Текст книги "Стеклянная мадонна"

Автор книги: Кэтрин Куксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Вы не подумали, что они могут встретиться? Вдруг мисс Аннабелла никуда отсюда не уйдет? Они могут нечаянно столкнуться.

Ответ старой леди прозвучал не сразу. Наконец она молвила:

– Это ничего не изменит. Моя дочь не узнает ее. Она лишилась рассудка.

Элис внимательно посмотрела на свою госпожу. Та добавила:

– Можете передать это девушке. И кончим на этом.

Он еще некоторое время рассматривал ее. Как холодны, как бесчеловечны эти дамы! Нет, лично он предпочитает женщин с Крейн-стрит.

Мануэль отвернулся от нее и покинул коттедж. В конюшне он столкнулся с Легренджем, тому некому было отдать лошадь, и он извивался от злобы. Стоя в дверях, широко расставив ноги, он перебрасывал хлыст из одной руки в другую.

– Кажется, ты напрашиваешься на неприятности, Мануэль? – прорычал он.

– Я не хочу неприятностей, сэр. – Мануэль ненавидел сейчас всю эту породу, однако делал над собой усилие, придавая голосу почтительность.

– Где ты был?

– Гулял, сэр.

– Тебе платят не за то, чтобы ты гулял.

– Я уже отработал свое, сэр.

– Ты отработаешь свое, когда я разрешу, и ни минутой раньше, понял? Только попробуй уйти – я с тебя шкуру спущу!

Вместо ответа Мануэль взял лошадь под уздцы и повел в стойло.

Через минуту Легрендж уже орал на Армора, который утолял в доме голод собственноручно приготовленной едой.

Кучер вернулся в конюшню посеревший. Делая вид, что проверяет у одной из лошадей копыто, он тихо сказал:

– Он совершенно свихнулся. Никогда не видел его в таком состоянии. Знаешь, что шепнул мне Харрис? Константин сказал ему, что по ночам хозяин пропадает не в Ньюкасле, в игорном доме, а в Шилдсе – продолжает ее разыскивать. Мне его немного жаль – на него столько всего навалилось, что он потерял голову.

– Армор!

– Что, Мануэль?

Мануэль выглянул во двор, потом вернулся и скороговоркой сказал:

– Этой ночью я уйду. Я свое отработал и тороплюсь уйти отсюда.

Армор взволнованно проговорил:

– Ночью? Далеко ли ты уйдешь в темноте?

– Не беда, мне не впервой бродить в потемках. Не бойся, со мной ничего не случится. Просто ночь – самое подходящее время, чтобы сделать ноги. Он уже не отвечает за свои поступки, а я не смогу отвечать за себя, если он поднимет на меня руку. Сами знаете, как это бывает.

– Да, Мануэль, я понимаю. Но вот что я тебе скажу… – Он протянул ему руку. – Жалко, что ты уходишь. Я никогда не работал с человеком, который так же хорошо понимал бы лошадей, как ты. Твой уход меня опечалит.

Мануэль сердечно пожал Армору руку и твердо ответил:

– И меня. Но мы расстаемся не навсегда, Джордж Вы останетесь здесь, а я сюда еще вернусь, даю слово.

Армор отвернулся и пробормотал:

– Пойду принесу тебе из кухни съестного. Когда ты отправишься в путь?

– Как только совсем стемнеет. Если ему взбредет в голову за мной увязаться, то выследить меня в темноте будет нелегкой задачей.

В темноте Мануэль еще раз пожал Армору руку и, закинув за плечи свой мешок, отправился в путь. К пролому в стене он подобрался со стороны фруктового сада и клубничного поля. Крадучись вдоль реки, он посматривал в сторону дороги, на которой ему чудился стук копыт. Дорогу заслонял бугор, поэтому он остановился, чтобы прислушаться. Стук копыт стих, слышен был только собачий лай.

Он нашел Эми сидящей у дверей. Увидев его с мешком за плечами, она удивилась:

– Значит, уже уходишь?

– Так будет лучше, – ответил он и, понизив голос, спросил: – Где она?

Эми кивком головы показала на комнату и, в свою очередь, спросила:

– Ты был у них?

– Был, Эми, и все рассказал – той, с кем виделся, старухе.

– И что же?

– А ничего. – Он сбросил на землю заплечный мешок. – Есть же на свете бездушные свиньи! Чем больше живешь, тем больше удивляешься людской черствости. – Он поманил ее в сторонку, на каменные плиты, заменявшие террасу, и там объяснил: – Они не хотят принимать ее обратно. «Пускай возвращается к себе на Крейн-стрит», – вот что мне было сказано.

– Быть того не может!

– Можете мне поверить, Эми, она прямо так и сказала: «Ей есть куда идти. Пускай возвращается на Крейн-стрит».

– Не верю!

– Придется поверить. И не только этому, но и тому, что я едва удержался, чтобы ей не двинуть. Никогда еще меня так не подмывало поднять руку на женщину! Странный они все-таки народ, Эми, все до одной бессердечные. Я доволен, что ухожу. Единственное, что не дает мне покоя, – ее судьба. Одному Богу теперь ведомо, что с ней станет.

– Мануэль!

– Что, Эми?

– Возьми ее с собой.

От этого предложения он едва не подпрыгнул. Он отшатнулся и прищурился, чтобы лучше разглядеть старуху.

– Вы с ума сошли, Эми!

– Нет, Мануэль, я в своем уме и стала думать об этом не сегодня и не вчера. Говорю еще раз: возьми ее с собой! Она не нужна им и вообще никому на свете. Я для нее чужая по сравнению с тобой. Ты знаешь ее с детства. Возьми ее с собой.

Он задрожал всем телом. Ему захотелось крикнуть: «Господи, что мне с ней делать в дороге?» Но тут какая-то тень и негромкий шорох заставили обоих обернуться. Они увидели ее – с бледным, как у привидения, личиком, с опухшими от слез глазами. Она вышла за порог и, оказавшись на каменной террасе, заглянула в лицо Мануэлю и шепотом взмолилась:

– Пожалуйста, Мануэль, сделайте так, как говорит Эми, возьмите меня с собой!

Он лишился дара речи и только судорожно ворочал языком в пересохшем рту. У него горело горло и путались мысли. Одновременно он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. В пути он станет ночевать там, где его застанет ночь: в сарае, в стогу, под мостом; этот образ жизни был ему знаком, однако даже он не вполне был к этому готов, ибо привык за прошедшие годы к крыше на головой, к хорошей постели. Теперь же господская дочь просилась составить ему компанию. Это заслуживало одного названия – безумие, о чем он поспешил уведомить обеих.

– Нет, мисс Аннабелла. – Он жестом подтвердил решительность отказа. – Не могу, и не просите. Вы сами не знаете, что говорите. Лучше оставайтесь здесь, с Эми, глядишь, что-то и выгорит. Напишите кому-нибудь из подруг. Свет не состоит из одних бездушных чучел, как эти… – Он кивнул в сторону усадьбы.

– Мануэль! – Она поймала его за руку своими худыми пальцами. – Вы ведь знаете, что у меня нет подруг, которые могли бы обо мне позаботиться. Обратно я не могу вернуться – вы сами только что это сказали. Я слышала весь ваш рассказ, до последнего словечка. Они не хотят меня принимать, но и сама я больше не хочу к ним возвращаться. К тому же по некоторым причинам я не могу уйти… – Она мотнула головой. – В Дарэм. Мне вообще не к кому идти.

Он прижимал ее руку к своей груди, не отдавая себе отчета в том, что делает. При этом, жмурясь, качал головой, твердя:

– Это невозможно, невозможно!

Внезапно раздался звук, заставивший его открыть глаза и обернуться. Все трое смотрели туда, откуда раздавалось рычание, свидетельствующего о появлении на террасе какого-то крупного хищника. Этим хищником оказался Легрендж. Он наступал на них, раскинув руки. В одном кулаке сжимал хлыст. Зубы его были оскалены, глаза выпучены, лицо казалось в темноте окровавленным от прихлынувшей к лицу крови.

– Ах ты мерзавка! – Он не сводил безумного взгляда с Аннабеллы. Сделав еще пару шагов вперед, он надулся и исторг набор самых грязных оскорблений, перемежаемых презрительным «ты». Потом, ударив себя кулаком в грудь, завопил: – Я переворачиваю вверх дном порт, самые поганые притоны, не знаю покоя, а ты прячешься здесь, под самым носом… Ах, ты, паршивая!..

– Замолчите!

Мануэль по-прежнему сжимал руку Аннабеллы. Загородив ее собой, он сказал:

– Это легко объяснить.

Легрендж еще больше выпучил глаза. Казалось, он читает висящие в воздухе огненные письмена с другим, более понятным ему объяснением. Задохнувшись от гнева, он загрохотал, срываясь на визг:

– Подлый распутник! Хватит ухмыляться! Довольно разыгрывать невинную овечку, поганый сутенер, чужестранное отродье! За это я тебя прикончу. Мне всегда хотелось тебя прикончить, ты понял?

Злость, казалось, оторвала его от земли. Он изо всей силы обрушил на Мануэля хлыст.

Мануэль одной рукой закрыл лицо, а другой попытался поймать безумца за плечо, но Легрендж, как одержимый, хлестал и хлестал его по голове. Наконец, осатанев от боли, Мануэль нанес ему сокрушительный удар кулаком в челюсть, от которого сам едва не оказался на земле. Легрендж остановился, сделал несколько шагов назад и рухнул как подкошенный.

Эми, все это время прижимавшая к себе Аннабеллу, выпустила ее, подбежала к Мануэлю и прошептала:

– Досталось тебе?

Еще бы не досталось! Он был весь иссечен хлыстом. Голова гудела, как будто по ней заехали молотком, шею саднило, особенно там, где хлыст рассек кожу.

Аннабелла отделилась от стены и опять приблизилась к Мануэлю. Все трое замерли над скорченным телом, лежащим на камнях. Поверженный не шевелился. Эми прошептала:

– Он лишился чувств. Тебе лучше уносить ноги, пока он не пришел в себя.

Мануэль вгляделся в лицо Легренджа, потом присел на корточки. У него появилось чувство, будто он заглянул в лицо самой смерти. «Нет, Господи, нет!» – хотелось ему крикнуть. Он медленно запустил руку под жилет Легренджа, сунул ее под шелковую рубашку, пытаясь нащупать бьющееся сердце. Так и не уловив ударов, он прильнул ухом к бездыханной груди, подняв глаза на Аннабеллу, потом медленно поднялся.

Аннабелла смотрела на неподвижное лицо человека, которого она всю жизнь звала папой, человека, которого любила много лет, даже тогда, когда для нее перестало быть тайной, какой это дурной человек. Она отвечала любовью на его любовь. Так продолжалось до страшной сцены в гостиной, когда он повел себя с ней точно так же, как многие годы вел себя с женой, с тех пор он лишил ее своей любви, мстя за то, что она осмелилась ему перечить. И вот теперь он… Нет, нет! Ведь если с ним случилось непоправимое, то Мануэля ждет расправа… Она посмотрела на Мануэля. Даже в темноте было заметно, насколько он побледнел. Она перевела взгляд на Эми. Та опустилась рядом с Легренджем на колени и пыталась приподнять ему веки. Потом, уронив голову на грудь, пыталась совладать с дрожью.

Аннабелла была близка к обмороку и, борясь с дурнотой, крепко зажмурилась. Обморок – привилегия леди, более ей не принадлежавшая. Ее отец – она продолжала думать о нем как об отце – был мертв. Мануэль убил его, убил одним ударом. Что с ним теперь будет?

Мануэля мучила та же мысль. Что с ним сделают за это? Ему был прекрасно известен ответ на этот вопрос, он знал, как наказывают за убийство, особенно если от руки слуги гибнет хозяин. В этих краях до сих пор обсуждали казнь Уильяма Джоблина, шахтера, совершившего то же самое, что и он: его обидчик тоже упал и скончался от одного удара. Джоблина вздернули в августе; веревка соскользнула с перекладины, и смерть получилась долгой и мучительной. Потом тело вымазали смолой и повесили на столбе в Джарроу Слейкс. По дороге туда его охраняли солдаты. За кухонным столом то и дело возвращались к этой теме, поскольку многие из слуг, как мужчины, так и женщины, присутствовали на казни. Главный ужас заключался в том, что несчастный был невиновен – смертельный удар нанес его приятель.

В данном случае переложить ответственность было не на кого. Его едва не вырвало, и он крепко сжал челюсти. Привалившись спиной к стене, он вспоминал голос Марджи: «С тобой случится и хорошее, и ужасное». Она оказалась права, права во всем. Ему следовало послушаться инстинкта, который уже не один месяц твердил: уноси ноги! Теперь было уже поздно.

– Мануэль, Мануэль! – Эми дернула его за руку. – Послушай!

Он молча посмотрел на нее.

– Где-то поблизости стоит его лошадь. Ты меня слышишь? Слушай меня, иначе попадешь в большую беду.

– Я убил его, Эми.

– Иначе он убил бы тебя. Я читала в его глазах, что он не отпустит тебя живым.

– Но почему, почему? – тихо проговорил он. – Я хорошо к нему относился. В нем было и хорошее…

– Успокойся, уйми свой лепет. Не хватало двоих бесноватых на мою голову! Раз она стоит, словно аршин проглотила, то хоть ты опомнись и выслушай меня. Ступай, приведи его лошадь. Ступай! – Она подтолкнула его. Вернувшись к Аннабелле, она обняла ее и повела в дом, приговаривая:

– Надень плащ, возьми юбку, которую шила, – дошьешь в пути. Возьми вот эти ботинки. – Она подобрала в углу грубую пару обуви. – Возможно, они окажутся великоваты, зато пригодятся тебе, когда через милю-другую от твоих легоньких туфелек ничего не останется. Вот тебе котомка.

– Но он не…

– Никуда он не денется! Приготовься; когда все кончится, ему придется взять тебя с собой.

– Эми!

– Что еще?

– Я… Мне нехорошо. Боюсь, меня сейчас вырвет.

– Ничего удивительного. Сунешь голову вот в этот таз. Я скоро вернусь.

Она выбежала за дверь и увидела Мануэля, ведущего за собой коня.

– Где ты его нашел?

– Он стоял привязанный у самой дороги, – как во сне, ответил Мануэль.

– Слушай! Здесь земля твердая, как кремень, на ней не останется отпечатков, но там, на болоте, где растет лен, останутся следы копыт. Так что действуй. – Она указала на бездыханное тело. – Положи его на седло.

– Эми…

– Никаких «Эми»! Делай, как тебе велят. Я подержу коня, а ты подними труп.

Мануэль наклонился к человеку, которого только что лишил жизни, и его чуть не стошнило. Когда он подхватил его под мышки, голова трупа запрокинулась, и Мануэль последним напряжением всех мышц сдержал рвоту.

Как только он взвалил тело на седло, конь дернулся. Мануэль поспешил успокоить его, погладив ему морду. Конь знал, что на него положили мертвое тело: лошади всегда чуют смерть.

– Теперь веди его к реке, вот тут, – распорядилась Эми.

Мануэль послушался. Он смотрел прямо перед собой, чтобы не спотыкаться и не оглядываться на болтающиеся ноги трупа. У болота Эми велела ему остановиться. Потрогав знакомые камни, она сказала:

– Клади его сюда.

Мануэль положил Легренджа на землю. Осмотрев его подбородок, старуха заключила:

– Никаких следов. Перевернем его и положим лицом вот на этот камень. – Потом она тихо спросила – Что сделает конь, если его сейчас отпустить?

– Кто его знает? Может быть, вернется на конюшню, а может, станет пастись поблизости. Господи!

– Оставь! Прав ты. Твоя задача сейчас – остаться в живых. Пока что привяжи его, потом я сама его отпущу, когда пройдусь с ним, чтобы затоптать наши следы. Не стой столбом! Пойми, это не поможет. И заруби себе на носу: если бы ты не прибил его, он бы тебя прикончил. Да и вообще, о таком изверге никто не станет горевать.

Он молчал, пока они не вернулись на тропу. Там он тихо проговорил, словно обращаясь к самому себе:

– Ему всегда хотелось, чтобы я участвовал в кулачных боях. Бывало, он едва сдерживался, чтобы не отдубасить меня за отказ. Он хотел ставить на меня, но я всегда отказывался. Я всегда боялся пускать в ход кулаки. Выходит, страх был не напрасный.

– Забудь все это, забудь! Лучше вспомни, что ты час назад перестал быть у него в услужении и знать больше ничего о нем не знаешь. Кстати, ты предупредил остальных, что уходишь?

– Да, я попрощался с Харрисом и миссис Пейдж.

– В таком случае, все в порядке. Значит, так: если конь вернется прямиком туда и они начнут искать хозяина, то их там всего двое и в темноте им не зайти далеко. Если к утру они на него не наткнутся, я пойду прогуляться и обнаружу тело.

Когда они подошли к террасе, им навстречу из дверей вышла темная фигура. Мануэль не осознавал, что Аннабелла уже переоделась в дорогу. Он сообразил, в чем дело, только когда Эми сказала:

– Что ж, счастливого вам обоим пути. Да благословит вас Бог!

В этот раз его возражения прозвучали решительнее, чем некоторое время назад:

– Нет, Эми! Умоляю, не надо!

– Ей все равно придется уйти, – сказала Эми. – Либо с тобой, либо одной. Ведь теперь ее обязательно здесь найдут. Почему ты не думаешь о том, что у меня будут неприятности? Ведь я укрывала ее, когда вся округа сбивалась с ног, разыскивая ее. Все захотят узнать, почему я так поступила. Кто же поверит, что она не позволяла мне ее выдавать? Разве у меня нет ног или я немая?

Аннабелла подошла к нему и по-детски взмолилась:

– Я не причиню вам хлопот, Мануэль, честное слово! Я буду вам во всем послушной и научусь сама заботиться о себе.

– Господи! – Он отвернулся, оперся рукой о стену и прижался к ней лбом. Эми тронула его за плечо и сказала:

– Пойми, вам нельзя медлить. Чем дальше вы отсюда уйдете за ночь, тем лучше для тебя самого. Дай-ка я тебе подсоблю…

Она нагнулась, чтобы поднять с земли его тяжелый мешок. Он опередил ее и сам взвалил его себе на спину. Потом они с Эми пристально посмотрели друг на друга и крепко обнялись.

Оттолкнув одной рукой его, а другой Аннабеллу, она проводила их до тропы, где расцеловала Аннабеллу в обе щеки и снабдила напутствием:

– Бог с тобой, девочка! Ни о чем не тревожься. Вот увидишь, все будет хорошо.

– Спасибо вам, Эми, спасибо! Настанет день, когда я сумею…

– Не думай об этом. Ступай себе с Богом.

Она подтолкнула обоих в спину, посылая навстречу темноте, навстречу новой жизни.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
В услужении

1

Минуло всего двое суток, каких-то сорок восемь часов, но Аннабелле они показались равными сорока восьми годам. Ей чудилось, что она снова переживает кошмар сродни тому, что погнал ее в Шилдс, только на сей раз она испытывала настоящую, физическую боль. У нее отнимались руки и ноги, впервые в жизни она стерла ступни и пятки.

Полная решимости не быть Мануэлю обузой, она, не жалуясь, выдерживала его темп на протяжении шести миль до Ньюкасла. Обойдя город, они к двум часам ночи достигли ручья Дентон. С неба светила луна, было тепло, а Аннабелле даже жарко – она обливалась потом.

У ручья Мануэль задержался, опустился на колени, припал ртом к воде, а потом сполоснул лицо и шею. Обернувшись к ней, он заговорил впервые после расставания с Эми.

– Освежились бы, – грубовато предложил он.

Она по его примеру неуклюже опустилась на колени, зачерпнула в ладони воды и напилась, потом протерла мокрым платком лицо, сгорая от желания погрузить в воду горящие ноги.

Когда он куда-то отправился, она поспешно встала с колен, готовая следовать за ним, но он, стоя к ней спиной, буркнул:

– Побудьте немного здесь.

Он исчез в кустах. Она отвернулась и уставилась на воду. Смущенно потупившись, она говорила себе, что и ей следовало бы отлучиться в кустики. Однако это оказалось выше ее сил: под открытым небом, даже ночью, она не могла заставить себя присесть. Но тут у нее в голове прозвучал голос, сочетавший в себе самые грубые нотки, которые она слышала от женщины с Крейн-стрит и от служанок: «Не будь дурой! Ты сама выбрала путь и изволь его пройти».

Спустя несколько минут, выйдя из зарослей, она застала Мануэля за надеванием заплечного мешка. Не глядя друг на друга, они отправились дальше.

Уже на рассвете они достигли местечка под названием Уэлботтл. Пройдя мимо большого дома, они увидели пашню. Чуть подальше нашли разворошенный стог. Мануэль, преодолев низкую каменную стену, сказал Аннабелле:

– Сядьте и свесьте ноги. – Это было второе его обращение к ней за весь путь.

Свесить ноги? Она уже почти не могла шевельнуть ими.

Аннабелла кое-как перекатилась через стену, дохромала до стога, рухнула в сено и уставилась в небо, надеясь, что сейчас наступит смерть, ибо такая жизнь была ей недорога. Теперь она понимала, что совершила ошибку. Мануэль был прав: ей не следовало за ним увязываться. Больше всего на свете ей сейчас хотелось вернуться домой на любых, даже самых унизительных условиях. Она чувствовала, что готова вынести любое издевательство, лишь бы избавиться от телесных мучений. Боль в ступнях была настолько нестерпимой, что ей хотелось упасть ничком и разрыдаться, но и для этого потребовалось бы усилие, а у нее не осталось никаких сил. Единственное достоинство агонии, в которой она билась, заключалось в том, что благодаря ей она не вспоминала больше лицо мертвого Легренджа.

– Выпейте-ка вот это. – Мануэль наклонился к ней с маленькой фарфоровой чашкой.

Она медленно подняла веки, оперлась на локоть и залпом выпила имбирный напиток Эми, показавшийся ей сейчас слаще вина. Мануэль протянул ей толстый кусок хлеба с сыром.

– Благодарю, я не голодна, – выдавила она.

– Лучше бы поели, вам это не повредит. – Он говорил по-прежнему резко, выглядел сердитым, вообще не походил на того Мануэля, к которому она привыкла. Он сидел в ярде от нее и неспешно жевал, глядя перед собой. – Пора выяснить наши отношения, – внезапно сказал он.

Несмотря на усталость, ее глаза расширились. Он добавил, глядя на нее:

– Раз мы вместе путешествуем, людям захочется знать, кем мы приходимся друг другу.

Она глубоко вздохнула и согласилась:

– Ну, да. – После этого с видом благодетельницы, невзирая на крайнюю усталость и плачевные обстоятельства, заявила: – Можете отвечать, что я вам сестра.

Он откинул голову, но не засмеялся. Снова посмотрев на нее, он сказал:

– У вас один разговор и внешность, а у меня совсем другой. Тут и дураку понятно, что мы с вами спрыгнули с разных веток.

– О Мануэль! – Она потупилась. – Простите меня. Я буду стараться вести себя иначе. Придется!

– Себя в один присест не переделаешь. Лучше уж выдавайте себя за дочь моей покойной сестры, воспитывавшуюся в монастыре или в другом подобном месте.

Она покачала головой.

– Это будет только хуже. У меня не получится называть вас дядей.

– Почему? – Вопрос прозвучал агрессивно, и она поспешно ответила, желая его успокоить:

– Просто потому, что вы не выглядите достаточно пожилым.

Он вскочил на ноги, огляделся и проворчал:

– Этот замысел – сущее безумие, мисс Аннабелла, вы и сами это понимаете. Поблизости наверняка найдется дом, где согласятся вас принять…

Не прошло и нескольких минут, как она больше всего на свете захотела вернуться к удобствам, чего бы это ей ни стоило, однако сейчас ее уста изрекли:

– Я не хочу приюта. Единственный путь, каким я могу оказаться в одном из домов в этой местности, – это вход для прислуги. Мое происхождение должно быть известно всему графству. Я стану занозой в глазу у любого, с кем прежде встречалась. Если я что-то и усвоила за последние недели, так это то, что люди не выносят бесчестья. Я познала это на собственном опыте, мне невыносимо предстать перед кем-либо, кто знал меня раньше. – Она запнулась. – За исключением вас. Как ни странно, мне все равно, что вам обо мне известно, Мануэль.

Она надеялась, что эти слова смягчат его, превратят в прежнего Мануэля, каким она знала его раньше, однако он всего лишь пробурчал что-то невнятное, отвернулся и отправился к каменной изгороди. Когда он скрылся из виду, она уронила голову на грудь и крепко закрыла глаза руками, чтобы не расплакаться. Вместо того чтобы давать волю слезам, ей следовало хорошенько поразмыслить. Главное сейчас – получить какую-то работу, пусть даже самую неблагодарную, чтобы заработать на проезд до Лондона. Там она найдет место. В этом она не сомневалась. Пока что ее задача заключалась в том, чтобы не огорчать Мануэля. Если бы только не усталость и не боль в ногах! Она сбросила туфли и, удостоверившись, что Мануэля нет поблизости, поспешно приподняла юбку и, отстегнув резинки, спустила чулки. Оказалось, что мозоль лопнул и чулок прилип к обнаженной ранке. Она попробовала его оторвать, но боль оказалась такой острой, что она повалилась на бок. Пролежала так несколько минут, а когда опомнилась, выяснилось, что Мануэль стоит рядом. Он рассматривал ее ногу.

– Я натерла пятки.

Он присел, схватил ее за лодыжку, приказал терпеть и дернул за чулок.

– Ох! – Она чуть не лишилась чувств.

– На вас надета нижняя юбка?

– Нижняя?.. Надета.

– Придется вам оторвать от нее пару полосок на бинты.

Она послушно кивнула.

Он отошел к своему мешку, нарочито отворачиваясь. Она оторвала от нижней юбки кружево, а потом полоску шириной в три дюйма.

– Готово, – сказала она.

Он разорвал полосу на две части, смочил один конец настойкой Эми и обвязал Аннабелле ногу, как будто это была щетка над лошадиным копытом.

– Надевайте башмаки, – приказал он. – В туфельках здесь не пройти.

Она подчинилась. Переобувшись, посмотрела на свои ноги, обутые в башмаки Эми. Зрелище было отталкивающее; она попробовала идти, но башмаки напоминали пудовые гири.

– Ничего, привыкнете.

Она сильно сомневалась в этом, однако поспешно сказала:

– Разумеется, Мануэль. Благодарю вас, так мне гораздо удобнее.

Они снова уселись на сено. Мануэль сказал:

– Мы передохнем, а потом пойдем в Корбридж, а оттуда в Хексэм. Там фруктовые сады, должна найтись и работенка.

Он лег и повернулся на бок. Немного погодя она тоже прилегла. Однако ей не удавалось побороть смущение: спать рядом с Мануэлем она никак не могла…

Когда проснулась, солнце стояло прямо над головой. Она попробовала пошевелиться, но это оказалось невозможно. Она испугалась, что пригвождена к земле, и скосила глаза. В поле ее зрения попал Мануэль, он чистил ногти карманным ножиком. Судя по его виду, он проявлял терпение и готовность ждать. Однако это все еще был не тот Мануэль, которого она знала: этот выглядел гораздо старше, лицо уже не казалось таким загорелым, выделялись только красные рубцы на подбородке и на шее.

Она с усилием села и сказала:

– Надо было меня разбудить. Я слишком долго спала.

– Еще только утро. Вам лучше?

– Я вся затекла.

– Ничего, разойдетесь. – Он встал. – Нам бы найти деревню, чтобы подкупить съестного. Правда, это будет нелегко: ведь сегодня воскресенье. – Он поднял свой мешок. – Вы готовы?

Ни о какой готовности не могло быть речи: она была еще сонной, тело ныло так, словно ее топтали ногами. Но он уже шел прочь от стога. Ей снова отчаянно захотелось вернуться в родной, уютный дом. Дело близилось к полудню, а в это время летом они пили прохладительные напитки, а зимой горячий шоколад. С трудом выпрямившись, она подхватила свой узел и заковыляла за Мануэлем.

Она была не одинока в своем желании вернуться. Мануэль напряженно ломал голову, что он будет с ней делать. Она не сможет выносить эту жизнь, к тому же у него и без этой навалившейся на него ответственности от тревоги раскалывалась голова. Всю ночь ему чудилось, что рядом с ним по дороге тащится мертвец. Свет луны падал на лицо Легренджа, при жизни багровое и перекошенное от злобы, а теперь побелевшее и безжизненное. Он погиб от его руки! Мануэль всегда боялся силы, заключенной в его руках. Марджи твердила ему: «Тебе бы быть объездчиком, кулачищи у тебя чугунные». Иногда она брала его руку, смотрела на ладонь и говорила: «Славные у тебя руки, Мануэль. Таким рукам все под силу. Но они созданы не для тяжелого труда». Ах, Марджи, твоими бы устами… Однако она предсказала многое из того, что с ним произошло; она предупреждала его не поднимать руку на ближнего. Это случилось после того, как он огрел Питера, когда тот набросился на нее. Питер был втрое старше его и вдвое крупнее, но все равно рухнул как подкошенный, а ведь Мануэлю было тогда всего пятнадцать лет. Перед смертью она предсказала: «Быть тебе богатым, парень». Богатство? Он не стремился к богатству, с него хватило бы работы и крова на зиму. Перезимовав, он отправится на поиски солнечной страны, всегда манившей его. Только отныне, где бы он ни оказался и как долго бы ни прожил, ему не забыть, что он лишил жизни человека.

Они прошли около мили, прежде чем он нарушил молчание.

– Вы лучше помалкивайте, пока к вам не обратятся, – грубо сказал он. – Сможете отвечать «ага» вместо «благодарю вас»?

– «Ага»? – удивленно переспросила она.

– Вот-вот. Чем меньше вы будете открывать рот, тем меньше привлечете к себе внимание.

– Понимаю. Я попробую, Мануэль.

– А вместо «да» говорите «угу».

– Хорошо.

Они прошли в молчании милю, потом еще одну и еще. Местность была красивой. Деревеньки состояли из каменных домиков, белевших на солнце свежей известкой. Дома покрупнее стояли посреди ухоженных садов. Жители посматривали на них, но помалкивали. Мужчины были одеты кто по-воскресному, кто по-будничному; они приветствовали ищущую работу пару, каких было много в те дни. Всего два года назад бродяги были редким зрелищем, не считая профессиональных нищих и цыган, но сейчас, когда усадьбы одна за другой увольняли слуг, в скитальцах не было недостатка.

К четырем часам они добрались только до Овинхэма, потому что Аннабелла все сильнее хромала. Мануэль держался берега Тайна. Увидев, что дальше она идти не сможет, он отыскал на берегу местечко, где она смогла присесть, свесив ноги в воду.

Рядом высился утес с естественным козырьком, под которым можно было скоротать ночь, так как брести дальше сегодня было уже невозможно. Оставалось уповать на сухую погоду.

Сняв куртку и шейный платок, он лег на живот и два-три раза обмакнул голову в воду, чтобы унять боль в набухших рубцах. Вытерев лицо и шею грубой мешковиной, он перебрал свои вещи, достал кружку и сказал:

– Пойду поищу лавку. – Поймав ее жалобный взгляд, смягчился и добавил: – Я ненадолго. Вы пока отдохните с дороги. Если кто-нибудь к вам подойдет, скажите, что я рядом. – Он указал на рощицу неподалеку.

Она ничего не ответила. Он двинулся по берегу такими же пружинистыми шагами, как в самом начале путешествия.

Деревушка с работающей лавкой нашлась только через две мили. В лавке он узнал, что деньги обладают свойством стремительно таять, если их обладатель имеет намерение делать покупки.

– Сколько стоит унция чая? – спросил он у женщины за прилавком.

Окинув его изучающим взглядом, она ответила:

– В воскресенье – семь пенсов.

Он знал, что она нещадно завышает цену, но не стал спорить.

– А фунт сахару?

– Девять.

– Отсыпьте мне полфунта. А сыр? – Он указал на круг чеддера, покоившийся в опасной близости от сальных свечек.

– Десять пенсов фунт. Он вытаращил глаза.

– Отрежьте мне на три пенса.

– Хлеба хотите? – Он кивнул. – Девять пенсов три фунта.

– Беру. Еще бекону. – Он ткнул пальцем в окорок.

– Это самый лучший, ему цена десять пенсов.

– Дайте половину. – Он указал на мешок с овсянкой. – И вот этого на два пенса.

– Как насчет молока? – Она указала на его кружку. – Всего пенни.

– Молоко свежее?

– Только в одиннадцать надоено.

Вокруг молочной фляги вились мухи. Взяв у хозяйки полную кружку, он сказал:

– В городе я платил за полторы унции табаку пять с половиной пенсов. Сколько берете вы?

– Еще дешевле. – Она усмехнулась. – Пять пенсов и один фартинг.

– А за глиняную трубку?

– Еще полпенса. – Подсчитав, она назвала сумму: – Три шиллинга, один пенс, один фартинг.

Покидая лавку, он подумал, что впредь не станет покупать еду по таким ценам, иначе его карман быстро опустеет. В его поясе было зашито шестнадцать соверенов и пять монет по полсоверена. Он скопил эту сумму за годы работы на Усадьбе, хотя в выходные ни в чем себе не отказывал. Даже не работая, он смог бы существовать на эти деньги на протяжении года, но на двоих их не хватило бы, тем более если ночевать на постоялых дворах. Она не согласится ночевать в хибарах и под открытым небом. Ничего, он разберется с этим, когда прояснятся более важные вещи. Возможно, ей придется заботиться о себе самой. Если план Эми сорвется, то может случиться беда. В Хексэме он собирался купить свежую газету и дать ей прочесть. Пока что мысли его путались. Он представлял себя на виселице. Боже, ну почему все случилось именно так? Он не хотел никому причинять вреда, а стал убийцей. От его руки пал не кто-нибудь, а джентльмен, человек, который при всех своих грехах когда-то поверил ему и дал работу…