Текст книги "Стеклянная мадонна"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
2
В четыре часа Аннабелла стояла у ворот Темпл-Тауна. Всего за полтора часа она преодолела расстояние в пять миль. Первую милю она просто пробежала – ведь теперь, перестав быть леди, она могла бегать. Интуиция подсказала ей подобрать юбки и пуститься бегом, благо она часто наблюдала, как ловко это получается у Роулингз и Пирс.
Оказавшись на берегу речки, она остановилась, опустилась на колени и обмыла водой потное лицо. Через минуту пошел дождь, причем не ласковый летний дождик, а неистовый ливень, отхлеставший ее, словно плетью. Поверх тонкого хлопчатобумажного платья с вышитыми рукой Розины цветочками на вороте и манжетах она накинула темно-голубой плащ с капюшоном, который всегда надевала, прогуливаясь по саду в ненастье. Обута она была в черные кожаные туфельки с серебряными пряжками.
Спустя четверть часа пряжки скрылись под слоем жидкой грязи. Узкая дорога представляла собой цепочку луж, некоторые в добрый фут глубиной, в них она то и дело проваливалась.
Первым ее укрытием от дождя стал новый мост у дока, по которому к стапелям подходили груженные металлом вагоны. Здесь прятались от дождя еще несколько человек, и появление Аннабеллы не привлекло их внимания, так как они были ничуть не чище ее. Промокший капюшон свисал ей на глаза, поэтому никто не увидел безумного лица девушки и не поднял тревогу.
Как только дождь поутих, она вышла из-под моста, вошла в ворота и оказалась в Темпл-Тауне. Она знала, какую улицу и какой дом искать. Из год в год этим же путем катила карета, в которой сидели экскурсанты, направлявшиеся на стекольный завод. Отец гордился ее познаниями в области изготовления стекла и время от времени возил ее и мисс Ховард на завод. Гордился!.. Сейчас ей казалось невероятным, что от нее столько лет скрывали правду. С другой стороны, ее отец очень умен, умен и порочен, ему ничего не стоило обвести ее вокруг пальца. Недаром она часто задумывалась, нет ли связи между ним и той женщиной, которая, казалось, всегда поджидала его в одном и том же месте.
Оказавшись на нужной улице, она остановилась. От набережной отходил корабль, хлопая парусами; другой корабль, наоборот, скользил к причалу. Она смотрела на корабли, отвернувшись от домов, и, только достигнув середины улицы, резко развернулась, словно ее дернули за руку. Прямо перед ней стоял искомый дом. Он был только что выкрашен яркой светло-коричневой краской, на двери блестела медная ручка, рядом с дверью висел колокольчик.
Аннабелла не могла дотронуться до шнура. Она привалилась к стене, вцепившись обеими руками в намокший капюшон. Рядом остановился какой-то человек. Он скалился. На голове у него была фуражка, по лицу сбегали дождевые струи, зубы черные, поломанные. Она сделала еще один шаг к двери и потянула за шнур звонка. Человек пошел своей дорогой. Напоследок он оглянулся и одарил ее прощальной ухмылкой.
Дверь отворилась. Аннабелла прижималась спиной к стене. Она покосилась на мужчину, смотревшего на нее сверху вниз. Мужчина был очень крупный, настоящий гигант. У него расплющенное лицо и сломанный, свернутый на сторону нос. Аннабелла вобрала голову в плечи, но в следующий момент капюшон сполз у нее с головы. Мужчина широко разинул рот и выпучил глаза. Несколько раз взмахнув руками, он наконец обрел дар речи, но его голос показался слабым по сравнению с его фигурой.
– Мэри-Энн, Мэри-Энн! – позвал он.
Рядом с ним выросла молодая женщина в свободном платье с большим вырезом на груди. Присмотревшись к гостье, она воскликнула:
– Святой Боже!
Она схватила Аннабеллу за руку, словно боялась, что та растает в воздухе, и потянула за собой. В коридоре она взглянула на гиганта и сказала:
– Пожалуй, я скажу ей.
Тот закивал, по-прежнему сверля Аннабеллу глазами.
– Давай ее сюда. – Женщина провела Аннабеллу по узкому коридору, отпустила ее руку, открыла одну из дверей. Она ждала, пока Аннабелла войдет в комнату, но девушка стояла как вкопанная. Женщине пришлось снова схватить ее за руку и усадить на красный плюшевый стул.
Аннабелла сидела с прямой, как доска, спиной, не сводя глаз с мужчины, завороженная его взглядом. Потом она шевельнулась, уловив знакомый запах: точно такой же в Усадьбе доносился из бильярдной, где курили сигары и пили вино и эль. Запах был довольно приятный.
Дверь распахнулась. Аннабелла обернулась и увидела хорошо знакомую женщину в сопровождении молодой особы, встретившей Анабеллу. Девушка вскочила и раскрыла рот в безмолвном крике.
– Что вы тут делаете?!
На этот раз знакомое лицо не было накрашено. Женщина выглядела вполне заурядно, как их служанка Когг, с той разницей, что Когг носила симпатичное форменное платье, а на этой женщине, как и на другой, помоложе, было нечто свободное и вульгарное.
– Отвечайте! Что вы здесь делаете? Что случилось?
– Меня прислал отец.
– Что?!
Вся троица переглянулась и опять уставилась на нее.
– Вы моя мать?
– Господи!
Женщина схватилась за голову. Это очень походило на отчаянный жест отца, только у нее он не сопровождался яростью.
– Мерзавец! – Женщина отвернулась, прошла к камину, потом вернулась. Сложив руки на груди, она негромко попросила: – Расскажите нам, что произошло.
Аннабелла задумалась. Ей приходилось тщательно подбирать слова, потому что в голове у нее царил полный сумбур. На фоне этого сумбура выделялся только вопрос, который она уже задала. Он пламенел у нее перед глазами, и ей оставалось только повторить его:
– Вы – моя мать?
Женщина выпрямилась, поджала губы, уперла руки в бока. Прежде чем ответить, она посмотрела на гиганта и свою спутницу. Ответ ее был бесхитростен:
– Да, я твоя мать.
Значит, правда! А она-то надеялась, что отец просто хотел уязвить мать – то есть не мать… Теперь она знала правду: ее мать – вот эта женщина.
– Но ты не беспокойся. – Женщина наклонилась к ней и похлопала по руке. – Погоди, потом я все тебе объясню.
– Я не могу остаться надолго. Пожалуйста, объясните сейчас.
Просьба была учтивой, но в голосе Аннабеллы прозвучала такая отчаянная мольба, что женщина снова схватилась за голову. Потом, опустившись на край кушетки, она заговорила:
– Я желала тебе добра. Он… У него не было своих детей, то есть она не рожала, вот я и подумала, что так будет лучше. К тому же я не могла оставить тебя здесь. Что бы ты сказала, когда выросла? Я хотела, как лучше. Мне было нелегко на это решиться, потому что я знала, что больше не рожу, уж я-то в таких вещах разбираюсь. А теперь ты ответь: что стряслось? Он не мог поступить так, чтобы наказать меня, иначе сделал бы это еще год назад. – Она перевела взгляд на своих спутников, словно те могли предложить подходящую версию.
– Я отказалась выйти замуж за мистера Бостона.
– Что?!
– Я отказалась выйти за Бостона.
– Только из-за этого? Он так и сказал? Хорош! – Ее словно подбросило вверх. Она заметалась по комнате, выкрикивая слова, от которых Аннабелле делалось дурно: – Грязный, вонючий кабан! Мерзкая свинья! Я его узнаю, это его штучки! Он по уши в долгах! Ее он держал, как долговую расписку, думал, что так расквитается с Джорджем, а когда не вышло, проклятая скотина удумала вот это! Ничего, он у меня попляшет! Мэри-Энн! – Она обернулась к молодой женщине, оскалив зубы. – Я с ним расквитаюсь, вот увидишь!
– Я вас не осуждаю. – Мэри-Энн кивнула хозяйке. – Но как вы это сделаете?
– Найду способ. Держу пари, что он остынет и кинется ее разыскивать, потому что на самом деле он души в ней не чает. Как он топорщил перья, когда рассказывал о ней, – чистый павлин! Ничего, я собью с него спесь, я наброшу на него веревку, не сойти мне с этого места. Ты не против, Джимми?
Здоровяк степенно покачал головой и тоненьким голоском, совершенно не вязавшимся с его слоновьей фигурой, ответил:
– Ты бы поостереглась, Джесси, ей это может не понравиться.
– Велика важность! Понравится! Ведь проглотила же она половину правды. Да, ее мать – я. Так пускай получает и другую половину. – Она приблизила лицо вплотную к лицу Аннабеллы и заговорила: – За сегодня ты так много перенесла, что снесешь и еще немножко правды. Сейчас ты услышишь еще одну новость. Не знаю, лучше тебе будет от этого или хуже, но я скажу, а дальше судить тебе. Легрендж, этот мстительный подонок, такой же отец тебе, как мэр Шилдса. Познакомься со своим настоящим отцом. – Она указала на гиганта. – Но не торопись морщить носик. Он не всегда был таким. В свое время Джимми был красавчиком. Уродом его сделал бокс, а боксировал он только для того, чтобы заработать денежек для меня. Я познакомилась с Джимми задолго до Легренджа, мы с ним были соседями, вместе выросли. Ты – его дочь. Я стала с ним встречаться только после того, как меня взял Легрендж. Потом Легрендж на два месяца укатил в Лондон и мы с Джимми сошлись. Когда я забеременела, то решила сказать Легренджу, что ребенок от него, иначе не поздоровилось бы и Джимми, и мне. Теперь ты знаешь всю правду. Сейчас это уже неважно, потому что он все равно не сможет до меня дотянуться, под меня не подкопаешься. Не тревожься, детка, я что-нибудь придумаю. Тебе не придется ухнуть в сточную канаву, чтобы доставить удовольствие ему или другому кабану вроде него. Слушай! – Она протянула руку и впервые дотронулась до лица дочери. Немного помолчав, продолжила: – Ты меня слышишь? Принесите что-нибудь! – бросила она через плечо. – Чаю с каплей чего покрепче.
Но было уже поздно. С Аннабеллой случился глубокий обморок. Прежде чем лишиться чувств, она поймала себя на том, что смеется – громко, как смеются простые люди.
В половине девятого вечера того же дня Розина стояла посреди той же плюшевой комнаты и смотрела на презренную особу – распутницу, проститутку, как она называла ее про себя все эти годы. Она всегда представляла ее со злорадной улыбкой на накрашенном лице, свидетельствующей о всезнании и чувстве превосходства. Однако сейчас перед ней стояла просто взволнованная женщина, не вызывавшая ни ревности, ни презрения. Впрочем, посочувствовать ей тоже было невозможно.
Она бормотала:
– Мэри-Энн, одна из моих… женщин, отлучилась от нее всего на несколько минут. Джимми возился по хозяйству, я переодевалась наверху – я живу на верхнем этаже. Потом Мэри-Энн вбегает и кричит, что не может ее найти. Как сквозь землю провалилась! Входная дверь у нас тяжелая, но никто не слышал, чтобы она открывалась или закрывалась, к тому же Кэти и Лина все время были поблизости. – Она уронила голову, причитая: – Что же делать, что же делать? Пропала неизвестно куда, а скоро уже совсем стемнеет… Квартал там – не приведи Господь! – Глядя на высокую, статную, но некрасивую женщину, она со значением добавила: – Ее там могут слопать с потрохами! Бедненькая…
Розина собралась с силами и спросила:
– Вы послали кого-нибудь ее разыскивать?
– А как же! Джимми обегал всю набережную, побывал на Рынке. Девочки тоже сбились с ног. Я вам говорю, это его рук дело, грязного кабана. Мне безразлично, если вас оскорбляют мои слова, мэм. – Словечко «мэм» вовсе не свидетельствовало о почтении. – Вы тоже знаете, кто он такой: вонючий кабан! Не мне вам это говорить – сколько лет он вас тиранил! Учтите, я никогда не просила его ездить с вами через наш квартал. Девочка попала в падежные руки – спасибо и на этом. Но он все твердил, что я должна ее видеть. Мне, конечно, хотелось ее увидеть, я просто помирала, так этого хотела, но боялась, что, увидав ее, захочу забрать ее себе. Так и случилось, стоило мне увидеть ее впервые. Но потом я поняла, что не нужно этого делать, потому что ей от этого будет только хуже: вы воспитывали ее уже целых десять лет, она была ваше дитя, она и сейчас им остается. Когда она придет в себя, то сама это поймет. Из-за меня она может только свихнуться – такой, как я, она вправе стыдиться. Уж я-то знаю! А теперь еще придется опасаться этого негодяя! Но ничего, он у меня попляшет. Ох, попляшет! Я и ей так сказала: он еще приползет на брюхе, когда очухается. Но я уже начала с ним расплачиваться. Она знает…
Она смерила Розину взглядом.
– Вы удивитесь, но вам тоже будет полезно это узнать, раз узнала она. Он ей не отец! Я обманула его, потому что так мне было удобнее. Ее настоящий папаша – Джимми, тот самый, что впустил вас сюда. Он тут прибирается и выкидывает скандалистов…
– Что вы сказали?.. – еле слышно переспросила Розина. Она подалась вперед, ноздри ее раздувались, сердце бешено колотилось.
– То и сказала: ваш муж – не отец моей девочки. Он обесчестил меня и укатил себе в Лондон, а когда вернулся, я была уже брюхатая. Потому и сказала ему, мол, ребенок – его, что хотела покоя. Мне понравилось валяться в постели без клопов.
– Вы утверждаете, что мой муж – не отец Аннабеллы?
– Вот-вот. Не отец. Может, присядете?
Но Розина слабым жестом отказалась от стула. В следующее мгновение в дверь протиснулся Джимми. Женщина обернулась и спросила:
– Ну?
– Нигде нет. Никто ее не видел.
Розина смотрела на Джимми, он – на нее.
– Это Джимми, ее отец.
Розина впилась глазами в его расплющенную физиономию. Этот урод – отец Аннабеллы? Ее охватило странное чувство: то было торжество, восторг, желание расхохотаться, чего сейчас ни за что нельзя было допускать. Ведь пропала ее дочь – а Аннабелла всегда будет ей дочерью. Подгоняемая ужасом, она одна на ночь глядя добралась до этого омерзительного квартала. Да, сейчас было не время смеяться, не время торжествовать, но в нужный момент она обязательно даст волю этому новому чувству. Она не похоронит его в глубинах души, а насладится им сполна.
Она подняла глаза на собеседницу и сказала:
– Если найдете ее, то будьте добры прислать мне записку. Я немедленно явлюсь.
– Я так и сделаю.
– Постарайтесь, чтобы записка попала ко мне, а не к кому-то еще. Вы понимаете?
– Все понятно.
Обе чуть заметно кивнули. Друг на друга смотрели не враги и не подруги, а просто две женщины, связанные одним и тем же мужчиной. Одну из них использовал он, другая использовала его самого. Обе сейчас испытывали к нему одинаковую ненависть.
Розина отвернулась, прошла мимо здоровяка, таращившего на нее глаза, и вышла в коридор. Какая-то женщина выпустила ее на улицу, проводив долгим взглядом.
Поднимаясь в карету, Розина еле слышно сказала Мануэлю, распахнувшему перед ней дверцу:
– Ее здесь нет. Пожалуйста, поезжайте через город, только побыстрее, пока совсем не стемнело.
За истекшие семь лет Мануэль хорошо познакомился с Шилдсом, особенно с этим кварталом, который он навещал раз в месяц, когда брал короткий отпуск. Он резво погнал коней по узким улочкам. Несколько раз возвращался на набережную, чтобы, привязав лошадей, нырнуть в подворотню, расспрашивая там пьяниц и шлюх. Всякий раз, возвратившись к карете, он отрицательно качал головой.
Когда они достигли Рыночной площади, стало уже совсем темно. Он остановил лошадей, зажег фонарь, подошел к окошку кареты и сказал:
– Ночью мы ничего не сможем сделать, мадам. Возможно, она сама отправилась домой.
– Вы так считаете? – Розина пристально посмотрела на кучера. Он был самым близким Аннабелле человеком, не считая саму Розину и гувернантку Ховард. Много лет назад она была так глупа, что испытывала чувство ревности. Она твердила себе, что ревновать дочь к слуге ниже ее достоинства, но ничего не могла с собой поделать, когда видела, как радуется Аннабелла предстоящей поездке с Мануэлем или его победе в кулачном бою.
Сначала она усматривала в этом смуглом молодом человеке какую-то странность, ей чудилась в нем непонятная сила. Она дипломатично поделилась своими сомнениями с Ховард. Сначала та ответила, что Мануэль большой мастер рассказывать ирландские легенды и что он вообще необыкновенный человек, совсем не такой, каким положено быть слуге. Потом под влиянием какого-то события Ховард резко переменила свое мнение о нем, утратила интерес к конным поездкам с ним и с Аннабеллой, стала придумывать отговорки, вроде подвернутой ноги или растянутой кисти, лишь бы не садиться в седло. Об истинной причине изменения в настроении гувернантки Розине поведала старуха Элис. Бедняжка вовсе не возражала против внимания конюха, хотя в ее положении должна была бы отвергнуть его как представителя низшей касты, однако со временем выяснилось, что он интересуется ею всего лишь как наставницей по чтению и письму…
После этого Розина стала относиться к нему с еще большим подозрением. Какой странный этот конюх: хочет овладеть грамотой, чурается всех слуг, кроме Армора и подручных по конюшне, копит выходные и пропадает неизвестно куда! Элис сказала, что слышала от миссис Пейдж, а та от Армора, что ни одна живая душа не знает, где он проводит свободное время. Все сходились на одном: он явно не посещает монастыря.
Сейчас этот человек разыскивал ее дочь. Она была уверена, что он – единственный, кто, кроме нее самой, искренне озабочен участью Аннабеллы. Ховард успела их покинуть, а мать Розины наверняка сказала бы: «Счастливо отделались!» И можно ли считать искренней обеспокоенность обитателей Уэйрсайда?
Всего несколько часов назад она возвратилась из Дарэма, где испытала унижение и стыд, узнав от дяди Джеймса, что он еще несколько лет назад поставил Стивена в известность об обстоятельствах рождения Аннабеллы и что внимание, проявляемое Стивеном к девочке, объяснялось разве что состраданием. Он всегда пытался показать ей, что она для него все равно что сестра. Ничего себе сестра!
Вернувшись домой, она узнала об исчезновении Аннабеллы. Слуги твердили, что обыскали весь дом и сад, но нигде ее не нашли. Загадка получила разрешение благодаря разносчику, сообщившему, что он, кажется, заметил мисс Аннабеллу на дороге в Шилдс. Впрочем, он не исключал, что обознался.
Розина какое-то время переводила взгляд с Харриса на слуг, столпившихся на лестнице, а потом посмотрела на Мануэля. Тот, не дожидаясь приказа, снова поднялся на козлы. Она села в карету, и он погнал усталых лошадей в город.
Сейчас она сказала ему:
– Что мы будем делать, если она так и не вернулась домой?
– Первым делом я отвезу вас, мадам, а потом вернусь сюда. Один я больше успею, вы меня понимаете?
Она кивнула. Он развернул лошадей и поехал обратно.
Во всех окнах Дома горел свет. Харрис и Ривз ревностно ответили на вопрос Розины:
– Нет, мадам, мисс Аннабелла не возвращалась. Едва разжимая губы, она спросила Ривза:
– Хозяин дома?
– Нет, мадам, он тоже не возвращался.
Она повернулась к Мануэлю, поглаживающему коней. Он сказал:
– Только переоденусь и сразу туда, мадам.
– Спасибо.
Она поднялась по ступенькам и исчезла в доме. Мануэль, передав поводья Армору, поспешно сказал:
– Оседлайте мне Диззи. И соберите что-нибудь поесть. Я очень тороплюсь. – Он указал на мокрую фуражку. – Промок до нитки, но медлить нельзя. Вы мне поможете?
– Помогу. Никак не найдете?
– Никак.
– Куда ты возил госпожу?
Мануэль оглянулся по сторонам и тихо ответил:
– На Крейн-стрит.
– Господи!
– То-то! Слыхал я о бедах, но не о таких… Армор, уводя лошадей, страдальчески проговорил:
– Я слыхал, что все мы, кроме Харриса, идем под топор.
– Свет велик, – подбодрил его Мануэль. Он заскочил в свою каморку, переоделся в сухое и скоро уже скакал по аллее, направляясь в Шилдс.
3
В девять часов утра Розина увидела скачущего по аллее конюха. Через несколько минут он уже стоял перед ней. Она не стала задавать вопросов, а он ничего не объяснил, а только покачал головой. Помолчав, она сказала:
– Идите отдыхать. Я пошлю Армора в полицию.
– Я поговорил по душам с двумя полицейскими, но они только развели руками.
Ничего не услышав в ответ, он хотел было уйти, но, едва достиг двери, Розина окликнула его:
– Мануэль! Как вы думаете, она могла броситься в реку?
Он так и остался стоять к ней спиной, с опущенной головой. Она облекла в слова мысль, не дававшую ему покоя всю ночь, пока он метался по набережной. Ее вопрос был для него как удар под дых – он почувствовал настоящую боль. Госпоже полагалось отвечать. Он не мог поделиться с ней своими опасениями, поэтому ответил вопросом на вопрос:
– К кому бы она могла направиться, мадам?
Розине не потребовалось времени на размышление, она сразу покачала головой. Ни к кому! За воротами имения Аннабелла не знала ни души, не считая семейства в Дарэме. Туда она не кинулась бы ни за что на свете. Почти всю жизнь она провела в изоляции, как в монастыре. Розина знала, что винить в этом можно одну ее. Это она превратила ребенка в свою собственность, не давала общаться с хорошими соседскими семьями, которые, имея сыновей, с радостью раскрыли бы ей объятия. Но она была полна решимости сохранить ее для себя… и для Стивена. Нет, за воротами не было ни единой души, чтобы пригреть ее, кроме женщины, произведшей ее на свет.
О, если бы она не помчалась накануне в Дарэм! Но, даже узрев набранное черным по белому газетное объявление, она не могла поверить, что это не ошибка. Она готова была поклясться, что Стивен человек чести и не стал бы так жестоко играть с чувствами Аннабеллы. Что ж, она узнала, что его поведение не было жестокой игрой.
По дороге домой она твердила себе, что не принадлежит этим временам, что ей следовало бы жить в старину, в эпоху рыцарей с высокими помыслами. Как провести различие между знаками любовного внимания и проявлениями братских чувств?
Она пребывала в задумчивости несколько минут и лишь потом спохватилась, что Мануэль удалился. К ней подошла Элис и сказала:
– Вам бы поесть. У вас со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было. Я только что из парка. Госпожа хотела бы немедленно увидеться с вами.
Розина ответила не сразу. Отойдя к окну, она посмотрела на пустынную аллею и молвила:
– Я не покину Дом, пока не получу об Аннабелле вестей. Передайте это моей матери.
Элис уставилась на хозяйку. Впервые эта примерная дочь не подчинилась матери, чьи просьбы всегда были равнозначны приказу.
Розина почти весь день просидела у окна и встала, лишь когда на аллее появились конные полисмены. Они не сообщили ничего нового, только расспросили о подробностях. Старший подивился на бледную даму, холодно осведомившуюся, не могла ли ее дочь утопиться. Он не сразу нашелся, что ответить.
– В этом случае ее бы уже выбросило на берег ночным приливом.
Легрендж возвратился домой по прошествии двух суток. Об этом задремавшей Розине сообщила Элис. Розина встрепенулась в кресле, в котором провела две ночи подряд, и потребовала мокрое полотенце.
Элис принесла тазик с холодной водой и подала госпоже пахнущее одеколоном полотенце. При этом она говорила дрожащим голосом:
– Осторожнее, вы сейчас не в том состоянии, чтобы с ним спорить. Вы уже несколько дней ничего не едите! Позвольте, я вас сперва накормлю.
– Для этого будет время потом.
– В таком случае, хотя бы переоденьтесь.
– Нет, Элис. Сперва покончим со всем этим, а потом я прилягу и отдохну. – Она сделала упор на последнем слове. Пока она вытирала лицо, Элис наспех причесала ее.
Медленно поднявшись, Розина сказала:
– Он, наверное, уже получил мое сообщение. И будет здесь с минуты на минуту. Вам лучше уйти.
Элис нехотя удалилась. Ей больше, чем когда-либо, хотелось сейчас остаться с госпожой, потому что слова, которые той предстояло произнести, обязательно принудят дьявола показать свое нутро…
Однако Легрендж появился у жены только через полчаса. Ему хватило одного взгляда на нее, чтобы уловить происшедшую с ней перемену. Она была по-прежнему бледна, но глаза ее горели. Было ясно, что она настроена не давать ему спуску. Розина утратила былое спокойствие, всегда сводившее его с ума; он еще не мог определить, что именно произошло, но знал, что никогда прежде не видел жену такой.
Сам он чувствовал себя отвратительно. Два дня и две ночи подряд он пил, не просыхая, и почти не спал, но сейчас был достаточно трезв, чтобы ненавидеть себя за то, что открыл Аннабелле тайну ее рождения. Его беспокоила не реакция на это жены, а пропасть, разверзшаяся между ним и дочерью.
Голосом, больше похожим на хрип, Розина сказала нечто, заставившее его содрогнуться:
– Ты читал свежую газету? Ее, должно быть, уже доставили. Говорят, что тело должно было выбросить приливом.
– Что ты болтаешь, женщина? Чье тело? – Он еще договаривал свой вопрос, а его уже обуял страх, от которого перехватило дыхание.
– Чье тело? О чьем еще теле я могу говорить, кроме тела Аннабеллы?
Он побелел и уставился на нее.
– Что случилось?!
– Ты не знаешь? Конечно, где тебе знать! Ведь ты был занят своим обычным делом – развлечениями. Изволь же вспомнить: ты посоветовал Аннабелле уйти к ее матери. Она так и поступила. Она бросилась к матери, прямо на Крейн-стрит. Это, положим, тебя не удивляет, но дальнейшее наверняка удивит: я тоже побывала у ее матери, в доме на Крейн-стрит. – Она помолчала, позволяя ему как следует налиться багровой краской. – Но я опоздала и не застала там Аннабеллу. Она познакомилась с родной матерью и еще кое с кем.
Розина отошла от окна и приблизилась к мужу. Оказавшись от него на расстоянии вытянутой руки, она посмотрела ему прямо в глаза и спросила:
– Кого же, по-твоему, она могла там встретить, кроме родной матери? Нет, напрасно я задаю тебе этот вопрос: ты и за тысячу лет не догадаешься, Эдмунд. Ты, сильный, способный производить детей мужчина, не найдешь ответа. Поэтому я тебе подскажу: Аннабелла встретила там своего отца.
Это было произнесено тихо, почти ласково. Легрендж прищурился. Теперь он не сомневался, что она спятила. Но когда она снова заговорила, он широко распахнул глаза. Розина словно бы прочитала его мысли:
– Нет, Эдмунд, я не лишилась рассудка. Я полностью в своем уме. Слушай внимательно, я повторю еще раз: в этом доме Аннабелла познакомилась с родным отцом. Это – огромный бестолковый громила, но твоя любовница питает к нему привязанность. Она мне многое рассказала, так как встревожена тем, что ты именно на этом этапе жизни ее дочери раскрыл девочке тайну ее происхождения.
Легрендж пялился на жену, словно лишившись дара речи. Она продолжала:
– Я помню, как в начале нашего брака ты пробыл в Лондоне месяца два с лишком. Помню, как меня обидело твое отсутствие, как мне было одиноко. Видимо, то же самое испытывала и твоя любовница, потому что уложила к себе в постель мужчину по имени Джимми. Насколько я понимаю, они вместе выросли и очень друг к другу привязаны. Но эта целеустремленная особа видела в тебе средство для подкрепления своих устремлений, поэтому и сделала тебя отцом своего ребенка, чем накрепко привязала тебя к себе…
– Замолчи! – Он навис над ней, стиснув челюсти и напрягая все мышцы тела. – Она лжет! Лживая стерва!
На этот раз Розина нисколько не испугалась его и ответила столь же пронзительно:
– Нет, не лжет! Даже если бы я усомнилась в ее словах, этот человек рассеял бы мои сомнения, потому что Аннабелла очень на него похожа. Твоя любовница утверждает, что в свое время, до того, как ему расплющили лицо, он был хорош собой. У него до сих пор зеленые, как у Аннабеллы, глаза и такой же, как у нее, рот. Удивительно, что ты никогда не обращал внимания на сходство между ними. Если бы мне довелось повстречаться с твоей любовницей и с этим человеком много лет тому назад, я бы сразу обо всем догадалась и… – С насмешливого тона она перешла на горький, и теперь каждое ее слово звучало как обвинение: – Я бы не провела столько лет в мучениях и унижениях! Ты смел обвинять меня в бесплодии! Но если бы я вышла за другого, то стала бы матерью большого семейства, а вместо этого испытывала терзания, выслушивая обвинения в бесплодии. Ты шантажировал меня той, кого считал живым доказательством своей мужской силы, а сам на самом деле все это время болтался на крючке у распутницы, у шлюхи…
Он ударил ее кулаком по лицу. Она отшатнулась. Если бы не стол, в который она уперлась, она оказалась бы на полу. Держась за стол, Розина смотрела на него во все глаза. У нее был в кровь разбит рот, но она не знала этого. Она видела одно только лицо – лицо дьявола во плоти. Нащупав на столе тяжелую чернильницу, она, не задумываясь, метнула ее в него. Бросок был так неожиданен и быстр, что он не успел уклониться. Чернильница попала ему в подбородок, чернила испачкали физиономию и залили всю одежду сверху донизу.
Когда в него полетело тяжелое серебряное пресс-папье, он успел подставить руку; затем в метательный снаряд превратилась ваза с подоконника. Ваза, не попав в цель, разбилась о стену.
В комнату влетела Элис. Она крепко обняла свою госпожу и закричала:
– Все, все! Прекратите! – Обернувшись к хозяину, она осмелилась крикнуть: – Уйдите!
Он окинул обеих полным ненависти взглядом убийцы, развернулся и, шатаясь, покинул комнату жены.
Спустя полчаса Розина, поддерживаемая под руки Элис и Ривзом, медленно пересекла парк, чтобы, войдя в дом матери, лишиться чувств. Ривз впервые за долгие годы был вынужден передвигаться бегом, чтобы, достигнув конюшни, передать Мануэлю приказ во всю прыть скакать в город за врачом.
Следуя давным-давно заведенной привычке, Ривз и миссис Пейдж управляли Домом так, словно там все еще обитали хозяева; разумеется, их ежедневно навещала Элис, требовательностью превосходившая хозяйку и даже хозяина. На свои вопросы о состоянии госпожи они день за днем получали один и тот же ответ: состояние плачевное. Элис умалчивала о том, что госпожа утратила интерес к жизни, отказывается говорить и есть и может совсем угаснуть.
Все до одного слуги норовили остановить ее и справиться о здоровье госпожи. Элис усматривала в этом запоздалую перемену в их отношении к ней. Госпожа добилась настоящего уважения к себе, только когда взялась кидаться тяжелыми предметами. То же, как она долгие годы сохраняла самообладание, не вызывало у них восхищения. С другой стороны, возражала себе старая Элис, что они знают о самообладании? Она сознательно закрывала глаза на то, что госпожа всю жизнь была повернута и к ним, и к ней именно этой стороной своего характера. В ее бунте все усмотрели столь желанное для них самих высвобождение из-под гнета. Элис быстро забыла, какой восторг испытала и она, увидев хозяина, залитого чернилами, и комнату, усыпанную осколками китайской вазы династии Мин и других ценных предметов.
Слуги теперь больше бездельничали, чем трудились. Они уже не видели толку в усердии: усадьба прекращала существование, и у них было три недели на то, чтобы найти новое место. Это было почти невозможно, так как все усадьбы на Севере угасали одновременно. Слуги в один голос заявили кухарке, что надо подъедать запасы. Чердаки и подвалы были забиты продовольствием. Что с ним будет, когда дом опустеет? В коттедж не перенести и половины этого добра; следовательно, половине грозила порча. Никто из слуг не мог добиться от Элис ответа, будет имение продано целиком или частично и останется ли старая госпожа жить в коттедже, так как Элис сама находилась в полном неведении.
