Текст книги "Костяной браслет"

Автор книги: Кевин Кроссли-Холланд

22

Они подплывали все ближе к берегу. Взору Сольвейг открылись дюжины лодок. У некоторых паруса были зеленые, словно мята, у других – голубые, будто оперение цапли, или розовые с огненным отливом, как крылья фламинго. Михран направил долбленку в широкий канал, что вел на юг. Там их окружили бесчисленные корабли. «Их столько, – подумала Сольвейг, – сколько жуков-гребляков носится у нас на пруду за хутором».

Бурдюки с водой, водяные птицы, духи воды, божества вроде Мокоши – все их путешествие было пропитано влагой: протекало в воде, на воде или рядом с водой.

– Где мы? – спросила она Михрана.

Михран улыбнулся:

– Почти на месте. Этот пролив называется Босфор.

– Что это?

– Греческое слово, – ответил Михран и пожал плечами. – Я-то греческого не знаю.

– Куда он ведет?

Теперь Эдит с Эдвином тоже прислушались.

– Все эти земли, – объяснил им проводник, – принадлежат Византийской империи. Величайшей в мире. Она простирается далеко от Черного моря на восток и юг к Антиохии и на запад через Грецию к Италии. Миклагард – это ее сердце, исполинский город в самом центре империи. А это – пролив, ведущий к Миклагарду.

Сольвейг обхватила себя руками. Страх в ней смешивался с предвкушением счастья. Она резко перегнулась через борт лодки и почти перевернула ее.

– Осторожнее! – предупредил Эдвин. – Многие оступались на последнем шаге.

Михран заметил:

– Миклагард – это огромный магнит.

– Что такое магнит? – поинтересовалась Сольвейг.

– Ну, ты же знаешь, – отозвался Эдвин. – Магнитная руда.

– Нет.

– Железный камень, – объяснил Михран. – Он притягивает железо.

– Привлекает его к себе, – добавил Эдвин.

«Как водоворот, – решила про себя Сольвейг. – Как жернов на дне океана, который утаскивает в пучину лодки с людьми и перемалывает все в соль».

– Город… люди… рынок… музыка… мрамор… деньги… – Проводник отпустил рулевое весло, размахивал руками и восторженно тряс головой. – Храм Святой Софии! Божественной Мудрости! Вы увидеть.

– Самая большая церковь во всем мире, – сказал Эдвин. – Во всяком случае, так я слышал.

– Но! – Тут Михран замолк и посмотрел Сольвейг прямо в глаза.

– Что? – спросила она.

– Змеиное гнездо. – Проводник изогнулся и стал похож на крадущуюся змею. – Императрица Зоя очень, очень опасная женщина. Пожирает людей заживо! Ножи. Яд. – Он бросил взгляд на Эдит. – Удушение! Убивает всех, кого заблагорассудится, и многие люди, очень многие, хотели бы убить ее саму.

– Хмммм… – то ли проворчал, то ли хмыкнул Эдвин. – Надо бы мне тогда следить за языком.

– У тебя есть послание для императрицы? – спросил его Михран.

Эдвин кивнул и осторожно добавил:

– И… и для императора.

Михран фыркнул:

– Пф! Михаил. Полумужчина-полумальчик.

Эдвин удивленно приподнял брови.

– Императрица Зоя старая женщина. Пятьдесят четыре… пятьдесят пять. Михаил девятнадцать!

– Да, я слышал, – задумчиво откликнулся Эдвин.

– У императрицы Зои и мальчика-мужчины есть охрана из викингов.

– Я знаю, – ответила Сольвейг. – Варяжская дружина. Мне отец рассказывал.

– Что такое «варяжская»? – спросила Эдит.

– Варяги – это викинги на службе у императора, – ответила Сольвейг. – Ими руководит Харальд.

– Мужчина-мужчина! – сказал Михран. – Харальд всего на год больше Михаила, но он мужчина-мужчина!

– Мой отец… – задумалась Сольвейг. – Я думаю, он тоже входит в эту дружину.

Михран кивнул:

– Где императрица Зоя, там и Харальд Сигурдссон. А где Харальд, там и твой отец. Все норвежцы.

Несколько минут Сольвейг просидела в солнечной дымке, глядя, как ловко Михран направлял их маленькую лодку сквозь целый рой кораблей, что стремились к ним навстречу. Иногда они чуть не соприкасались бортами с другим судном. Девушка смотрела то на один берег, то на другой, и ее поражало, что обе стороны канала – иногда между ними не было и восьмиста шагов – были полностью застроены каменными башнями, домами, сараями, шаткими волноломами и причалами.

– Да, – поразмыслив, согласился Эдвин. – Змеиное гнездо. Но подозреваю, что сейчас и корабль Рыжего Оттара превратился в змеиное гнездо. – Он помолчал еще и дружески положил руку на плечо Эдит. – Там ведь осталась Бергдис и весь ее яд.

«Он заботится о ней, – подумала Сольвейг, – и не только потому, что она тоже из Англии. И она к нему неравнодушна. Он не умеет ни рыбачить, ни вязать узлы, ни грести – вообще ничего не умеет! – но все равно он сильный и добрый. Так, может, они…»

Эдит улыбнулась ей так, словно могла прочесть ее мысли, и произнесла:

– Gæþ a wyrd swa hio scel.

– А?

– Ой! – встрепенулась Эдит. – От судьбы не уйти.

– Ты правда так думаешь?

Эдит проницательно посмотрела на Сольвейг и сказала с прелестной улыбкой:

– Ну что ж, иногда судьбе можно и помочь.

– Но ты же христианка, – не поняла Сольвейг.

– Судьбы заключены в замыслах Творца, – объяснил Эдвин. – Да, как я и говорил, Бергдис и ее яд. Но не только она. Торстен и Бруни. По отдельности они оба славные люди.

– Ну, Торстен-то да, – отозвалась Сольвейг.

– Но стоит им оказаться рядом – жди беды.

– Рыжий Оттар рассказал мне про Бруни, – проронила Эдит.

– Правда?! – воскликнула Сольвейг.

– Да. Бруни убил Петера, двоюродного брата Торстена, и похитил его жену.

– Нет!

– Да. Ее звали Инга. Бруни похитил ее, возлег с нею и увез из Норвегии в Исландию. Бруни не знает, что Петер приходился Торстену братом. Торстен узнал его не только по имени, но и по гнилому зубу. Вот что он рассказал Рыжему Оттару.

– И еще он признал Бруни потому, что тот жил в Норвегии до того, как переехал в Исландию.

– Рыжий Оттар сказал мне, что Торстен отомстит за смерть брата, – продолжала Эдит. – И за позор Инги.

– Да, это его долг, – уверенно заявила Сольвейг.

– Но он заставил их поклясться, что они будут поддерживать мир до самого конца нашего пути.

– Теперь это уже не наш путь, – сказал Эдвин. – Теперь, когда Рыжий Оттар мертв.

– И это одна из причин, почему Бруни хотел, чтобы мы остались вместе, – добавила Эдит. – Чем больше людей, тем безопасней для него.

– Ну и крыса! – с негодованием воскликнула Сольвейг. – Но я не очень-то и удивлена. Правда.

– Что же, Сольвейг, – обратился к ней Эдвин. – Так вот чему вас учат ваши боги? Строить козни? Убивать? Око за око и зуб за зуб?

– Если женщину обесчестили, – ответила Сольвейг, – то за нее обязательно надо отомстить.

– И отомстить жестоко? – с вызовом спросила Эдит.

– И если человека ранили или убили безвинно, за него тоже надо мстить. Так было всегда.

– И будет до тех пор, пока все не станут слепыми и беззубыми, – тихо проговорил Эдвин.

Сольвейг почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились от ярости, а румянец залил щеки и спускался по шее все ниже.

– Вы, христиане, – огрызнулась она, – такие всепрощающие! У вас глаза невинных агнцев! Вечно подставляете другую щеку, да? Во всяком случае, говорите, что подставляете.

– Сольвейг, – попыталась сдержать ее Эдит.

– И мямлите, как Слоти. Или вообще молчите!

– Не говори того, о чем потом пожалеешь.

– Вы, христиане, скоро подавитесь своим состраданием, – рявкнула девушка, – а убийцы будут гулять на свободе! И убийства не прекратятся!

– Сольвейг, а как могут ваши распри – ваша жестокая месть, кровавые убийства – быть лучше, чем примирение?

– Вы называете это распрями. А мы называем это справедливостью. Мы называем это законом. Мы называем это порядком.

Эдвин вздохнул и проговорил:

– Все так сложно в земном царстве.

– Нет, неправда! – выкрикнула Сольвейг. – И именно этого вы, христиане, не можете принять. Люди крестятся, потому что не могут вынести всей боли в Мидгарде. Им нужны пустые обещания о небесах. Вот что я думаю.

– Ох, Сольвейг! – воскликнула Эдит, и в голосе ее было столько понимания, столько печали… Затем она схватила Сольвейг и попыталась ее обнять.

– Вы, англичане, вечно считаете себя умнее всех! – прокричала та.

Сольвейг и Эдвин не говорили ни слова. Они причинили боль и друг другу, и самим себе. Эдит не могла придумать, как же их примирить.

Но вот Эдвин, помолчав немного, принялся читать нараспев отрывок из какого-то стихотворения:

 
Время летело,
корабль в заливе
вблизи утесов
их ждал на отмели…
 

«Нет тут никакого залива, – подумала Сольвейг. – И утесов тоже нет. Просто склоны, поросшие чахлым кустарником».

 
…они вступили
на борт, воители, —
струи прилива
песок лизали, —
и был нагружен
упругоребрый
мечами, кольчугами;
потом отчалил,
и в путь желанный
понес дружину
морской дорогой
конь пенногрудый,
с попутным ветром
скользя, как птица,
по-над волнами,
лишь день и ночь
драконоголовый
летел по хлябям,
когда наутро
земля открылась —
гористый берег,
белые скалы,
широкий мыс,
озаренный солнцем, —
они достигли
границы моря.
 

Сольвейг заслушалась, сама того не желая. «Он христианин. Он разозлил меня. Я думаю, нарочно. И все же…»

Слушая вполуха и размышляя о своем, девушка постепенно почувствовала к Эдвину почти такую же приязнь, что и раньше. Она осторожно улыбнулась Эдит и покачала головой.

Эдвин закончил свою песнь и обратился к ней:

– Давайте же не будем заканчивать наше долгое путешествие ссорой.

– Поглядите-ка! – Михран показал за правый борт.

Сольвейг, Эдит и Эдвин посмотрели. И увидели холм в дымке солнечного света. Он был весь застроен домами, и над их плоскими крышами вздымался необъятный купол.

– Что это?

Михран не отвечал. Эдвин раскрыл объятия навстречу зданию.

– Он парит, – изумилась Сольвейг. – Он будто парит в воздухе.

– Высоко на холме, – согласился Михран.

– Над холмом, – поправила его девушка.

– Тяжелый камень и известковый раствор, – объявил им проводник. – Святая София.

– Святая София! – вместе возгласили Сольвейг, Эдит и Эдвин, но тут дар речи покинул их, и они безмолвно уставились на храм.

Михран знал, когда лучше промолчать. Он наблюдал за своими спутниками, и уголки его губ подергивались.

– Что держит купол? – недоуменно воскликнула Сольвейг.

Михран кивнул с улыбкой и ответил:

– Вы увидеть.

Но сначала они увидели кое-что другое: по правому борту открывалась широкая гавань. Она кишела маленькими лодочками, деловито снующими туда-сюда.

– Тут не только ялики да кнорры, – воскликнула Сольвейг. – Тут уйма лодок, каких я раньше никогда не видела. Как они называются, Михран?

– Фелуки, – отозвался тот. – Маленькие лодки с веслами. И дахабии. И еще доу – вот те, с треугольными парусами. Это Золотой Рог!

– Золотой Рог? – вскрикнул Эдвин, порываясь встать, но затем передумал и опустился обратно на сиденье. – Гавань гаваней!

За входом в бухту по изгибу берега поднималась величественная стена. Если бы семеро человек встали друг другу на плечи, последний мог бы оказаться на ее вершине. Она простиралась от Золотого Рога по берегу Босфора и терялась вдали.

– Это ведь Миклагард, правда? – вслух спросила Сольвейг. Не то чтобы девушка сомневалась, однако ей хотелось, чтобы Михран подтвердил ее догадку.

Но тот просто улыбнулся и потер свои усы. Сольвейг глубоко вдохнула соленый воздух и шумно выдохнула.

– Да, это Миклагард, – сказала она.

В гавани царила суматоха. Носились взад-вперед лодки, на волнах покачивались туши животных да плавал навоз. Кричали люди, тонкие ароматы мешались с вонью…

Сольвейг охватили восторг и беспокойство; от волнения у нее встал ком в горле.

– Теперь мы каждый отправимся своею дорогой, – сказал им Эдвин. – Я – к императрице Зое. Эдит пойдет со мной.

– Эдит на базар, – предложил Михран. – Лучший рынок в Мидгарде.

– Эдит пойдет со мной, – повторил Эдвин. – Мы к императрице, а ты, Сольвейг, – к своему отцу.

– Да, – задыхаясь, ответила Сольвейг. Во рту у нее пересохло.

Эдвин кивнул:

– Где бы он ни был… Но нам надо встретиться. Надо убедиться…

– Да, – согласилась Эдит и взяла руки Сольвейг в свои.

– О Эди, – прошептала та.

– Завтра в полдень, – сообщил Эдвин. – На том месте, где мы оставим лодку.

– Нет, – возразил Михран. – Слишком много лодок. – Он задумался и через мгновение продолжил: – Тут есть водохранилище…

– Водохранилище? – переспросила Эдит.

– Под водой. Затопленный дворец. Воды хватает целому городу. Местные называют его вместилищем. – Михран раскинул руки. – Вода! Мечта!

«Вода, – подумала Сольвейг. – Мечта. Так прошел весь мой путь».

– Мы встречаемся там, – продолжил Михран. – В полдень. Завтра.

«И я сама словно сроднилась с водой. Вода мне теперь ближе земли».

– А я, – объявил проводник, – я иду с Сольвейг.

Девушка вздрогнула от неожиданности:

– Что ты сказал?

– Я иду с тобой.

Улыбка озарила глаза Сольвейг. Она потерлась лицом о плечо проводника.

– Я пообещал, – ответил тот.

– Да, но, Михран… Когда я отправлялась в путь, я была одна. Закончить его мне тоже нужно одной.

На миг Сольвейг смежила веки. Она снова была в лодке и гребла прочь от хутора, окутанного ночной мглой. А потом она плыла под парусом, неслась впереди восточного ветра.

– Эгир, – взмолилась она. – Не кричи на меня на буйном языке своих волн. Ран, не лови меня в свою гибельную сеть. Подымите меня, принесите меня к Миклагарду.

23

На рынке у каждого торговца были свои особые выкрики и уловки.

Один темнокожий человечек, похожий в своих шафранно-багровых одеяниях на причудливую заморскую птичку, пронзительно восклицал «кориандр, корица, зира!», а потом «имбирь, перец, мускат!», выстреливая эти две фразы словно из лука и повторяя их снова и снова. Некая женщина так низко склонилась перед Сольвейг, что пальцами чуть не коснулась земли, а затем капнула ей на щеку благовонием столь тонким, столь травянисто-свежим, словно первый день весны. А еще один продавец разжал пальцы Сольвейг и вдавил ей в ладонь жемчужину. Затем, улыбнувшись своей белоснежной улыбкой, он забрал сокровище обратно.

Со всех сторон девушку окружали люди. Они выкрикивали что-то, вопили, толкались, уступали ей дорогу, хлопали в ладоши и смеялись, отвешивали товары, торговались…

«На рынке в Ладоге, – подумала Сольвейг, – я перечисляла все, что попадалось мне на глаза. Олений рог, пироги, заквашенные на пиве, яблоки, шило, чаши из ясеня, поделки из бересты, костяные гребни, хрустальные бусины, петухи, раки. Ах да, еще глиняные чаши, морковь и сердолик… Я не назвала сейчас и сотой доли того, что видела, а ведь рынок в Ладоге не идет ни в какое сравнение с тем, что я вижу сейчас. Доброй половине того, что здесь есть, я и названия не знаю. Вот, например, эта чаша, в которой что-то дымится. Что-то густое и со сладким запахом. Что это?»

– Ты христианин? – спросил ее купец. Брови у него были жесткими, словно щетина у вепря.

– Да, – потрясенно отозвалась Сольвейг. – То есть нет. Не знаю.

– Ты мусульманин, – ободряюще сообщил ей незнакомец и поманил крючковатым пальцем. – Пойди смотри.

Сольвейг шагнула вперед, совершенно ошарашенная. После многих дней, проведенных в лодке, ноги ее плохо слушались, но она продолжала взбираться на холм. Все ближе к Святой Софии.

Облака в небе были похожи на скисшее молоко. День становился все жарче. Высоко над Сольвейг парил купол, будто привязанный к небу тонкой золотой нитью.

Только подойдя совсем близко, она заметила, что его поддерживают исполинские подпоры. Ей пришли на ум слова, что сказали посланцы короля Владимира. Не знаем, сообщили они, на земле ли мы были или вступили в небесные чертоги.

Сольвейг глубоко вдохнула. Она положила на землю суму с одеждой и костями, потянулась и обняла себя за плечи. Ей вспомнилась лопаточная кость.

«Я донесла ее сюда и слышала, как пели голоса призраков»:

 
Разрежь меня,
Укрась резьбой.
Расскажи мне,
Спой мне.
 

«Я поклялась вырезать для них руны, и я это сделаю.

Сделаю. Но… Всей моей дорогой, моими словами, слезами и смехом я уже спела для них. Разве это не то, к чему призваны все мы?»

 
Я Сильная, как Солнце,
Пою вам песню жизни,
И потому вы живы
В жизни моей,
Смех ваш и юность,
Быстрая кровь и гибель.
Я песню ваших жизней
Вовеки буду петь…
 

Сольвейг вздохнула.

«Михран говорит, что сюда надо идти в первую очередь. Императрица Зоя каждый день посещает богослужения, и охрана приходит с нею вместе. Говорит, что все они норвежцы, норвежцы до мозга костей. Он знает все, этот Михран.

Мне так беспокойно. Я не чувствовала такого страха с той самой минуты, когда сказала Асте, что у меня колики…

Ты поведал обо мне королю Ярославу. Ты сказал, что до конца своих дней будешь жалеть о том, что покинул меня. Ты ведь будешь мне рад, да? – Сольвейг подняла суму. – Но я даже не знаю, где ты сейчас. Может, тебя нет в Миклагарде. Может, ты теперь далеко отсюда, сражаешься бок о бок с Харальдом Сигурдссоном. Почем знать, ты ведь можешь оказаться на другом берегу Великого моря…»

Внутри Святой Софии было сумрачно, влажно и прохладно.

Сольвейг, едва пройдя в дверь, остановилась и прислушалась.

Тихое гудение, как будто океан шумит вдали. Нет. Дело не в этом. Просто каждый звук, что попадает сюда, оказывается в ловушке и движется кругами по зданию.

Понемногу глаза Сольвейг привыкли к полумраку, и она поняла, что стоит в огромном чертоге, а перед ней простирается в темноте самый невероятный грот, какой она когда-либо видела. В дальнем конце чертога, у основания лестницы, освещенной мерцающими огоньками роговых светильников, стояло несколько человек.

Она медленно пошла к ним. Удивительно, все они были светловолосые и светлокожие. Все до единого! Затем один из них заговорил. Ни один язык мира не звучал для Сольвейг так сладостно, как тот, что она услышала тогда.

– Поглядите! – громко окликнул товарищей румяный мужчина. – К нам идет ангел.

– Мне бы больше пришлась по душе земная женщина, – ответил другой.

Голоса их эхом разносились по чертогу.

– Смотрите, как она высока и прекрасна! – воскликнул третий. – Валькирия!

– Почти так же хороша, как норвежки.

Подходя к ним, Сольвейг тихо про себя улыбалась.

– Я с хутора, что рядом с фьордом Трондхейм.

– Что?!

– Так и есть! Она из Норвегии!

Пятеро окружили Сольвейг и с удивлением принялись ее разглядывать.

– Я… я ищу Ассера Ассерссона, – ровным голосом произнесла девушка. Голос ее звучал тихо, словно гудение пчелы.

– Кого?

– Мы о нем не слышали.

– Некоторые называют его Хальфданом.

– Хальфдан!

– Старый плут!

– Вот везет же некоторым.

– Он здесь? – Голос Сольвейг дрогнул.

Пятеро викингов были бы и рады продолжать свое зубоскальство, но их прервали. Из глубины грота раздалось громкое восклицание:

– Аллилуйя! Аллилуйя!

Сольвейг отступила назад и угодила прямиком в объятия одного дружинника.

– Здравствуй! – сказал тот. – Я Хакон!

Девушка быстро высвободилась.

– Я и не знала, что там вообще кто-то был, – сказала она, махнув рукой в сторону огромного грота под куполом.

– Сотни людей, – ответил ей краснощекий охранник. – Может, даже тысяча. И сама императрица.

– Она тут! – воскликнула Сольвейг.

– Она там, – уточнил тот, кивнув на склон. – В галерее.

– И… – нерешительно продолжила девушка.

Дружинники переглянулись.

– И он тоже, – завершил Хакон.

– Здесь?! – вскричала Сольвейг и зажала себе рот рукой.

– Если не улетел с птицами небесными.

– Наверх никого не пропускают, – вновь заговорил румяный. Он подмигнул Сольвейг и посторонился.

Сольвейг поблагодарила их всех и начала восхождение по изгибам лестницы.

– И такая молодая! – выкрикнул ей вслед один из охранников.

– Да она в дочери ему годится.

Мужчины загоготали. А Сольвейг уверенно поднималась от тьмы к свету.

У вершины лестницы стояло еще двое охранников. Один из них тут же окликнул Сольвейг:

– Стой! Сумку на пол.

Сольвейг поглядела на него. Темнокожий. В мешковатых портах. В руках сабля.

– Во имя императрицы! – встрял второй стражник. – Она же еще девочка! Тебе враги мерещатся за каждым кустом. – Он беззаботно взмахнул рукой и приказал Сольвейг: – Проходи!

Этот голос! Этот повелительный тон!

Когда Сольвейг ступила в ярко освещенную галерею, она оглянулась назад.

Такой рослый – на целую пядь выше обычного высокого мужчины. И с такой светлой бородой.

Сердце замерло у Сольвейг в груди.

То был Харальд Сигурдссон.

«Он не узнал меня. Я что, так сильно изменилась? – Она растерла щеки и пробежалась пальцами по косам. – Да. Да, конечно, я изменилась. Мне было всего десять. А теперь я уже проехала половину мира».

Сольвейг шагала по галерее. По правую руку одно за другим шли высокие окна, а стены между ними, как и потолок, были сплошь покрыты крошечными золотыми плитками. Слева располагались массивные мраморные колонны, и далеко внизу, в круглой пещере, толпились молящиеся.

Сольвейг прошла мимо большого скопления людей. Может, среди них есть и сама императрица? Императрица Зоя и ее любовник, мальчик-мужчина Михаил. У многих из царедворцев были странные безволосые лица, и они напомнили Сольвейг ощипанных цыплят. Она никак не могла понять, молоды они или стары.

Сольвейг пристально посмотрела на парящий купол, а затем сквозь просвет в мраморных перилах вниз. Там, в темноте огромного храма, колыхалось и гудело море верующих.

– Аллилуйя! Аллилуйя!

Эхо подхватывало восклицания и отвечало на них. Голоса поднимались все выше и кружились, кружились под куполом.

«Где? Где же он? – Сердце бешено колотилось у Сольвейг в груди. – Рядом с императрицей, в ее дружине? Мне никак туда не протолкнуться…»

Издалека, с самого конца галереи, на Сольвейг смотрело лицо со стены. Лицо мужчины, составленное из крошечных плиток.

«Он кажется таким сильным, – подумала она. – Но есть в его лице и доброта. И столько мудрости. И столько печали».

Сольвейг подошла к изображению и вгляделась в камешки.

Белоснежные. Цвета тюленьей шкуры. Цвета бакланьих перьев. Голубые, словно лед, как цветки льна, как незабудки. Алые, словно мак, словно вишня, и другие, цвета апельсинов. Зеленые, точно остролист и мята. Золотые и серебряные… серебряные и золотые…

«Ах, – подумала, задыхаясь, Сольвейг. – В этом человеке есть все цвета моего путешествия.

Надо мной так светло, а под ногами моими тьма. Будто Асгард и Хель».

Затем девушка свернула в другую галерею. Та вела налево и была почти столь же длинной, как и первая.

Сольвейг закрыла глаза и снова открыла.

Далеко, шагах в пятидесяти от нее, на перила опирался человек. Сольвейг разглядела, что у него в руках был нож. Он что-то выцарапывал на мраморе.

Сколько она стояла, вглядываясь в него? Потом она часто об этом думала, но никак не могла вспомнить наверняка. Один миг? Целую вечность? Сольвейг будто воспарила в воздухе.

«Он такой сутулый. Такой неуклюжий. Я бы узнала тебя где угодно, как бы далеко ты ни был.

Я всегда любила тебя и не сомневалась в этом. Сегодня я впервые усомнилась, и любовь моя стала еще больше. Я люблю тебя, такого сильного и такого слабого, сильного в своей слабости. Не божество. Человека.

Мой отец.

Кровь от крови моей…»

Сольвейг не могла больше ждать. Она шагнула вперед, уронила свою суму, и высушенные кости застучали. Все быстрее бежала она навстречу этому человеку, выкрикивая всего одно слово: «Отец! Отец!»

Хальфдан поднял взгляд. Он смотрел прямо на нее.

И, не говоря ни слова, отец и дочь протянули руки навстречу друг другу.

Сольвейг закрыла глаза: «Я широка, я глубока, как море. И мала так, что помещусь в ореховой скорлупке». Хальфдан подхватил ее и поднял над полом.

– Ты вырезал, – наконец промолвила Сольвейг хрипло.

– Взгляни! – сказал ей отец, показывая на перила и смахивая слезу со щеки. – О Сольва моя, Сольва.

Руны пропели ей: СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ.

Сольвейг и сама расплакалась, и горячие слезы ее закапали на мраморные ступени. Она откинула золотистые волосы назад и взяла у отца из рук сверкающий нож.

– Солью и камнем, – пообещала она, – костьми и кровью. Я вырежу твое имя рядом с моим.

Светловолосая молодая женщина, высокая и тонкая, словно тростинка, и неуклюжий хромой мужчина сходили со склона, где возвышался собор Святой Софии.

Она то и дело поворачивалась к своему спутнику. А затем откидывала голову и смеялась, и это был самый радостный звук, который слышали в тот день в Миклагарде.

На вершине широкой каменной лестницы, что вела к древнему водохранилищу, из которого пил целый город, их дожидались двое: приветливый мужчина с неровными зубами и удивительно хорошенькая темноволосая женщина – очевидно, беременная.

Мужчины, не мигая, вглядывались друг другу в глаза, словно сквозь безграничный океан. Затем они обменялись рукопожатием.

Две молодые женщины обнялись. Не говоря ни слова, светловолосая вложила в руку подруге широкое плоское кольцо из моржовой кости. Зубное кольцо для младенца!

И снова они сжали друг друга в объятиях.

По ступеням к ним вприпрыжку поднимался смуглый человечек с затейливыми усами. Глаза его были черными и маслянистыми.

Он сделал собравшимся знак и провел их вниз по лестнице. Человечек раскинул руки широко-широко, словно хотел обнять весь мир.

Их взорам открылось огромное озеро, освещенное сотнями, тысячами свечей, что держались на поверхности воды и мерцали, словно звезды на волшебном подземном небе.

Девушка с золотыми волосами отошла от своих спутников. Она всматривалась в воду. В эти качающиеся, капризные, колдовские и бездонные воды, что плескались и целовали, баюкали и топили… Похожие на зеркало – нет, на разбитое зеркало. На сон… Вода сияла, серая, фиалковая. Зеленая, как расцветающая юность девушки.

Она наклонилась и опустила пальцы. Вот она, вода жизни.