Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 1"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

За это время отец многое сделал в Ичжу, Чхансоне, Пектоне, Чхосане, Чунгане и в других районах провинции Северный Пхеньан и в Маньчжурии. Он там со всей энергией работал над восстановлением разрушенных организаций КНО, привлекал к работе новых товарищей и старался потеснее сплотить в деле широкие массы.

Тогда им было созвано и Чхонсудонское совещание (ноябрь 1918 г.), на которое съехались представители северопхеньанской провинциальной организации КНО и его районные связные. На совещании был намечен курс на срочное возрождение разрушенных организаций КНО и тесное сплочение в организацию широких масс неимущих.

Вернувшись домой, отец много рассказывал о событиях в Маньчжурии, особенно о России, о Ленине, о победе Октябрьской революции. Он не скрывал своей зависти по поводу того, что в России устроен новый мир, где хозяевами стали рабочие, крестьяне и другие пролетарские массы, и очень беспокоился о том, что новорожденная Россия переживает испытания из-за наскоков белогвардейских банд и иностранных интервентов 14 стран.

Все его рассказы складывались из живых фактов и деталей, что наводило меня на размышление: а уж не был ли он в это время в Приморье?

Приморье, как и Маньчжурия, считалось одной из баз, одним из мест сбора в движении за независимость Кореи. В период Первомартовского движения на Дальнем Востоке проживало несколько сотен тысяч корейцев. Здесь немало было корейских эмигрантов – патриотов и участников движения за независимость. Так, Ли Чжун и его группа через этот район поехали в Гаагу, Рю Рин Сок и Ли Сан Сор создали здесь (во Владивостоке) объединенное командование частей Армии справедливости 13 провинций. Здесь начала распространять марксизм-ленинизм Корейская социалистическая партия во главе с Ли Дон Хви, будучи первой в Корее социалистической группой. Здесь образовалось и объявило о своем рождении временное правительство на российской территории, назвавшее себя – Корейское национальное собрание. Базируясь здесь, Хон Бом До[13]13
  Хон Бом До (1868–1943) – предводитель антияпонской Армии справедливости, командир Армии независимости. В 1907 г. сформировал отряд антияпонской Армии справедливости из охотников. Не раз организовывал в районах провинции Южный Хамген сражения с агрессивными войсками Японии. В 1917 г. создал в Северной Маньчжурии Армию независимости Кореи, стал ее командующим. Организовал налеты на захватнические войска в Капсане, Хесане, Канге, Манпхо, Часоне и в других районах Кореи. Впоследствии в бассейнах реки Хэйлунцзян создал отдельный корпус, был его командующим. – 57.


[Закрыть] и Ан Чжун Гын развернули свои военные действия в помощь борьбе за независимость.

Корейские эмигранты Приморья-участники движения за независимость и другие патриоты создавали всюду самоуправляющиеся органы и антияпонские организации сопротивления, развернули активную деятельность по восстановлению государственной власти. Части Армии независимости, имеющие свои базы в Приморье, выступили в Кенвон, Кенхын и другие районы провинции Северный Хамген, совершили налеты на японские войска и полицию, взбудоражили систему правления противника и пограничного кордона. Одно время здесь бойцы Армии независимости, передвинувшись из Маньчжурии, сформировали крупные отряды и вместе с Красной Армией сражались за Советскую республику.

Объединенные силы империализма и их прихвостни – внутренние враги отчаянно нападали со всех сторон на Советскую власть, чтобы задушить ее в колыбели. В те годы тысячи корейских юношей и девушек, состоя в партизанских отрядах и в рядах Красной Армии, с оружием в руках сражались в защиту социалистического строя – высокого идеала человечества. На поле брани они не щадили своей жизни и не жалели своей крови. На памятниках в честь героев гражданской войны, воздвигнутых на Дальнем Востоке, высечены и яркие имена корейцев.

Одно время Хон Бом До, Ли Дон Хви и Ре Ун Хен энергично развернули движение за независимость Кореи на советском Дальнем Востоке. Они встретились и с Лениным, чтобы получить поддержку в национально-освободительном движении.

Деятельность участников движения за независимость Кореи в Приморье пострадала, конечно, от вмешательства внешних сил и взаимного противостояния между своими группировками. Из-за этого и произошла такая горькая трагедия, как событие на Хэйхэ. Но, смело можно сказать, эта деятельность оставила в истории национально-освободительного движения в Корее свои следы, которые нельзя игнорировать.

Итак, не была чрезмерной моя догадка, что отец, возможно, поехал в Приморье для привлечения к себе новых товарищей в борьбе.

От него мы слышали о демонстрациях жителей северного приграничного района. Члены нашей семьи, в свою очередь, рассказывали ему, как мужественно боролись жители волости Копхен в дни Первомартовского народного восстания.

Из рассказов отца той поры в моей памяти живы такие слова: «Разбойники ворвались в дом и бряцают саблями. Хоть караул кричи – те разбойники тебя живым не оставят. Пусть кто-то стоит на улице и слышит твою жалобу, но он не спешит к тебе на помощь, если он тоже разбойник. Чтобы спасти свою жизнь, с разбойниками тебе надо биться до последнего. На поединок с вооруженным мечом и ты иди с мечом. Тогда его победишь…»

У отца уже были сформированы новые взгляды на движение за независимость, созрела у него и новая решимость в борьбе. Во время Первомартовского движения, до и после этого события, – это стало мне известно после, – мой отец базировался в северном приграничном районе страны и в Южной Маньчжурии, внимательно следил за ходом развития событий в стране и за ее пределами, неустанно искал путь национального освобождения. Он глубоко интересовался также процессом изменения социально-классовых отношений в Корее.

Как учит урок Первомартовского движения, ни демонстрации, ни крики «Ура!» не заставят агрессоров уйти. И боевыми действиями Армии независимости тоже нельзя вернуть потерянную Родину. Вся родная земля покрыта сетями японских тюрем и лесами штыков, значит, во всех уголках страны надо поднять общенациональные силы на борьбу с агрессорами. Для этого и мы должны совершить народную революцию, как в России. Пусть народ с оружием в руках поднимается на битву с противником. Только так народ должен и может вернуть себе отнятую у него врагом Родину и построить новый мир, свободный от эксплуатации и гнета.

Таков был вывод, к которому пришел мой отец в долгих своих размышлениях о путях корейской революции. И вот что стало курсом на проведение нашей пролетарской революции.

Движение за независимость оставляло за собой только одни бесчисленные следы крови, оно не вышло из состояния застоя. Таким способом дело с места не сдвинешь. Вот в чем отец твердо убедился и так же твердо выступил за народную революцию.

После победы Октябрьской социалистической революции в России он начал с симпатией относиться к идеям коммунизма. А затем в связи с Первомартовским движением обосновал для себя и собственные идеи и твердо решил сделать переориентировку национально-освободительного движения в Корее от движения националистического к коммунистическому.

В июле 1919 года на Чхонсудонском совещании он аргументировал историческую необходимость пролетарской революции, а затем на этой основе в августе созвал в Хунтунгоу уезда Куаньдянь Китая совещание районных старшин и связных КНО, руководителей организаций движения за независимость. На нем был официально объявлен курс на переориентировку антияпонского национально-освободительного движения в Корее от движения националистического к коммунистическому. Тут он выдвинул и такую задачу – действуя в унисон с переменами эпохи, силами своей нации победить японский империализм и построить новое общество, обеспечивающее пролетарским массам необходимые права и удовлетворение их интересов.

Так он наметил курс на переориентировку от националистического движения к коммунистическому. В этом еще одна его заслуга в антияпонском национально-освободительном движении.

Собственные взгляды на пролетарскую революцию он всегда выражал очень просто: это, значит, созидать новый мир, который дает голодным рис, раздетым – одежду.

В ходе практической борьбы он вооружил рабочих, крестьян всех трудящихся передовыми идеями и объединил их в единую революционную силу, создав для этого различные массовые организации и расширив их сеть.

Другая заслуга отца состоит в том, что он добился успехов в подготовке к новым военным действиям и в объединении вооруженных групп. У него было твердое убеждение: потерянную Родину можно вернуть себе только военными действиями, а не путем «петиций» или «дипломатии». С такой верой он ускорил процесс подготовки к новой военной деятельности.

Идея отца была такова: воспитать патриотически настроенную молодежь, подобранную из среды неимущих классов, военными кадрами, идеологически перевоспитать командиров и представителей солдатских низов имеющихся военных организаций и превратить эти ряды в рабоче-крестьянские вооруженные силы, способные провести до победы пролетарскую революцию.

Наметив такой курс, отец направил членов КНО в части Армии независимости и во всех направлениях сам руководил делами: распространением передовых идей в вооруженных отрядах, приобретением оружия, подготовкой военных кадров и укреплением боевой мощи армии.

С другой стороны, он прилагал большие усилия к сплочению вооруженных групп. К тому времени больше всего тяготила его проблема сплочения рядов движения за независимость.

Тогда в Цзяньдао и Приморье было много частей Армии независимости и организаций движения за независимость. Заночуешь где-то одну ночку, а утречком проснешься и услышишь – появилась еще одна группа. Возникли такие группы, как «Ханчжокхвэ», «Тэхан тоннипдан», «Тхэгыкдан», «Кунбидан» и т. п. Так, в одной только Южной Маньчжурии имелось более 20 подобных организаций движения за независимость. Эти коллективы несомненно проявили бы гигантскую силу, если они пошли бы на коалицию между собой и координировали бы свои действия. Однако сектанты с самого начала отвергали другие организации, сеяли раздоры и с головой ушли в грызню за гегемонию.

Нужно было поправить создавшуюся ситуацию, иначе не избежать раскола рядов движения за независимость. Им угрожала бы опасность быть отвергнутыми народом или разгромленными по одиночке врагами. Да и невозможно было бы совершить запланированное отцом дело – переориентировку движения.

В такой ситуации до него и долетела такая весть: усугубляются распри между молодежными союзами «Тэхан тоннип» и «Кванчже». Он сразу отправился в Куаньдянь и пробыл там несколько дней. Он настойчиво убеждал и уговаривал руководителей этих организаций найти общий язык и, наконец, добился их слияния. Благодаря его усилиям «Хыньобдан», «Кунбидан» и другие военные организации, действовавшие в приамнокканских бассейнах, объединились в «Кунминдан».

При подготовке к новой военной деятельности отец, можно сказать, стремился обновить силы имеющихся вооруженных групп за счет выходцев из рабочих и крестьян и начать новый старт в военной деятельности для коммунистического движения, объединить вооруженные группы разных направлений для ликвидации разбросанности в действиях.

До последних лет своей жизни отец всячески старался осуществить курс на переход к коммунистическому движению, совершив переориентировку движения. А тут его и настигла трудноизлечимая болезнь.

После того, как на Куаньдяньском совещании был намечен курс на переход к коммунистическому движению, ускорился процесс идеологического расслоения националистов.

Когда болезнь совсем приковала отца к постели, у него мало осталось единомышленников: одни были арестованы, другие стали изменниками, третьи разошлись врозь. Остались единицы таких энтузиастов, которые готовы были пойти бы врукопашную в бой за дело коммунистического движения.

Из среды националистов консерваторы по-прежнему, скованные по рукам и ногам трафаретами и шаблонами, стояли спиной к новому. Но и немалая часть передовиков избрала новый путь и впоследствии выступила за коммунистическую революцию, взявшись с нами рука об руку.

Мысль отца о коммунистическом движении послужила и моему росту, моему развитию доброй питательной энергией.

4. Из чужбины на чужбину

Отец то и дело перемещал опорный пункт своей деятельности, и нашей семье пришлось не раз переселяться с одного места на другое.

Я в первый раз покинул мой родной край, когда мне было 5 лет. Весной того года мы переселились в село Понхва. Тогда мне было не так грустно при расставании с дедом, бабушкой и другими родственниками. Будучи еще несмышленышем, я мало думал о расставании, а больше любопытствовал узнать – каково то новое место и что там новое во всяком случае для меня.

Однако у меня было больно на сердце осенью того года, когда наша семья отправилась в Чунган.

Родственники огорчились, узнав, что мы переселимся в самый северный край. Весть, что мой отец с семьей уйдет в такую отдаленную местность, за тысячу ли, ошеломила деда, который всегда одобрял и поддерживал всякое дело отца.

Отец прилагал большие усилия, чтобы успокоить деда, который не мог скрыть чувства горести перед такой разлукой. И поныне звучат в моих ушах слова отца, которые он сказал деду в последний раз, помогая ему в работе на завалинке:

– Я зарегистрирован в черный список и не могу даже шевельнуться в центральном районе Кореи. Когда я вышел из тюрьмы, враги предложили мне прекратить движение и заняться дома земледелием. Но я должен продолжать борьбу, даже если заточат меня за решетку хоть десять раз. Японцы жестоки. Нельзя вернуть страну одним выкрикиванием «Да здравствует независимость!»

В день переселения нашей семьи в Чунган старший дядя, взяв отца за руки, просил его почаще писать письма, если не будет времени съездить домой, и не забывать родного края на далекой чужбине. Дядя при этом горько плакал.

И отец не выпускал его рук из своих.

– Ладно. Родину не забуду. Как мне забыть свой родной Край! Мы так расстаемся потому, что мы живем в таком проклятом мире. Но когда-нибудь будет достигнута независимость, и мы заживем хорошей жизнью, тогда уж все в одном месте. С детства ты плел лапти, чтобы помогать мне. Так ты желал помочь мне в моих походах. И так у тебя даже руки огрубели. А сегодня я уйду, взвалив на твои плечи все хозяйство большой семьи. Очень болит у меня душа от этого.

– Браток, не говори так. Я позабочусь об отце и матери как надо. А ты будешь бороться смелее и добьешься своего непременно. Я жду здесь того дня…

Глядя на картину такой разлуки, я тоже не мог сдержать нахлынувшего чувства горести.

Мать сказала, что снова вернемся на Родину в день независимости страны, но ведь неизвестно же, когда этот день наступит. У меня грудь щемило. Отец и мать, так вот покинув родину, не вернулись в Мангендэ и были погребены в холодной земле чужой страны.

Мне было печально, что расстаюсь с дедом и бабушкой. Я то и дело оглядывался назад.

Было не по душе покидать местечко, где я родился и рос, переселиться в чужие места, на далекую чужбину. Но утешало меня одно. Было бы хорошо, рассуждал я, уйти далеко, хорошо, что пойдем в Чунган, далекий от Пхеньянской тюрьмы.

Собственно, я не мог избавиться от тревоги и после того, как отец вышел из тюрьмы, отбыв срок наказания. Не покидало меня беспокойство, что японцы смогут снова заключить отца в тюрьму. В то время я, будучи несведущим в мирских делах, наивно думал, что в горной глуши, расположенной на большом расстоянии от Сеула и Пхеньяна, тюрем нет и можно не видеть там проклятых японцев.

Я спросил, сколько километров от Пхеньяна до Чунгана. Ответили, что 400 километров. Я облегченно вздохнул, полагая, что японцы не смогут следовать за нами до такой отдаленной местности.

Говорили, что Чунган – это самый холодный край Кореи. Пускай хоть и так, можно вытерпеть любой мороз, только была бы обеспечена безопасность отца.

Мать взяла узелок с мисками для каши и ложками, а отец приладил суму на плечи. Это был весь наш домашний скарб, перевозимый на новое место жительства. Когда семья переселилась в село Понхва, были сундук, стол, латунная и керамическая посуда и т. д., но теперь ничего этого с нами не было.

Сопровождал нас один товарищ отца.

Мы сошли с поезда в Синанчжу и шли пешком вплоть до Чунгана через Кэчхон, Хичхон и Канге. В те времена железной дороги до Канге еще не было.

Когда мы тронулись в путь, отец забеспокоился, смогу ли я преодолеть столь далекий путь пешком, не отставая от них. Мать тоже беспокоилась. Тогда мне было всего семь лет, и не случайно я вызвал такое беспокойство у родителей.

Изредка меня брали к себе в телегу обгонявшие нас крестьяне, да и то ненадолго, и большую часть дороги я прошел пешком. Это было первое в моей жизни серьезное физическое испытание.

По приезде в Канге мы заночевали в постоялом дворе, что за воротами Нам, и снова тронулись в путь, едва наступило утро. Надо сказать, что хозяин постоялого двора принял нас хорошо, он встречал нас не один, а вместе с членами подпольной организации этого района.

На двухсоткилометровом пути от Канге до Чунгана было много перевалов и безлюдных мест. Далеко не легкая дорожка…

Очень тяжело было матери, когда мы переходили через перевал Пэнан. Она ведь еще несла на спине трехлетнего Чхоль Чжу, а узелок на голове. Лапти у нее поистрепались, на ногах появились волдыри.

Я впал в разочарование, когда мы прибыли в Чунган. Оказалось, и там было полно наших врагов, Чунган кишмя кишел японцами, как и улицы Хвангым и Сомун в Пхеньяне. Корейцы разошлись по разным местам, лишенные возможности жить в родных краях, а эти японцы появились даже вот в такой глухомани и хозяйничали тут.

Отец сказал, что японцы гнездятся везде, где только живут корейцы. Оказалось, что в Чунгане тоже были и полицейский участок, и камера предварительного заключения, и жандармерия. Попав в Чунган, я понял, что вся Корея похожа на большую тюрьму.

Японцы заняли свыше половины верхней улицы Чунгана и, создав здесь участок для резидентов, построили школу, магазин, больницу.

Жители Чунгана говорили, горько жалуясь, что японские империалисты начали протягивать свои щупальца в эту местность еще десять лет тому назад. Самураи, захватившие право на рубку леса нашей страны после «договора о протекторате года Ыльса», учредили в Синичжу лесопромышленную компанию, а в Чунгане – ее филиал и переселили сюда своих лесорубов. Среди этих так называемых лесорубов было много «резервистов», проходивших систематическую боевую подготовку. И на самом деле это был полувоенный коллектив, готовый действовать в случае чего как боевой отряд оккупантов. Кроме них в Чунгане находилось много вооруженных полицейских, был даже и гарнизон регулярных войск.

Зачем же отец переселился сюда? Он решил приехать в Чунган для того, чтобы здесь, где учащается передвижение участников движения за независимость, создать лечебницу и, сделав ее опорным пунктом своей деятельности, более активно развернуть антияпонскую борьбу. Под вывеской врача отец мог здесь легко замаскироваться от вражеского глаза и иметь сравнительно свободные контакты с людьми.

Мы устроились жить на постоялом дворе Кан Ги Рака. Он выделил нашей семье самую чистую и тихую комнату. Отец сказал, что он пользовался этой комнатой и раньше, когда побывал некоторое время в Чунгане на обратном пути из Цзяньдао, куда он ездил после выхода из тюрьмы.

Кан Ги Рак, повесив вывеску постоялого двора и работая одновременно зубным врачом и фотографом, на самом деле вел подпольную работу. Обосновавшись в Чунгане, он обеспечивал связь между зарубежными организациями Корейского национального общества и моим отцом, находящимся в стране, а когда отец бывал заграницей, – связь между ним и организациями КНО, действовавшими внутри страны.

Через этот постоялый двор отец имел контакты с участниками движения за независимость внутри и вне страны, которые действовали в Линьцзяне, Чанбае, Чунгане, Пэктоне, Чхансоне, Чхосане и других районах бассейна реки Амнок.

Кан Ги Рак был крупным знатным человеком Чунгана и мог свободно входить в местное ведомство. Данные о врагах, разведанные им в ведомстве, оказывали большую помощь отцу в его деятельности.

Помогая отцу, я то стоял на страже, то обслуживал участников движения за независимость, посещающих постоялый двор, то схожу, бывало, в Чунсан, Чундок и другие места, обеспечивая тайные связи. До сих пор помнится, как я в национальной борьбе сирым с японским мальчишкою в Чунгане схватился в единоборстве. Он был посильнее меня, крупнее, но я перебросил его через себя. В то время я не оставлял в покое японских ребятишек, издевавшихся над корейскими детьми. Хозяева постоялого двора опасались последствий, но отец поддерживал мои поступки, говоря, что ни в коем случае нельзя склонять голову перед японцами, оскорбляющими наших людей.

В этот период в Чунгане антияпонские выступления заметно усиливались. Повсюду выбрасывались листовки, повторялись забастовки учащихся, то и дело местные жители расправлялись с злостными японскими прихвостнями, предававшими свою родину.

Все эти события враги связывали с моим отцом. По донесению из полицейского управления провинции Южный Пхеньан Чунганский полицейский участок зарегистрировал отца в список «корейцев, не подчиняющихся законам», и «поднадзорных людей первой категории» и неотступно следил за ним. Кан Ги Рак, зайдя однажды в волостную управу, увидел там подворные списки, где имя отца подчеркнуто красной линией. Он подсказал отцу, что полицейские собираются арестовать его, и советовал поскорее уйти отсюда для безопасности. В такой момент через уста одного полицейского просочились секретные сведения, что Чунганский полицейский участок намеревается действительно арестовать моего отца. И он не мог больше находиться в Чунгане.

И мы были вынуждены снова взять узелки с пожитками и перейти на чужбину, покинув даже этот самый северный край страны, где дул холодный ветер.

От Чунгана до китайской земли рукой подать. Я не мог сдержать слез, когда на переправе Чундок сели в челн, чтобы перебраться в Китай через реку Амнок. Переселение из Чунгана было уже четвертым по счету для нашей семьи. Я считал Чунган немилым краем и относился к нему отчужденно. Но теперь, когда приходилось перебираться в чужую страну, и Чунган показался мне таким близким, как родной край родной моей земли. Да ведь так или иначе, а он представлял собою частицу родной нашей земли.

Мангендэ был местечком, что пело мне колыбельную песню и качало меня на качелях, а Чунган явился для меня таким незабываемым краем, который, как село Понхва, помог мне познать, что вся Корея – это тюрьма японского империализма.

Был и необыкновенно ненастным сам день, когда мы отправились из Чунгана. Опавшие листья поздней осени докатились до переправы, вызывая тяжелую грусть. В небе перелетные птицы летели на юг вереницами. Почему-то и они навевали на меня тоску…

Для матери этот путь был последним. Покинув Чунган, она расставалась с Родиною навсегда, вернуться на Родину она уже не смогла. Младший брат Чхоль Чжу тоже не смог возвратиться на Родину после того, как переправился через реку Амнок. Так это случилось…

Людям приходится переживать всякое горе на своем веку. Но ужаснейшим горем является потеря Родины, особенно – уход из нее рабом порабощенной страны. Как ни велико горе расставания с родным, с детства любимым краем, оно несравнимо с печалью разлуки с Отечеством. Если сравнить родной край с матерью, чужбину – с мачехой, то с чем сравнить немилую в несколько раз больше, чем эта чужбина, чужую страну?..

Хотя я и был еще малолеток, но у меня подступил к горлу комок и потемнело в глазах при мысли, что будем жить в чужой стране, куда никто нас не приглашал и где не ждал нас никто, никто не встретит нас радушно и где нам даже и язык незнаком. Но что поделать, надо было безмолвно вынести нестерпимую печаль разлуки с Родиной, думая о воле отца, его стремлении к достижению независимости страны.

Лодочник сказал, что растет и растет число переселенцев, переходящих в Маньчжурию, и сетовал, что все более жалкой становится судьба корейцев.

А отец говорил, что никто не считал и никому неизвестно, как много людей, которые вот так отправляются за границу, оставив плодородные поля у своих домов и самые эти дома.

Еще до гибели страны жители этой родной своей земли, лишенные средств пропитания, уходили группами на пустоши Маньчжурии и Сибири. Люди, потерявшие право на человеческое существование, с риском для жизни бежали из страны, пренебрегая жестокою карой, ежели попадутся властям. Поток переселенцев докатился даже до США, Мексики и других стран американского континента. Направлялись туда через Тихий океан крестьяне и поденщики, которые поддались соблазну, будто «там цветут цветы все четыре времени года, можно собирать обильный урожай без труда, посеяв только семена, и стать богачом через три года, если работать даже по три часа в день». Но на этом «благословенном» американском материке они подвергались унижениям как дикари и были на побегушках в столовых и домах богачей или занимались невыносимым каторжным трудом на фермах под палящим солнцем.

Но все же тогда существовала своя страна с официальным, признанным всеми названием – Корея. После гибели ее десятки тысяч хлеборобов, лишенных своих земельных угодий, покатились, словно опавшие листья, на пустоши постылой Маньчжурии.

А на нашу родную землю, где проживали наши люди из поколения в поколение, хлынули потоком японские богачи и торговцы, ослепленные жаждой быстрой наживы. А коренные жители этой страны, сделавшие эту землю плодородной, выгнаны из нее вон и скатились за рубеж.

И поделом людей, потерявших свою государственную власть, сравнивают с опавшими листьями и брошенными камешками, что валяются на обочинах дорог.

Теперь потомки тех скитальцев посещают что ни день края своих предков, брошенные их родителями. Каждый раз, когда встречаюсь я с этими соотечественниками, проживающими за рубежом, воскресает в моей памяти облик переселенцев, которых видел я еще в детстве на берегу реки Амнок.

В Линьцзяне мне все было чуждо, но было по душе одно. Там редко бросалась в глаза неприятная физиономия японцев.

Линьцзян, торговый город на окраине провинции Ляонин Китая, – один из транспортных узлов, соединяющих нашу страну с Южной и Северной Маньчжурией.

В те времена японские империалисты пока еще не смели откровенно распространять свое влияние на китайскую землю и, заслав туда тайных агентов, угрожали деятелям движения за независимость. Так что в Линьцзяне было благоприятнее, чем в Чунгане, разворачивать революционную деятельность.

Когда мы перешли в Линьцзян, отец около полугода обучал меня китайскому языку. Для меня пригласили китайского учителя. Потом сразу поместили меня в первый класс Линьцзянской начальной школы. Здесь я начал учиться китайскому языку не абы как, а по-настоящему. Потом я продолжал осваивать китайский язык в начальной школе в Бадаогоу и в Фусунской начальной школе № 1.

Можно сказать, что я с молодых лет стал свободно говорить по-китайски только благодаря заботе отца.

Тогда мне еще не было понятно, зачем отец так торопился обучать меня китайскому языку и зачислил меня в китайскую школу. Но теперь мне думается, что его дальновидная прозорливость, основанная на идее «чивон», оказала мне большую подмогу. Если бы он не учил меня китайскому языку с детских лет, то я, проведя четверть века в Китае, сталкивался бы на каждом шагу с затруднениями из-за незнания этого языка.

Откровенно говоря, в условиях, когда ареной нашей борьбы была в основном Маньчжурия, мы не могли бы иметь дружеские отношения с китайскими людьми и не смогли бы успешно сформировать антияпонский объединенный фронт с ними, если бы не могли свободно говорить по-китайски. Вообще мы не сумели бы даже и примоститься на Севере-Востоке Китая, где враги прибегали к жестоким репрессиям.

Когда я выходил на улицу в китайской одежде и свободно говорил по-китайски, то не признавали во мне корейца даже японские сыщики, у которых, как говорится, обоняние развито, словно у охотничьей собаки. Да терялись в догадках о моем происхождении и маньчжурские полицейские.

Можно сказать, что, в конце концов, стало большим подспорьем мне в участии в корейской революции то, что я учился китайскому языку.

При посредничестве своего знакомого Ро Ген Ду отец снял квартиру и устроил в ней лечебницу. Соорудив аптеку и палату в одной комнате, он вывесил большую вывеску с надписью «Сунчхонская лечебница». В самой комнате он также повесил диплом медицинского техникума Севранс. Наверно, он достал этот диплом при помощи какого-то друга до отъезда из Пхеньяна. И спустя несколько месяцев отец уже стал слыть знаменитым медиком. Не искусство врача, а акт милосердия принес ему такую репутацию. Ведь он приступил к врачеванию, прочитав лишь несколько томов медицинского трактата.

Отец, где бы он ни был, очень дорожил людьми. С особой теплотой и искренностью заботился он о своих соотечественниках, которые задыхаются от горькой жизни на чужбине, лишившись и родного края, и всей своей отчизны.

Среди пациентов «Сунчхонской лечебницы» было немало людей, которые просили медицинской помощи, придя с пустыми руками или имея незначительную сумму деньжонок.

Когда они беспокоились о плате за лекарства, отец говорил им, что платить можно и после, когда страна станет независимой и богатой. Он утешал их словами:

– Сейчас мы живем бедно в чужой стране, но не за горами день, когда мы вернем себе потерянную Родину и снова переправимся через реку Амнок.

Наш дом в Линьцзяне, как и в селе Понхва, кишел гостями.

Тут были и больные, но в большинстве своем это были деятели движения за независимость.

К этому времени Кан Чжин Сок, дядя по материнской линии, пришел в Линьцзян и организовал Пэксанскую группу воинов. Это была вооруженная группа с ядром из деятелей движения за независимость из провинции Пхеньан. «Пэксан» означает гору Пэкту.

В ту пору передовые люди Кореи, проживавшие в Маньчжурии, очень дорожили названием «Пэксан». И частную школу корейцев, основанную в районе Фусуна, они именовали Пэксанской школой. И молодежную организацию, созданную нами в Фусуне в декабре 1927 года, тоже назвали Пэксанским союзом молодежи.

Пэксанская группа воинов являлась вооруженной группой со стройной организационной системой, сравнительно крупной среди многочисленных отрядов Армии независимости, созданных в районах Линьцзяна и Чанбая. Штаб этой группы находился в уезде Линьцзян. Она развернула свою деятельность в Чунгане, Чхосане, Хучхане и других местностях провинции Северный Пхеньан внутри страны. Сфера ее действий расширилась и дальше до Пхеньяна, Сунчхона и Кансо.

Кан Чжин Сок, дядя по матери, действовавший в Пхеньяне членом подпольной молодежной организации, после приезда в Маньчжурию одно время, до создания группы воинов, работал лесорубом, проживал в нашем доме. После организации этой группы он был назначен комиссаром внешних дел и развернул политическую деятельность и работу по сбору фонда на военные расходы в различных районах провинций Южный и Северный Пхеньан.