон Бом До, старейший предводитель Армии независимости, был здесь и Чвэ Мен Рок.

Сюда, в деревню Нэдосан, мы уже раньше направили члена ССИ Ли Чжэ У (Ли У) с поручением объединить молодежь этой местности в организацию. У нас был план – в будущем превратить окрестности горы Пэкту в большую революционную базу.

Ли Чжэ У был уроженцем провинции Хванхэ. Его отец еще тогда, когда он был в Чанбае, имел связи с моим отцом и участвовал в движении за независимость. Оттого и Ли Чжэ У естественно, смог идти со мною рука об руку.

Я расстался с ним в Хуадяне. С ним я встретился, когда мы создали в Фусуне Пэксанский союз молодежи. Тогда я с ним обсуждал вопрос о создании филиала ПСМ в поселке Нэдосан Ли Чжэ У и в шутку и всерьез сказал мне: не поручай только задание, прошу тебя хоть разок прийти самому к нам и помочь на месте.

Расстояние от Фусуна до Нэдосана – более 300 ли. Смотришь с китайской земли – это последний поселок Маньчжурии, а смотришь со стороны корейской – это первое село за горой Пэкту. Окрестность Нэдосана в 40 километрах была безлюдной.

Мы прибыли в эту деревню к вечеру. Нас провел Ли Чжэ У в дом Чвэ – врача по народной медицине.

По словам хозяина, в комнате, где мы остановились, два раза бывал Чан Чхоль Хо, здесь была и Ли Гван Рин. Я испытывал от этого какие-то серьезные, глубокие чувства. «Здесь бывал мой родной отец, – думалось мне, – останавливались и его друзья. А вот теперь в эту местность мы пришли с „плугом“ революции».

В Нэдосане мы пробыли несколько дней. Мне стало понятно, почему Ли Чжэ У так настойчиво просил меня прийти сюда. Дело в том, что обосноваться в Нэдосане пришельцам было трудно.

В этой деревне жили в основном люди по фамилиям Чвэ, Ким и Чо. Горцы жили, отгородив себя крепким барьером от внешнего мира. Так, свадьбы-то устраивались всего лишь тройственные: дочь семьи Чвэ выходит замуж за сына дома Кима, его дочь – за сына дома Чо, а дочь Чо становится невесткой семьи Чвэ. Бракосочетание так пошло в этом узком ущелье, что семьи в деревне соединились родственно-кровными отношениями. Встречаясь на дороге, называли друг друга «братишка», «дяденька», «сватишка» и т. д.

Почти все обитатели этой деревни верили в чхонбульгё (название религиозного учения – ред.). Истоком этого вероисповедания стало предание старины, согласно которому, с неба были ниспосланы 99 фей и, купаясь в Небесном озере на вершине горы Пэкту, опять поднялись в небо. На основании такой легенды они построили на горе большой храм-молельню площадью 99 кан, именуемый «Донгдоггун», и там два раза в год молились. И в самой этой деревне они воздвигли храм «Чхонбуль» и произносили там молитвы раз в десять или в семь дней.

Как раз следующий день после нашего прибытия был молитвенным днем у чхонбульгёистов. Нас Ли Чжэ У провел ближе к храму. Смотрим – удивительное зрелище! Верующие – и мужчины, и женщины – сделали прическу вверх, как у людей древнего государства Когурё, собрались в одном месте в разноцветной одежде и совершили обряды – ударили в тарелки квэнгвари и чжэгым, били в барабаны, стучали в деревянные колотушки. Извлекались весьма торжественные звуки: «донг-дог-гун!», «донг-дог-гун!» Потому и храм назвали «Донгдоггун».

Здесь, в Нэдосане, говорил Ли Чжэ У, просто голову разрывает на части вот этакое чхонбульгё. У него было одно простое понятие: религия есть опиум. И естественно, что он сам косился на чхонбульгёистов. В Фусуне, где так сказал мне Ли Чжэ У, я тоже с ним согласился. Но серьезное выражение на лицах чхонбульгёистов на обрядах и тот самый торжественный «донг-дог-гун!» заставили меня еще раз глубоко поразмышлять над этим.

В тот день я и Ли Чжэ У в сопровождении Чвэ навестили главу секты чхонбульгё Чан Ду Бома.

Он был одно время в Армии независимости. А когда эта армия ослабела, он бросил оружие и пришел сюда, в Нэдосан, и основал здесь религию чхонбульгё, по канонам которой верующие молятся «небесному духу» горы Пэкту, желая, чтобы небо покарало самураев и сниспослало корейской нации счастье.

Беседуя с главой секты, я не мог оторвать своего взора от кистей проса, подвешенных под потолком комнаты. Такие кисти я видел и в доме Чвэ, такие же торчали они и здесь, в доме главы верующих. Я спросил Ли Чжэ У, хранят ли они так зерно на семена. Он с недовольством ответил, что это они употребляют такие кисти на молитве.

Здесь не занимались рисоводством, поэтому жители для поминовения усопших варили вместо очищенного риса просо. В каждом доме подвешивали его на столбах или под потолками комнат. Бывало, что у них кончалось продовольствие и им грозил голод, но и тогда они не трогали этих кисточек проса. А когда они идут на молитву в храм на горе Пэкту, просо это и пускалось в дело: аккуратно колотили его на крупорушке, веяли зерно при помощи веялки, деревянной ложкой удаляли из него сечку, семена трав, пылинки и соринки, завертывали в чхамчжи (бумага старого корейского производства– ред.) крупы одного и того же размера, потом промывали в родниковой воде и варили зерно для поминовения.

– Вот же это проклятое чхонбульгё, – с неприязнью говорил Ли Чжэ У, – совсем одурачило оно нэдосанцев. С ума посходили. Прав Маркс, когда сказал: религия – опиум. Это, думаю, самое золотое слово из самых золотых изречений. Сомневаюсь, можно ли перевоспитать этих служителей культа на новых идеях?

Дальше он откровенно сказал, что порой ему в голову приходит такая мысль: сжечь тот самый храм «Донгдоггун», который вытравил всю душу из нэдосанцев, все мысли выдавил из их голов.

Я покритиковал его за такой узкий взгляд на вещи.

– Конечно, я не отрицаю марксово положение, что религия – опиум, но ты ошибаешься, если думаешь, что это положение применимо во всех случаях. Можно ли бездумно надеть колпачок «опиум» на чхонбульгёистов, которые молятся небу, чтобы оно покарало самураев и дало корейской нации счастье? Я думаю, что в данном случае эта религия патриотическая и все ее верующие – патриоты. Если у нас самих есть настоящее дело, то мы должны объединять этих патриотов в единую силу.

Мы сидели и серьезно обменивались мнениями. И пришли наконец к выводу: не свергать чхонбульгё, а активно поддерживать антияпонские настроения верующих.

Находясь здесь около десяти дней, мы довольно успешно налаживали работу с жителями деревни. Чхонбульгёисты сразу подтвердили мои слова о том, что одной верой в религию нельзя добиться возрождения Родины.

Зимой того года нэдосанцы действительно искренне, сердечно относились к нам. Главным продуктом питания у них была картошка, но особенно вкусной была каша с картошкой и фасолью. Ке Ен Чхун отпускал по этому поводу шуточки: пукнешь – пол пробьешь.

Если бы мы в то время не были в Нэдосане, если бы мы, сидя в Гирине, слушали только информацию Ли Чжэ У, если бы мы только по слухам оценивали обстановку, то на нас не произвело бы такое хорошее впечатление чхонбульгё. А мы в Нэдосане смотрели «Донгдоггун», следили за серьезным выражением на лицах у молящихся верующих и видели кисти проса, подвешенные под балкой в каждом доме. Поэтому мы и смогли дать справедливую оценку религии чхонбульгё и самим верующим.

Обладать в жизни народными качествами, иметь народное мышление, отвечающее интересам народа, – этого не добьешься, сидя за столом, тем более пустым фразерством. Это дается, как правило, во время прямых контактов с народом, что позволяет собственными глазами видеть, своими ушами слышать не только голоса людей, но и их дыхание, видеть свет их глаз, выражение на лицах, манеру говора, жесты и походку.

Здесь мы провели прежде всего политическую работу по просвещению жителей села. А потом создали в этом поселке филиал ПСМ и детскую экспедицию.

После моего возвращения в Гирин мой дядя Хен Гвон ведал делами ПСМ. Он вместе с Ли Чжэ У создал организации ПСМ в селах Дзшуй, Токкор, Чольгор, Яошуйдун, Имсугор, Чжиянгай и других поселках района Чанбая, а также в Синпха, Почхоне, Хесане, Капсане, Самсу и многих других местностях Кореи.

ПСМ возложил на Ли Чжэ У груз руководителя своей организации чанбайского района. Он прекрасно справлялся с возложенными на него ответственными обязанностями. Воспитывая в революционном духе жителей окрестностей горы Пэкту, дяде Хен Гвону и Ли Чжэ У пришлось преодолеть немало испытаний. И это не пропало даром. Впоследствии, когда мы развернули здесь революционную борьбу, нам большую помощь оказали местные жители.

Каникулы – это кратковременный перерыв в учебе и отдых.

Но я за зимние каникулы того года научился многому, чего не найдешь в книгах.

Закончились зимние каникулы, и мы вернулись в Гирин. Здесь мы подвели итоги полугодовой деятельности КСМК и АСМ, поставили перед собой новую задачу – как можно больше создавать различные массовые организации, которые охватывали бы широчайшие массы населения, и прежде всего молодежи.

Для выполнения этой задачи Ким Хек, Чха Гван Су, Чвэ Чхан Гор, Ке Ен Чхун, Ким Вон У и другие комсомольские активисты выехали в уезды Синцзин, Люхэ, Чанчунь, Итун и Хуайдэ, а также в Корею. Прибыв на места, они быстрыми темпами расширяли сеть комсомола, АСМ и других различных массовых организаций.

Я остался в Гирине и провел работу по созданию в Синьаньтуне Крестьянского союза. Сплачивать крестьян в организации – это дело весьма важное и направлено оно на то, чтобы сделать их движущей силой революции. Особенно для нашей страны, в которой абсолютное большинство населения составляли крестьяне, завоевание крестьянства на сторону революции стало ключевой проблемой, от решения которой зависела победа революции.

Мы выехали в деревню Цзяндун и создали там Крестьянский союз, филиал АСМ и Общество женщин. Организовали в Калуне и Дахуангоу филиалы АСМ.

И в Цзяохэ создали филиал АСМ. С молодежью в Цзяохэ я установил связь после встречи с Кан Мен Гыном – заведующим орготделом Ресинского союза молодежи. Он, по-видимому, много слышал обо мне от Чан Чхоль Хо. Цзяохэ для Чан Чхоль Хо было, так сказать, промежуточной станцией. Во время поездок из Гирина в Фусун и обратно он бывал обычно в доме Кан Мен Гына в Цзяохэ и рассказывал ему о молодежно-ученическом движении в Гирине. А, вернувшись в Гирин, он подробно информировал нас о Цзяохэ. Итак, Кан Мен Гын познакомился с нами, и я поинтересовался молодежным движением в Цзяохэ. Именно в этот момент он приехал в Гирин повстречаться со мною.

Тогда я, учась в школе, жил в доме Чан Чхоль Хо, что в Дундатане. Кан Мен Гын был старше меня более чем на десять лет. А он, называя меня уважительно, будто я старше, подробно рассказывал мне о своих трудностях в делах и почти умоляюще просил меня помочь ему. Я, со своей стороны, не только глубоко сочувствовал ему. Я просто восхищался его энтузиазмом, свойственным революционеру. Да ведь он приехал-то ко мне, простому ученику средней школы, из далекого Цзяохэ, расположенного в 180 ли от Гирина.