Текст книги "Стеклянная мадонна"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Аннабелла пряталась от солнца под каменным навесом.
– Я не очень долго?
Она покачала головой. На самом деле ей показалось, что его не было долгие часы, дни, годы. Ей пришло в голову, что до сих пор, вернее, до бегства на Крейн-стрит, она ни единого часа в жизни не провела так, чтобы рядом никого не было: в Доме, в саду, на прогулке верхом ее всегда стерегли. Всего час одиночества, за который она устала смотреть на реку и на поля, показался ей пыткой. Она словно попала на другую планету. Мысленно она уже заливалась слезами от тоски и взывала к отцу и к матери. Сейчас она корила себя за слабость. Пора перестать называть их так; однако она не могла не думать о них и не оплакивать гибель отца. Ей не до конца верилось в его смерть, ведь она наступила так внезапно! Всего один удар кулака Мануэля – и он испустил дух. Не верилось ей и в то, что убийца – Мануэль. Она посмотрела на Мануэля, разводившего костер. Он выглядел угрюмым. Что ж, это его право. Вдруг истина выплывет наружу и его закуют в кандалы? Нет, только не это. От подобной мысли ей становилось дурно.
Она наблюдала, как он кладет на черную сковороду ветчину. Потом жир зашипел, до ее ноздрей долетел упоительный аромат. Через несколько минут он протянул ей оловянную тарелку с ветчиной и толстым куском хлеба. Она удивилась аппетиту, с которым принялась поглощать нехитрое угощение. Заваренный им чай оказался горьким, но она заставила себя выпить целую кружку.
Утолив голод, Мануэль набил табаком глиняную трубку, прикурив от щепочки, привалился спиной к камню и глубоко затянулся.
Аннабелла никогда прежде не заставала его за курением и почему-то почувствовала себя оскорбленной. Глиняными трубками пользовались самые последние из слуг. Но ведь Мануэль и есть слуга! Она вспомнила, что ей придется полностью измениться. Она должна будет не только забыть слова «благодарю» и «да», но и узнать свое место, которое было отныне под лестницей. Она испугалась, что никогда не сумеет себя обуздать, а если с ней произойдет требуемая перемена, то ее будет сопровождать помутнение рассудка, так как к ней могут привести только самые нечеловеческие условия существования. Она никогда не станет служанкой! Против такого падения протестовали все ее инстинкты.
Немного погодя Мануэль встал и, взяв с травы кусок мешковины, ни слова не говоря, зашагал прочь по берегу, чтобы скрыться за утесом. Аннабелла стала наблюдать за удлиняющимися тенями. Наверное, уже семь часов вечера, догадалась она. Когда с момента ухода Мануэля минуло примерно полчаса, она опять заволновалась. Натянув башмаки, захромала вдоль берега. Если она найдет его за утесом, то не станет беспокоить; впрочем, она надеялась, что не застанет его просто сидящим в одиночестве, так как это означало бы, что он не выносит ее общества.
Обогнув утес, она прищурилась – солнце ударило ей прямо в глаза. Река искрилась на перекатах. Аннабелла перевела взгляд на ближнее нагромождение камней посреди русла и увидела Мануэля. Он лежал как бы в корыте, омываемый водой. Она закрыла ладонью рот и ретировалась так быстро, как позволили стертые ноги.
Достигнув стоянки, села, гневно выпрямив спину. В этот момент она ничем не отличалась от Розины – так сильно было ее возмущение. Просто так плескаться в реке! Мог бы хоть предупредить. Не заметил ли он ее? Только не это! Она схватилась рукой за щеку и, ощутив жар, поняла, как сильно покраснела.
Если бы она могла вернуться домой! Если бы не подслушала рассказ Мануэля о том, что говорила ее бабка… то есть миссис Конвей-Редфорд. Она бы с радостью вернулась.
Прошло еще полчаса, прежде чем Мануэль возвратился. Он выглядел посвежевшим, черные волосы прилипли к голове. Удивленно оглядев ее, он спросил:
– Вы, часом, не гуляли вдоль реки?
– Нет. – Односложный ответ наводил на подозрения.
Он еще какое-то время смотрел на нее, а потом пожал одним плечом и спросил:
– Может, допьете молоко? К утру оно скиснет.
– Нет, благодарю.
Ее тон заставил его нахмуриться. Она отвечала ему, как хозяйка надоедливому слуге. Он отнес мешок под скалу, вынул из него одеяло и протянул ей со словами:
– Советую укрыться – ночью выпадет обильная роса. Вы бы поскорее засыпали, потому что мы ни свет ни заря отправимся дальше. Завтра я хочу добраться до Хексэма.
Она ничего не ответила. Он прищурился. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она чем-то обижена. Чем, интересно? Впрочем, так даже лучше. Пускай поворачивает назад, ему будет только спокойнее.
Он улегся, зная, что она осталась сидеть с прямой, как доска, спиной. Что на нее нашло? Он ничем ее не задел, вообще старался помалкивать и обращаться к ней только при крайней необходимости. Не иначе, за время его отсутствия что-то произошло… Он присвистнул. Все понятно! Наверное, она видела его голышом. Боже правый! Не удивительно, что она сочла себя оскорбленной. Даже после всех выпавших на ее долю невзгод она находит в себе силы, чтобы оскорбиться его наготой! Что ж, от этого зрелища она выпрямила спину, зато ожидающее ее впереди еще не раз заставит ее согнуться в три погибели.
Он заложил руки за голову и уставился в темнеющее небо. Ему в голову забралась шаловливая мысль, проложившая себе дорогу, несмотря на серьезность ситуации: если бы они поменялись местами, он бы не оскорбился, совсем наоборот. Быстро повернувшись на бок, он обругал себя последними словами за легкомыслие. Она по-прежнему оставалась мисс Аннабеллой, и ему следовало это помнить, иначе не оберешься бед.
В три часа пополудни, пройдя не одну милю по вымоченным дождем садам, они вступили в город Хексэм. Мануэль, неоднократно здесь бывавший, отправился прямиком на Рыночную площадь, а там – под арку, откуда указал на кондитерскую лавку.
– Там торгуют газетами, – объяснил он. – Не купите самую свежую?
Она вытерла с лица дождевую воду, кивнула и приняла от него шесть пенсов. Спустя несколько минут она вернулась с местной газетой в руках и подала ее ему, забыв, что он неграмотный.
– Поглядите, не написано ли там чего, – взволнованно попросил он. Она развернула газету и пробежала глазами заголовки. Он наблюдал, как ее взгляд скользит вверх-вниз по страницам. Она перевернула страницу, и ее взгляд застыл, губы задрожали. Он понял, что она нашла искомое. Наклонившись к ней, он спросил срывающимся шепотом: – Что там говорится?
Она покачала головой и ничего не ответила. Дочитав статью до конца, она сначала прикусила губу, а потом подняла на него глаза и сдавленно произнесла:
– Конь вернулся без седока. Эми… Миссис Стретфорд, обитательница домика, нашла тело и сообщила о находке. Смерть, как тут сказано, была мгновенной. Миссис… Легрендж безутешна. Похороны назначены на четверг.
Его окатило волной облегчения. На лбу выступил пот, смешавшийся с дождем и закапавший с подбородка. Он почувствовал, как ослабевает на горле петля. Он даже не подумал, как должна отнестись к прочитанному она, и радостно сказал:
– Сейчас мы будем пировать! На Фор-стрит есть одно местечко, где недурно кормят. Идем.
Он вышел из-под арки, она последовала за ним, глядя прямо перед собой немигающими глазами. Ее влекло назад, в дом, где лежало бездыханное тело отца.
В заведении миссис Патерсон служанка, окинув их взглядом, сказала:
– Сюда нельзя с поклажей. Оставьте ее вон там. – Видя колебание Мануэля, она прикрикнула: – Не бойтесь, там ее никто не тронет.
Еда была хороша, всего за шиллинг шесть пенсов они наелись до отвала, хотя Аннабелла корила себя за то, что способна есть. Это казалось ей если не нарушением приличий, то проявлением черствости. К тому же она не могла забыть, что насыщается за счет Мануэля. Однако организм брал свое.
На улице Мануэль сказал:
– Теперь надо подыскать место для ночлега. Он терялся в догадках, где бы найти подходящее для нее местечко. Будь он один, он зашагал бы прямиком в квартал Бэттл-Хилл. Ему уже приходилось там ночевать, но ей там было не место. Он припомнил, что видел на боковой улочке поблизости от Рыночной площади скромную гостиницу, и свернул туда. Во дворе гостиницы стояли карета, запряженная парой лошадей, и еще три привязанные лошади.
Перед входом Аннабелла прикоснулась к его руке и прошептала:
– Я такая грязная… – Она смотрела на свои башмаки и на подол. – Наверное, нас не…
Он не дал ей закончить и сказал с кривой усмешкой:
– Они не откажутся от денег. Грязь и поклажа – это ничего, были бы денежки.
Но он ошибся. Стоило им войти, как некто в черном фраке бросился им наперерез и, оглядев с презрением, сказал:
– Вам сюда нельзя. Мануэль и бровью не повел.
– Нам нужна комната, чтобы переночевать. – Он сказал «комната», а не «комнаты». Привратник, еще раз оглядев их, ответил:
– Сожалею, но свободных номеров нет. Если желаете выпить, то это за углом. – Заметив выходящего из номера постояльца, он поклонился. – Добрый день, сэр, добрый день!
– У меня есть деньги. Мне нужен номер для этой леди.
Привратник уставился на Аннабеллу. Сейчас она менее всего соответствовала представлению о леди. Об этом ясно свидетельствовал его взгляд, но именно его наглое выражение придало Аннабелле смелости. Держась так, словно она только что сошла со ступеньки кареты, она заявила тоном, в котором даже Розина не нашла бы изъянов:
– Не беспокойтесь, мы найдем номера в другом месте. Благодарю вас. – Она слегка поклонилась привратнику, растерянно разинувшему рот. Потом прибавила: – Будьте добры, откройте дверь, – и, дождавшись, пока просьба-приказание будет выполнена, выплыла за дверь, сопровождаемая Мануэлем. Удалившись на почтительное расстояние, они остановились.
Причиной остановки был его неудержимый хохот. Он прислонил свой мешок к стене и, упав на него головой, дал волю смеху, очистившему его от страха и тревоги. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на развеселившегося иностранца, и с улыбками шли дальше.
Однако Аннабеллу его смех не развеселил: она на мгновение вернулась в родную шкуру, почувствовала сопряженную с положением власть. Достаточно было хорошо поставленного голоса, чтобы добиться от ближних повиновения.
Они пошли дальше. Он сказал:
– Есть и другие гостиницы, где умеют не упускать выгоду. – Он покосился на нее.
Глядя прямо перед собой, она возразила:
– Надо найти другое место… – Она не сумела сказать «простое» или «дешевое», чтобы он не заподозрил в этом пренебрежительного отношения к нему, однако он прекрасно понял ее.
– Знаю и такое. Я там уже ночевал, но вам туда нельзя. Постели там чистые, но что до остального…
– Главное, чтобы была крыша над головой. – В ее взгляде сквозила решительность.
Он кивнул и ответил:
– Что ж, попытаемся.
Им пришлось посторониться, пропуская большое стадо коров. Мануэль спохватился:
– Завтра – вторник, базарный день. Придется поторопиться, иначе нам даже там не найдется местечка.
Они прошли через Бэттл-Хилл и достигли квартала, ничем не отличавшегося от Темпл-Тауна, разве что отсутствием реки. Дома здесь были самые разномастные и обветшалые, улочки узкие и кривые. Мануэль свернул на одну из них, нырнул в дверь трехэтажного дома и исчез в темном коридоре.
– Подождите меня здесь, – бросил он, сделав предостерегающий жест, прежде чем скрыться из виду. До Аннабеллы донесся стук в дверь и его голос: – Есть кто-нибудь?
На стук вышел человечек в кожаном фартуке. Приглядевшись к Мануэлю, он воскликнул:
– Ты?! Заходи. Давненько не виделись.
– Привет, Рубен. Найдется у тебя пара постелей на эту ночь?
– Пара? Нет, дружище. – Человечек покосился туда, где ждала Аннабелла. – Пара, говоришь?
– Именно две.
– Жаль, но тебе не повезло: завтра базарный день, уже нагрянули погонщики скота. Осталась всего одна кровать в главной комнате.
Мануэль опечалился. Человечек сказал:
– Я бы отправил тебя к Таггарту, но и там полна коробочка. Он сам прислал ко мне нескольких постояльцев, так что осталось всего одно местечко.
Мануэль приободрился.
– Говоришь, это в главной комнате?
– Да. Я поставил перегородки, так что там теперь как бы отдельные кельи. Позже может стать шумновато, но в своем углу на это можно махнуть рукой.
– Погоди. – Мануэль вернулся к Аннабелле, долго смотрел на нее, а потом спросил: – Вы все слышали?
Она глядела на него, не мигая.
– Либо здесь, либо вообще под забором.
Она опустила глаза. Не дождавшись ответа, Мануэль тихо, но грозно сказал:
– Разве я вас не предупреждал? Вы еще успеете вернуться обратно на поезде. – Он потряс головой. – О деньгах не беспокойтесь, это я беру на себя. Можете выбрать карету.
Она по-прежнему не шевелилась. Он нахмурился.
– Если вас еще что-то тревожит, то напрасно: вам ничего не угрожает. Я привык спать на полу.
Ему показалось, что она прошептала: «О Мануэль!» – и уронила голову. Он вернулся к двери и сказал:
– Давай взглянем. – Он показал на мешок. – Можно оставить это у тебя?
– Если будешь ночевать, то можешь положить у меня в комнате до утра.
Аннабелла последовала за ними. С каждой ступенькой запах, который она связывала с людской скученностью, становился все сильнее. Оказавшись в комнате, она уставилась на закрывающие почти весь пол четыре матраса, разделенные деревянными перегородками.
– Как видите, так удобнее. Все равно что отдельный номер, а цена в два с лишним раза ниже – шиллинг за место. Одеяла чистые. Цена одинаковая что для одного, что для двоих, для троих. Семейный, так сказать, номер.
– Боюсь, здесь все же тесновато.
– Твое дело. – Рубен безразлично пожал плечами. – Я хотел оказать тебе услугу. Еще полчаса – и все будет занято. Желающих будет хоть отбавляй.
– Все равно спа…
– Мы согласны. Благодарю вас.
Человечек уставился на Аннабеллу с неменьшим удивлением, чем до того привратник в хорошей гостинице. Аннабелла развернулась и стала спускаться по лестнице. Мужчины последовали за ней не сразу. До нее долетел шепот:
– Это твоя женщина? Она не такая, с какими ты обычно приходишь…
Аннабелла вцепилась в грязные перила, ожидая ответа Мануэля.
– Да, не такая, – подтвердил он. – С возрастом становишься разборчивее.
Человечек рассмеялся и так же шепотом спросил:
– Ты всегда был привередой. Собираешься напиться?
Ответ Мануэля прозвучал бесстрастно, разве что капельку иронично:
– Это вряд ли. Сдается мне, ей бы это не понравилось.
Снова смех.
– Так-то лучше. А то с тобой не оберешься скандалу.
Мануэль и выпивка, Мануэль и женщины, Мануэль и скандалы… Она никогда не думала о нем в таких категориях. Он всегда казался ей трезвым, надежным, респектабельным молодым человеком, многими своими достоинствами превосходящим ее саму; только что она узнала, что содержателю этой сомнительной берлоги он, напротив, известен как любитель выпивки и женщин, а также как обременительный скандалист. Ее затошнило, и она бросилась на воздух.
Он нашел ее на пороге. Никак не прокомментировав ее решения провести здесь ночь, он сказал:
– Дождь кончился. Как насчет прогулки по городу?
Прогулка? С нее было довольно последней прогулки, которая, судя по степени ее усталости, длилась целый месяц. Она в кровь стерла ноги. Ей хотелось одного: повалиться на мягкую кровать, застеленную чистым бельем – прохладным, свежим… Сперва она, разумеется, приняла бы ванну…
– Прогулка? А на что тут смотреть? – Она уже была знакома с достопримечательностями Хексэма. В прошлом году они с мисс Ховард и с матерью ездили сюда на поезде, чтобы побывать в аббатстве, и мисс Ховард, желая просветить воспитанницу, а также продемонстрировать свою образованность, привлекла их внимание к развалинам саксонского собора, к могиле римского легионера и к постройкам XV века. Мать нашла это очень забавным, так как сама могла бы выступить здесь в роли экскурсовода.
На Рыночной площади их поджидала карета, поскольку мать наметила посетить чету Фергюсонов, жившую за Честером, неподалеку от Адрианова вала. Аннабелла полдня внимала рассказам мистера Фергюсона о его благотворительности в пользу Хексэма. В его планы входило возведение новой ратуши и зерновой биржи, на что выделялось более 6 тысяч 300 фунтов. Она также узнала, что Фергюсон состоит членом крикет-клуба Хейдон Бридж и охотничьего клуба, так как обожает стрелять из ружья. Он делал так много всего, помимо своего главного занятия – управления свинцовой шахтой, что она решила, что он напоминает ее отца: у того тоже хватает времени на все, кроме дела. У миссис Фергюсон оказалось не меньше забот, чем у ее супруга, однако не только личной направленности. Она была поглощена заботами о работном доме и с удовольствием сообщила, что в нем содержится 130 душ; она выбивается из сил, чтобы устроить бесплатную кухню для бедноты; с большим жаром она рассказывала также о публичной библиотеке на 300 с лишним книг. Человеку, не имеющему понятия о времени, деньгах и затратах труда, необходимых на все эти свершения, могло бы показаться, что миссис Фергюсон совершает свои подвиги в одиночку.
Аннабелле не понравилась чета Фергюсонов. Она не могла понять, что общего с ними может быть у ее матери. Однако тот день остался у нее в памяти как очень приятный. Будут ли у нее в жизни приятные деньки теперь?
Выглянуло солнце, от булыжной мостовой повалил пар, улица мгновенно заполнилась людьми. Аннабелле показалась, что они просто высыпали на солнышко. В толкотне она чуть не упала. Мануэль вовремя поймал ее за руку и потащил за собой сквозь толпу смеющихся, без умолку трещащих женщин. Они укрылись от толпы в подъезде.
– Что случилось? – пролепетала она.
– Конец рабочего дня на фабриках.
Ну, конечно: перчаточная, шляпная, кожевенная фабрики – богатство Хексэма!
Перед их подъездом задержалась цветущая молодая особа. Дернув свою спутницу за рукав, она улыбнулась Мануэлю и сказала:
– Чего ты тут прячешься? Неужто боишься нас? – Пихнув спутницу локтем в бок, она крикнула: – Писаный красавчик!
Аннабелла посмотрела на Мануэля. Его глаза горели, губы кривились в улыбке.
– Ступайте себе, иначе надеру вам задницы.
Тон, каким была произнесена эта отповедь, свидетельствовал, что эпизод доставляет ему удовольствие. Она открывала в Мануэле все новые неприятные черты.
– Чего же ты ждешь? Попробуй!
– Заткнись, Эм! – Спутница нахалки тоже прыснула. – Не видишь, он с подружкой!
– И верно! – Задира посмотрела на Аннабеллу так, словно только что заметила ее присутствие. Аннабелла тоже уставилась на нее, борясь с желанием поставить ее на место. Чтобы не сорваться, она опустила глаза. Мануэль сказал более суровым голосом:
– Ступайте своей дорогой.
Девицы рассмеялись и с криком: «Боишься, что утащим, красавчик!» – были таковы.
Прошло несколько минут, и толпа схлынула. Мануэль и Аннабелла стали рассматривать витрины с антикварной мебелью, бакалейными товарами, окороками, тортами, галантереей. Вся улица была в лужах, и проезжавшая мимо карета изрядно их обрызгала. Через несколько ярдов карета остановилась, кучер спрыгнул с облучка и помог даме в пышных юбках пройти фут-другой по мокрому булыжнику. Увидев даму, Аннабелла шарахнулась в сторону от Мануэля. Недавно она вспоминала миссис Фергюсон, и вот теперь едва с ней не столкнулась!
Мануэль нагнал ее и спросил на ходу:
– Вы знакомы?
– Да.
– Сомневаюсь, что она узнала бы вас, даже если бы заглянула вам под капюшон, слишком испачканное у вас личико.
Она потерла щеку.
– Да и одежда! Вы ничем не отличаетесь с виду от этих… – Он мотнул головой. – От фабричных девчонок.
Она едва не поблагодарила его за комплимент. Вместо этого попросила сдавленным голосом:
– Не могли бы мы покинуть город… ненадолго, разумеется? Прогуляться по окрестностям…
– Это можно.
Но выбор места для прогулки оказался неудачным. Вместо садов, фруктовых деревьев и крыжовника они оказались на свалке, наполнявшей вечерний воздух тошнотворной вонью.
– Пойдемте. – Они покинули неприятное место, перешли по мостику через ручей и вышли в поле, где Мануэль указал ей на поваленное дерево и предложил присесть.
Оба сели и на какое-то время лишились дара речи, настолько поле и дерево напоминали луг для верховой езды в имении. Ему вспомнилось то утро, когда он впервые привел ее на тот лужок. Уперевшись локтями в колени, он сказал:
– Так не может продолжаться. Сами видите, каким неудачным оказался ваш замысел.
Ей ли было с этим спорить? Но выбирать не из чего. Вернуться домой она не могла. Искать приюта можно только на Крейн-стрит, однако от одной мысли о том месте и населяющих его людях, в том числе родителях, ей делалось дурно. Лучше уж головой в воду!
– Мне некуда идти, кроме Крейн-стрит, – сказала она. – Хотите, чтобы я туда вернулась?
Он опустил голову и смолчал. Она сказала:
– Я вам в тягость. Но это ненадолго, я найду работу. У меня есть образование…
– В том-то и беда! – Он вскинул голову. – У вас есть образование, с которым вы можете поступить только в гувернантки, а вы сами говорили, что это не для вас. Если вы останетесь со мной, то для вас может найтись другая работенка, для которой понадобятся не мозги, а мышцы, выносливость и смирение. Разве вам по нраву гнуться в три погибели, прибираться и подавать другим еду?
Он рассчитывал, что она задумается над его словами, однако вместо этого она воскликнула с пылающим взором:
– Вас посетила счастливая мысль, Мануэль! Вот что я могу делать – подавать еду! Я хорошо разбираюсь в убранстве стола и подаче блюд. Да, это дело для меня.
– Ах, черт! – Он взъерошил себе волосы и вскочил. – Скорее обратно! Вам лучше урвать часок-другой сна, пока туда не понабились остальные постояльцы, при них вы не сомкнете глаз. – Он отошел на несколько шагов, обернулся и, глядя, как она поднимается с бревна, спросил: – Вы хоть знаете, куда угодили на ночлег, мисс Аннабелла?
На этот раз он произнес слово «мисс» не только без почтения, но и, как ей показалось, с сарказмом. Она поспешно задрала подбородок и ответила:
– Не знаю. Узнаю к утру.
Они смотрели друг на друга; ее забрызганное грязью лицо оставалось прекрасным, однако он без устали напоминал себе, что она не более чем ребенок; она же заглядывала в темно-карие глаза человека, которому когда-то по-детски предложила свою дружбу и которого теперь начинала побаиваться.
В помещении уже были люди. Это стало ясно еще до того, как они открыли дверь. В комнате их оглушил кашель. Слева от двери на мешке, брошенном на матрас, сидела женщина; мужчина прижимал к ее рту тряпку. При появлении новеньких он с извиняющимся видом поднял на них глаза. На тряпке, которую он держал у рта женщины, расплывалось красное пятно. Мужчина поспешно сложил тряпку, вскочил и поздоровался с Мануэлем и Аннабеллой. Мануэль ответил на приветствие.
– От дождя и холода ее опять начинает мучить кашель. – Мужчина смотрел на женщину.
– Понятно, – сказал Мануэль. Ему действительно все было понятно: у женщины был туберкулез, причем на последней стадии; жить ей, бедной, оставалось совсем недолго. Он взглянул на Аннабеллу. Та стояла у матраса больной и глядела на нее широко распахнутыми глазами, в которых читался страх.
Он загородил больную собой и, показывая на башмаки Аннабеллы, сказал:
– Вы бы разулись, прежде чем лечь.
Матрас занимал все пространство пола между двумя перегородками. Она села на матрас и сняла башмаки. Мануэль переставил их в изголовье, сказав:
– Или вы хотите уйти отсюда утром босой? Она проползла по колючему матрасу, набитому соломой, и прижалась спиной к стене, касаясь макушкой подоконника. Мануэль тоже разулся и сел спиной к стене в нескольких дюймах от нее.
– Не бойтесь, – шепнул он ей, – вы не заразитесь: я открою окно, чтобы вы дышали свежим воздухом.
Она многое дала бы, чтобы ответить: «Я не боюсь заразы», – однако это было бы ложью: ее мутило от страха. Она помнила, как мать предостерегала ее не подходить к больным. Два года назад у одной из служанок начался кашель, и не прошло и нескольких дней, как она была уволена. «Если тебе придется оказаться рядом с кашляющим, – наставляла ее мать, – старайся держаться от него на расстоянии, соси леденцы от кашля и ни за что не прикасайся ни к нему, ни к его вещам».
Перед ними вырос муж больной – низенький, усталый.
– Куда вы идете? – спросил он Мануэля.
– На Манчестер, – неуверенно ответил Мануэль.
– У вас там кто-нибудь есть?
– Никого.
– Тогда вам придется нелегко. Там, говорят, прогоняют из подвалов крыс, чтобы освободить место для людей. Работы там много, по крайней мере было много в прошлом году, а вот с жильем беда. Мы были там два года назад, там жена и подхватила это… – Он потрогал свою впалую грудь. – Мне посоветовали увезти ее за город, только там она сможет поправиться. Я так и сделал. Так мы и очутились в Пленмеллер Коммон. Забытое Богом место. Знаете, где это?
– Нет, так далеко я не бывал.
– Там есть ферма, Скилленз называется. Но оставаться там нельзя. Лето и то плохое, а зима еще хуже – об этом я знаю только понаслышке, потому что до зимы мы не досидели. Хозяин не позволил – испугался заразы. У них ведь ребенок. До этого я работал недалеко от фермы, на свинцовой шахте. Потом Бриджит, – он показал на соседний пенал, – сказала: хватит! Дело не в том, что это шахта, я десять лет добывал уголь, но одно дело уголь, а другое свинец: там что ни день новый труп. А что делает ваша хозяйка? – Он посмотрел на Аннабеллу. Мануэль поспешно ответил:
– Стряпает.
– Вот оно что! – Он кивнул. – Моя жена тоже была кухаркой, пока не закашляла. Потом ее прогнали – некоторые очень боятся заразиться.
Женщина надрывно закашлялась. Ее муж горестно покачал головой и, прежде чем исчезнуть, сказал:
– Она скоро уймется. Она недолго будет мешать вам спать. А утром мы уйдем. Мы держим путь в Блит – там она родилась. Вот подышит родным воздухом – и поправится.
Мануэль и Аннабелла переглянулись; он печально покачал головой. Потом, вытащив из-под себя одеяло, приказал:
– Завернитесь. – Видя, что она не собирается подчиняться, он приказал еще настойчивее: – Я сказал, укройтесь!
Она укрылась и улеглась. Он привстал на коленях, распахнул окно и лег на краю матраса.
Снова, как тогда в стогу, она сгорала от смущения, но больше всего ее мучила мысль, что она не сможет уснуть.
Однако сон пришел; она так устала, что ее не потревожили кашель больной и шум, поднятый за окном гуляками. Разбудил ее уже за полночь гвалт, устроенный хозяевами остальных матрасов, которые напугали ее пением, бранью и возней, а также различными интимными звуками, от которых ее затошнило. Однако и эта какофония скоро стихла, сменившись покашливанием больной и храпом. Это уже не могло помешать ей снова погрузиться в забытье.
Второй раз она проснулась часа в три утра. Пенал был залит лунным светом. Ей было тепло и уютно; она пролежала какое-то время неподвижно, пока не поняла, чем объясняется ее блаженство. Только то, что виновник блаженства крепко спал, помешало ей вскочить.
Она лежала спиной к Мануэлю, повторяя спиной изгиб его тела; одна его рука обнимала ее за талию, другая лежала на соломенной подушке, но пальцы глубоко погрузились в ее волосы.
Окончательно проснувшись, она, подобно Розине, попыталась трезво проанализировать ситуацию. В поступке Мануэля не было преднамеренности: он повернулся к ней во сне. Видимо, он всегда спал в такой позе, когда с ним была… Она сделала мысленную купюру. Дальше ее мысли перекинулись с Мануэля на отца. Она стала вспоминать, как отец много лет назад гонял по спальне обнаженную женщину. Она так живо помнила все подробности, особенно как он кормил ее клубникой, что те ягоды по сей день казались ей сочными, только что сорванными. Потом она стала вспоминать, как он мыл женщину и как извивались их тела на кровати. Этим всегда кончался кошмар, который на самом деле был не кошмаром, а памятью о реальном событии. Но почему, почему она вспоминает это сейчас?
Мануэль пошевелился во сне, еще глубже запустил пальцы ей в волосы и еще сильнее прижался к ней. Жизнь замерла – она окунулась в море удовольствия, отдохновения, радости. Но это море колыхало ее недолго: когда оно пересохло, она очутилась на дне, то есть на Крейн-стрит, в отвратительном доме, где с женщин сползает одежда, где из темноты доносится неприличный смех, а ее мать, ее родная мать, собирает деньги за оказываемые этими женщинами услуги…
Причина, почему она наслаждалась близостью тела Мануэля, наверняка заключалась в том, что она – дочь этой женщины. Ей хотелось смерти, но недоставало храбрости, чтобы умереть. Она уже давно обвиняла себя в трусости: не будь она трусихой, покончила бы счеты с жизнью еще тогда, выбежав из публичного дома и бросившись к морю.
Теперь ее пугало, что произойдет, если он проснется и поймет, в какой позе они лежат. Надо будет притвориться спящей. Да, она так и поступит: притворится спящей. С другой стороны, в ее намерения не входило опять засыпать.
Она не помнила, как уснула, и не знала, приснилось ли ей, что рука Мануэля переместилась с ее талии на низ ее живота, или это произошло на самом деле. Сейчас его рука лежала у нее на плече. Она рывком села, глядя на него, как на исчадие ада.
– Все в порядке, успокойтесь! – Он протягивал ей кружку с крепким чаем. – Выпейте чаю, он прогонит сон. Нам пора в дорогу.
Она взяла кружку, не спуская с него глаз. Он был полностью одет и выглядел чистым и посвежевшим.
– Во дворе есть колодец и таз, там вы можете умыться. На подоконнике лежит щетка, почистите ею свою одежду. Взгляните на меня! – Он раскинул руки, демонстрируя брюки и куртку. – Все как новенькое!
Этим утром он казался не таким, как накануне, а веселым, почти как тот Мануэль, которого она знала раньше. Горячий сладкий чай окончательно привел ее в чувство; спустя несколько минут она на цыпочках вышла из комнаты, сжимая в руках башмаки и глядя прямо перед собой, чтобы не смотреть на неопрятные фигуры на матрасах.
Мыться без мыла оказалось непростым делом, а жесткое полотенце царапало лицо. Утро было холодное, вода тоже, однако, кое-как умывшись и отряхнув одежду, она, как ни странно, почувствовала себя заново родившейся. Пятки уже почти не беспокоили, она была голодна, но ее заботило, не где поесть, а когда. Слова Мануэля несколько разочаровали:
– Мы купим еды, выйдем из города и там закусим.
Было еще только шесть утра, но многие лавки уже открылись; купив хлеба, мяса и свиного жира, они покинули город, пересекли поле, прошли садом и остановились на берегу прозрачного ручья, где Мануэль разложил костер. Он изжарил мясо и остатки ветчины, половину отложил на потом, а другую половину разделил с Аннабеллой поровну. Когда она очистила тарелку, он спросил:
– Отрезать вам еще кусочек хлеба?
– Будьте так добры.
Он улыбнулся.
– Здорово вы проголодались!
– Да, верно, Мануэль.
– Это хороший признак.
