Текст книги "Стеклянная мадонна"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
– Неужели? – Она не стала уточнять, что за признак, и решила перестать сопровождать каждую свою фразу добавлением «Мануэль». Так и не дождавшись привычного слова, он пристально посмотрел на нее. Она тоже выглядела в это утро по-другому: не чванилась, не корчила из себя леди, а просто выглядела другой, более обыкновенной. Наверное, так повлиял на нее хороший ночной отдых. Он тоже отлично отдохнул. Он уже забыл, когда в последний раз спал так крепко. Он проснулся другим человеком; если у него и дальше получится не вспоминать лицо Легренджа, то таким он и останется.
Они шли вдоль Тайна, пока не достигли Белтингема, где Мануэль спросил дорогу на Пленмеллер Коммон и ферму Скиллена. Туда следовало идти вдоль реки до Мелкриджа, а потом свернуть на юг, в направлении Уитфилда. Так они уткнутся в ферму.
Наведение им справок стало для Аннабеллы первым свидетельством того, что он следует в определенном направлении.
– Зачем нам эта ферма? – осведомилась она.
– Вы слышали рассказ того бедняги вчера вечером? Он там работал, пока его не выставили. Жаль его, конечно, но мне нужна работа. Судя по всему, ферма лежит в стороне от проторенных путей. Надеюсь, не каждый пока знает, что там можно разжиться работенкой.
– Но… Если вы получите работу, то что будет со мной? – со страхом спросила она.
Он с улыбкой ответил:
– Вряд ли его жена день-деньской сидела сиднем. Наверное, там и для женщины найдется работа, если вы, конечно, не передумали. Решайте сами.
Она ничего не ответила, и они снова пустились в путь. Она помнила его слова о том, что ферма стоит в стороне от проторенных путей, а ей как раз хотелось найти убежище, где не будет опасности повстречаться с людьми вроде миссис Фергюсон, хотя Мануэль усомнился в том, что миссис Фергюсон смогла бы ее узнать. Она с горечью думала о том, что людей встречают по одежке, женщин в особенности, а также о том, что усталость мешает наслаждаться пейзажем.
Места вокруг были замечательные: они карабкались на высокие, под стать горам, холмы, пересекали поросшие лесом долины, а в разгар дня присели отдохнуть у входа в заброшенную шахту рудника. Снизу слышалось журчание воды; Мануэль подобрал с земли несколько синих и фиолетовых кристаллов сульфата меди, вызвавших у Аннабеллы восторг.
Стоя на скале, откуда были видны окрестности, Мануэль сказал:
– Что-то не вижу фермы.
Она ответила, тяжело переводя дух:
– Кажется, нам говорили, что ферма находится между неогороженными землями и Уитфилдом. Наверное, это там, ближе к долине Аллен. – Она с трудом вытянула руку.
– Вы знаете эти места? – спросил он, не оборачиваясь.
– Просто я изучала географию графства.
Он приподнял брови. Капюшон сполз с ее головы, и непричесанная копна светло-рыжих волос сияла на солнце. Видя ее усталость, он предложил:
– Может, побудете здесь, а я схожу на разведку? Она тут же поднялась с камня, на котором сидела, и коротко ответила:
– Не надо.
Они, скользя по осыпи, спустились в долину.
Обойдя холм по тропе, протоптанной скотом, они оказались на мощенной камнем дороге. Судя по всему, дорогу только начали прокладывать. Мануэль с улыбкой сказал:
– Кажется, мы на месте.
Они зашагали по дороге, потом, преодолев густую живую изгородь, оказались на просторном пастбище: в одной его части паслось большое стадо коров, другая была разделена каменными изгородями на участки, где росли овощи и картошка. Нашлось место и кустам крыжовника, с которых успели собрать ягоды.
Дорога огибала небольшую рощицу. По другую ее сторону тянулось поле, которое пахал на двух лошадях какой-то крестьянин. Мануэль окликнул его, опершись об изгородь:
– Есть ли поблизости хозяин?
– Я хозяин. В чем дело?
– Здравствуйте.
Фермер ничего не ответил. Мануэль спросил:
– Я слыхал, что вам нужен работник.
– Кто это тебе сказал?
– Неважно. Работник нужен?
– Ну, нужен. Что ты умеешь?
– Все, что угодно, с животными. – От одной мысли о лошадях Мануэль расплылся в улыбке.
– Откуда вы? – спросил фермер.
– С Тайна.
– Что ты там делал?
– Шесть лет работал у мистера Легренджа.
– А сейчас почему перестал?
– Плохие времена! Все поместья в упадке, людей поувольняли. – Ему опять вспомнилось белое лицо Легренджа, но он, не желая мучаться угрызениями совести, отогнал эту тягостную картину. Он жив, он должен есть, а значит, надо работать.
– У меня восемьдесят коров, – сказал фермер.
– Ого!
– Доить умеешь? – осведомился фермер.
– По правде говоря, я никогда не доил, но любая премудрость, на которую у другого уходит целый день, у меня отнимает полдня. Вообще-то я больше знаком с лошадьми. – Он покосился на пару кляч.
Фермер оглядел его с ног до головы и сказал:
– Ладно, попробуем. Четыре шиллинга в неделю, домик, ужин и сколько угодно молока. Твоя женщина, – он, не глядя, кивнул в сторону Аннабеллы, – сможет работать в доме за шиллинг в неделю.
Фермер ждал ответа. Мануэль думал: «Господи, четыре шиллинга! Выходит, шестеро мучеников из деревни Толпаддл страдали зря! Их сельскохозяйственный профсоюз ни к чему не привел. С тех пор, как их осудили и выслали в Австралию, минуло больше тридцати лет, а батракам по-прежнему платят четыре шиллинга». Аннабелла вообще решила, что фермер шутит. Самая забитая служанка в их домашнем хозяйстве, судомойка, и та получала два шиллинга в неделю, одежду и деньги на пиво, чай и сахар; Мануэль же имел не менее десяти шиллингов, отлично питался и ходил Щеголем.
– Что ж, попробуем.
– Даю вам месяц испытательного сроку, а потом заключим договор. Ступайте туда, в дом.
Мануэль двинулся в указанном направлении, не произнеся больше ни слова. Отойдя подальше, Аннабелла тихонько сказала:
– Но, Мануэль, четыре шиллинга в неделю – это слишком мало! – Она не стала говорить о своем шиллинге в неделю.
Глядя прямо перед собой, он ответил ей:
– У нас будет крыша над головой, мы сможем передохнуть. А главное, вы поразмыслите о своем будущем.
Он не знал, насколько прозорливыми окажутся его слова.
Казалось, дом фермера и хозяйственные постройки стоят на островках посреди моря грязи. Двор перед коровником представлял собой испещренную следами копыт навозную топь, доходившую до самых дверей дома. В каменной нише перед дверью красовался скребок для подметок – свидетельство того, что навоз не полагалось заносить внутрь.
Дверь отворила девушка, примерно одного возраста с Аннабеллой, бледная, худая, зато с огромной грудью. Поверх синенького платьица на ней был надет грубый фартук, рукава платья засучены выше локтей.
Несколько минут назад Мануэль предупредил Аннабеллу, чтобы она помалкивала и вспоминала, когда говорить «ага», а когда «ну». Все переговоры будет вести он сам. Сейчас он сказал:
– Нас прислал ваш хозяин. Нас приняли на работу.
Она оглядела новичков и крикнула через плечо:
– Хозяйка, здесь пришли двое.
Хозяйка подошла к двери. Она тоже была худа; о твердости ее характера свидетельствовал взгляд, по которому нельзя было понять, что она думает о новых работниках. Не тратя времени на вступление, она спросила:
– Значит, он вас нанял?
– Да, мэм.
– Ваш дом за углом. Я подойду через минуту.
– Благодарю.
Они обошли угол и увидели свой дом, больше похожий на большую хибару. Дверь дома была низенькой, в каждой стене имелось по оконцу. Мануэлю пришлось согнуться, чтобы войти внутрь. Они оказались в комнате в десять футов длиной и восемь шириной, с открытым очагом и печью для выпечки хлеба, занимавшей одну стену. У другой стены стояли стол и два табурета. На полках громоздилась старая посуда. Рядом была дверь, ведущая в соседнюю комнату. Они посмотрели на стоявшую там кровать. Это был грубый соломенный матрас на деревянном каркасе. В ногах лежали два свернутых латаных пледа. Аннабелла резко отвернулась, словно вознамерилась спасаться бегством. Мануэль еще некоторое время рассматривал кровать. Обернувшись, он увидел, что Аннабелла удрученно опирается о стол.
– Я немного поколдую со шкурами. – Он пнул ногой свой мешок на полу. – Получится лучше, чем это.
Она с трудом выдавила:
– Но здесь спала та женщина, у которой туберкулез…
Он побагровел от гнева, прищурился и сказал:
– Хорошо, можете не спать на кровати. Спите на улице. Напрасно вы боитесь заразы. Гораздо опаснее простудиться под дождем.
– Возможно, но так мне больше нравится.
– Господи! – Он отвернулся и хотел что-то присовокупить, но в этот момент в хибару вошла хозяйка. Сначала она пристально посмотрела на обоих, а потом сказала:
– Он говорил вам, что вас будут кормить обедом?
Мануэль не ответил, поэтому Аннабелле пришлось кивнуть и промычать: «Ну…» Глядя на нее в упор, хозяйка продолжала:
– Печь хорошая, зимой она дает много тепла. Дров хватает. Теперь насчет твоей работы: будешь начинать в четыре утра…
– В четыре?!
– Я же сказала! Ты что, тугоухая? – Помолчав, она продолжила: – Будешь взвешивать молоко и помогать переносить фляги к дороге. Потом будешь мыть ведра для следующей дойки. Завтрак в семь: на него тебе дается полчаса. Потом будешь помогать по дому, там всегда есть что чистить и скрести. Обед в три. Потом приводишь с луга коров и в шесть заканчиваешь. У тебя еще останется время на этот дом. – Она трижды кивнула и сказала Мануэлю: – Тобой займется хозяин, будешь доить и пахать. – Она снова посмотрела на Аннабеллу. – Не забудь, в четыре утра! Лентяйки мне ни к чему.
Когда дверь закрылась, Аннабелла подняла глаза на Мануэля и по старой памяти воскликнула, совсем как ребенок:
– О Мануэль, что же мне делать?
Не глядя на нее, он ответил:
– Я вас предупреждал. А вообще-то, – он помедлил, – у страха глаза велики. Все это можно осилить. Самое трудное – вставать в такую рань. Зато у нас теперь есть крыша над головой. Но вернемся к ночлегу. Что вы выбираете?
Она посмотрела на него и тихо ответила:
– Я предпочитаю спать здесь.
Его белоснежные зубы сверкнули; он прикусил нижнюю губу, а потом крикнул, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности:
– Ничего не выйдет! Кровать ваша. Я вынесу постель наружу и хорошенько ее вытряхну. Одумайтесь! Если вам написано на роду умереть от туберкулеза, то куда же деться от судьбы? Хороший отдых гораздо важнее, и я не хочу, чтобы вы визжали всю ночь, шарахаясь от тараканов, мышей, а то и крыс. Так что извольте в кроватку! – Он шагнул к двери, бросив через плечо: – Если мне удастся развести огонь, мы поужинаем.
Она тяжело опустилась на табурет. У нее было такое чувство, что ее схватили за плечи и хорошенько тряхнули. Раньше она не поверила бы, что Мануэль способен разговаривать с ней в таком тоне, вести себя без всякого учета ее вполне объяснимого страха перед страшной болезнью. А тут еще эта ведьма, приказавшая ей вскакивать в четыре часа утра! Сумеет ли она делать все, что было только что перечислено? Придется попробовать, хотя бы для того, чтобы показать Мануэлю, что она не совсем уж безнадежна. В конце концов, она умна и образованна, о чем уже напоминала ему, и благодаря этим своим преимуществам должна, как и он, схватывать любую науку на лету. Слуги обычно бывают бестолковы, потому что им не хватает образования и ума; ничего, она еще покажет ему, на что способна. Надо будет относиться ко всему этому как к эксперименту. Последнюю мысль она сочла весьма удачной.
2
Эксперимент едва не прикончил Аннабеллу. Не проходило и часа, чтобы хозяйка раздраженно не обрушивалась на нее с упреками. Если бы Мануэль не покорил хозяина своими способностями и рвением, она бы уже до завершения первого рабочего дня оказалась вместе со своим узелком на дороге.
Целых пять недель солнце палило, не переставая, не выпало ни капли дождя, и грязь во дворе превратилась в монолит, не считая сточных желобов, которые бежали вдоль коровников, мимо хозяйского дома и дальше в ручей, служивший единственным источником воды при высыхании колодца, что, по словам Мэри Джейн, случалось летом довольно часто, и не обязательно в засуху, как сейчас.
У Мэри Джейн оказалась добрая душа. Если бы не ее помощь украдкой, полное неведение Аннабеллы относительно тонкостей работы в кухне и в коровнике привело бы не только к недовольству хозяйки, но и к ненужным расспросам.
Мэри Джейн привязалась к Аннабелле. Новая служанка была какой-то особенной. Мэри Джейн не могла объяснить этого даже себе, а знала лишь, что никогда в жизни не встречала таких девушек, как Аннабелла.
Аннабелла тоже раньше не сталкивалась с такими, как Мэри Джейн. Она пришла в ужас, узнав, что Мэри Джейн и глухонемой Энди (общавшийся с окружающими при помощи мычания и выразительных взглядов), которыми раньше исчерпывалась прислуга на ферме, поступили сюда из хексэмского работного дома пять лет назад, когда ей было одиннадцать лет, а ему двенадцать. Первые два года оба получали по шесть пенсов в неделю, после чего Энди заработал прибавку: его получка поднялась до шиллинга; Мэри Джейн стала получать шиллинг в неделю, только когда родила.
Ее малышка лежала в плетеной корзинке в углу открытого очага, откуда изымалась только для кормления и когда на очаге готовилась еда. Она был закутана до самого подбородка, личико ее всегда было красным от жары, и она редко плакала. Пеленки ей меняли всего раз в день, и от нее все время пахло.
Сначала Аннабелла решила, что это ребенок миссис Скиллен, но потом Мэри Джейн сказала, что это ее дочь, а отец ребенка – он. Не Энди, как подумала было Аннабелла, а сам мистер Скиллен.
От этого сообщения Аннабеллу чуть не вырвало. С тех пор как ее жизнь превратилась в сплошной кошмар, она сталкивалась с одними пороками. Однако, как ни странно, она никогда не причисляла к этой категории излишества Легренджа и не вспоминала, что именно он впервые познакомил ее с… с тем, чему не было названия.
Было начало шестого тяжелого безоблачного дня. Она давно падала с ног от усталости. В 4 утра она сползла с постели и на протяжении часа с лишним переливала молоко из ведер в бидоны, потом помогала Энди перекатывать бидоны во двор, где Мануэль по трапу заталкивал их на повозку, чтобы отвозить к тому месту, откуда другие забирали их в город.
Сначала Аннабелла боялась Энди, который подолгу глазел на нее, но потом она разобралась, что он совершенно безвреден, и из сострадания подолгу разговаривала с ним, благо он никак не мог прокомментировать ее речи. Зато миссис Скиллен заподозрила неладное, подслушав как-то раз ее разговор с Мэри Джейн, и спросила:
– Где это ты научилась говорить, как леди?
На это Аннабелла поспешно ответила:
– Я воспитывалась в монастыре.
– Ты католичка? – Вопрос был задан с глубокой подозрительностью. Когда бедняжка заверила ее, что она заблуждается, хозяйка заключила: – Смотри мне, иначе ты здесь не задержишься. Мистер Скиллен не переваривает католиков. Все они лгуны и пьяницы!
Часы на камине показывали без семи минут шесть. Однажды она осмелилась бросить работу без четверти шесть, но не успела войти в дверь хибары, как туда ворвалась хозяйка с криком: «Немедленно назад! Не позволю разгильдяйства!»
Оглянувшись, Аннабелла увидела, как Мэри Джейн наклоняется и достает своего ребенка из корзины, чтобы, сев, сунуть ему голую грудь. В первый раз это зрелище вызвало у нее отвращение, но потом она привыкла и теперь могла наблюдать за кормлением без тени смущения. Она тяжело опустилась на скамью, приставленную под прямым углом к печи, и собралась отдохнуть. Но отдых получился длиной всего в минуту. Из двери донеслось:
– Стоит мне отвернуться – и работа встает! У тебя осталось еще целых пять минут, ты успеешь почистить стол с песочком.
Внешне демонстрируя усердие, а внутренне негодуя на мегеру хозяйку, Аннабелла бросилась к ящику с песком. Однако ее прыть поубавилась, когда сзади раздался властный голос, которым Мэри Джейн упрекнула миссис Скиллен:
– Она весь День на ногах! Смотрите, она расскажет своему Мануэлю, как вы с ней обращаетесь, и он уйдет, а хозяину это не понравится – уж очень он ему пригодился. Он говорит, что у него много лет не было работника лучше его. На вашем месте я бы поостереглась, ой, поостереглась!
Аннабелла недоуменно посмотрела на молодую мать, кормившую грудью оголодавшего младенца, потом на худую желчную женщину в дверях. Лицо хозяйки исказилось от ненависти, она стала похожей на зверя, готового совершить прыжок, но придавленного к полу тяжелыми цепями.
– Вчера вечером, – продолжала Мэри Джейн, он сказал мне, что Мануэль меньше чем за месяц соединит вашу дорогу с главной, а потом примется мостить двор. Сами знаете, за последний год у него сменилось на этой дороге четверо, но он лучше поручил бы это дело мне, а не им.
Аннабелла смекнула, что речь только с виду идет о Мануэле и о дороге, на самом же деле Мэри Джейн намекает миссис Скиллен на что-то другое.
Хозяйка втянула голову в плечи и процедила сквозь зубы:
– Тебя ждет сюрприз, моя дорогая, скоро к тебе охладеют, и тогда уповай на Бога. Если я буду жива, то один Бог сможет тебя спасти.
– Спасет, не беспокойтесь. Он всегда меня спасал.
На глазах у Аннабеллы женщина, которую она называла хозяйкой, вылетела из комнаты; она перевела взгляд на Мэри Джейн. Та удовлетворенно улыбнулась и подсказала Аннабелле:
– Ты бы поторопилась. Ему пора ужинать.
– Верно. Спасибо, Мэри Джейн. – Словно повинуясь начальственному слову, она бросилась вон из кухни. В этот момент она любила Мэри Джейн. Она не могла не считать ее порочным созданием и недоумевала, как та выносит мерзкого субъекта – хозяина, но все равно любила ее за то, что та сумела воспротивиться ненавистной хозяйке.
Она влетела в хибару, как на крыльях. Теперь, когда Мэри Джейн закрепилась в роли фаворитки, жизнь обещала стать легче. Пол хибары был покрыт засохшей грязью, посуда так и осталась на столе после завтрака, а она падала с ног от усталости. В последнее время она только о том и думала, что никогда больше не познает такой роскоши, как настоящий отдых.
Сейчас ей придется раздувать почти погасший огонь в очаге, потом мыть посуду, сперва сбегав к реке за водой; потом настанет черед мыться самой, но снова предварительно сбегав к реке за очередной порцией воды. Ей же хотелось одного: спать.
Упав на табурет, она раздвинула грязную посуду на столе и уронила голову на руки.
Прикосновение к плечу прервало сон, в котором она завтракала, сидя в пышной постели. Она какое-то время смотрела на Мануэля, не узнавая его, после чего тряхнула головой и молвила:
– Простите, я… – Казалось, она теперь только и делала, что извинялась перед ним.
– Ничего, ничего. – Он уселся за стол напротив нее и резко спросил: – Как думаете, вы сможете продержаться здесь еще месяца два?
– Два месяца?!
Видя ее ошеломленный взгляд, он продолжил:
– Знаю, вы на пределе, но ничего не поделаешь. Если продержитесь два месяца, то настанет одиннадцатое ноября – день, когда в Хексэме проводят ярмарку свободных мест. С нашим здешним опытом мы отыщем себе приличное местечко. – Он устало улыбнулся, вытер лицо тыльной стороной ладони и добавил: – Хуже, чем здесь, уже нигде не может быть, верно?
Она продолжала молча смотреть на него. В последнем он был прав: хуже не бывает. Она уже приготовилась промучаться здесь всю зиму и превратиться в пугало, которое сама не сможет узнать. Она ходила с постоянно красными, распухшими руками, с обломанными ногтями, кожа на лице, не сдабриваемая кремами и лосьонами со дня бегства из дому и почти не знавшая до того солнца, стала почти такой же смуглой, как у него.
– Мне надо задать вам один вопрос…
– Задавайте.
Он опустил глаза и, взяв немытую кружку, стал возить ей по столу взад-вперед. Наконец он решился:
– Тут вот какое дело… – Кружка замерла. Теперь он смотрел ей прямо в глаза. – Если найдется работа получше, мне надо будет честь по чести заключить договор. Я уже сказал хозяину, что здесь мы не останемся, пусть хоть удавится… А для этого мне надо поставить подпись. Я хочу выучиться писать и читать.
Она смутно припоминала, что однажды он уже высказывал подобное желание. В прошлый раз он просил научить его грамоте мисс Ховард.
– Вы меня выучите?
Она чуть помедлила и ответила:
– Да, Мануэль, я буду вас учить.
Она сделала упор на слове «учить», и он, почувствовав, что где-то дал маху, опять вытер пот с лица тыльной стороной ладони. Ему требовалось овладеть не только грамотой, но всему свое время. Возможно, от нее никогда ни в чем не будет для него толку, но по части учебы она обязательно ему пригодится.
– Рядом на склоне полно сланца. Завтра я вырежу плиту побольше, и мы сделаем доску, как в школе.
Ей почему-то захотелось плакать, только с одним условием: если можно уткнуться головой в его плечо.
– Спасибо, – ласково поблагодарил он, еще раз заглянул ей в глаза, встал и сказал: – Давайте попьем чаю и приберемся.
Спустя часа полтора он сказал ей:
– Я принес воды вам для умывания. Сам я схожу на реку. – Он уже отвернулся, но потом оглянулся и, сощурившись, спросил: – Почему бы и вам не вымыться прямо в реке?
– Что?! Ну, нет, благодарю.
Она опять превратилась в мисс Аннабеллу. Он устало улыбнулся и медленно проговорил, словно объясняя очевидное бестолковому ребенку:
– Там вас никто не увидит. К тому месту, что я облюбовал, мы подойдем уже в сумерках. Туда ведет всего одна тропа. Это омут под скалой. Главное течение огибает его стороной, вода в нем теплая. Чудесное местечко. Пойдемте! – Он протянул ей руку и, видя, что она стоит в нерешительности, наклонил голову, так что ей пришлось спрятать глаза. – Обещаю вам, там вас никто не увидит, разве что Господь Бог. Ваша одежда к вам уже, наверное, прилипла. – Он дотронулся до ее саржевой юбки, когда-то синей, а теперь пестрой от грязи и заплат. – Перестаньте упираться!
Он потянул ее за собой, но тут же спохватился:
– Вам понадобится вот это. – Он со смехом сдернул со штыря над головой грубое полотенце, захватил кусок синего мыла из миски на скамейке и, волоча ее за руку, заторопился к реке и дальше вдоль берега. Она быстро задохнулась и взмолилась:
– Остановитесь, Мануэль, прошу вас!
Он послушался. Она схватилась за бок и пролепетала:
– Ох, как закололо! Далеко еще?
– Минут десять.
Она посмотрела на небо. Сумерки в этот вечер никак не превращались в потемки.
В кустарнике, откуда не было видно реки, он остановил ее и, указывая на едва заметный просвет впереди, сказал:
– Сюда! Бочком, и глядите, чтобы не зацепиться волосами.
Она чувствовала, как ветки цепляют ее одежду, но это продолжалось недолго. Еще пара шагов – и она оказалась на поляне, загороженной густыми зарослями. Следуя за ним, она попала на поросший травой склон, обрамленный камнями. Внизу перекатывалась через камни река, а правее, как он и обещал, темнела глубокая заводь. Для того чтобы до нее добраться, следовало преодолеть немало крупных камней. Указывая пальцем вниз, Мануэль сказал:
– Вы найдете там сухую расселину, в которой можно оставить одежду. Можете не торопиться. Я побуду наверху.
Она не стала спрашивать, когда он сам намерен искупаться. Ситуация и без того была щекотливой, лишние разговоры могли ее только усугубить. Она пошла в указанном им направлении и, перебравшись через несколько камней, оказалась на берегу заводи. Обещанная им расселина была точь-в-точь как каменная раздевалка. Прежде чем войти туда, она оглянулась, но он уже исчез из виду.
Она стала медленно раздеваться. Дойдя до рубашки, она не нашла в себе сил стянуть и ее. Секунды превращались в минуты, а она все колебалась. Наконец, сжимая в одной руке полотенце, а в другой мыло, она вышла из укрытия и засеменила к воде. На краю омута оглянулась, но не увидела даже камней, уже проглоченных темнотой. Лишь мысль, что после нее еще надо будет мыться Мануэлю, заставила ее поторопиться.
Сперва вода показалась ей такой холодной, что захотелось немедленно выбраться на берег. Омут оказался глубже, чем ей представлялось, вода доходила ей выше пояса, зато дно было твердым и ровным, поэтому она прошла несколько шагов и, стоя посреди заводи, оглянулась. Такой красоты она не видела ни разу в жизни. Почему Мануэль не привел ее сюда раньше, чтобы скрасить душные вечера? Она помимо воли принялась шлепать руками по воде, плескать себе на плечи, в лицо. Ощущение было восхитительное. Она вернулась к берегу, взяла мыло и принялась намыливаться. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой чистой, как сейчас. Она снова ожила, снова помолодела. С ней приключилось неожиданное чудо. Примерно то же самое она почувствовала когда-то в детстве, когда впервые приняла ванну без повязки на глазах. Сейчас это воспоминание было не слишком уместным, и она прогнала его.
Пока она вытиралась грубым полотенцем, которое сегодня почему-то не царапало ей кожу, ей на память пришло воспоминание о первом дне их совместного с Мануэлем путешествия, когда она увидела его голым посреди реки и страшно возмутилась. Как же сильно она с тех пор изменилась!
Одевшись, она перебралась через камни, поднялась по склону и вышла на поляну. Мануэля не было видно. Она тихонько позвала его и, не дождавшись отклика, встревожилась, так как стало уже почти совсем темно. Продравшись сквозь кустарник, она выбралась на тропинку и снова позвала его, на этот раз громче. Куда он подевался? Скоро наступит кромешная тьма…
– Мануэль!
– Я здесь. – Он шел в ее сторону по тропинке. Его волосы были мокрыми, рубаха незастегнутой. Он тоже побывал в воде. Она облегченно перевела дух и спросила:
– Значит, вы тоже искупались?
– Ага, – кивнул он. – Я знал, что вам не захочется торопиться.
– Простите…
– Какие там извинения! – Он весело рассмеялся. – Вам понравилось?
– Чудесно, просто чудесно! – Она блаженно закрыла глаза. – Никогда в жизни я так не наслаждалась, никогда!
Он посмотрел на нее со знакомым ей по прошлым годам благосклонным выражением и сказал:
– Вот вы и улыбаетесь! Вам известно, что вы не разучились улыбаться?
Это было правдой: она чувствовала, что ее щеки проделывают нечто, от чего давно отвыкли. Ожило не только ее лицо, но и все тело. Она торжественно заявила:
– Я думала, что уже никогда не смогу улыбаться.
– Так уж и никогда!
Некоторое время они шли молча, наслаждаясь самим движением. Когда же достигли поля перед своим домиком, уже наступила ночь.
– Если в следующий раз поедете в город, купите Пачку свечей, – распорядилась она. – У нас будет уходить по одной штуке за урок.
– Обязательно куплю.
– У нас еще осталось две штучки. Можно начать прямо сегодня.
Он замедлил шаг.
– Но ведь вам надо выспаться, завтра опять рано вставать.
– Я больше не чувствую усталости. У меня вообще такое чувство, что я больше не буду уставать. – Вместо смеха у нее вырвалось короткое кудахтанье.
– Как вы думаете, много у меня времени уйдет на то, чтобы научиться читать?
– Что вы! – безмятежно отозвалась она. – Совсем немного. Ведь вы сами говорите, что делаете все вдвое быстрее, чем остальные.
От его смеха ошалело взвились в воздух воробьи, прикорнувшие на кустах. Прибавив шагу, он возразил:
– Не все.
В следующее мгновение его посетила хитрая мысль, и он едва не брякнул: «А жаль». Конечно, даже если бы эти слова сорвались с его уст, она бы не разгадала их смысла, но сожаление, которое непременно прозвучало бы в его голосе, заставило бы ее засыпать его вопросами; как всегда бывает с тлеющими фитилями, огонек обязательно добрался бы до заряда – и взрыв разнес бы в клочья их мирный союз.
