Текст книги "Стеклянная мадонна"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
На третью неделю она уже задавала ему вопросы о составе стекла и о добавках, повышающих качество продукции, просила описать «клин», способы распознавания хорошего флинтгласа, влияние на флинтглас натрия. Кончилось все тем, что он захлопнул книгу и рявкнул:
– Хватит!
Она удивленно посмотрела на него.
– Что значит «хватит»?
Он серьезно ответил:
– Я все равно не смогу делать все это сам. Для того чтобы работать плющильщиком и даже стеклодувом, знать все это необязательно. Даже если я забью всем этим голову, главным остается умение обращаться с инструментами.
Она долго смотрела на него, а потом ответила:
– Одни люди созданы для работы, другие для управления другими людьми. Ты умеешь ладить с людьми. Ты с кем угодно находишь общий язык. Я вижу тебя не плющильщиком и не стеклодувом, а управляющим. Ты умеешь читать, писать, считать. За две недели ты запомнил о стекле такую же уйму вещей, как я года за два, если не больше. Я сказала мистеру Карпентеру, что ты усердно занимаешься, и он как будто очень…
Он вытащил ее из-за стола, осторожно обнял и, сузив глаза, сказал, покачивая головой:
– Какая ты расчетливая! Все заранее спланировала, да?
С обескураживающе строгим видом она ответила:
– Да, Мануэль, все, до последних мелочей. Они вместе захохотали, сжимая друг друга в объятиях.
– Выйдем, подышим воздухом, – предложил он. Снаружи завывал ветер, воздух был холодный, но они вдыхали его, как тонкие духи, особенно Мануэль. Набирая полные легкие, он удерживал его в себе, сколько хватало мочи. После многих лет работы под открытым небом раскаленная атмосфера стекольного цеха была для него пыткой, но он убеждал себя, что привыкнет.
Они отправились проведать фургон и Добби. Мануэль говаривал, что конь, должно быть, воображает, что угодил в рай: стойло на ночь, поле вкусной свежей травки – и сплошное безделье!
При приближении хозяев конь побежал к ним. Они погладили его по спине и дали полакомиться хлебными корками. Потом поднялись в фургон, и Аннабелла, потрогав холодную печь и облезлые фанерные стены, сказала:
– Не надо нам с ним расставаться.
Мануэль, обнимая ее, ответил:
– Расставаться? Ни под каким видом! Я найду фургону такое же применение, как у Фэрбейрнов.
Мисс Аннабелла Легрендж покраснела бы при таких речах, потупила глазки и отвернулась от кузена Стивена, даже если бы намек показался ей заманчивым. Аннабелла Коннелли поступила иначе: она посмотрела на наглеца, положила голову ему на грудь и обняла, повергнув его в жар и в дрожь. Грубо оттолкнув ее, он торопливо сказал:
– Идем!
Он повлек ее за собой через поле, потом по неровной дороге, на холм, откуда они в первый раз увидели фабрику Карпентера. Только на сей раз он указывал в противоположном направлении.
– Видишь, мерцает?
– Да, это ранняя звезда.
– Не звезда, а улица в Дарлингтоне. Газ, наверное, теперь в городах ставят газовые фонари. Но я притащил вас сюда не за этим, мисс. Следите за моим пальцем. Видите справа темное строение на фоне неба?
– Да, сэр.
– Смотрите внимательно!
– Слушаюсь, сэр.
– Это церковь в Дентоне, где вы окажетесь через девять дней. Вот о чем вам следует помнить!
Он говорил властным голосом, а она ответила, подражая служанке:
– Да, сэр.
Он одернул полы короткой куртки, словно это были фалды фрака, привстал на цыпочки и спросил:
– Вам известно, что там вы должны будете расписаться на важной бумаге?
– Хорошо известно, сэр.
Продолжая раскачиваться на носках, он повелевал:
– Ты должна отвечать вот так: «Слушаюсь, сэр», «Будет исполнено, сэр». Изволь знать свое место!
– Мануэль! – обиженно сказала она. – Хватит забавляться! Сколько можно твердить одно и то же? Я уже устала тебе повторять. Если я тебя до сих пор не убедила, то, наверное, ты так и останешься при своем мнении.
– В том-то и беда! – Он уставился в землю. – В том-то и беда… Понимаешь, не верится мне, и все тут! Я все время боюсь, что что-то произойдет. Вдруг ты очнешься и поймешь, что добровольно идешь в служанки?
– Пока я твоя, Мануэль, я буду счастлива в этой роли.
Она ждала благодарных объятий, но их не последовало. Вместо этого он внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Мне не дает покоя вопрос: если бы ты смогла хотя бы один денек прожить по-прежнему, каков был бы твой ответ тогда?
– Тот же самый.
Оба знали, что она отвечает не думая.
Обратно они пошли другой дорогой, мимо ворот Карпентера. Хозяйский дом стоял немного в стороне. Это был простой, но прочный гранитный дом посреди сада в добрый акр, обнесенного забором из штакетника. На сей раз в воротах стоял элегантный экипаж; Карпентер здоровался с пожаловавшей к нему парой.
Аннабелла и Мануэль видели этих двоих и раньше. Это были пасынок Карпентера и его жена. Первое же знакомство с капитаном дальнего плавания заставило Аннабеллу назвать его ненатуральным человеком. Он был огромен что ввысь, что вширь и так же неестественно громогласен: он все время хохотал, говорил громовым голосом и вообще напоминал актера, изображающего на сцене разухабистого моряка.
Насколько громаден и бесхитростен был муж, настолько худосочна и скрытна была жена. Женская интуиция сразу подсказала Аннабелле, что невестка хозяина решительно настроена против работы женщины на стекольной фабрике. О ее отрицательном отношении говорили не слова, а весь облик.
– Здравствуйте! – окликнул их капитан. – Легки на помине! Только что услышали, что вы собираетесь обвенчаться. Вот это да! Первая фабричная свадьба! Никогда о таком не слыхивал, а вы? – обратился он к отчиму, который с улыбкой, предназначавшейся не капитану, а Мануэлю с Аннабеллой, ответил:
– Нет, это у нас впервые.
Мануэль и Аннабелла, каждый на свой лад, думали о нем в этот момент: «Какой славный человек!» – и, каждый на свой лад, благодарили Бога за то, что оказались у него в работниках. Как же им в последнее время везет!
Капитан как будто умел читать мысли.
– Счастливчик вы! – сказал он Мануэлю. – Сами не знаете, какой вы счастливчик.
– Отчего же, знаю, сэр.
– Женщина, разбирающаяся в стекле и не отвергаемая рабочими в цеху, – это же чудо! Это то же самое, как если бы моей команде представили капитана в юбке. Ха-ха-ха! – загрохотал он в темноте и, наклонившись к Аннабелле слишком близко, со значением добавил: – И хорошенькая в придачу!
– Марк! – Оклик прозвучал, как удар хлыста. Капитан послушно выпрямился. Поглядывая на Мануэля, он сказал:
– На случай, если у меня больше не будет такой возможности, поздравляю вас уже сейчас. Если в день вашей свадьбы я не окажусь в море, обязательно нагряну, чтобы выпить за вашу удачу.
Любому на его месте Мануэль ответил бы: «Приезжайте! Будем рады». Но ответить так этому человеку почему-то не повернулся язык. Он взял Аннабеллу под руку и повел ее в темноту, сказав Карпентеру:
– Доброй ночи, сэр.
Карпентер вяло ответил:
– Спокойной ночи, Мануэль.
– Не нравится он мне, – сказал Мануэль Аннабелле, когда они достигли своего дома.
– Мне тоже. И она мне не нравится. По-моему, очень зловредная особа.
Она молча сняла плащ. Мануэль зажег свечу и, сев за стол, сказал:
– Мы бы не продержались здесь долго, живи они здесь.
Аннабелла закрыла тему, сказав:
– К счастью, они бывают здесь лишь изредка, а мистер Карпентер к тебе благоволит. Если хочешь знать, у меня такое чувство, что и он их недолюбливает. Нам нечего опасаться.
– Надеюсь.
Он смотрел ей прямо в глаза, но видел в огоньке свечи лицо Марджи. Он мотнул головой, прогоняя видение.
– Что-то случилось, Мануэль? – встревоженно спросила Аннабелла.
– Нет, ничего.
На самом деле ему было неспокойно. Он спрашивал себя, почему много недель подряд не вспоминает Марджи, а потом она появляется перед ним, как живая. Он привык усматривать в этом предзнаменование. Но что может произойти теперь, на этой захолустной фабрике, откуда им в следующую среду одна дорога – через холм, в соседнюю долину, в церковь? Он не видел никаких опасностей, однако сожалел, что не имеет привычки молиться.
2
Все было кончено. Брачное свидетельство подписано, скреплено печатью и заверено Карпентером и Фурнье. Старый священник пробормотал молитвы. Прежде чем начать, он долго и со значением смотрел на Аннабеллу, а подойдя к словам: «Если кто знает о препятствиях…» – ждал ответа дольше обычного, хотя знал, что его не последует, так как в церкви, за исключением Карпентера, находились только рабочие и их жены.
Карпентер так распланировал обжиг, чтобы подборщики могли выйти на работу только вечером; он не только превратил этот день в выходной, но и предложил своим рабочим из Дарлингтона привести жен и детей, так как стол для чествования молодой пары был накрыт в сортировочном цехе, где для всех хватило места; далее намечались увеселения.
Большинство работников не удивились приглашению, так как знали хозяйскую щедрость и справедливость, хотя кое-кто ворчал, что было бы понятнее, если бы на месте Мануэля оказался старый работник; этот же молодчик, пусть он и парень что надо, только что появился на фабрике. Другие утверждали, что дело не в нем, а в невесте. Вот кто любопытное создание! Никто никогда не слыхивал, чтобы женщина так смыслила в стекле, как она. Да и голосок у нее больше подходит для гостиной, чем для цеха. Ситуация была престранная, а для некоторых трудная, ведь мужчинам приходилось теперь следить за выражениями. Но разговорами ничего нельзя было исправить: ей симпатизировал хозяин, а его слово – закон.
Один из работников задал вопрос, который был у всех на уме: как этот испанец умудрился сделать ее своей женой? Как бы он ни выглядел, как бы себя ни вел, рабочего человека видно за милю. В этом присутствовала какая-то странность. Впрочем, предстояла свадьба, а на свадьбе выпивают и веселятся. К чему заглядывать дареному коню в зубы?
В четыре часа дня молодожены уселись во главе длинного стола. Всего набралось сорок два человека, включая пасынка Карпентера с женой.
Сначала разговоры за столом велись вполголоса, но, когда бочонок пива был наполовину опорожнен, начал все чаще раздаваться громкий смех; поведение гостей стало раскованным. Было замечено, что Мануэль отказывается от пива, и это превратило его в мишень для острот. Капитан тоже не удержался и поддел его:
– Хочет сохранить ясную голову, чтобы не упустить ничего из того, что будет потом…
На протяжении всей трапезы Аннабелла чувствовала себя не в своей тарелке. Она не ожидала, что будет так смущена. Одно дело – веселье, и совсем другое – откровенные разговоры на столь интимную тему. Ей отчаянно хотелось удрать из-за стола. Однако это было немыслимо, оставалось через силу улыбаться. Как и во время венчания, ее охватил страх. Сейчас, как до этого в церкви, она подумала: «Навсегда, на всю жизнь!» Но разве она поступила так не на трезвую голову? Она знала, что навсегда становится спутницей Мануэля. Он предупреждал ее об этом еще накануне: «Навсегда, пока один из нас не умрет. Ты понимаешь?»
У Мануэля все переворачивалось внутри. Ему приходилось бывать на свадьбах, в последний раз – на свадьбе Агнес; пока он работал в Усадьбе, там дважды играли свадьбы. Он знал, чего ожидать; некоторые остроты вогнали бы в краску и быка, однако жениху с невестой полагалось слушать и улыбаться. Агнес с Дейвом и ухом не вели. Другое дело – Аннабелла: он знал, как она мучается, чувствовал, насколько она напряжена. Радость, которую он так ждал, могла быть испорчена. Его любовь к ней – это что-то исключительное, чего никому нельзя касаться. Он знал, что любой, кому посчастливилось любить по-настоящему, согласится с ним. Любящий питает иллюзию, что ничего подобного еще ни с кем не происходило… Мануэль был счастлив, пока не пошли насмешки. Особенно неистовствовал красномордый моряк. Он с удовольствием заткнул бы ему рот.
– Хватит болтать! – прикрикнул на озорников Карпентер, уловивший сигналы опасности. Его пасынок, как водится, злоупотребил спиртным и дал волю языку.
Гости удивились, что жених не выступает с благодарственной речью, но быстро забыли об этом: предстояли танцы, на столе было еще полно еды и выпивки, вечер только начался.
В восемь вечера веселье было в самом разгаре. Все ликовали, даже жена капитана, опрокинувшая четыре рюмки, пошла танцевать, после чего взяла на себя роль хозяйки и принялась потчевать гостей. Случилось так, что она как бы ненароком опрокинула стакан эля на синее бархатное платье Аннабеллы. Было трудно разобраться, что заставило ее так поступить: или то обстоятельство, что ее супруг дважды промчался с новобрачной в танце, или то, насколько хорошо на той сидело платье, или же она хотела дать понять, как бы поступила, будь на то ее воля, с этой странной девушкой, завоевавшей расположение ее свекра и корчащей из себя леди, будучи простой работницей. Как бы то ни было, случившееся вызвало оцепенение, прежде всего у Аннабеллы. Ведь это было ее единственное приличное платье! Его купил ей Мануэль, она любила его, в нем пошла под венец. Бурое пятно от эля никогда не отстирается. Да и вообще рубчатый бархат портится от стирки. В ответ на фальшивые сожаления обидчицы она сказала как можно более ровным голосом:
– Все в порядке, я переоденусь.
Минуя танцоров и Мануэля, плясавшего с пухленькой мадам Фурнье, она незаметно вышла.
Дома она сняла испорченное платье и натянула другое, сшитое у Фэрбейрнов. Вооружившись свечкой, она шмыгнула в крохотный чулан-прачечную, где замочила подвенечное платье в тазу. Аннабелла воспринимала это как жертву, ведь она так любила это платье, воображала, как много лет спустя будет показывать его своим детям со словами: «Это платье подарил мне ваш отец, в нем я вышла за него замуж». Теперь в нем можно будет разве что работать. Торопясь в кухню, она уговаривала себя: «Подумаешь, это всего лишь платье!» Они с Мануэлем заработают на новое. Они поедут в Хексэм, зайдут в хороший магазин, сядут там в кресла, как делали они с матерью, им принесут материал, и она скажет Мануэлю: «Какой тебе больше нравится – вот этот, розовый, или вон тот, фиолетовый?» – «Любой, все равно ты послужишь ему украшением, а не наоборот», – ответит Мануэль, умеющий быть по-ирландски галантным. Скоро свадебный пир кончится и они окажутся вдвоем за запертой дверью… Она сжала ладонями лицо, потом пригладила волосы и, выбежав из дому, заторопилась через двор.
У третьего цеха кто-то поймал ее за руку. Сперва ей показалось, что это Мануэль, и она игриво вскрикнула, однако крик стал протестующим, когда она разглядела физиономию капитана. Он тяжело дышал и приговаривал, невзирая на ее попытки вырваться:
– Хочешь повозиться? Любой гость имеет право поцеловать невесту. Мне всегда хотелось тебя поцеловать, милашка ты этакая!
– Мануэль! Ману…
Он оборвал ее крик поцелуем. Она вырвала одну руку и ударила его по лицу, но это не дало результата. Тогда она стала царапаться. Ее рот оказался свободен, но у нее не хватило дыхания, чтобы крикнуть. Наконец она завизжала:
– Мануэль! Ма-ну-эль!!!
Визг оборвался воплем – рука капитана оказалась у нее за корсажем и зашарила по груди.
Кто-то растащил их; она ударилась головой о стену и сползла на землю. Все померкло у нее перед глазами. Ее подняли с земли и поволокли прочь от двух дерущихся мужчин.
Капитан был силен, получив от Мануэля удар по ребрам, он отвесил ему такую оплеуху, что Мануэль отлетел к поленнице, где секунду-другую моргал, прежде чем опомниться. Он находился в тени, капитан же стоял в круге света, отбрасываемом фонарем, и ждал нападения. Мануэль рассвирепел. На него не повлиял крик Карпентера: «Прекратите, прекратите!» – и то, что тот хватал его за руки. Не владея собой, он отпихнул старика, едва не сшибив его с ног. Сейчас им управляло единственное стремление: заехать кулаком в эту жирную подлую физиономию. Капитан никогда ему не нравился, но одно дело – неприязнь, и совсем другое – свинцовая ненависть, охватившая его сейчас. Окажись у него револьвер, он разрядил бы в негодяя всю обойму; будь у него нож – он метнул бы ему в грудь. Не имея оружия, он бросился на капитана сам. Сначала его стальные кулаки, находя бреши в обороне противника, молотили его по корпусу без видимого эффекта, но потом он с размаху двинул его в скулу. Таким же ударом он вышиб дух из Легренджа.
Капитан рухнул как подкошенный на поленницу, у которой минуту назад приходил в себя Мануэль. Сила удара и вес поверженного были таковы, что дрова рассыпалась. Капитан оказался погребен под ними.
Толпа во дворе какое-то время молчала. Потом все бросились к поленнице и откопали упавшего. Капитан не подавал признаков жизни. На лице его не было крови, но рот съехал набок. Жена кинулась к нему, взывая:
– Марк, Марк!
Муж не отзывался. Тогда она оглянулась на Мануэля, понуро стоявшего чуть в стороне, и крикнула:
– Ты убил его! Зверь, ты его убил!
К Мануэлю подошла Аннабелла. Но больше сторонников у него не оказалось. Все сочувствовали побежденному. Люди забегали взад-вперед, потом положили капитана на снятую с петель дверь и потащили в дом.
– Пойдем, пойдем! – хрипло шептала Аннабелла.
Мануэль не двигался, словно прирос к месту. Вокруг раздавались протрезвевшие голоса:
– Вот беда!
– Неужто помер?
– Вот это свадьба! Такое надолго запомнится.
– Как это случилось?
– Она закричала, он выскочил и застал его…
– За это не убивают.
Аннабелла столкнула Мануэля с места. Он пошел, спотыкаясь, как пьяный.
Дома он опустился на табурет, как обессиленный старик. Она вытерла платком кровь у него с губ. Он не шевелился. Она упала на колени, обняла его, прижалась головой к его груди и запричитала:
– Ах, Мануэль, Мануэль!..
Он что-то пробормотал. Она встрепенулась и встретилась с ним глазами.
– Опять я это сделал. Я снова совершил убийство.
– Нет, Мануэль, нет! Это, наверное, удар бревном по голове. Возможно, он еще выживет. Пока ничего не известно.
– Я опять убил человека. Что со мной происходит? – Он мягко отстранил ее и стал рассматривать свои руки, словно никогда прежде их не видел.
Когда она залилась слезами, он не бросился ее успокаивать; казалось, он не замечает ее рыданий, глядя на руки, которые теперь свешивались между его колен.
– Ты защищал меня! – горестно проговорила она. – Он… Он меня оскорблял.
– Раньше за убийство казнили. – Он поднес к глазам правую руку и недоуменно уставился на нее. Потом встал, подошел к огню и сказал обычным голосом, стоя к ней спиной: – Я не вынесу тюрьмы. Лучше пускай меня повесят.
– Прошу тебя, не говори так! – Она развернула его к себе, прижавшись всем телом. Он стал ласково гладить ее по голове, объясняя:
– Но это правда. Взаперти я не выживу. Я всю жизнь провел на воле. Я знаю, что у меня не хватит сил выдержать несвободу. Уж лучше виселица.
– Мануэль!.. – Ее охватило безысходное отчаяние. – Это я виновата! Это все из-за меня, я навлекла на тебя несчастье. Если бы не я…
– Успокойся. Чему бывать, того не миновать. Все в жизни предначертано судьбой.
– Что же нам делать?
– Ждать, только и всего.
Они, сидя перед огнем, прождали целый час, почти не разговаривая, а только, держась за руки. Потом появился Карпентер, окликнувший их из дверей:
– Вы здесь?
Они вскочили и уставились на него. Он не сразу заговорил, так как сильно запыхался. Наконец они услышали:
– Сколько уйдет времени, чтобы привести в походное состояние ваш фургон?
– Значит, он мертв? – обреченно спросил Мануэль.
– Нет, жив.
– Жив?! – Мануэль кинулся к хозяину.
– Да. Сломанная челюсть, вывихнутое плечо, контузия. Жизни это не угрожает. Но тебя все равно ждут неприятности. Я послал за врачом, а его жена – за полицией. Она рвет и мечет, и я не в силах ей помешать. Она твердо решила не давать тебе спуску. Представьте, ее съедают ревность и зависть! Напрасно я тебя нахваливал! К завтрашнему утру я, возможно, сумею вправить ей мозги, но ты к тому времени уже можешь оказаться за решеткой, поэтому мой тебе совет – скройся на неделю-другую. – Он оглядел обоих и улыбнулся. – Вам не повредят небольшие каникулы. А потом возвращайтесь. Только не сразу сюда, а сперва в Дарлингтон. Я оставлю вам в цеху записку, все ли утряслось. Понятно?
– Да, сэр. – У Мануэля гора свалилась с плеч. – Спасибо вам, сэр. Огромное спасибо!
– Время не ждет. Берите самое необходимое – и в путь. Полиция может нагрянуть часа через два. Даже если она за это время не одумается и захочет на тебя заявить, в темноте им тебя не найти. Я бы на твоем месте не останавливался всю ночь и держался в стороне от поселков, потому что они могут выслать вперед гонца. – Он вытащил из кармана конверт. – Здесь то, что я вам должен, и немного сверх того. Помните, я с радостью приму вас обратно.
Аннабелла схватила добряка за руку и с чувством пожала ее.
– Спасибо вам за ваше великодушие, мистер Карпентер! Поверьте, мы найдем способ не остаться перед вами в долгу.
– Все уладится, дорогая. – Он печально вздохнул. – Надо же, в такой день…
Он вышел, но его последние слова продолжали звучать у молодоженов в ушах. Мануэль чувствовал, что сам Господь в последнюю минуту воспрепятствовал святотатству. Но какое же это святотатство? Она стала его женой. Она была не дочерью Легренджа, не леди голубых кровей, а девушкой самого что ни на есть простого происхождения; теперь эта девушка стала его женой.
Аннабеллу тоже мучила горестная мысль: «Я обречена приносить ему несчастья!»
Однако тяжкие раздумья не мешали сборам в дорогу. В считанные минуты они покидали свои нехитрые пожитки и кухонный инвентарь в многострадальный мешок, на который в последнее время смотрели как на память об ушедших временах. Выйдя через черный ход в поле, они впрягли в фургон удивленного и заспанного коня. При свете крохотного фонаря Мануэль повел коня к дороге; следующие три часа он молча вел его под уздцы, доверив поводья Аннабелле.
Часа в два ночи Мануэль нарушил молчание:
– Пускай конь отдохнет, а мы выпьем чего-нибудь горячего.
В фургоне он взглянул на ее белое лицо, озаряемое лампой, обнял и прошептал:
– Аннабелла!
Она прильнула к нему. В этих объятиях не было страсти. Они даже не поцеловались. Брачная ночь была безнадежно отравлена. Легонько оттолкнув ее от себя, он сказал:
– Я не буду разжигать печь, это займет слишком много времени. Лучше разведу костер.
– Где мы, Мануэль?
– Толком не знаю. Мне незнакома эта дорога. На перекрестке с указателем на Билдершоу я свернул на север, потому что этот путь ведет к Бишоп Окленду. Наверное, мы на полпути между Мидриджем и Мордоном. Вокруг есть и деревни, и городки, но нам нельзя в них появляться.
Он вышел. Она присела на кровать в глубине фургона. Кровать была просторная, на ней вполне могли уместиться двое, но в пути она служила ложем только ей. Сейчас ей было не до сна. Она зажала ладони в коленях. Раньше она никогда не принимала такой незамысловатой позы, однако никогда прежде не испытывала и такого страха, как теперь. В прошлом ей приходилось бояться, но только за саму себя; сейчас же ей было так страшно за Мануэля, что она с трудом сдерживала тошноту. Что произойдет, если эта женщина пошлет им вдогонку полицию? Собственная участь ее в данный момент не беспокоила, ее тревожило, как перенесет арест Мануэль. Недаром он говорил, что провел всю жизнь на воле и не вынесет заключения на протяжении недель и месяцев, тем более лет. О Господи!
Поднявшись в фургон с котелком горячего чая, Мануэль застал ее раскачивающейся взад-вперед. Поспешно поставив котелок на стол, он присел с ней рядом, обнял, заставил положить голову ему на плечо и проговорил:
– Все хорошо, все хорошо! Все уладится. Лучше послушай, что я надумал. – Он приподнял ее подбородок и увидел на щеках слезы. – Это так, на всякий случай. Вдруг эта женщина приведет свою угрозу в исполнение? Возьми-ка мой пояс. – Он встал, расстегнул куртку, вытащил рубаху из штанов и снял свой фланелевый пояс.
Она, зажав рукой рот, смотрела на голый живот мужа, выполнявшего сугубо интимную, с ее точки зрения, операцию.
– Нет-нет, Мануэль! – еле слышно запротестовала она.
На это он хрипло ответил:
– Придется. Встань, подними платье и нижнюю юбку.
Она уставилась на него и покачала головой, не в силах подчиниться. Потом опомнилась и подняла подол платья, а вместе с ним одну из двух нижних юбок, открыв его взгляду ношеную шелковую юбочку, из-под которой выглядывали штанишки и с оборками.
Мануэль опустился на колени, стараясь глядеть только на свой пояс, однако не мог отвлечься от открывшегося ему зрелища. В висках у него застучало, живот свело судорогой, ладони взмокли. Перед ним была его венчанная супруга, которой он имел право обладать. Святотатством тут и не пахло. Но что будет, если она с первого же раза забеременеет, а потом надолго останется одна? Какой тюремный срок он получит за содеянное? Месяц, шесть месяцев? Нет, скорее, целый год. Не поднимая глаз, он сказал:
– Видишь эти кармашки? В них в общей сложности двадцать семь соверенов. Где бы ты ни оказалась, не снимай пояса, даже на ночь, только чтобы помыться, но и тогда держи его под рукой. А вот сюда, – он показал на внутренний карман, – я положил наше брачное свидетельство. Это самое надежное местечко.
– Но… – Она поспешно опустила нижнюю юбку, но он по-прежнему держал поднятым ее подол. – Неужели ты думаешь, что тебя могут…
– Нет-нет! – Он посмотрел ей в глаза. – Просто лучше перестраховаться. Еще я подумал… – Он не стал объяснять, что на эту мысль его навел стук копыт лошади, недавно галопом промчавшейся мимо. – Словом, свернем-ка мы на Спеннимур.
– Спеннимур? – Для нее это слово прозвучало, как сладчайшая музыка. – Но ведь это по пути в Дарэм.
– Верно, но там полно лесов и пещер, где нам будет легко схорониться и выждать две недели, как советовал мистер Карпентер. А потом мы отправимся обратно… Подними-ка юбку.
Она повиновалась, не сводя глаз с линялой картинки на стене, изображающей корабль. Когда он обнял ее за талию и, затягивая шнурки пояса, дотронулся до пластинок ее корсета, она задрожала.
– Потом носи это прямо на теле.
Она ничего не ответила, так как совершенно оцепенела. Потом он убрал руки из-под ее юбок, и они сами опустились, как подобает. Он остался на коленях, глядя ей в лицо. В следующее мгновение он прижался щекой к ее животу, обхватив ее руками, как стальными клешнями. Она сжала ладонями его голову.
Это продолжалось не больше минуты. Когда он поднялся, она едва не опрокинулась на кровать, но он уже был у стола, разливая чай.
Спустя полчаса они продолжили путь. Первые проблески зари застали Мануэля на козлах, с поводьями в руках; Аннабелла сражалась со сном, трясясь с ним рядом. При подъеме на холм они неоднократно спешивались, чтобы коню было легче тащить фургон, однако он спотыкался уже и на ровной местности, поэтому, заметив вдалеке рощу, Мануэль сказал:
– Дальше, чем та роща, мы не поедем. Будет безопаснее двигаться ночью и отдыхать днем.
Она промолчала. Остановив фургон и освободив коня от упряжи, Мануэль сказал ей:
– Приляг. Я приготовлю, что перекусить.
– Я не смогу есть, Мануэль, – ответила она. – Меня клонит ко сну.
– Тогда спи. – Голос его был нежен, взгляд тоже; он помог ей подняться в фургон, но не последовал за ней.
Она не знала, сколько времени проспала; видимо, немало, потому что, когда она открыла глаза, солнце было уже высоко. Однако ее разбудил не только свет. Внезапно она догадалась, что нарушило ее сон, соскочила с кровати и прильнула к окошку. На дороге стояла уродливая повозка, рядом с ней – трое мужчин. Мануэль переговаривался с ними на расстоянии.
Она спрыгнула из фургона прямо на землю, чтобы по примеру Мануэля не терять времени на ступеньки, и бросилась к нему. Схватив мужа за руки, она тревожным шепотом спросила:
– Что случилось? Чего они от тебя хотят, Мануэль?
Вопрос был излишним. Мундиры ясно свидетельствовали об их намерениях.
По-прежнему глядя на полицейских, Мануэль сказал ей:
– Слушай меня внимательно. Отсюда рукой подать до Дарэма. Дальше ты сама знаешь дорогу. Езжай к Эми. Нигде не останавливайся, прямиком к Эми! Делай, как я говорю. – Он сжал ее руку.
Один из троих крикнул:
– Давай по-хорошему! – Однако остался стоять на месте, словно ничего хорошего от Мануэля не ждал.
– Чего вы от меня хотите? – крикнул им Мануэль.
– Сам знаешь, зачем мы здесь. Ты обвиняешься в нападении и избиении некоего капитана Вейра на стекольном заводе Карпентера. Ты пойдешь с нами добровольно, или нам придется применить силу?
– Куда вы меня повезете?
– Это наше дело.
– Если хотите, чтобы я не оказывал сопротивления, то хотя бы ответьте, куда меня отвезете.
После паузы последовал ответ:
– В Дарэм. Мы оттуда. Нам сообщили, что тебя надо арестовать.
Мануэль вспомнил конский галоп, донесшийся до него ночью. Проклятая миссис Вейр не теряла времени даром! Сам Вейр заслуживал не менее яростных проклятий. Посмотрев на Аннабеллу, Мануэль сказал:
– Слушай! – Она так дрожала, что он схватил ее за плечи. – Ты меня слышишь? Сделай, как я говорю: поезжай прямиком к Эми. Там тебе будет спокойно.
– Ах, Мануэль, как они могут!
– Могут, как видишь. – Он прижал ее к себе и поцеловал в губы, после чего оттолкнул и зашагал к полицейским.
При его приближении троица расступилась, но, когда стало ясно, что он не собирается сопротивляться, они взяли его в клещи, распахнули заднюю дверцу своего фургона и втолкнули его внутрь. Двое последовали за Мануэлем, третий закрыл дверцы и сел на козлы. Уродливый черный фургон покатил прочь. Аннабелла осталась стоять на обочине.
– О Мануэль, Мануэль! – Ни на какие другие слова и мысли были сейчас не способны ее уста и мозг.
Простояв без движения добрых десять минут, она вернулась к своему фургону и, опустившись на нижнюю ступеньку, уставилась прямо перед собой. Конь спокойно пощипывал травку, солнце светило как ни в чем не бывало, на дальнем холме перемещались точки – видимо, ягнята. Неподалеку от нее из травы выпорхнул жаворонок и сразу набрал высоту, самозабвенно распевая свою песню. Бедный Мануэль, что они сделают с ним в этом ужасном месте? Исправительный дом и снаружи-то выглядел мрачнее некуда. Она однажды видела его издали. Мать объяснила, что там держат дурных людей. Но Мануэль к ним не относился: он хороший, очень хороший человек. Он поколотил капитана, защищая ее. Но сделает ли на это скидку судья? Она распрямила плечи. Если он окажется перед судьей без всякой защиты, то с ним поступят, как с заурядным уголовником…
Она сосредоточилась. Необходимо помочь ему, найти человека, который мог бы замолвить словечко в его защиту. За деньгами дело не станет. Она пощупала пояс с деньгами. Мануэль сказал, что в нем двадцать семь соверенов. Только что такое двадцать семь соверенов для законников? Для бродяг, к числу коих она теперь принадлежала, это, конечно, целое состояние, но для людей из ее прежней жизни – это сущие копейки. Думай, шевели мозгами! Она сделает так, как он велел, и поедет к Эми. А вообще-то нет, это слишком близко к дому, для нее эта близость будет невыносима. Куда же податься? Что предпринять?
