Текст книги "Костяной браслет"

Автор книги: Кевин Кроссли-Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

14

– Ты, вор! – воскликнула Бергдис. – А ну убрал руки из моего котла!

Вигот отдернул правую руку и облизал пальцы:

– Я всего лишь попробовал.

На тесном судне редко что укрывалось от взгляда Рыжего Оттара. Он мрачно заговорил:

– Человек с ловкими пальцами… Человек, укравший малое, может украсть и что-нибудь побольше.

Вигот избегал взгляда Бергдис. Он принялся насвистывать какую-то нескладную мелодию, а затем привязал к леске Один из блестящих бронзовых крючков, что купил у Олега.

Вскоре между Рыжим Оттаром и Одиндисой разгорелся жаркий спор. Они ходили взад-вперед по пристани, и Сольвейг слышала, о чем был их разговор.

– Нет значит нет!

– Но ты сам попросил меня!

– Женщина! – взревел Оттар. – Я передумал!

– Ты об этом пожалеешь.

– Нет.

– Я наложу проклятие.

– Не угрожай мне! – завопил шкипер.

– Рыжий, – насмехалась над ним Одиндиса. – Вспыльчивый. Ничем не лучше Тора.

– Я зашью твой рот!

– И такой же глупый.

Сольвейг слушала со смесью страха и восхищения. Одиндиса и Бергдис так похожи: такие же сильные, такие же пылкие, как и сам Оттар.

Она, разумеется, знала, из-за чего был спор: четырехглазая брошь, которую Рыжий Оттар собирался подарить Эдит, а потом передумал. Он часто меняет свои решения. Сольвейг вспомнила, как лежала на коленях у Одиндисы и слушала: «Будто флюгер! Поначалу рассердится, но потом сам же будет доволен».

– Ведьма! – прорычал Рыжий Оттар, отвернулся и стал взбираться на корабль.

Сольвейг ничего не могла с собой поделать – она расхохоталась.

Городище, городок… Они плыли все дальше, останавливаясь на ночлег в крохотных и невзрачных торговых селениях, чьи названия были набиты шипящими и гортанными звуками.

– Я никак не могу их выговорить, – пожаловалась Сольвейг Михрану. – Они будто каша с комками.

Из-за того, что никак не поднимался ветер, почти всю дорогу приходилось грести, и к середине пятого дня они были так измождены, что Рыжий Оттар приказал Торстену вывести челн на берег реки.

Михран козликом соскочил с борта на берег, и Торстен кинул ему канат. Проводник обвязал его вокруг серебристой березки, будто поджидавшей путников.

Многие из гребцов распластались на корме и носу. Бергдис ворчала, что ее работе конца и края не видно, а все эти тупые мужланы только и делают, что едят и треплются; Слоти заиграл на свирели какую-то плавную мелодию, а Сольвейг раскрыла мешочек с костями.

«Мне бы пора уже закончить этот гребень. Осталось только обстругать его и отполировать песком. Какая же твердая эта моржовая кость!»

Вскоре к ней подошел Оттар – посмотреть, что она там вырезает. Но тут Михран перепрыгнул через планшир и очутился с ним рядом.

Проводник поднял четыре пальца:

– Опасности.

– А?

– Волок, – стал перечислять тот, загнув первый палец. – Дикие звери… Разбойники… Четвертая опасность!

– Какая четвертая опасность?

– Вода.

Рыжий Оттар нахмурился:

– Что опасного может быть в воде?

– Очень многое. Мокошь хранит нас, но Владыка вод слишком силен. – Михран растопырил руки. – Я никогда не видел столько воды в первую неделю мая.

Оттар нахмурился еще сильнее:

– И в чем здесь опасность?

Михран положил два пальца в рот, посвистел – и к говорящим приблизился Торстен.

– Я пытаюсь объяснить, – сказал Михран, – что течение такое сильное. Мы идем сейчас слишком медленно. Уже опаздываем на два дня.

– Что значит – опаздываем? – спросил Торстен.

Проводник вздохнул:

– Если мы придем в Киев слишком поздно, вода отступит, и мы не смочь вернуться. Сейчас вода высока, но скоро она упадет очень низко.

– И что же нам теперь делать? – спросил Оттар. – Полететь?

– Мы должны прийти в Киев как можно скорее, – ответил Михран. – Тогда у вас будет много времени, чтобы продавать и покупать.

– В таком случае, – решил Торстен, – мы не должны задерживаться в Новгороде на три дня, как договорились раньше.

Михран кивнул:

– Твое решение есть. – Его темные глаза сверкнули. – Твоя лодка есть!

С этими словами он отошел, чтобы шкипер мог поговорить со своей командой.

– Нам не известны здешние судоходные пути, – сказал Рыжий Оттар. – А Михран их знает. Зачем брать проводника, если не следуешь его советам?

– Незачем, – согласился Торстен.

– А ты что скажешь, Сольвейг?

– Я?! – в удивлении переспросила девушка.

– Ты, – подтвердил Оттар.

– Ну что ж… – начала она. – Ну что ж, если б вы спросили Одиндису, она бы сказала, что нам нужно принести жертву водяным духам.

– Я спрашиваю не Одиндису.

– Ой, – ответила Сольвейг. – Тогда я скажу то, что говорил мне отец: спроси того, кто знает, и следуй его совету.

– Если, конечно, ты ему доверяешь, – медленно проговорил шкипер. – Если он не хочет извлечь выгоду из своих советов.

– Как? – удивилась Сольвейг.

– Сейчас он может прикарманить мои денежки и устроиться на другое судно.

– Ты правда так думаешь?

– Нет. Возможно, и нет. Ладно, решение принято. Но не могу сказать, что рад такому повороту событий. Как раз тогда, когда всем нужен отдых, нам придется удвоить усилия.

Михран обнажил в улыбке все свои белые зубы.

– Цены в Киеве лучше, – воскликнул он. – Шкуры да, янтарь да, броши да, оружие да.

– Да, да… – Рыжий Оттар хлопнул в ладоши, отсылая от себя Михрана.

– Рабы да.

– У нас нет рабов, – откликнулся шкипер, – для продажи.

Михран пожал плечами:

– Рабы нет, мед да, воск да.

– Речные проводники да, – добавил Рыжий Оттар.

Однако Михран пропустил его издевку мимо ушей.

– Если только… – начал он, а затем остановился, накручивая ус на указательный палец.

– Что?

– Если только вы не хочет в Миклагард.

– Никогда! – резко возразил Рыжий Оттар.

Проводник улыбнулся ему, словно желая воодушевить:

– Цены лучше. В Миклагарде цены лучше всех!

Рыжий Оттар хмыкнул:

– Лучшие-лучшие!

– Как и твои шкуры, Оттар, – заговорил Торстен. – Все хорошие, но некоторые лучше, и совсем немногие…

– Нет, – ответил шкипер. – Я не стану и думать об этом.

– Не станешь? – спросил кормчий. – Или не думал?

– И то и другое, – рявкнул тот. Затем повернулся к Сольвейг: – Это ты надоумила Михрана?

Сольвейг уставилась на Оттара и покачала головой.

– Вы прийти домой с шелк, атлас, пряности, серебро… – продолжал Михран.

– Атлас! Тебе, шкипер, пойдет атлас, – фыркнул Вигот.

– Нет! – отчетливо произнес Рыжий Оттар. – Далеко ли это, интересно мне знать.

– Вниз по течению, – ответил Михран. – Прямиком от Киева до моря Черного.

– До Черного моря, – поправил его Торстен.

– Да, вниз по течению…

– И всю обратную дорогу вверх, – вмешался Рыжий Оттар.

Сольвейг осмелилась положить руку ему на плечо.

– Ты… ты подумаешь об этом? – спросила она Оттара нерешительно.

– Хватит болтать, – осадил шкипер Михрана. – И проводи нас до Киева. Мы платим тебе именно за это.

Как Рыжий Оттар и предполагал, никто не обрадовался тому, что им придется спешить. Когда они остановились в Новгороде, все, кроме Вигота, так устали, что вообще не пошли на берег.

– Вы видеть все, когда возвращаетесь, – пообещал им Михран. – Сейчас мы остановились как один короткий вдох. В следующий раз – сотня вдохов.

Немного к югу от Новгорода река Волхов соединялась со своим истоком: удивительным сверкающим озером Ильмень.

– Пятьдесят две реки питают ее, – рассказывал Михран команде. – И лишь одна осушает. Сами увидите.

И они увидели, что смогут идти по озеру под парусом. Бруни, Вигот и Слоти собрались с силами, напрягли уставшие руки и развернули, вздернули, закрепили парус на мачте.

Несколько дней они плыли по темному, узкому руслу, пока судно медленно бороздило реку вверх по течению среди дремучих лесов… а теперь мир вокруг стал свежим и просторным.

Сольвейг, опершись на планшир, вглядывалась в бездонную глубь. Лодка, треща и хлопая парусом, подпрыгивала на ветру. Брита взволнованно позвала Вигота: она поймала огромную рыбу. Тот помог ей затащить рыбину на палубу, а Сольвейг вспоминала времена, когда они с отцом и сводными братьями рыбачили на берегу фьорда Трондхейм.

«Блубба, ты знал, что я чувствовала, когда ушел отец. И когда ты рассказал мне о своем желании, я расплакалась. Тебя хорошо назвали – завернутый в собственный жир. Я буду рада снова встретить тебя.

Ох! Сейчас весна уже вовсю сияет во фьордах.

Весной мы распахиваем настежь двери. Весной на нас нападает жажда действий. Мы выметаем паутину и пепел, проносимся вихрем по дому. Мы чистим маслобойню и кузницу, выгребаем мусор с навеса на маленьком отцовском причале… Я ставлю на стол подснежники и фиалки… И разбрасываю их на могиле моей матери. Приходит весна, и мы поем, мы танцуем…»

У Сольвейг заболело сердце.

«Эдвин прав, – подумала она, – я должна спрашивать себя. Лучший способ подготовиться – это задавать себе вопросы; потом, когда что-нибудь произойдет, я буду уже готова».

Плывя по озеру, все говорили друг другу, что в жизни не видели такого яркого света. Такого яркого, сказала Одиндиса, что перед ним отступит ночь. Надежда наполнила их сердца; неподалеку от их судна Сольвейг насчитала восемь маленьких челнов. Человек, ловивший рыбу в самом ближнем из них, помахал ей рукой. Девушка улыбнулась и помахала в ответ.

За ними следом неслась стайка небольших птичек. Сольвейг и Брита наблюдали, как скользили они над самой поверхностью озера – кончики перьев почти касались воды, – а потом дружно поднимались ввысь и камнем бросались вниз.

– Как у них это получается? – спросила Брита.

Сольвейг покачала головой:

– Они просто умеют.

Дорога через озеро заняла целый день. Перед тем как судно вошло в устье Ловати, Михран созвал всех и объявил:

– Лучше вам знать. В этой стране говорят: «Лучше ведьмы и демоны, которых знаешь».

– Лучше чего? – спросила Брита.

– Лучше тех, которых не знаешь, – ответил тот и лучезарно улыбнулся девочке. – Так вот! Ловать в два раза длиннее Волхова, и каждый день сложней предыдущего. Река все уже и уже… – Михран сжал шею руками и раскрыл рот. – Мы под парусом два дня. Затем вы грести, и грести, и грести, а я веду вас среди камней и отмелей.

Одиндиса взглянула на мужа, и тот поморщился. Но они были не единственными, кто спросил себя: а мудро ли поступил Рыжий Оттар, решив поехать аж до самого Киева?

– А после, – продолжал Михран, – вы будете тянуть, и толкать, и катить эту лодку.

– Что это ты говоришь? – потребовал ответа Бард.

– По сухой земле. Сухо-мокрой земле. Мы подойдем к верховьям… можно так сказать – «верховья»?

– Продолжай, – велел ему Оттар.

Михран кивнул:

– Верховьям Днепра, великой реки, которая помчит вас вниз по течению. – Он раскрыл ладони, и голос его зазвучал звонче: – Вниз по течению до Киева. Вниз до… Черного моря.

– Сколько дней? – спросил шкипер.

– Если богам будет угодно… двадцать два дня до Киева.

– Двадцать два! – воскликнула Бергдис, тихо присвистнув.

– Если эта река не слишком много воды, мы будем в Киеве в последний день мая. Быстро мы должны плыть, и молить, чтобы Мокошь быть с нами, но сейчас мы плывем под парусом, мы говорим, мы смеемся, мы едим, мы пьем, да?

– Можно еще порыбачить? – спросила Брита Вигота.

– Вперед! – угрюмо приказал Рыжий Оттар.

И снова Сольвейг раскрыла свой мешочек. Проверив, что золотая брошь, как и положено, лежит на дне, она покопалась, отыскивая фиалково-серую бусину и какой-нибудь обрывок кожи. Она отрезала от него тонкую полоску, нанизала бусину и продела шнурок через голову. Бусина колыхалась между холмиками ее грудей, пока девушка работала над недоделанной иголкой – той самой, которую пыталась украсить, когда накололась на шило, – и вскоре привлекла внимание Вигота. Юноше не хотелось на нее смотреть, но он не мог отвести взгляда.

– На что это ты глядишь? – спросила его Сольвейг.

– Ни на что.

– Лжец!

– О сладостная страна, – заметил он.

Сольвейг тут же залилась румянцем и накрыла растущую грудь руками.

Вигот заигрывающе ей улыбнулся.

– Видел раньше эту бусину?

– Нет.

– Видел. – Сольвейг повысила голос. – В мастерской Олега.

– Дай-ка взгляну.

– Не распускай рук!

– Не выходи из себя! – отпарировал с ухмылкой Вигот.

– А на пристани? – настаивала Сольвейг. – Когда на меня напали собаки?

Девушка заговорила так громко, что привлекла всеобщее внимание.

– Я же сказал тебе, что никогда ее не видел.

– Ты лжешь! – вскричала она. – И знаешь, что лжешь! Это мой третий глаз, а у тебя глаза вора!

Вигот втянул щеки и сплюнул на палубу.

– Поклянись, что не поднимал бусину. Поклянись, что не продавал ее.

– Незачем мне клясться.

Бергдис встала и, словно огромная кошка, попыталась достать Вигота когтями.

– Аххххх… – прорычала она медленно, напирая на каждое слово. – Но ведь есть же причина клясться, Вигот. Есть причина.

Вигот уставился на нее неподвижным взглядом.

– Я знаю кое-что, что тебе неизвестно, – злорадно пропела женщина.

Бергдис вперевалку направилась обратно в трюм, и Рыжий Оттар приказал Виготу и Сольвейг следовать за ней. Вся команда, за исключением Торстена, который оставался у руля, пошла вместе с ними.

– Итак, – сказал шкипер. – Сольвейг, ты обвинила Вигота в том, что он украл и продал твою стеклянную бусину. И все же она на тебе…

– Если он украл бусину, – задумчиво проговорил Бруни, – то мог бы украсть и что-нибудь покрупней.

– А ты, Бергдис, – продолжил Оттар, – ты что-то знаешь.

Бергдис оскалилась и медленно втянула воздух, будто натачивая зубы. Обратила взгляд на Вигота.

– Мразь! – прошипела она.

– Ладно, – обратился Рыжий Оттар к Сольвейг. – Сперва ты. Нельзя обвинять человека, не имея надежных доказательств. Только не на моем судне.

Сольвейг сделала глубокий вдох и подняла глаза на Эдит. Та оттопырила нижнюю губу и медленно кивнула.

– Когда я пошла в мастерскую Олега, – начала Сольвейг, – он подарил мне стеклянную бусину. Он сказал, что она будет мне третьим глазом. Я сжимала ее в правой руке, когда на меня напали собаки. Тогда я ее и потеряла…

– Это правда, – подтвердила Одиндиса. – Сольвейг спросила меня, было ли у нее что-нибудь в руках, когда Бруни принес ее в лодку. Но не уточнила, что же это должно быть.

– И что потом?

– Я искала на пристани, – рассказала ему девушка. – Но ее там не было. Когда я пошла на рынок с Эдит и Бергдис, мы снова встретили Олега. Он сказал мне, что нашел мою бусину на одном из прилавков.

Глаза у Бергдис сверкали, словно рыбьи чешуйки.

– Ты слышала, как Олег говорил это? – спросил у нее Рыжий Оттар.

Бергдис покачала головой:

– Нет, нет. Я отошла купить… кое-что. У меня были дела.

– Что еще сказал Олег?

– Что хозяйка прилавка рассказала, будто бусину продал ей высокий юноша. «Высокий юноша. Очень осторожный. Похож на лезвие ножа».

– И вот Олег купил бусину и вернул ее Сольвейг, – добавила Эдит.

– И сегодня, – объявила девушка, – я решила ее надеть на шею, чтобы она увидела вора, а вор увидел ее.

Вигот стоял неподвижно; к его лицу точно приросла маска безразличия.

Рыжий Оттар сделал глубокий вдох:

– Ну что ж, Вигот…

Но его перебила Эдит:

– Олег сказал и кое-что еще. Он сказал, что юноша продал торговке не один предмет.

На судне воцарилась тишина. Все слышали, как стучит сердце, как разрезает волны нос корабля, как кричат вокруг дикие птицы.

Бергдис потерла руки и медленно проговорила:

– Я тоже останавливалась у того прилавка. И что же я там нашла?

– Что? – спросил Оттар.

– Скрамасакс, – прошипела женщина.

Бруни Черный Зуб оперся на могучие руки и с рыком поднялся на ноги.

– Да, – не унималась Бергдис. – И на оружии было твое клеймо.

Шкипер поднял правую руку.

– Итак, Черный Зуб, – произнес он ровным голосом. – Значит, это все-таки был не Торстен.

Кузнец бессвязно что-то прорычал.

– И не булгары.

Все уставились на белого, как мел, Вигота, а он принялся сжимать и разжимать правый кулак.

– Сжимай, покуда можешь, – с горечью сказал ему Рыжий Оттар. – Тебе есть что сказать?

– А какая разница? – воскликнул Вигот. – Вы все сговорились против меня, как только мы покинули Сигтуну. Все вы, – в отчаянии проговорил он. – Все, как один!

– Не мели чушь, Вигот, – ответил ему Оттар. – Что еще ты там продал?

– Я ничего не продавал.

– Как там сказал Михран? – задумчиво проговорил шкипер. – Настоящая опасность всегда таится внутри, а не снаружи. Тот, кто боится… Тот, кто болеет… Тот, кто украдет…

– Ты, вор! – завопил Бруни. – Погляди мне в глаза!

Но Вигот не отозвался.

– Я целый месяц возился с этим скрамасаксом, – сквозь сжатые зубы процедил кузнец. – Целый месяц.

– Для начала, – сказал Рыжий Оттар юноше, – ты заплатишь Бруни столько же, сколько дала тебе торговка. И Сольвейг отдашь деньги за бусину. Где монеты? В твоем сундуке?

Вигот все молчал.

– Ты опозорил себя и обесчестил всех нас.

– Ты мразь! Отродье Хель!

– Много дней нам предстоит грести и тащить лодку волоком, – мрачно поведал Виготу Рыжий Оттар. – На самом деле мы не можем ехать с тобой, но не можем обойтись и без тебя. Придется до Киева сохранять тебя в целости.

– Если он останется на борту, – прокаркала Бергдис, – он зарежет нас, пока мы будем спать!

– Спасибо, Бергдис, – отозвался Оттар. – Если мне понадобится твой совет, я обязательно обращусь к тебе. – Он снова повернулся к Виготу: – А когда мы приедем в Киев, то, согласно закону, ты потеряешь правую руку.

Вигот моргнул:

– Это был не я. И вообще, Бруни получит деньги за свой скрамасакс, а у Сольвейг будут и деньги, и бусина. Так где же справедливость? – Он возвысил голос. – Зачем мне еще и руку отрубать?

Рыжий Оттар поморщился:

– И да, с этого дня ты будешь спать в кандалах. Так ты не сможешь никого ранить или сбежать от нас.

15

Темнеющее южное небо опалила молния. По горизонту прогромыхал, спотыкаясь, гром.

Старый лодочник поднял взор на Торстена:

– Давай!

Торстен, стоя на носу судна, швырнул ему канат. Лодочник поймал его и сноровисто потянул судно на себя.

Кормчий спрыгнул на пристань.

– Да ты крепок, точно пенек, – одобрительно заметил Торстен.

– Трухлявый пенек, – проворчал лодочник.

– Кого-нибудь поменьше просто унесло бы в воду.

Лодочник кивнул:

– Приходится как следует держаться на ногах. А вы приехали как раз вовремя, да.

– Почему это?

– Боги приближаются. Тор и Перун. Мы привлекли обоих.

– Тор и кто?

– Перун! – воскликнул старик. – Бог грома и молнии.

– A-а… – ответил кормчий. – Один бог, два имени, понятно.

– Так, да не совсем.

– А где все? – поинтересовался Торстен. – Похоже, будто эту деревушку населяют призраки.

Старый лодочник показал куда-то вверх по течению, и Торстен увидел островерхую палатку, растянутую на речном берегу у кромки леса. К ней вдоль реки стекались люди.

– Там шаманка, – объяснил старик. – Она уже съела грибов и ушла в шатер.

Когда Сольвейг, Одиндиса и дети приблизились к палатке с навесом из шерсти, они услышали перестук большого барабана, монотонный, словно колотилось огромное сердце. Чтобы пройти внутрь, девушке пришлось нагнуть голову. В палатку, как ей сразу показалось, набились все жители маленького торгового поселения. В самом центре пела, медленно крутясь по кругу, женщина в головном уборе из орлиных перьев. Иногда она протягивала руки в стороны или вскидывала вверх, иногда шла боком, порой бесшумно скользила, временами начинала стонать и кричать.

Наконец шаманка упала на колени и зажала голову в ладонях. Она свернулась клубком и затихла.

Никто не разговаривал, даже шепотом. Все не отводили взгляда от жрицы.

Затем женщина начала подниматься, будто столб дыма.

– Чужаки! – наполовину выкрикнула, наполовину пропела она. Ее голос не был похож на человеческий, но не напоминал также ни птичий, ни звериный. – Чужаки! Кто эти чужаки?

Все повернулись к Сольвейг и Одиндисе с детьми.

– Для вас, – выпевала она. – Для вас и ваших спутников я вижу одну новую жизнь. Один умрет заживо. Я вижу то, что вижу: одну новую смерть.

Снова раздалась барабанная дробь. Двойная дробь. Двойная дробь. Удары становились все чаще, пульсировали… У Сольвейг пересохло во рту.

Во второй раз воцарилась тишина, и там, снаружи, за дело принялись боги. Шаманка стихла и снова погрузилась в себя.

«Она женщина, – думала Сольвейг, – но еще она и морской орел с растрепанными перьями и крючковатыми когтями. Она постоянно меняет обличья».

Брита стояла рядом с Сольвейг и держала ее за руку.

«Одна новая жизнь». Ребенок Эдит? Сольвейг повернулась к Одиндисе, но та обнимала Барда. Ее глаза были закрыты, а рот полуоткрыт, будто ее сознание было затуманено или она погрузилась в глубокий сон.

«Одна новая жизнь, – продолжала размышлять Сольвейг. – Наверняка это она про ребенка. Один умрет заживо… Я вижу то, что вижу: одну новую смерть». В палатке было удушающе жарко, но Сольвейг поежилась, точно от холода. Это может значить только то, что значит. Один из нас вскоре погибнет…

Девушка вздохнула и закрыла глаза, и из темноты увидела, как к ней – шаг за шагом – приближается, размахивая ножницами, сияющая женщина.

– Нет, – вскрикнула она, но зажала себе рот левой рукой.

И снова шаманка вознеслась ввысь, выше собственной головы в оперении.

– Я вижу то, что вижу, – простонала она. – Я вижу, что некто называет себя сильным, будто солнце.

«Я, – подумала Сольвейг. – Она говорит обо мне?»

– Сильный, будто солнце, – повторила шаманка, возвышая голос. Затем сложила руки у рта. – Но довольно ли в ней силы? Столько ли в ней силы, сколько будет нужно?

Сольвейг слушала. Вслушивалась так, будто вся ее жизнь зависела от этих слов.

– Золотая девушка! – стенала жрица. С этим словами она опустилась на землю и погрузилась в такой глубокий сон, что никому не удалось ее пробудить.

Шли дни. Вокруг лодки Рыжего Оттара все ускоряло свой ход лето. Подросшие листья берез, лип и орешника распрощались с девической бледностью своей зелени. Солнце, взбираясь все выше, отвоевывало у тьмы новые рубежи, загоняя ее обратно в царство леса.

Однажды на рассвете Слоти взял свирель и изобразил любовную песнь какой-то лесной птахи; следующим утром река внезапно надулась, точно пузырь, и Торстен смог поднять парус. Как-то раз около полудня на Вигота напала злоба, да такая, что он выл, точно волк. Чтобы он никому не причинил вреда и не ринулся вниз головой с лодки, Бруни и Торстен привязали его к мачте, и одна только Брита принесла ему чашу воды на случай, если тому захочется пить. В другой день Сольвейг и Эдит увидели на берегу свадьбу. На женихе с невестой были венки из красных и белых полевых цветов. Подруги умоляли Рыжего Оттара остановиться хоть на минуточку, но он отказался. Однажды в сумерках Сольвейг и несколько ее спутников пошли в лес по грибы и вернулись, набрав больше дюжины разных видов; некоторые из них встретились им впервые, но они не осмелились их отведать, боясь, что впадут в беспамятство и окажутся в мире вечной тьмы.

Одним вечером Эдит увидела, как поднимается из воды призрачный силуэт русалки, и Михран объяснил ей, что то была дева, предавшая себя пучине из-за несчастной любви, и ее часто видят в этих местах. Как-то раз ночью проводник рассказывал Сольвейг и Эдит про женщину, сотворенную из золота, внутри которой была другая женщина из золота, а внутри той…

– Девочка! – воскликнула Эдит, почти смеясь. – Внутри нее была золотая девочка!

И она похлопала себя по животу.

– О Эди! – звонко отозвалась Сольвейг. – Она золотая, и она растет.

Когда девушка завела с Одиндисой разговор о шаманке, та сказала ей:

– Я могла бы остаться там навеки. Там все живое. Воздух, истоптанная трава, шерстяное полотно шатра – все они были живы и как-то связаны между собой. Не могу объяснить.

– Ты уже объяснила, – откликнулась Сольвейг.

– Они все часть чего-то большего, как пять пальцев, составляющих руку, – взволнованно продолжала Одиндиса.

Но это заставило Сольвейг вспомнить о Виготе, и она вздрогнула.

– На следующее утро все оставалось таким же, – рассказывала ее спутница. – Туман плыл над рекой – туман, рожденный, чтобы менять обличья, живой! И я увидела само солнце, что запуталось в росинке. В капле росы, что дрожала среди травы.

Сольвейг вздохнула, улыбаясь:

– Ты говоришь так, как я чувствую.

– Иногда следует говорить, не задумываясь над словами. Мысли могут помешать словам.

– А что значили слова шаманки? – спросила ее Сольвейг. – Одна новая жизнь. Один умрет заживо. Одна новая смерть.

Одиндиса медленно покачала головой:

– Три пророчества, но у каждого может быть несколько значений. И, Сольвейг, «золотая девушка»… разве не тебя она имела в виду?

– Я не знаю, – ответила та.

– А я знаю.

– Она спросила, достаточно ли во мне силы, хватит ли мне ее. Но сейчас я чувствую себя сильнее, чем когда-либо раньше.

– Твой путь делает тебя сильней.

– Может быть, наш путь расскажет нам, что значили ее предсказания. Дрожащая капля росы, лосиный рев и атласная лента реки. Все это расскажет.

Одиндиса улыбнулась:

– Новая жизнь, смерть заживо и новая смерть… Все они связаны между собой.

– Завтра, – объявил Михран, – нам предстоит волок.

Его широкая улыбка обнажила все зубы.

Сольвейг прищелкнула языком:

– Я все слышу: волок, волок. Но так и не поняла, что же это значит.

– Все долгое время, пока вы путешествовали, эта лодка несла вас. А теперь вы нести эту лодку.

– Что за околесица! – тут же возразила девушка. – Можно понести ялик или рыбацкую лодочку, но не это судно. Мы же не великаны и не богатыри какие-нибудь.

С каждым днем, с каждой милей река продолжала петлять, пока не сузилась до двадцати шагов в ширину. И вот на рассвете, когда они на веслах прошли по одной из излучин, их взору предстала своеобразная пристань, эдакий широкий деревянный скат.

Почти сразу раздались рев рожка, возгласы, и на берег высыпала дюжина людей, мужчин и женщин.

– Они волочат корабли, – поведал девушке Михран. – Старые друзья.

Двое мужчин соскользнули по илистому скату, удерживая сосновый валик, похожий на скалку для великана. Они зашли в воду почти по пояс и встали лицом друг к другу напротив носа лодки, а их товарищи остались стоять по двое на пристани со своими валиками, поджидая путников.

Торстен приказал команде направить лодку прямо на скат.

– А ну подналяжем! – кричал он. – Вперед!

Те, что стояли в воде, опустились на колени (река доходила им теперь до горла), и судно Рыжего Оттара проскользило по их валику к следующему, а потом еще к одному.

И тут же рабочие принялись привязывать канаты к носу и планширам корабля – один из них заарканил своей веревкой форштевень. Пока лодка была еще в воде, некий мужчина зацепился за борт и стал подтягиваться. Михран, уже стоявший на корме, протянул ему руку.

– Их старшина, – объявил он Рыжему Оттару. – Трувор.

– Трувор? – переспросил тот.

– Так его зовут.

Сольвейг в изумлении смотрела на него. Он был обнажен до пояса, и грудь его, плечи и руки усыпали татуировки. На левом предплечье красовался дракон, на плече – огромная звезда, на ребрах…

Девушка попыталась разглядеть рисунок, и Трувор рассмеялся. Он повернулся к Михрану и что-то проговорил.

– Ты хочешь? – спросил проводник у Сольвейг. – Он говорит, ты хочешь?

– Хочешь что?

– Его!

– Его?!

– Нет, нет! – замахал Михран руками. – Как у него.

Он жестами попросил Трувора повернуться, и Сольвейг увидела, что на спине его широко раскинуло ветви огромное дерево.

– Каждый рисунок, чтобы исцелить, – сказал Михран. – Сломанная рука, сломанное плечо, сломанное ребро… Трувор говорит, что у него семнадцать татуировок.

Пока перечисляли его раны, старшина словно светился от гордости. Он рассмеялся и ударил себя в грудь.

– У него не разбито только сердце, – с ослепительной улыбкой объяснил Михран. – Трувор говорит, его жена – молот и иглы.

– О да, – отозвался Рыжий Оттар. – Наши пращуры тоже украшали себя татуировками в честь ранений и недугов.

– Что он имеет в виду? – спросила Сольвейг. – Молот и иглы…

– Так делают татуировки, – рассказал Оттар. – Можешь спросить Одиндису, она знает.

Сольвейг вздрогнула.

– Но… – начала было она.

– Достаточно, – оборвал ее шкипер. – Мы сюда не о татуировках пришли говорить. Я полагаю, Трувор хочет поговорить об оплате.

Рыжий Оттар предполагал правильно. Но, хотя он и отослал Сольвейг, до нее доносились обрывки спора, и затем шкипер сказал:

– Ну что ж, так или иначе, вы провезли меня по своим валикам. Выбора мне не остается, а?

Как только Рыжий Оттар с Трувором ударили по рукам, Торстен отвязал Вигота (тот вел себя уже значительно спокойнее), и все высадились на берег. По одному они спрыгнули с носа на деревянный настил и взялись за работу. Команда помогала стоявшим на берегу, подталкивая лодку и дергая за канаты до тех пор, пока из взбаламученной реки не показался корпус. С него капала вода, и он был сплошь покрыт комками и лентами водорослей. Кое-где бока его украшали раковины моллюсков.

«Как странно выглядит наш корабль, – подумала Сольвейг. – Будто его раздели».

– Теперь мы подождем, – объявил Рыжий Оттар. – Моему бедному судну надо обсохнуть, иначе нам будет слишком тяжело его тащить.

– И даже в этом случае, – добавил Торстен, – возможно, нам придется разгрузить товары и нести их на себе.

Шкипер повернулся к Виготу:

– А что до тебя… Бруни, привяжи его к тому дереву, да покрепче, чтобы он не смог распутать узлов. Нам нужно быть с ним очень осторожными.

Вечером Оттар попросил Бергдис выдать каждому вдвое больше еды, чем обычно. Силы еще пригодятся всем, когда настанет время для изнурительных трудов. Все, за исключением Вигота, устроились спать на палубе. Юноша же дремал стоя – Бруни отвязал его от дерева вскоре после рассвета.

– Дай ему хлеба и воды, – приказал кузнецу Рыжий Оттар. – И приглядывайте за ним, ты и Слоти.

Вместе с командой работали двенадцать волочан. Они принялись толкать и тащить лодку от воды, вверх по топкой тропе. Как только судно съезжало с одного валика, двое тотчас поднимали его и несли обратно к носу.

Трудясь, волочане пели хором, раз за разом повторяя одни и те же строки; лишь после полудня они прекратили работу, дотащив корабль до вершины холма.

Там Трувор с товарищами подкрепились запасами, которые принесли с собой, а Рыжий Оттар и прочие уминали лосиные ребра, оставшиеся с прошлого вечера, и запивали их мутным элем.

Михран вытер рот и любовно накрутил кончики поникших усов на указательный палец.

– За нами, – поведал он, – все реки текут на север. И Гардарики – север! Но здесь… – проводник широко раскинул руки и улыбнулся, – здесь водораздел. Так можно сказать? Отсюда Гардарики – юг. Меняются деревья, меняются цветы, меняются плоды. Вы увидеть.

Вдоволь поев и напившись, многие отошли в лес, а затем все снова взялись за работу. Шестеро волочан прошли к корме и привязали канаты, которыми надлежало сдерживать лодку, а остальные продолжали переносить валики и класть их под судно, которое медленно, с треском двигалось вперед.

А спутники Рыжего Оттара тем временем встали у бортов – там, где располагались отверстия для весел, – и поддерживали плечами корпус, чтобы корабль не кренился во время спуска.