Текст книги "Костяной браслет"

Автор книги: Кевин Кроссли-Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

19

Михран взял командование на себя.

Он подтянулся на руках, покачался над планширом, спрыгнул на палубу и приказал всем вернуться в лодку; Бруни и Слоти он велел сесть к веслам. Помог Эдвину притащить Синеуса с уступа (славянин кричал от боли); Торстену дал наказ попридержать судно до той поры, пока все не взберутся на борт, а затем оттолкнуть лодку от берега и хвататься за весло, как только он перевалится на палубу через корму.

И тут же ближайший поток – быстрый и темный – подхватил лодку. Ее облизнула шелковым языком река, судно выровняло ход, и Сольвейг увидела, как спешит, спешит оно по волнам меж камней и валунов. На мгновение ей показалось, будто не плывет корабль, а летит над поверхностью воды, быстро и бесшумно, словно огромная морская птица.

А затем лодку повернуло вбок. Торстен опустил весло и попытался вернуть ее в прежнее положение.

Но неведомо было ему, что их поджидал подводный камень. Весло с хрустом переломилось, ударив Торстена прямо в лицо, а корабль закрутило и понесло по течению вперед кормой.

Сольвейг увидела, что река разливается. Громадные скалы отступили, и вода замедлила ход. Река ластилась к лодке и фыркала. Девушка стояла, сама не своя, цепко держась за планшир.

Она почувствовала, как чья-то крепкая рука приобняла ее за плечо. Это был Эдвин. Несколько минут они постояли рядом, вглядываясь в волны, что лениво плескались кругом.

– Будто ничего и не случилось, – медленно проговорил Эдвин.

Но они знали, что все было на самом деле: и стрела, пронзившая горло Рыжего Оттара, и рана Синеуса, и ужасающий седьмой порог… Они знали, что мир уже никогда не будет для них прежним.

Сольвейг повернулась к спутнику и спросила:

– Что с Синеусом?

– Я схватился за древко и протолкнул стрелу сквозь его ногу, – перекрестившись, серьезно отозвался Эдвин. – Да будет воля Твоя.

Не дожидаясь указаний Михрана, команда тихо разошлась по своим местам. Лица всех были мертвенно-бледны.

Бруни и Слоти передвинули свои сундуки и сели к тяжелым веслам. Торстен спустился в трюм в поисках запасного руля, Одиндиса опустилась на колени перед раненым юношей. Бергдис сняла с крюка котел и хмуро в него уставилась…

– Ты была с ним у носа, – обратился Эдвин к Сольвейг. – Что там произошло?

Девушка начала было рассказывать, но тут они увидели, что внизу, в ветвях упавшего дуба, покачивалось, раскинув руки, бездыханное тело. То был Рыжий Оттар. Стрела печенегов еще торчала у него изо рта.

Эдвин и Сольвейг позвали остальных, стали указывать вниз и словно пробудили товарищей ото сна. Бруни со Слота яростно заработали веслами, гребя назад. Одиндиса с Сольвейг присоединились к ним. Вчетвером им удалось развернуть лодку. Бард и Брита побежали к носу корабля. Одиндиса распростерла руки и держала их, точно была богиней, что приветствует Рыжего Оттара у врат Асгарда.

Гребцы остановили лодку у самого дерева. Его ветви удерживали корабль так же, как они держали и баюкали тело Рыжего Оттара. Торстен с Михраном спустились с судна и, стараясь не упасть со скользкого ствола, подошли с обеих сторон к шкиперу и взяли его под руки.

Множество рук потянулось за телом и подняло его наверх.

«Что теперь? – думала Сольвейг. – Что дальше? Что мы собираемся делать?»

Путники недолго постояли плечом к плечу над телом своего предводителя. Все молчали. Все чувствовали, что остались без защиты и не знают, что им делать. Им было страшно.

– Гребите, – приказал им Михран. – Гребите, продолжайте грести. Вода здесь спокойная, но печенеги еще близко…

Он быстро окинул взглядом берега, и вслед за ним осмотрелась вся команда.

– Мы будем грести до самой темноты. Потом нам нечего будет бояться, и мы сможем привязать лодку.

– Мы должны разжечь погребальный костер, – предложила тем же вечером Бергдис. – Мы должны отпустить Рыжего Оттара.

Голос ее звучал хрипло. Она положила тяжелую, всю в чешуйках, руку на плечо Эдит и сказала:

– Бедная девочка!

Эдит вздрогнула в испуге, затем всхлипнула.

– Святой Григорий, – объявил Михран.

– Что? – спросила Бергдис.

– Самый священный остров.

– Христианский?

Михран покачал головой:

– Так называет его император Миклагарда. Очень священный остров, потому что на нем приносят жертвы и русы, и викинги.

– Где он находится?

– В двух днях пути.

Бергдис оглядела спутников.

– Там растет огромный дуб, – сообщил им проводник. – Старый как мир. Все путешественники совершают жертвоприношения у его корней.

– Мы принесем в жертву собственного вождя, – пробормотал Бруни.

И на сей раз Торстен был с ним согласен:

– Да, это очень, очень большая жертва.

– Хорошо, – отозвалась Бергдис. – Нам надо завернуть его в шкуры и положить в трюм.

– Подальше от мух, – заметила Одиндиса.

– А на том острове безопасно? – спросила Брита.

– Больше никаких печенегов, – успокоил ее Михран. – Они позади. Все печенеги остались позади.

– Что же впереди? – спросила Эдит, качая головой.

Бергдис уставилась ей в глаза и ответила:

– Наша судьба.

– В такие времена, – добавил Торстен, – ни к чему пытаться заглянуть далеко за горизонт. Давайте лучше посмотрим, что нас ждет в следующую минуту.

– От Святого Григория, – продолжал Михран. – Всего четыре дня пути до Черного моря, а оттуда…

Бергдис лишь отмахнулась от его слов:

– А кто сказал, что мы поплывем дальше? Многие из нас думали, что идти на юг от Киева – это большая ошибка. – Тут она снова положила руку на плечо Эдит. – Торстен прав. Сначала самое главное.

Некоторые отвели от нее взгляд и уставились себе на ноги, словно зная, о чем она заговорит.

– Я не буду спрашивать вас, кто желает умереть вместе с Рыжим Оттаром, – ледяным тоном произнесла Бергдис. – Я не буду спрашивать… – Торстен тяжко вздохнул и переступил с ноги на ногу. – Потому что у нас нет выбора.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Сольвейг.

– Я имею в виду, – ничего не выражающим голосом продолжала та, – что у Рыжего Оттара была всего одна рабыня.

Сольвейг повернулась к Эдит, переступив прямо через тело Оттара.

– Тень! – крикнула Одиндиса. – Держись от него подальше!

Девушка с любовью поглядела на подругу. Щеки Эдит зарозовели, словно спелые яблочки, а темные глаза – блестящие, точно ягоды черники, – округлились. Она подумала, что сейчас, наверно, ребенок пинается в ее животе.

Сольвейг схватила руку Бергдис и сняла ее с плеча Эдит.

Никто не сказал ни слова. Ни единого слова.

Сольвейг набросилась на своих спутников:

– Торстен! А ты, Бруни? Слоти!

– Замолчи, девочка, – скрипучим голосом процедила Бергдис.

– Вы что, не остановите ее? – потребовала ответа Сольвейг. – Ничего не скажете?

– Таков обычай, – отозвалась Бергдис. – И так было всегда.

– Кто это сказал?

Брита отважно подошла к Сольвейг и схватила ее за руку.

– Кто? – повторила та и заплакала.

Взгляд Бергдис словно пригвоздил Бриту к месту. Стряпуха сказала ей:

– Отныне ты обязана мыть Эдит ноги. А ты, Одиндиса, подготовь ей одежду для погребального костра. Теперь вы, мужчины. Вы знаете, как это делается. Каждый из вас должен будет сказать этой… рабыне: «Скажи своему хозяину, что мы делаем это из нашей любви к нему».

Сольвейг слушала и ужасалась.

– Слоти! – завизжала она. – Ты же христианин. Ты не можешь просто так стоять и слушать.

– Сольвейг! – прошипела Бергдис.

Сольвейг не обратила на нее никакого внимания.

– Эдвин! – зарыдала девушка.

Эдвин поднял вверх обе руки:

– Вы северяне, а я нет.

Он посмотрел на Сольвейг долгим, спокойным и многозначительным взглядом.

– Эдит из Англии, – продолжила она уже спокойнее. – И ты из Англии. Она христианка, и ты христианин.

Теперь взгляд Эдвина стал колючим.

– Заткните ей рот! – раздраженно потребовала Бергдис. – Как смеешь ты перечить мне и богам?

Но так же, как никто не поспешил на помощь Эдит, никто не пошевелился, чтобы сдержать Сольвейг.

– Мужчины, – презрительно проговорила Бергдис. – Какие же вы мужчины. Только наполовину.

И все же никто не тронулся с места.

– Если только, – медленно произнесла Бергдис, – Сольвейг не захочет занять место Эдит… – В ветвях упавшего дуба чирикали пташки. – Или умереть вместе с нею.

– Нет, – прервал ее Торстен. – Это не годится. Сольвейг – дочь свободного человека, она не рабыня.

Бергдис выдвинула подбородок и снова, к ужасу Сольвейг, обратила внимание на Эдит.

– Мужчины, – сказала она. – Ты, Торстен, и ты, Бруни, Слоти, Михран…

– Я нет, – отказался Михран.

– Эдвин.

Англичанин покачал головой:

– Нет, нет.

Бергдис фыркнула.

– Синеус! Ах да, он же стонет в трюме. Тогда ты, Бард. Будь мужчиной! Так, теперь все вы встаньте в круг и соедините руки так, чтобы рабыня смогла на них стоять. Я подскажу ей слова.

Трое мужчин и Бард сделали то, что велела им Бергдис. Послушалась ее и Эдит.

«Она будто в полусне, – подумала Сольвейг. – Будто от нее осталась лишь тень».

Эдит повторяла слова, что подсказывала ей Бергдис. Голос ее звучал будто из потустороннего мира.

– Смотрите! – нараспев произнесла она. – Я вижу отца и мать. – А затем: – Смотрите! Я вижу моего хозяина, восседающего в Асгарде. Как зелено здесь, как прекрасно. Юноши и мужи сидят с ним рядом. Рыжий Оттар призвал меня, а потому отпустите служить ему.

– Поставьте ее обратно! – приказала Бергдис, и Бард тут же поспешил к матери.

– Что это было? – скорбно вопросила Сольвейг.

– А ты как думаешь? – резко осадила ее Бергдис.

Сольвейг не ответила, ее трясло.

– Она посмотрела из нашего мира в тот, другой, – объяснила Бергдис.

И тогда Сольвейг заметила, что женщина надела тот же самый браслет из костей, что был на ней, когда та приносила в жертву цыпленка после того, как они спаслись от призрачного корабля и ночного шторма.

Сольвейг всхлипнула и зарыдала. Она отвернулась, но Эдвин поймал ее за локоть.

– Успокой Эдит, – сказал он ей негромко. – Да, успокой ее. Но не спорь с Бергдис. Она очень опасна.

С этими словами англичанин проводил Сольвейг обратно к команде, собравшейся вокруг Рыжего Оттара.

– Погляди вверх! – хрипло приказала Бергдис. Сольвейг приподняла тяжелые веки, но Бергдис обращалась не к ней, а к Эдит: – Погляди вверх, на Асгард, где тебя дожидается твой хозяин.

Эдит беспрекословно подчинилась.

Сердце Сольвейг бешено заколотилось. Но ведь это случится не сейчас, правда?

А потом она вспомнила про погребальный костер… про священный остров… два дня пути.

Ее спутники начали расходиться по делам. Торстен спустился за борт, отвязал разломанные остатки рулевого весла и заменил его новым. Брита с Бардом вычерпывали воду из трюма. Эдвин и Одиндиса склонились над Синеусом.

Вскоре Бруни и Слоти вытолкнули лодку из зеленой колыбели и сели к веслам.

«Жизнь, – подумала Сольвейг. – Такая прекрасная, такая пугающая. В ней столько боли. Что там Эдит говорила про то, что надо ожидать худшего и наслаждаться теми крохами радости, что нам отпущены?»

Она уставилась на бешено вертящиеся крохотные водовороты, которые поднимал Слоти своим веслом, опуская его в реку. Затем посмотрела вверх на барашек облака, зависший прямо над ней. Девушка вдохнула сладостный аромат цветущих лип, и слезы заструились по ее лицу.

Сольвейг отправилась посидеть на корме, где ее поджидала Эдит, покорная и жизнерадостная.

«Я бы не смогла вести себя так отважно, – подумала Сольвейг, – если бы меня ждала смерть. Как у нее это получается? Она же не может никуда сбежать, в эдакой-то глуши. Да и куда ей идти? Может, она рассчитывает, что мы ее спасем? И почему мужчины ничего не сказали Бергдис? Слоти просто трус. Даже если бы остальные и думали, что надо сжечь Эдит, он-то с ними не согласен. Но никто так и не думает. Мне кажется, они просто боятся Бергдис».

Целый водопад мыслей бурлил и бушевал в голове Сольвейг, пока Эдит, сидя с ней рядом, рассказывала, что ей больше не придется готовить еду и что она верит, будто в загробном мире встретится не с Рыжим Оттаром, а со своим настоящим мужем. И как она собирается попросить Эдвина, если тот вернется в Англию, найти Вульфа и Эмму и рассказать им обо всем, что с ней случилось. И о том, что она знавала женщину, что на самом деле понимала язык птиц. Эдит замечала по дороге все девственно-белые цветы, кроваво-красные ягоды и тисовые деревья, мрачные, точно сама смерть.

Все два дня Сольвейг была объята все той же тревогой, но к ней вернулась способность разумно мыслить. Она то и дело старалась незаметно подойти к кому-нибудь из спутников и поговорить.

Она спросила Бруни, Одиндису, а затем и Торстена, правда ли они считают, что принести в жертву Эдит будет правильно. Она сказала им: да, люди умирают в сражениях за то, во что верят, или за своего вождя. Так погибли многие при Стикластадире. Она сказала: я знаю, что женщины и дети часто попадают в битву против своей воли, как случилось с Эдит, когда шведы напали на датскую деревушку в Англии.

Она сказала: если человека убили без веской причины, его семья вправе отомстить. Но, спрашивала она, разве это справедливо – отправлять на смерть невиновного? Как Рыжему Оттару поможет смерть Эдит? Он был так доволен… Разве не хотел он, чтобы Эдит стала матерью его ребенка? Эдит не сделала ничего дурного. Разве правильно ее убивать?

Снова и снова обращалась Сольвейг к своим товарищам, но они не отвечали ей.

– Богам важно, что хорошего и что дурного сделал Оттар в своей жизни, – провозглашала она. – Разве не так? И чем поможет ему смерть Эдит? Чем?

Слота согласился с ней:

– Это неправильно и противоречит Божьим законам. В Библии сказано: «Око за око, зуб за зуб». Но Эдит не причинила никому вреда.

– И ты ничего не сказал, – уличила его Сольвейг. – Ни слова!

Слота кивнул:

– Ты поступила очень храбро. И наверно, не вполне осознаешь это.

– Я сказала то, что чувствовала.

– Вот именно. Но, Сольвейг, тебе следует понять, что в твоих силах, а что нет.

Девушка не ответила.

– Ты ничего не сможешь сделать для Эдит. Смирись. Тебе придется смириться. И необязательно при этом думать, что это правильно.

Сольвейг яростно тряхнула волосами.

Затем она обратилась к Эдвину.

– Я видел такое и раньше, – ответил он. – А ты – нет.

– И что там происходит? – спросила Сольвейг слабым голосом.

Эдвин покачал головой и спокойно ответил:

– Тебе необязательно знать. Это отвратительно. – Сольвейг затрясло. А англичанин продолжал: – Порой необходимо забрать чью-то жизнь. В Англии, как и в Норвегии, есть свои законы. Если ты совершаешь что-то особенно ужасное, то должен будешь умереть. Но не так. Так мы не делаем никогда.

– Расскажи мне, – попросила Сольвейг, все еще дрожа.

Эдвин положил руки ей на плечи.

– Торстен и Бруни… возможно, они и слышали о сожжениях, – поделился он с девушкой. – Но по их лицам видно, что они никогда такого не видели. И никогда не участвовали. Если бы они знали, что им предстоит сделать…

Эдвин помолчал немного и продолжил:

– Я повторяю тебе, Сольвейг. Опасайся за свою жизнь. Опасайся Бергдис.

Сольвейг кивнула. Эдвин поднял указательный палец к ее щеке и стер слезу.

– Ангел смерти, – медленно промолвил он.

Девушка вздрогнула.

– Этот ее браслет. И разделочный нож. Ты понимаешь?

Сольвейг снова кивнула.

– Оставь ее мне.

Когда приплыли к острову Святого Григория, первой на сушу сошла Бергдис. Она провела всех к огромному старому дубу и там, стоя бок о бок с Эдит, заговорила:

– Дуб поднимается, дуб падает. Здесь и сейчас наш долг – соорудить погребальный костер, принести жертву и освободить дух Рыжего Оттара.

Эдит с нежностью посмотрела на Сольвейг. То был долгий, долгий взгляд.

«Она передает мне свою силу, – подумала девушка. – А ведь все должно быть наоборот. – Она сглотнула. – Меня зовут Сильной-Как-Солнце, но я не такая».

Но тут она увидела, какими глазами Эдит смотрит на своего соотечественника – в них читался дикий ужас, словно она узрела, какой будет ее смерть. Эдит поднесла руки к горлу и опустила их на грудь.

Эдвин глотнул воздуха и рванулся вперед, своей грузной фигурой заслонив соплеменницу от Бергдис.

Глаза ее недобро сверкнули.

– Нет, – очень громко и отчетливо сказал Эдвин. – Рыжий Оттар может примириться с богами без посторонней помощи…

Бергдис злобно зашипела.

– Ему не нужна помощь этой женщины. Этой безгрешной женщины. Этой верной женщины, что носит под сердцем его ребенка.

Бергдис оглядела спутников диким взглядом.

– Мужчины! – рявкнула она. – Заставьте его замолчать! Он чужак. Во имя Рыжего Оттара! Во имя богов!

– Этой безгрешной женщины, – повторил Эдвин громче. – Вашей спутницы. Вашего друга.

Рука Бергдис потянулась к поясу. Она выхватила нож, но Эдвин схватил ее за запястье.

И тогда Ангел Смерти закричал. Она пинала англичанина, и бодала, и стучала левым кулаком по его широкой груди.

Но Эдвин ее не отпускал. Он стиснул зубы, сжал руку еще сильнее, и Бергдис оставалось только покориться.

20

Сольвейг закрыла глаза.

И увидела, как стоит рука об руку с отцом, вглядываясь в костер на вершине холма. Аста, Кальф и Блубба тоже были там, и десяток земледельцев с фьорда.

Огонь свирепствовал так, что щеки Сольвейг – да что там, все ее лицо! – пылали. Прохладный ночной воздух шипел мириадами мерцающих светлячков, и темно-рыжий шар солнца садился за горизонтом.

«Середина лета, – подумала она. – Еще нет тьмы. У нас еще так много времени.

Летнее солнцестояние. Мой самый любимый день в моем самом любимом месте, и рука моя зажата в отцовской…»

Повеяло едким дымом, и Сольвейг сморщила нос.

Началось пение. Такое непохожее на шумные песни крестьян, на гвалт, что поднимали жители фьорда, когда солнце, будто огромный шар, медленно выпрыгивало из-за горизонта.

А это был монотонный напев, в котором раз за разом повторялись одни и те же слова: «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить. Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».

Сольвейг сжала руку отца и впилась ногтями в его ладонь.

– Ой! – послышался чей-то голос.

Сольвейг открыла глаза и сразу вспомнила, где находится и кто это поет. Эдвин нахмурился и сжал правую руку.

Дым темной ровной колонной поднимался от погребального костра. Товарищи Рыжего Оттара стояли вокруг его пылающего тела. Сольвейг стояла между Эдвином и Эдит; Бергдис опустилась на колени по другую сторону пламени.

– Рыжий Оттар! – воскликнул Торстен. – Я бы с радостью отправился с тобой по морям, и не один раз. Но мое первое плавание с тобой оказалось последним.

Спутники взялись за руки. Они шагали вокруг костра, снова повторяя нараспев: «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».

– Рыжий Оттар говорил мне правду, и потому он был настоящим другом. Нет никого хуже лжеца, и ни один истинный друг не будет говорить вам только то, что вы хотите услышать.

И снова все, кроме Бергдис, зашагали по кругу. «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».

– Рыжий Оттар! – выкрикнула Одиндиса. – Ты скор был на гнев и скор на прощение. Ты всегда был прямодушен, честность текла в твоей крови, честность была в самых костях твоих.

«Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».

Когда настал черед Эдит, она просто сказала:

– Рыжий Оттар! Не мила мне была мысль о смерти вместе с тобой, но ты стал мне мил. – Она положила руки на живот и зарыдала: – Рыжий Оттар, отныне и вовеки ты будешь со мной, и живой, и мертвый.

И снова пошли они по кругу. «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».

– Рыжий Оттар! – воззвала Сольвейг. – Я вырезала эти слова для тебя.

Она швырнула языкам пламени ясеневую дощечку с начертанными на ней рунами.

– Рыжий Оттар! – повторила она теперь нараспев. – Твой разум был ясен, ты был беспристрастным. Ты слово свое держал. Ты криком своим меня сделал сильнее, был другом в ненастные дни.

«Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».

Бергдис словно обезумела от ярости. Она была так поглощена своей болью, что не смогла восславить Рыжего Оттара. Ей хотелось лишь одного: вылить потоки яда и желчи на головы своих спутников. Но она лишь злобно озиралась и молча скрежетала зубами. Так и не произнесла ни слова.

Столб густого серого дыма, восходившего от костра, начал колыхаться и дрожать.

Еще один раз путники потерли глаза, стараясь избавиться от рези, и сомкнули руки. «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».

Бергдис царапала лицо ногтями, оставляя на щеках глубокие борозды. Она кричала, и крик ее разрывал Сольвейг сердце.

Один за другим товарищи Рыжего Оттара уселись на траву вокруг костра.

Они обнажили свои чувства, излили в песне свои сердца. И теперь, когда дневной свет угасал, на них спустилась тишина. Было очень тихо, лишь каркала ворона, спрятавшаяся в ветвях векового дуба.

Едкий дым все таял, пока не рассеялся серебристой дымкой.

Его поглотили небеса, и воздух вновь стал прозрачным.

Под вечер они медленно побрели к лодке, что стояла на якоре в извилистой бухте. И тут заметили, что на волнах подпрыгивают маленькие зелено-рыжие мячики.

«Как удивительно, – подумала Сольвейг. – Сначала я увидела, как на солнцестояние в небе повисает тяжелый рыжий шар, а теперь мне на глаза попались сотни маленьких солнышек, качающихся в воде».

– Апельсины, – пояснил ей Михран.

– Поплавки для сетей? – предположила Сольвейг.

Проводник затряс головой и начал жестикулировать.

– Их можно есть?! – воскликнула девушка.

– Очень вкусно, – сообщил Михран. – Сладкие. Сладко-горькие.

Сольвейг поджала губы и принюхалась к запаху, что исходил от ее поношенной туники и голых рук.

– Сладко-горькие, точно этот дым. Апельсины… так почему же они тогда плавают в воде?

– Сгнили. Сначала зеленеет один, становится мягче, а затем и все остальные.

– С яблоками тоже так бывает, – рассказала ему Сольвейг. – Мы в Норвегии говорим, что человек может быть похож на гнилое яблоко.

– Лучше от них избавляться. Эти апельсины ехали из Миклагарда в Киев. Может, и в Новгород. Их выкинули за борт.

– А мы плывем в Миклагард, но с нами нет Рыжего Оттара. И Вигота.

– Кто пойдет дальше? – спросил Михран. – Кто останется?

– Что это ты говоришь? – изумилась Сольвейг.

И вот разгорелся спор.

– И сколько нам придется здесь отсиживаться? – спросил Слота. – Пусть наши паруса натянет ветер!

– Да, я тоже так думаю, – согласился с ним Эдвин.

– Тогда вперед! – воскликнул Бруни и обратился к Михрану: – Так сколько, ты сказал, туда плыть?

– Три-четыре дня до Черного моря. А потом семь дней до Миклагарда. Не больше.

Сольвейг закусила губу. Одиннадцать дней!

Торстен внимательно оглядел лица спутников – одно за другим – и откашлялся.

– Нет! – громко заявил он.

Все поглядели на него.

– Дальше я не поплыву.

– Отчего же? – спросил Бруни.

– И эта лодка тоже не поплывет.

– Кто ты такой, чтобы распоряжаться?

Торстен поднялся на ноги:

– Я кормчий.

– Да, вот именно, – резко отозвался Бруни. – Кормчий, а не шкипер.

– Мы в великой нужде, – провозгласил Торстен. – Рыжий Оттар. Синеус. У нас не хватает двоих.

– Но сейчас река пойдет вниз, – уверил его Бруни. – Так говорит Михран.

– Он говорил, что река пойдет вниз, еще тогда, когда мы только добрались до Днепра. Мы уже и так зашли слишком далеко. Только безумец пойдет еще дальше.

Кормчий обратился к Слоти:

– Ну а ты что думаешь?

Тот в беспокойстве потянул себя за реденькие усы:

– Пока все не согласятся, мы не можем продолжать путь. Но и вернуться мы не можем, пока не будем единодушны.

– В таком случае, – отозвался кормчий, – мы до самой смерти будем сидеть на этом острове. Бергдис?

– Назад, – рявкнула та, не поднимая глаз.

– Мы зашли так далеко по одной-единственной причине… – промямлил Слоти. – Мы ехали торговать. Вот зачем. Но…

Одиндиса отмахнулась от его слов:

– Торстен прав. Мы в опасности. Может, мы вообще не сможем вернуться домой.

– Я хочу поехать с Сольвейг, – пропищала Брита.

– Подумайте как следует, – настаивал Бруни. – Мы – викинги. Мы стоим на пороге Миклагарда. Лучшего рынка во всем Мидгарде! Не так ли, Михран?

– Это так, – согласился проводник.

– Надо жить, покуда живется! – объявил Бруни. Но затем посмотрел на Бергдис… на остальных… и пожалел о своих словах. – Может, впереди нас ждут опасности, – продолжил он. – Но назад возвращаться тоже опасно. Пороги. Печенеги.

– Я точно знаю, что опасно, – ровным голосом проговорил Торстен. – Находиться с тобой рядом. Это я знаю наверняка.

Бруни хмыкнул.

– Нет! – во второй раз объявил Торстен. И затем повторил громко: – Дальше я не пойду.

– Что ж, – с задумчивой улыбкой проговорил Эдвин. Он словно играл в шахматы и пытался измыслить какой-то особенно ловкий ход. – Мне придется идти одному. У меня просто нет выбора! Я несу послание от короля Ярослава.

– Ты можешь перепоручить это кому-нибудь еще, – предложил Торстен.

Эдвин покачал головой.

– Боюсь, что не могу, – горестно отозвался он. – Я посланник, и я же – само послание.

– Ох уж эти твои красивые слова, – обратился к нему Торстен. – Однажды ты совсем в них запутаешься.

– Но Синеусу, – продолжал Эдвин, – лучше всего будет остаться здесь. На обратной дороге я помогу ему… доковылять до Киева.

– А ты что, Сольвейг? – спросил Торстен.

Сольвейг посмотрела ему в глаза и сказала:

– Я бы хотела, чтобы все мы смогли договориться. И мне жаль, что этого не получается. Все вы знаете, почему я отправилась в путь. Как вы думаете, могу ли я сейчас повернуть назад?

– Итак, нас будет трое, – объявил Эдвин.

– Трое?

– Куда бы я ни пошел, Эдит пойдет со мной, – провозгласил англичанин дружелюбно, но серьезно.

Сердце Сольвейг исполнилось радости, и она воскликнула:

– Восславим же Фрейю!

Эдит посмотрела на Сольвейг, в глазах ее отражались облегчение, усталость и сестринская любовь.

– Четверо, – поправил Эдвина Михран. – Нас будет четверо. Я помогу тебе, Сольвейг, как и пообещал в Ладоге.

– Да, ты обещал, – согласилась Сольвейг.

– Только не рассказывай нам, будто ты едешь в Миклагард только из-за нее, – изобличила Михрана Одиндиса. – Ты ведь проводник Эдвина, король тебе уже заплатил.

Михран на это ничего не ответил, а вместо этого сообщил всем, что знает местных жителей и может нанять проводника и добровольцев, которые помогут Торстену довести судно обратно до Киева.

– Я не могу продолжать путь без этой лодки и без этих товаров, – сердито сказал Бруни. – Но возвращаться тоже не хочу. Все эти пороги! Все эти ливни стрел!

Одиндиса погрозила им кулаками:

– Вы, двое! Может, когда-нибудь уж исполните обещание, которое дали Рыжему Оттару? Вы что, совсем не можете жить мирно? «Его должны мы помнить» – вы же пели это! «Его должны мы помнить». Если хотите почтить память Рыжего Оттара, сделайте, как он просил, и помиритесь. Не ругайтесь хотя бы до тех пор, пока мы не вернемся домой.

Торстен безо всякого выражения глянул на Бруни и потер подбородок.

– Это он со мной вздорит, не я, – пробормотал Бруни.

Было уже поздно, когда Михран обошел остров вместе с Сольвейг, Эдит и Эдвином. Брита увязалась за ними следом.

Проводник сообщил им новость:

– Я нанял для нас небольшую лодочку.

– Как, уже?! – воскликнула Сольвейг.

Михран щелкнул пальцами:

– Очень маленькую. Просто выдолбленный ствол дерева. Крошечный парус.

– Нам большего и не надо, – отозвался Эдвин.

– Ты, Эдвин, поможешь мне грести и плыть под парусом.

Эдвин молитвенно сложил руки.

– Шутка! – успокоил его Михран. – Ты, Сольвейг.

– Да, – с готовностью ответила она. – Да, я помогу тебе. Можно на нее поглядеть?

– Сейчас слишком темно. – Михран взмахнул руками. – Она вон там. Ютится у самого края, за тем большим судном. Завтра утром увидите.

– Когда мы сможем отплыть? – спросила Эдит.

– На рассвете.

– Завтра! – не поверила своим ушам Сольвейг. – Но я хотела бы сделать рунный камень для Рыжего Оттара.

– Чем быстрее, тем лучше. – Михран сощурился и пробормотал одно слово: – Бергдис!

– Где? – разволновалась Эдит.

– Здесь. Она повсюду.

– Я слежу за ней, – откликнулся Эдвин.

– Вы спите на берегу, – обратился Михран к ним с Эдит. – Где-нибудь в безопасном месте. Но теперь пойдемте-ка на палубу. Надо попрощаться.

Снова оказавшись на борту, Сольвейг вытащила из сундука мешочек с костями и сжала его, чтобы убедиться, что брошь еще там. Она завернула свои жалкие обноски в оленью полость. Дотронулась до стеклянной бусины, что подарил ей Олег. И с нежностью огляделась кругом:

«Эта лодка. Я знаю в ней каждую пядь; знаю, как она идет по волнам, как поет при этом. Что станется с нею без Рыжего Оттара? Кто будет любить ее так же, как любил он?

Мне кажется, что лодка была ему дороже всех нас. Как горд он был, когда показывал мне ее. Как похлопывал и поглаживал ее бока. Однажды я видела, как он в одиночестве стоял на носу и разговаривал с ней.

Эдит рассказывала мне, что у него не было детей, и поэтому он так радовался их ребенку. Так кому же теперь достанется корабль? Слоти? Бруни? Этому не бывать, пока Торстен имеет право голоса…»

Пока Сольвейг стояла и размышляла в полумраке, к ней подошел сам Торстен. Она узнала его по походке. Даже когда судно стояло на якоре, он перекатывался по палубе, будто ожидая, что вот-вот она закачается и затрясется.

– Торстен! – поприветствовала она его и положила руку ему на плечо. Торстен ждал. Вокруг них мягко дышала теплая ночь. – Я вернусь в Сигтуну.

– С нами?! – воскликнул кормчий.

– Нет, нет. Я про другое… позже.

Торстен что-то проворчал.

– Когда ты рассказал мне, что плыл на юг вместе с отцом, я знала, что то был знак. Как алое ночное небо. И именно тогда я поняла, что судьба на моей стороне.

– Судьба свела нас вместе, а теперь снова разводит в разные стороны.

– Завтра на рассвете.

– Так скоро? Может, это и к лучшему. Здесь печальное место. И ни у кого из нас нет причин здесь оставаться.

Он сгреб Сольвейг в свои медвежьи объятия, и когда отпустил, то Сольвейг сказала ему:

– Ты был… да что там, ты был мне защитником. На нашей лодке ты был мне почти как отец.

– Надеюсь, что вы еще с ним встретитесь.

К ним присоединился Михран. Сольвейг слушала, как он рассказывал Торстену, что нашел четырех человек, желающих присоединиться к команде.

– И проводник тоже. Они придут к вам с утра. А теперь я скажу тебе, сколько им заплатить.

– Ох, – вздохнул Торстен. – Слоти лучше разбирается в цифрах. Слоти! Подойди-ка сюда!

Сольвейг выскользнула во тьму. Она услышала тихое бормотание, а потом разглядела: Эдвин и Эдит стояли на коленях перед Синеусом и перевязывали его рану.

– Она все еще такая черная и опухшая, – жаловался тот. – Словно раздутый пузырь. До самого колена.

Эдвин уверил его, что вернется на остров Святого Григория не позднее чем через месяц и поможет ему добраться до Киева до начала осени.

Увидев девушку, Эдит поднялась и взяла ее под руку.

– Мне не хочется, но я должна это сделать, – проговорила она и уверенно повела Сольвейг и Эдвина к корме.

Бергдис сидела там совсем одна.

В полутьме женщины уставились друг другу в глаза.