Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 1"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

7. Наследие

В пору, когда мы жили в Бадаогоу, частым гостем у нас был человек по фамилии Хван. Он оставил неизгладимый след на жизненном пути моего отца. В Хучхане спас моего отца из лап японской полиции именно он.

Отец перебрался в Корею в Пхопхен, чтобы установить связи с организациями. Конспиративной явкой была небольшая столовка, где продавали куксу. Близ нее отец попал в засаду полиции. Доносчиком оказался Сон Сэ Сим, который имел трактир за моим домом. Лазутчик довольно часто бывал у нас в гостях. Вплотную сидел у отца и льстиво играл языком, пуская в ход слова «господин Ким». Отец пока не знал, что Сон Сэ Сим шпик.

Полицейский департамент генерал-губернаторства держал дело с арестом моего отца в совершенном секрете. Цель ясна: обнаружить подпольные организации. Итак в Северопхеньанское провинциальное полицейское управление была срочно послана группа чиновников высокого класса для расследования дела о моем отце. Старшему полицейскому Акисима и еще одному рядовому Пхопхенского полицейского участка было поручено срочное задание: привезти под конвоем арестованного до провинциального полицейского управления в Синичжу через Хучханский участок. Враги в пожарном порядке приняли такие меры не без основания. Они опасались, как бы не освободили арестованного бойцы Армии независимости, которые действовали в бассейне реки Амнок.

Пока был задержан мой отец в Пхопхене в камере предварительного заключения, полицейские не подпускали мою семью к участку, и мы даже не знали, что направят его под конвоем в Синичжу.

К нам прибежал Хван и сообщил об этом матери:

– Вы слишком-то не убивайтесь. Адвоката вызову. Пусть на это пойдет все хозяйство семьи. Дождусь до судебного процесса, потом вернусь. Только дайте мне несколько бутылок водки, если есть у вас.

Хван забрал в плетенную из сыти кошелку несколько бутылок горькой и одну связку сушеного минтая и чуть поодаль незаметно следовал за моим отцом.

Полицейские отправились рано утром. Почти к обеденному часу добрались до села Енпхо, где находился трактир. У них, по-видимому, здорово животы подвело, и они попросили трактирщика приготовить им обед. Хван, дошедший до села вслед за конвоем, вошел в трактир и решил не упустить своего шанса, норовя его использовать. Тут-то пришелец, вынув горилку из кошелки, предложил полицейским выпить.

Поначалу они отказались: мол, видишь сам, преступник под конвоем. Хван привязчиво пригласил их на попойку, и они, наконец, начали брать кружки одну за другой, говоря:

– Ты, вижу, добренький дядя.

Хитрый Хван, не упустив шанса, сказал опьяневшим:

– А все-таки надо же покормить арестанта-то.

И «обработал» полицейских, заставив их снять хотя бы с одной руки моего отца наручник. Хван выпил здорово, но не был во хмелю. А вообще-то он был не дурак выпить.

Крепкая водка свалила Акисиму и рядового полицейского, который был корейцем. Языки на плечо, и конвойные захрапели.

В ту минуту мой отец, с помощью доброго мудреца, снял с себя наручники, и они выбежали из трактира. Вдвоем вскарабкались на гору Пёчжок, что тут напротив, и добрались до ее вершины. Начал падать снег.

Пьяные очнулись и остолбенело вылупили глаза, – их подконвойного не оказалось. Беспорядочно паля в воздух, они гонялись за моим отцом. Вражья пальба грозила гибелью, и на вершине ему пришлось расстаться с Хваном. После этого отцу уже не довелось повстречаться с ним.

После освобождения Кореи я делал все возможное, чтобы найти этого Хвана. На земле уже устроен хороший мир, но почему-то не сразу нашлись те, кто в трудный час, рискуя своей жизнью, не колебались, оказывая помощь моему отцу.

Хван, я бы сказал, готов был подняться и на эшафот за моего отца. Он был ему настоящим другом, верным товарищем.

Если не было бы помощи такого верного товарища, как Хван, то моему отцу несомненно не избежать бы критического момента в столь опасной ситуации. Совершенно естественно, что друзья говорили отцу: «Тебе выпало большое счастье – у тебя верные друзья».

Да, он не жалел самого себя во имя Родины и нации, делил радость и горе с многими участниками движения за независимость. Это собрало вокруг него много людей, много друзей и товарищей по революции.

Подробные эпизоды о побеге моего отца мне довелось слышать также от Ли Гык Ро во время войны, вернее, в период нашего отступления.

Ранней осенью в том году, когда началась война, правительство КНДР приняло меры по ускорению поставок натурального сельхозналога. С этой целью были направлены на места многие из членов Кабинета Министров Республики как уполномоченные. В то время Ли Гык Ро, министр без портфеля, тоже был командирован в провинцию Северный Пхеньан.

Когда он выполнил свое задание, у нас началось стратегическое отступление, и мы находились в районе Канге. Однажды он прибыл ко мне доложить Кабинету Министров о делах и вдруг начал рассказывать о трактире в селе Енпхо. Закончив дела в уезде Хучхан, министр держал путь в Канге. Взяв с собой начальника того уездного управления МВД, он по пути поехал в село Енпхо и своими глазами осмотрел тот трактир, откуда бежал мой отец. Старый дом был цел. К тому времени Канге и Хучхан принадлежали провинции Северный Пхеньан.

Просто удивительно и даже чудно было слушать о том трактире от старого Ли Гык Ро, который почти всю жизнь провел в Южной Корее и за рубежом и после освобождения страны, перед образованием нового государства, перешел в северную часть страны. Не так я у дивился бы, если бы тогда были широко известны, как сейчас, исторические заслуги моего отца. Я просто не мог не изумляться, слушая об этом в ту пору, когда почти никому не был известен тот трактир в селе Енпхо.

И я, не скрывая своего любопытства, спрашиваю гостя:

– Как это вы знаете всю историю моего отца?

Он в ответ:

– Имя Ким Хен Чжика мне известно уже двадцать лет назад. В Гирине, знаете, Полководец, мне подробно рассказывал какой-то благодарный человек о вашей семье. Когда закончится эта война, мне хотелось бы написать биографический очерк о вашем отце. Но у меня кисть, как говорится, притуплена, потому и боюсь это делать.

Ли Гык Ро обычно был молчалив и тих. Но в тот день он, не сдерживая своего волнения, много и много рассказывал.

Мы вышли из многолюдного шумного зала, где расположен Кабинет Министров. Гуляли и беседовали более часа на берегу реки Токио (Чанчжа), куда редко ступала нога человеческая.

О моем отце, оказывается, рассказывал ему Хван Бэк Ха, отец Хван Гви Хон. В то время Ли Гык Ро приехал в Маньчжурию в составе делегации общества Синганхвэ (Общество новых веяний – ред.), миссия которой – организовать вспомоществование корейским соотечественникам, пострадавшим на восстаниях 30 мая и 1 августа. Число пострадавших все возрастало, и руководство Синганхвэ запланировало направить свою делегацию в Маньчжурию для оказания помощи корейцам.

В те дни Ли Гык Ро встретился в Шэньяне с Чвэ Иль Чхоном. И Чвэ рекомендовал ему: будете в Гирине, встретьте там Хван Бэк Ха.

По его совету в Гирине Ли Гык Ро встретился с Хван Бэк Ха. От него Ли получал нужную помощь при организации вспомоществования и слушал о моем отце. С тех пор Ли, по его словам, знал, что село Енпхо находится в уезде Хучхан и что этот уезд стал немаловажной ареной деятельности моего отца.

То, что Синганхвэ направило Ли в качестве представителя в Маньчжурию, связано с его биографией: здесь он много лет был педагогом. Так, одно время Ли работал здесь учебным инспектором Армии независимости в горах Нэдо, учительствовал в Пэксанской школе в Фусуне и Тончханской школе уезда Хуаньен. И вполне понятно, что в Маньчжурии Ли Гык Ро слышал о моем отце.

– Знаете, он, начальник уездного отделения МВД, – продолжал он, – плохо знал историю того трактира. И вот я его немного покритиковал: дескать, это позор уезда Хучхан. Потом я попросил его со всей ответственностью бережно сохранять этот трактир.

Ли Гык Ро с беспокойством добавил:

– Если потомки не знают историю борьбы предшественников, то они окажутся, как говорится, «невоспитанными, грубыми детишками». Но тут, вижу, наши сотрудники не очень активно воспитывают людей на наших традициях.

И прозвучал призыв: защищать революционные традиции, и то в ту суровую пору, когда наша молодая, двухгодовалая Республика оказалась на перепутье жизни и смерти. Слушая его, я был, собственно, глубоко благодарен ему. Меня охватило неудержимое волнение. Словно вмиг перед моими глазами мелькает душа плеяды погибших предшественников, борцов за возрождение Родины, как будто они с жаром сердца призывают нас: «Боритесь и победите! До конца защищайте родную землю!»

Рассказ Ли Гык Ро о селе Енпхо придал мне энергию в то самое время, когда шумели: Корея теперь обречена на гибель!

Расставшись с Хваном, мой отец целый день бродил в лесу и, наконец, невдалеке от трактира, на перевале Кадук, нашел одинокую хижину-землянку и попросил у хозяина помощи. Оба представились друг другу, назвав свои фамилии и имена. При знакомстве отец узнал, что хозяина зовут тоже Кимом, он родом из Чончжу.

Хозяин обрадовался: это, мол, большой праздник, что в такой глухомани, как перевал Кадук, встретился с революционером-однофамильцем, имеющим общее место рода. Старик со всей симпатией отнесся к отцу и помог ему от всей души.

Старик Ким укрыл беглеца в скирде чумизы, стоявшей близ хижины. В те дни у отца замерзли и ноги, и колена, и вся нижняя половина тела. Целые сутки ему пришлось пробыть неподвижно в скирде, пронизываемой резким ветром, и просидеть на корточках, подобрав руки и ноги. Тут его и постигло несчастье – трудноизлечимая болезнь.

Старик совал ему в скирду то горсть каши, то печеную картошку, всячески охранял его от вражеских глаз.

За побег арестованного Акисима был серьезно проработан начальством. Северопхеньанское провинциальное полицейское управление сделало все: в бассейне, прилегающем к реке Амнок, на полосе от Хучхана до села Чукчжон, создан усиленный кордон и несколько дней подряд производился обыск. Однако чумизовая скирда, стоявшая на перевале Кадук, не попала в поле зоркого ока противника. Я думаю, что в то время мой отец точно оценил ситуацию и удачно выбрал себе это убежище.

Старик Ким ходил на берег реки Амнок и там внимательно следил за тем, покрылся ли этот участок льдом или нет. Он даже учил отца, как переправиться через реку при помощи шеста. Лед был не так толст, и нельзя было необдуманно пускаться в переправу.

Как учил старик Ким, мой отец положил на ледовое поле шест и, обеими руками продвигаясь вперед, ползком перебрался через реку Амнок. Перешел удачно. Тут тревожиться было нечего: держись за шест, не погибнешь даже и в воде. Метод этот был весьма оригинален, но при переправе отец вторично подвергся воздействию холода. Это ознобление и стало еще одной пагубной причиною его смерти, которая и настигла его через год в Фусуне.

Эта, хотя бы и такая благополучная, переправа стоила огромных, я бы сказал, смертельных усилий отца. На том берегу реки он несколько дней лечился в деревне Толоцзы, потом переехал в Фусун в сопровождении Кон Ена и Пак Чжин Ена. Проводники эти были бойцами Армии независимости, подчиненной фракции Чоньибу. Ее отряд под командованием Чан Чхоль Хо находился в Фусуне.

Я уже рассказывал, как мой отец познакомился с Кон Еном по рекомендации О Дон Чжина. Молодой Кон Ен был родом из Пектона. Этому верному человеку мой отец помогал еще в те дни, когда он состоял в Пектонском молодежном союзе независимости и взял в руки оружие в Особом лагере Пекпха. С моим отцом он имел очень близкие отношения. Приходил к нам и с любовью называл меня «Сон Чжу». И я, в свою очередь, просто называл его «дядей», конечно, до тех пор, пока он не стал коммунистом, нашим товарищем, нашим соратником.

После смерти моего отца Кон Ен, живший уже в Ваньлихэ, примерно раз в неделю приходил к нам с зерном и топливом и, как мог, утешал в горе мою мать. С мужем и жена носила на голове корзину, полную съедобных растений. Стремясь хранить память о моем отце, он долго не снимал с себя траурную одежду.

По пути в Фусун отец с двумя товарищами попали в руки бандитов. Это было в районе Маньцзяна. Опять нагрянула беда. Время было такое, что везде кишмя кишели местные разбойники. Бандитизм породился тут самой социальной средою того времени – хаосом и нестабильностью общества, тем, что военщины всюду с мечами наголо грызлись между собою за обладание властью. На разбойничество пошли многие из тех, кто жил на дне общества и не нашел другого пути к существованию. Вдобавок к этому японские империалисты, стремясь ослабить антияпонские силы, или умышленно засылали своих агентов в шайки бандитов и дирижировали их верхушками, или специально вскармливали разбойников на своих харчах. Местные бандиты, передвигаясь толпами, то налетали на населенные пункты, то забирали у путников деньги и вещи. В худшем случае чуть что прибегали к вопиющим злодеяниям: отрубали людям уши и головы. Стало быть, двое охранников отца не могли охранять его без большого напряжения.

Отец сказал, что по профессии он врач. Но эти конные бандиты, необразованные и невежественные, не хотели отпускать задержанных из своих рук: у врача, мол, пачки денег. Отец их уговаривал: «Какие тут у врача деньги, лечу болезни и еле-еле зарабатываю на пропитание. Не надо так пакостить, а если кто из вас заболел, могу лечить. Отпустите нас, вернемся – доноса не сделаем, ни слова не скажем о вас ведомствам». Но никакие уговоры на них не действовали.

Нет, так дела с места не сдвинешь. Кон Ен ждал единственно возможного шанса, – когда разбойники после ужина курили опиум и стали беспечными, он погасил коптилку и выпустил на волю моего отца и Пак Чжин Ена, потом ловким кулачным боем сбил с ног около десятка бандитов и выскочил из логовища разбойников.

Так разыгралась тогда настоящая драма, напоминающая собою какую-то пьесу приключенческого характера.

При побеге троих Кон Ен совершил настоящий самоотверженный подвиг. Мой отец часто вспоминал об этих незабываемых впечатлениях. Кон Ен был самоотверженным борцом, не жалеющим себя ради товарища.

Спустя несколько дней отец встретился в Фусуне с Чан Чхоль Хо. Этот человек, бывший несколько лет назад землемером, теперь стал воином, да уж и командовал ротой Армии независимости. Его очень огорчило болезненно выглядевшее лицо моего отца. Чан предложил ему отдохнуть, поправиться на подобранном ими месте. Так посоветовали и другие.

В то время мой отец, прямо скажу, был в таком состоянии, что не мог хоть мало-мальски физически держать себя, если не заботиться о своем здоровье. Он и сам в этом не сомневался. А зима в том году стояла самая холодная. Но отец, даже не успев положить ни одного компресса, хотя бы на грудь, немедленно тронулся в путь на север.

Сам комроты Чан довел его до назначенного места. Прибыл он именно в Хуадянь и Гирин. Невзирая на свое ознобление, он спешил сюда, в эти отдаленные места, именно для того, чтобы ускорить процесс объединения организаций движения за независимость в единый фронт и сплочения антияпонских патриотических сил. В то время для участников движения за независимость на повестку дня встал уже вопрос и о создании партии.

По мере развития идеологии и углубления идеала революции стала тенденцией времени политика, проводимая партией. Такая практика быстро распространялась на политической арене мира. Как буржуазные политиканы, так и коммунисты стремились к политике партии. После Октябрьской революции в России в различных странах Азии также создавались компартии. С распространением нового идеологического течения Восток тоже встретил эпоху партийной политики. Так, в 1921 году в соседней стране – в Китае была создана компартия.

На фоне такой ситуации предтечи Кореи также наращивали темпы процесса создания такой организации, которая политически направляла бы национально-освободительную борьбу.

Политика партии, можно сказать, предполагает создание и развитие идеологии и идеала, которые послужили бы руководством к действию и основой в этой политике, и без них она невозможна.

В современной истории Кореи буржуазный национализм как своего рода идеологическое течение направлял национально-освободительное движение, но умирал, не имея собственной политической партии. На арене национально– освободительной борьбы взамен буржуазного национализма подняло голову новое, коммунистическое идеологическое течение. Пионеры нового поколения глубоко убедились в том, что буржуазный национализм больше не может быть знаменем национально-освободительной борьбы. Среди них ускоренными темпами росли ряды приверженцев коммунизма. И в лагере национализма многие передовики изменили направление своей деятельности в сторону коммунистического движения.

Курс на переориентировку движения, намеченный на Куаньдяньском совещании, не ограничился только декларацией. Внутри националистического движения эта установка вступила в стадию практической реализации благодаря усилиям передовиков. Установку Куаньдяньского совещания впервые начал осуществлять на практике именно О Дон Чжин. После совещания в отряде Армии независимости, которым командовал он, больше стало людей, которые с симпатией относились к идеологическому течению марксизма-ленинизма. Появившиеся к тому времени новые силы японские империалисты определили как «третьи силы».

В середине 20-х годов – в это время отец, вырвавшись из лап японской полиции, пошел через Фусун в Гирин – ускорялся внутри национального движения процесс разделения групп на две: на новаторскую, стремившуюся к переориентации движения, и на консервативную, выступавшую против этого.

На основе проницательного анализа такой тенденции ситуации мой отец пришел к выводу: настала пора рождения политической организации, которая могла бы осуществить идеал переориентации.

До того времени национальное движение корейцев в Маньчжурии развертывалось под идеалом восстановления государственной власти, главным образом, в форме непосредственной военной деятельности и самоуправления, основой которого являлись проблемы образования и жизни населения. Но у них не было организации, способной политически направлять это движение. Исходя их этой реальной действительности, отец вместе с националистами новаторского толка, действовавшими в районе Гирина, приступил к подготовительной работе по созданию новой организации, которая смогла бы осуществлять политическое руководство всеми военными и самоуправляющимися организациями, разбросанно существовавшими на территории Маньчжурии.

Первым шагом в этом направлении было собрание в Нюмасянцзе в Гирине, созванное по предложению моего отца. Оно проходило в начале 1925 года в доме Пак Ги Бэка (отец Пак Иль Пха), находившемся под Бэйшанем в городе Гирине. На нем присутствовали Рян Ги Тхак, Хен Ха Чжук, О Дон Чжин, Чан Чхоль Хо, Ким Са Хон, Ко Вон Ам, Квак Чжон Дэ и другие старейшие лица и ответственные деятели движения за независимость.

Все они признали необходимость политической организации, способной в едином порядке руководить движением за независимость, и единогласно приняли решение о создании в недалеком будущем единой определенной партии. На собрании обсуждался также целый ряд принципиальных вопросов, связанных с созданием партии.

По воспоминаниям Ли Гван Рин, на собрании наиболее оживленно шла дискуссия по вопросу названия партии. Как назвать будущую партию лучше – Революционной партией Корей и Корё? Участники считали, что, конечно, наименование партии важно, но более важное значение имеет правильная разработка задач и программы партии в соответствии с целью ее деятельности. Исходя из этого, они и перешли к обсуждению программы, а партию решили назвать Революционной партией Корё.

Руководители движения за независимость, принявшие участие в собрании в Нюмасянцзе, через год вместе с представителем новаторской группы следователей религии чхондогё, представителем общества Хенпхенса и делегатами из Приморья провели совместное совещание, на котором и была образована Революционная партия Корё, целью которой явилось «построение единого мирового государства на базе коммунистической системы путем ликвидации нынешней системы частной собственности и уничтожения существующей государственной машины».

Отец мой присутствовать на этом совещании не мог из-за болезни.

А в Фусун отец вернулся после посещения Бэйшаньского и Цзяннаньского парков и встречи с руководителями молодежной организации поселка Синьаньтунь. По телефону их Фусуна он велел нам покинуть Линьцзян.

Оставив за собой Линьцзян, мы немного прошли. На дороге нас застали двое бойцов Армии независимости в траурных головных повязках из конопляного холста, присланные на встречу с нами командиром роты Чан Чхоль Хо. Этот траурный наряд служил им маскировкой, – нужно было, чтобы агенты противника не очень сомневались в этих двоих. На их запряжке мы направились в Фусун.

Отец встречал нас в Дайне, отдаленном примерно в 40 ли от города Фусуна. С лица он выглядел явно болезненно, зато его широкая улыбка обрадовала нас. Нам почувствовалось, будто вся тяжесть с наших плеч спала. Взяв братишек за руки, я побежал вперед.

Прежде чем я поклонился отцу, братишки мои бросились к нему и сразу выложили те думы, что накопились у нас за два месяца разлуки. Отец, учтиво принимая детское баловство, не оторвал глаз и от моего лица и радостно говорит мне:

– Как хороша и водица на Родине! Отправил тебя, но мне не спалось. Ты так здорово подрос!

В ту ночь вся наша семья сидела в едином кругу и до рассвета делилась своими сокровенными думами. Той ночью я услышал и о Хване, и о старике Киме родом из Чончжу, которые помогли отцу в побеге, слышал о храбрых свершениях Кон Ена в логовище маньцзянских бандитов.

А я рассказывал отцу об увиденном, испытанном мною на Родине, о моей решимости снова, во второй раз не переправляться через реку Амнок, пока Корея не станет независимой. Он с удовольствием оглядел меня и добавил:

– Так и должно быть, если ты сын Кореи.

Потом он дал глубокомысленный наказ:

– Не надо думать, что учеба, познание и понимание Кореи закончены в Чхандокской школе. И на новом месте нужно еще прилежнее учиться, чтобы поглубже знать Корею, знать свою нацию.

Через несколько дней меня зачислили в Фусунскую начальную школу № 1. Самым близким другом мне по этой школе стал китайский мальчик Чан Вэйхуа. Он был сыном хозяина второго или третьего богатого дома в Фусуне. Так, у него в домашней дружине насчитывалось несколько десятков солдат. Почти все женьшеневые плантации в Дунгане уезда Фусун были собственностью дома Чана. Каждый год осенью Чаны собирали урожай женьшеня. Корень жизни везли на лошадях или на ослах в другие места для продажи. Когда его везли, домашняя дружина растягивалась по дороге на расстоянии 10 ли. Отец Чан Вэйхуа слыл как крупный богач, но он был совестливым человеком, ненавидевшим империализм и любившим свою родину. Таким был и Чан Вэйхуа. Впоследствии, когда я окунулся в революционную работу, они помогли мне. Я не раз избежал при их помощи трудных моментов, мне угрожавших.

Близкими мне корейскими учениками были Ко Чжэ Бон, Ко Чжэ Рён, Ко Чжэ Рим и Ко Чжэ Су.

Когда отец развертывал свою революционную деятельность, главным образом, в Фусуне, складывалась весьма неблагоприятная ситуация: реакционная военщина Китая была склонна к прояпонской ориентации и всячески мешала деятельности корейских патриотов. К тому же здоровье отца все больше ухудшалось. В этом сказывались последствия двукратных жестоких мук – пыток и ознобления в Пхеньяне и в Пхопхене. Но он ни на час не прекращал свою революционную борьбу.

Над нашим домом, находившимся на улице Сяонаньмынь, появилась новая вывеска: «Лечебница Мурим». Могу сказать, что тогда физическое состояние отца не позволяло ему лечить других. Он сам должен был лечиться. Но отец опять сразу же отправился в путь.

Все отговаривали его от этого, удерживали его и Чан Чхоль Хо, Кон Ен, Пак Чжин Ен и все другие борцы за независимость, которые приезжали в Фусун и выезжали из него. И я, и мой дядя Хен Гвон тоже не пускали отца. И моя мать, молчаливая помощница отца, во всем поддерживавшая его, тоже настойчиво просила его на этот раз не выезжать из Фусуна. Отец же, не изменив своего плана, уехал.

Его очень тревожила весть о том, что в районе у горы Нэдо верхушки Армии независимости, не достигнув единства действий, разделились на несколько групп и дерутся между собою за свое влияние, а это, стало быть, грозит опасностью разложения отрядам армии.

Проводник, посланный по приказу Чан Чхоль Хо, должен был сопровождать отца до Аньту. Он сунул в вещмешок продовольствие для обоих: пять-шесть тве (мера сыпучих тел, 1,8 литра – ред.) чумизы и небольшой кувшин с соевой пастой.

Прицепил к себе топор и револьвер. И вот они отправились в дорогу. Путь до назначенного места в сотни ли был безлюден. Я слышал, что в этом незаселенном районе дорога стоила им больших мук. Ночи проводили под открытым небом, у костра, без покрывала, прислонясь к кучам бревен. Спать приходилось урывками, а рваный сон – не сон. Отец сильно кашлял, и проводник ни минуты не был спокоен.

И после возвращения из Аньту у отца продолжался удушливый кашель. Спустя несколько дней он в таком же состоянии бегал за получением санкции Пэксанской школы.

Эта частная школа имела длительную историю. Она была создана корейскими эмигрантами Фусуна, предтечами нашими, при содействии крестьян. Построили ее давно в унисон с велением времени, когда в Корее оживленно шло движение за создание частных школ.

Мне говорили, что вначале эта школа была маленькая – не больше Сунхваской частной школы в Мангендэ, где учился мой отец. Значит, по своим размерам она была равна двум вместе взятым комнатам крестьянского дома наших дней.

Однако и эта маломасштабная Пэксанская школа была вынуждена надолго закрыть свои двери из-за нехватки финансовых средств.

Когда мы переселились в Фусун, шло активное движение за возобновление работы этой школы. Однако, военщина, науськиваемая империалистами Японии, не дала санкцию на открытие этого учебного заведения. Это очень беспокоило и мучило моего отца.

Куда бы ни пошел, он всегда прежде всего заботился о педагогическом движении и во многих районах создал учебные заведения.

В канун открытия этой школы отец вместе с Чан Чхоль Хо пришли к ее помещению, взяв повозку с партами и скамейками, сделанными в столярной мастерской. Хотя над нашим домом и была вывеска «Лечебница Мурим» и отец не прекращал врачевания, но душу его всегда тянуло к школе.

Отец как почетный директор этой школы сам не преподавал, но заботился о содержании обучения и шефстве над нею. Он выступал в школе с речами, часто руководил внеурочными занятиями воспитанников.

Отец собственноручно написал учебник «Родной язык», которым и пользовались в этой школе. После ее открытия он поехал в Саньюаньпу уезда Люхэ. Вернувшись домой, он вместе с Пак Ги Бэком (Пак Бом Чжо) и составил этот учебник.

Написанные отцом учебные материалы были напечатаны в Саньюаньпу и разосланы по всей Маньчжурии. Этим делом занимались мыслящие люди. В Саньюаньпу работала типография, подведомственная фракции Чоньибу. Здесь печатали учебники. Книги были прекрасно напечатаны литографским способом. Напечатанными здесь учебниками пользовались в корейских школах Маньчжурии.

В Фусуне отец много раз проводил собрания, на которых специально обсуждались проблемы образования. Способные кадры были направлены в Аньту, Хуадянь, Дуньхуа, Чанбай и другие места с целью создания там дневных и вечерних школ во всех районах, где жили корейцы. К тому времени открылась и Югенская школа в селе Дэинцуне в Шибадаогоу уезда Чанбай. Воспитанниками этой школы были Ли Чжэ У, впоследствии ставший бойцом Корейской революционной армии и членом Союза свержения империализма, а также антияпонский борец Кан Дон.

Когда дело в Пэксанской школе вошло в свою колею, отец опять объезжал всю Маньчжурию, налаживая работу с участниками движения за независимость. Главное в деятельности того времени – работа по достижению единства и сплоченности рядов движения за независимость. На повестку дня встала проблема создания единой определенной партии, способной претворять в жизнь линию на переориентировку движения. Поэтому сплочение рядов движения за независимость, являвшееся фундаментом создания партии, стало актуальной задачей времени, к решению которой никто не мог бы стоять спиной. Этому святому делу отец и посвятил весь остаток своей жизни.

К тому времени мелкие разношерстные организации движения за независимость, разбросанно действовавшие в трех провинциях Северо-Востока Китая, слились в три фракции. Так настал в Маньчжурии новый период существования трех фракций: Чоньибу, Синминбу и Чхамибу. Но и эти фракции ушли с головой в грызню за сферы своего влияния, что стало предметом насмешек над ними со стороны народных масс.

В такой ситуации мой отец был уверен в том, что единство и сплоченность борцов является большой исторической задачей, решение которой не терпело ни малейшего отлагательства. Для решения этого вопроса в августе 1925 года он, находясь в Фусуне, обсуждал с представителями КНО в стране и за рубежом и военных организаций необходимые меры по достижению единства и сплоченности рядов движения за независимость и образовал Общество по содействию коалиции национальных организаций.

Отцов план того времени заключался, по-видимому, в том, чтобы через посредство этого общества ускорить процесс создания единой партии. Отец спешил с этим делом, каждый день работал напряженнее, чем обычно, дорожа каждой минутой и секундою. К тому времени он уже предчувствовал, что у него слишком мал остаток жизни.

Вскоре он и слег от тяжелой болезни. С весны 1926 года тяжкий недуг приковал его к постели.

Весть о том, что он страдает, пораженный тяжелой болезнью, собирала много посетителей из разных мест. Возвращаюсь из школы – и вижу на ступеньках завалинки незнакомую обувь – то пять, то шесть пар. Каждый приносил с собой хорошие лекарства, все утешали больного теплыми словами. Почти каждый из посетителей, как бы он ни бедно жил, приносил по крайней мере по одному корешку жизни – женьшеню. Но болезнь уже брала свое и никакие лекарства не помогали. Весна давала густые соки жизни всему на свете, пела о приходе нового сезона, но, к большому несчастью, не могла восстановить здоровье отца, чего так сердечно желали все я каждый из его друзей.

И у меня пропала охота ходить в школу. Однажды утром вернулcя с дороги, не дойдя до школы, обеспокоенный ухудшающимся состоянием отца.