Текст книги "Стеклянная мадонна"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
4
«Плоская ферма» была обязана названием своему расположению: она раскинулась на пустом месте, открытая всем ветрам, с какой бы стороны они ни налетали.
На ферме было полторы сотни голов крупного рогатого скота, сотня из которых – дойные коровы; овцы, свиньи, гуси и куры; обширные участки отводились под картофель и свеклу, а также различные овощи.
Фермерский дом и окружающие его пятьдесят акров угодий принадлежали семейству Фэрбейрнов вот уже восемь поколений, о чем говорилось в толстой книге, лежавшей на видном месте, хотя Фэрбейрн утверждал, что дом на этом месте стоял не одну сотню лет, задолго до того, как появилась собственно ферма, и в доме этом проживали исключительно Фэрбейрны.
Остальная земля, площадь которой доходила до трехсот акров, арендовалась у лорда Стоунбриджа, обитавшего в имении Фалкон в двух милях от фермы, у болота, откуда можно было быстро доскакать до города Станхоуп.
Мануэлю потребовалось три дня, чтобы начать ориентироваться на ферме. Он впрягся в каждодневную работу так, словно протрудился здесь не один год. Его расположенность ко всем без исключения членам семейства Фэрбейрнов росла с каждым днем. Троих сыновей он считал молодцами, их мать предпочитал именовать «матушкой», как прежде Эми. Ее дочь он считал прекрасной девушкой, а самого хозяина – настоящим мужчиной.
На его настроение самым благоприятным образом подействовало наличие на ферме шести лошадей. Они, конечно, уступали в породе скакунам, с какими он возился у Легренджа, однако это были лошади, у каждой из которых имелись собственные симпатии и антипатии. Четыре из них были крупными тяжеловозами с мохнатыми копытами, пятая – невзрачная с точки зрения опытного лошадника, зато темпераментная полуторагодовалая кобылка, шестая – молодая лошадь, почти не приученная к работе на ферме. Однако каждая по-своему доставляла Мануэлю радость; Майкл, приставленный к лошадям, хорошо отнесся к пристрастию Мануэля и был поражен и одновременно заинтригован тем, как быстро привязались к нему лошади, которых он покорил своим обращением, в особенности своим чудным горловым урчанием.
Понравился Мануэлю и предоставленный ему дом. На самом деле это был типичный батрацкий домик, но для Мануэля это был самый настоящий дом. Он вдвое превосходил размерами хибару, куда его поместили Скиллены; в нем было четыре полноценные комнаты – причем все, за исключением кухни, имели дощатые, а не каменные полы, – а также просторный чердак, где можно было бы поставить четыре кровати – вернее, детские кроватки…
По вечерам он зажигал на кухне огонь, и Аннабелла давала ему уроки грамоты. Вечером хозяева не требовали сытного ужина; это правило нарушалось только в ярмарочные дни. Обязательным был завтрак в половине восьмого утра, перекус на скорую руку в одиннадцать часов и обед в половине третьего, причем последняя трапеза всегда была так обильна, что отбивала желание снова браться за работу. По вечерам все ограничивались миской бульона, всегда подогревавшегося на очаге в котелке, откуда каждый черпаком наливал себе сам, и холодным мясом, сыром и свежеиспеченным хлебом, стоявшими на полке.
Рабочий день Мануэля заканчивался к шести часам вечера, в дополнение к этому он через день до десяти вечера должен был быть готов к экстренному выходу. Отработав, он умывался и переодевал рубаху, грязную сунув в таз с водой, чтобы позже самостоятельно простирнуть. Затем он направлялся в большую кухню, где наслаждался теплом семейного уюта. Однако уже во второй раз он понял, что просто курить трубку – значит попусту тратить время, и удивил хозяев, спросив:
– Хозяйка, можно Аннабелла будет вечерами тратить по часу на мое учение?
Все прервали свои занятия. Смех и болтовня стихли. Внимание оказалось приковано к нему и к Аннабелле, которая как раз шила себе новое рабочее платье, поскольку миссис Фэрбейрн заявила, что то тряпье, что на ней, постеснялось бы напялить даже пугало.
– Учение? – От удивления Фэрбейрн разинул рот.
– Я учу буквы, сэр, – поспешно объяснил Мануэль.
– Но ты сумел расписаться в контракте.
– Это только начало, сэр.
– Никогда бы не подумала! – удивленно воскликнула Агнес, глядя на Мануэля. Мать, продолжая орудовать иглой, призвала ее к порядку:
– Вам всем следовало бы проявлять такое же усердие. В гостиной валяется штук двадцать книжек, но к ним за много лет никто из вас не притронулся. Какие книжки ты читаешь, девочка?
Аннабелла неуверенно ответила:
– Мы… Книг у меня нет, только одна старая газета, а также сланцевая дощечка и карандаш.
– Если тебе пригодятся наши книжки, можешь их взять.
Взгляд хозяйки был по-прежнему прикован к игле. Аннабелла, вскочив, проговорила:
– Спасибо, хозяйка. Очень вам благодарна! Все проводили ее взглядами. Когда она исчезла в гостиной, Сеп пробормотал себе под нос:
– Она действует мне на нервы. Стоит ей открыть рот, как я начинаю ерзать. – Покосившись на Мануэля, он добавил: – Не хочу сказать ничего дурного, просто…
Мануэль улыбнулся и ободряюще молвил:
– Я понимаю. Иногда и я начинаю ерзать.
– Правда?
– Святая правда.
Они обменялись улыбками.
– Вообразить же такое: воспитываться в монастыре, чтобы потом…
– Займись делом, Агнес, а то в феврале побредешь через болото в чем мать родила.
Мужчины встретили это замечание хозяйки смехом. Агнес обиженно молвила:
– Нет, ты вообрази, мама!
Три брата со смехом передразнили ее:
– Вообрази!
Мануэль понял, что попал в семью, где принято непривычно свободное поведение, и еще раз поблагодарил милостивую судьбу.
Аннабелла вернулась с двумя книжками. Миссис Фэрбейрн, все так же не поднимая головы, осведомилась:
– Что ты выбрала, девочка?
– «Путешествие Гулливера» Свифта и сказки братьев Гримм.
Фэрбейрн, услышав это, вскричал:
– Братья Гримм? Отец купил мне эту книжицу как-то на Рождество и вручил так торжественно, словно это золотой самородок, хотя отдал за нее всего пенни-другой. Книга-то детская, но, доложу я вам, и вселила она в меня страху! Я выл ночи напролет, пока мать не пригрозила, что бросит книгу в огонь. А вот эти, – он обвел рукой свое семейство, – наверняка в нее не заглядывали. – Обращаясь к Аннабелле, он добавил: – Придется тебе побаловать нас на Рождество сказочкой. Когда лежит снежок, трещит огонь, а ты сыт до отвала, в самый раз послушать историю, как на старой картинке. Да, на Рождество мы так и поступим.
Аннабелла согласно кивнула хозяину и вышла с Мануэлем из комнаты.
Впервые увидев дом Мануэля, она обрадовалась не меньше, чем он.
– Вот бы такой же был у нас там, у Скилленов! Он не мог не согласиться.
Они спалили целую свечу, пока он усердно выводил на доске: rat, bat, cat, mat, sat, fat; потом она заставила его прочесть написанное, и ему показалось, что он до сих пор был немым: слово «cat» следовало произносить, как бы по-кошачьи клацая зубами, а не врастяжку, как он привык. Она также объяснила ему разницу между словами «учить» и «обучаться»:
– Я вас учу, а вы обучаетесь. – Он уставился на нее во все глаза. – Повторите: «Вы учите, я обучаюсь».
Он повторил за ней, как попугай, хотя у него в голове фраза выглядела иначе: «Это я учу, а вы обучаетесь вещам, которые известны мне и без которых вам не стать взрослой женщиной». Она все больше волновала его в те моменты, когда его внимание оказывалось приковано к ней, как сейчас.
Следующим вечером хозяйские сыновья подняли его на смех:
– Почему бы тебе не заниматься здесь? Здесь светло, в твоем распоряжении целый стол.
Он, тоже смеясь, ответил:
– Я и так краснею, повторяя разную ерунду за моей наставницей. – Он указал на Аннабеллу. – В вашем присутствии я или онемею, или лопну от смеха.
Все развеселились на славу.
Во время обеда Аннабелла стала причиной такого взрыва хохота, какой еще никогда не разносился по этому и без того веселому дому. В обязанности Аннабеллы входило, в частности, переносить овощи с бокового столика, где мисс Фэрбейрн раскладывала их по блюдам. В самое большое блюдо вмещалось фунтов двенадцать картофеля. Когда Аннабелла донесла эту тяжесть до стола, намереваясь поставить ее между хозяином и Вилли, Фэрбейрн, воскликнув: «Вот и мы!» – шаловливо произвел пальцами некое действо с той частью тела новой служанки, к которой никто никогда не прикасался, за исключением старухи Элис и няньки. С визгом, напоминающим возмущенное мяуканье кошки, которой прищемили дверью хвост – такое сравнение предложил впоследствии Мануэль, – она подбросила блюдо в воздух, отчего картофелины градом посыпались на Фэрбейрна и на Вилли, а потом умудрилась поймать его, но уже пустое, после чего упала на стол, вся дрожа от оглушительных криков.
– Что это с тобой, девочка? Вот это да! Прекрати браниться, мистер Фэрбейрн. Приди в себя, Вилли!
– Ой, ма, я сейчас помру от смеха!
– Приди в себя, девочка. Да что с тобой?
– Она не виновата. – Счистив остатки картошки с плеча, хозяин спокойно объяснил: – Я ущипнул ее за зад. Наверное, она к этому не привыкла.
– У-щип-нул за зад? – Сеп таращил глаза на Аннабеллу, корчась от смеха. В следующую секунду он едва не упал со стула, указывая на макушку Вилли, где осталась лежать, запутавшись в густых волосах, последняя картофелина.
Все посмотрели на Вилли и вместе с ним зашлись от хохота. Особенно неистовствовал Майкл. Старший Фэрбейрн долго крепился, но в конце концов тоже рухнул головой на стол, закрывая лицо ладонями.
Агнес хохотала во все горло. В довершение всего миссис Фэрбейрн, упав на стул, закрыла лицо фартуком, чтобы унять судороги веселья.
Мануэль присоединился к ним последним. Он оценил ситуацию: ущипнуть мисс Аннабеллу Легрендж за зад! За последний год ему ни разу не было так весело. Однако она уже перестала быть мисс Аннабеллой Легрендж, к тому же он представлял себе, каково сейчас ей, поэтому сдерживался из последних сил. Но смех семейства Фэрбейрн оказался настолько заразительным, что он спрятал глаза и тоже зафыркал.
Аннабелла сочла, что это слишком, и кинулась вон. Забившись в угол прачечной, она закрыла лицо руками и зажала глаза пальцами, чтобы не разрыдаться, что лишило бы ее последних остатков достоинства. Сейчас она совершенно забыла о том, как добры к ней новые хозяева и как только сегодня утром она проснулась с мыслью, что могла бы быть здесь счастлива; главное, чтобы Мануэлю не пришло в голову отсюда уйти – она уже не могла представить свое существование без Мануэля. Сейчас она задавала себе только один вопрос: что с ней, собственно, произошло и почему? Дело заключалось не столько в том, что хозяин позволил себе вольность в отношении ее, сколько в том, что она попала в положение, когда что-то в этом роде просто не могло не случиться. Ей очень хотелось перенестись в прошлое и умереть, чтобы не переживать таких унижений.
Она не обернулась, услыхав шаги. Она знала, что это Мануэль. Взяв ее за руки, он заглянул ей в лицо.
– Перестаньте! Он не хотел вас обидеть. Он огорчен не меньше вашего и так же… удивлен. – Он все еще посмеивался; ей очень хотелось вырваться, но она почему-то стояла не шевелясь. – Пойдемте, вас все ждут.
– Благодарю, я не голодна.
– Опомнитесь! – Его голос обрел серьезность. – Они добрые люди, но вы можете их обидеть. Помните, мы не в том положении, чтобы их обижать. Они хотят есть, но, несмотря на голод, ждут вас. Идемте.
Она подняла на него глаза. Он уже не смеялся, напоминая ей, кто она такая. В ее положении приходилось забыть о сопротивлении.
Тяжело вздохнув, она пошла обратно впереди него. Обнаружив, что семейство действительно не приступает к еде, дожидаясь ее, Аннабелла растрогалась.
Посмотрев на нее, Фэрбейрн объявил:
– Я не хотел тебя обидеть.
На это она, опустив голову, ответила:
– Простите, сэр, я сама виновата.
– Хватит разговоров! Пора обедать, – скомандовал Фэрбейрн, и все с удовольствием повиновались. Аннабелла, впрочем, видела, что трое хозяйских сыновей, в отличие от их папаши, еще не до конца справились со смехом: стоило им посмотреть на нее, как они поспешно отводили глаза и с излишним рвением набрасывались на еду.
Правда, еще до конца дня она сама обрела способность вспоминать об инциденте с улыбкой, если не со смехом. Ее исцелила работа: сначала Агнес учила ее обязанностям по дому, благо, дело было в пятницу, когда следовало приводить в порядок гостиную; они чистили от пыли бархатную обивку кресел, вытряхивали салфеточки с подлокотников, протирали статуэтки, обильно посыпали ковер мокрыми отрубями. Затем, двинувшись навстречу друг другу из противоположных углов помещения, они заставили ковер блестеть, собрав отруби в кучу. Встретившись с Аннабеллой посредине гостиной, Агнес шлепнулась на ковер и, сотрясаясь, выдавила из себя:
– Ты до сих пор стоишь у меня перед глазами! Это самое смешное событие, какое когда-либо случалось в нашей кухне. Если бы Бетти подбрасывала блюдо всякий раз, когда мой папаша щиплет ее за зад, у нас бы не осталось целой посуды. Тебя что, никогда раньше не щипали?
Аннабелла замерла и, стоя на коленях, уставилась на Агнес. Через некоторое время ее лицо расплылось в улыбке, и она с трудом призналась:
– Да, это в первый раз.
– Подумать только! Погоди, вот я расскажу об этом Бетти… Жалко, что ее при этом не было, вот кто смеялся бы громче всех нас, вместе взятых! Тебе понравится Бетти, они милая. Веселая и старательная.
Они покончили с ковром. Агнес стала показывать, как убирать каминную доску.
– Сперва все снимаем – все эти вазочки и картинки. С картинками осторожнее: на разбитые вазы хозяйке наплевать, но если хотя бы на одной картинке появится царапина, она будет вне себя.
На всех картинках были изображены дети. Их набралось тринадцать Штук. Обнаружив, что персонажи очень похожи друг на друга, Аннабелла спросила:
– Они родственники?
– Еще бы! – ответила Агнес. – Это все наша семейка, братья и сестры.
– Тринадцать?..
– Да, мама нарожала нас тринадцать душ, но все остальные умерли между пятью и десятью годами, все больше от тифа. Она сохранила только нас четверых.
Эта новость лишила Аннабеллу дара речи. Ей казалось невероятным, чтобы эта веселая маленькая женщина потеряла одного за другим девять родных детей в возрасте от пяти до десяти лет.
– Все они похоронены в Станхоупе. Каждое воскресенье, в дождь ли, в снег, мать отправляется туда после церкви. Помешать ей может разве что ураган. Для каждого у нее есть гостинец – ягоды или еще что-нибудь. Не гляди так, она давно успокоилась, ведь последний уже десять лет, как умер. Ты, часом, не хнычешь?
– Нет-нет!
– Мать и то никогда не плачет. То есть бывает, но только по ночам. Я никогда не видела ее в слезах. Мужественная женщина!
– Да-да, она именно такая.
Настала очередь спинета.[4]4
Струнный щипковый клавишный инструмент, клавесин небольшого размера.
[Закрыть] Агнес наставляла Аннабеллу:
– Всегда поднимай крышку и протирай клавиши. И осторожнее – одна из них едва держится. – Она просияла. – Я училась на нем играть! Целый год брала уроки, ездила раз в месяц в Хексэм. Ради одного часа занятий приходилось тратить целый день. Но это было потерянное время: у меня не хватило ни слуха, ни терпения. А ты училась играть в своем монастыре?
– Да, – кивнула Аннабелла, – на фортепьяно.
– Ну да? Значит, и на этом сможешь. У нас на чердаке полным-полно нот. Мой дед, тот самый книгочей, – она указала на полку, – умел играть, и отец обязательно настраивает инструмент – к нам раз в год приезжает настройщик. Хочешь сыграть что-нибудь сейчас?
– Нет-нет, сейчас рабочее время.
– Не беда, мать не станет возражать.
– Лучше не надо. Как-нибудь потом.
– Тогда завтра вечером. – Агнес вся светилась. – Мы всегда собираемся вместе субботними вечерами. Захаживает и Дейв, мой жених: суббота – его день. Майкл ездит к Пранксам, повидаться со своей Лиззи, и приводит ее сюда, потому что у Пранксов можно подохнуть со скуки. Зимой у нас бывает девушка Сепа, Сара; летом они уезжают в город. Представляешь, как было бы весело, если бы ты села играть? Обожаю веселиться! Мы всегда весело встречаем Новый год. Ты умеешь играть танцы?
– Вальсы.
– Лучше не придумаешь! Я подготовлю мать. Увидишь, что она скажет. Между прочим, – Агнес погрозила ей пальцем, – завтра вечером будь готова, что кто-нибудь обязательно вспомнит про сегодняшнюю умору. Братья любят веселиться, ты уж на них не серчай. Не будешь?
Аннабелла с усилием ответила:
– Не буду, Агнес.
– Вот и молодец! – Агнес с удвоенной энергией взялась за работу, приговаривая: – Жду не дождусь завтрашнего вечера. Я заставлю братьев слазить на чердак и найти ноты. Надо же, и в ноябре, оказывается, можно веселиться! Я рада, что у нас появилась ты, Аннабелла, правда, рада! Стоило мне тебя впервые увидеть, как я поняла: хорошая девушка!
Вечером в субботу было устроено обещанное веселье. Аннабеллу и Мануэля познакомили с молодым фермером Дейвом Пирсоном, будущим мужем Агнес, с Лиззи Пранкс и Сарой Перси. Знакомство было обставлено просто:
– Это Дейв, Лиззи и Сара, а это Аннабелла и Мануэль, наши работники.
После этого о работниках забыли: гости принялись рассказывать о происшествиях в Станхоупе, где жила мисс Перси, и в Вулингсхэме, откуда была родом мисс Пранкс. Дейв Пирсон громко втолковывал что-то Фэрбейрну-старшему с явным намерением произвести впечатление. Аннабелла поймала себя на мысли, что он недостаточно хорош для Агнес; она также была вынуждена признать, что никто из пяти присутствующих мужчин не может сравниться пригожестью с Мануэлем, хотя Майкл, Сеп и Пирсон были одеты в дорогое сукно, а Фэрбейрн и Вилли, недавно возвратившиеся из хлева и не успевшие переодеть брюки, все-таки сменили рубашки и натянули сюртуки, тогда как Мануэль щеголял в многократно стиранных штанах; его рубаха и шейный платок были чистыми, но куртка пестрела пятнами. Зато никто не выглядел так величественно, как он. Она тоже была одета скромнее всех остальных женщин, однако в ней еще не окончательно умерла мисс Аннабелла Легрендж, и она чувствовала свое превосходство – если не над Агнес и ее матерью, то по крайней мере над обеими невестами молодых Фэрбейрнов; одна из них, Лиззи Пранкс, корчила из себя воспитанную даму, но нещадно коверкала слова.
Наконец Агнес вытащила Аннабеллу из угла, откуда та вела наблюдение и прислушивалась, и попросила:
– Ступай в гостиную, Аннабелла, и начинай играть.
Гости уставились на новенькую. Агнес объяснила:
– Она умеет играть! Сейчас сами услышите.
Подав ей ноты, Агнес шепотом попросила:
– Сыграй сперва это, утри им нос. Аннабелла присела к пианино, улыбаясь про себя: она понимала, что Агнес относится к ней как к ценной собственности. Не в каждом доме была служанка, играющая на фортепьяно Бетховена и Моцарта. Сейчас она протягивала пианистке сонату Моцарта Ля-бемоль минор.
Аннабелла заиграла. Агнес подбежала к двери и крикнула:
– Замолчите! Лучше послушайте. Слушатели по одному прокрались в гостиную и расположились у камина. Все взгляды были устремлены на Аннабеллу и на инструмент. Доиграв, она оглянулась на примолкнувшую аудиторию и сказала:
– Вообще-то я разучилась…
– Ничего себе! Если бы я умел так играть, то не возражал бы, если бы все считали, что я разучился. – Майкл подтолкнул невесту, и та, пыжась, произнесла:
– Произведено прелестно.
Аннабелла поспешно отвернулась к клавиатуре, чтобы не ответить на это: «Что вам еще произвести?»
Следующий номер требовал постоянного перекрещивания рук на клавишах, что поразило компанию не меньше, чем сама музыка. Впрочем, в присутствии такого таланта всем стало немного неловко. Лучше всех это чувствовал Мануэль. Он был единственным, кто слушал пианистку стоя. Оставшись у стены, неподалеку от пианино, он не спускал с нее глаз. От музыки ему стало грустно, одновременно его охватило могучее вожделение, сменившееся болью, и не только потому, что он осознавал его безнадежность, но и оттого, какой он видел ее: печальное лицо, сияющие светло-каштановые волосы и пьянящее тело, одетое в отрепье, какого постеснялась бы любая уважающая себя прислуга.
Он обязан купить ей обновки. Почему он не подумал об этом раньше? Она уже сама шила себе новое платье, но оно будет готово лишь через несколько недель. До этого он купит ей платье и туфли. Не беда, что в результате полегчает его пояс. Ему следовало догадаться сделать это еще в Хексэме.
Слушатели зааплодировали, он присоединился к ним. Молодые Фэрбейрны не скупились на похвалы:
– Ну, Аннабелла, молодчина! Никогда не слышал ничего подобного!
– Тебе бы на сцену!
– Жаль, что тебе приходится работать прислугой, раз ты такая мастерица играть. – Последняя фраза принадлежала Вилли. Он смотрел на пианистку во все глаза. Мануэль пристально следил за ним. Он знал, какие признаки свидетельствуют о том, что мужчина заинтересовался женщиной; сейчас у него все похолодело внутри, а мысли пустились галопом. – Если бы ты ловила картошку так же ловко, как перебираешь клавиши, то показала бы вчера отменный фокус. Вы еще не слыхали о вчерашнем событии? – Вилли, рассмеявшись, признался: – Никогда в жизни так не смеялся!
Спустя минут десять, когда все ослабели от смеха, Аннабелла по просьбе Агнес заиграла вальс, и три пары неуклюже заковыляли по кухне. Мануэль и Вилли по-прежнему не спускали глаз с исполнительницы, а чета Фэрбейрнов, сидя, наслаждалась зрелищем танцующей молодежи.
После танца все стали угощаться из расставленных на скамьях блюд, попивая вино из пастернака. Миссис Фэрбейрн сказала сыну:
– Доставай свою свистульку. Пускай потанцуют «Каверли». Ты умеешь танцевать «Каверли», Аннабелла?
«Каверли»? Можно и это. Хотя лучше мазурку или менуэт.
– Да, хозяйка, – тихо отозвалась она.
– Тогда бери себе в пару Мануэля и становись. Так ей впервые довелось танцевать с Мануэлем.
Партнер произвел на нее неожиданно сильное, волнующее впечатление.
В девять вечера все спохватились, как незаметно пролетело время. Подкрепившись горячим бульоном, гости потянулись к дверям, сопровождаемые Майклом и Сепом.
Аннабелла и Агнес убрали со стола и прибрались в маленькой гостиной, чтобы не оставлять беспорядка до понедельника, ибо, по словам Агнес, в воскресенье такими делами заниматься не подобает. Работы по дому ограничиваются в этот день приготовлением еды.
Мануэль вышел из дому с Вилли, чтобы взглянуть напоследок на скотину. Под конец обхода Вилли сказал ему:
– Славный выдался вечерок, Мануэль.
– Да, мистер Вилли, славный; давненько я так не веселился.
– И мы тоже. Твоя кузина молодец.
– Это верно.
– Жалко ее.
– Что так?
– С такими умениями ей не следовало бы идти в услужение. Жаль, что умерли ее родители. Наверное, для нее это был страшный удар.
– Еще какой!
– Доброй ночи, Мануэль.
– Доброй ночи, мистер Вилли.
Мануэль вернулся к себе. Ночь была темная и холодная. От недавнего веселья не осталось и следа. Он зажег свечу и быстро лег. Но сон никак не шел. Он долго смотрел в темноту, а потом громко произнес:
– Доброй ночи, Мануэль. Доброй ночи, мистер Вилли.
На этом мучительные мысли иссякли.
