Текст книги "Ведьмина зима (ЛП)"

Автор книги: Кэтрин Арден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Она не будет медлить, – сказала Вася. – Она следит.

В его тишине она слышала невысказанную мысль.

– Расскажи мне, – сказала она.

– Тебе не нужно возвращаться в Москву, – сказал он. – Ты видела достаточно ужаса, причинила достаточно боли. Медведь теперь постарается тебя убить худшим образом, особенно, если узнает, что я вспомнил. Он знает, что я буду горевать.

– Не важно, – сказала она. – Он свободен из – за нас. Его нужно снова сковать.

– Чем? – спросил Морозко. Свеча вспыхнула лиловым огнем. Его глаза были цвета огня, его силуэт таял, пока он не стал ветром и ночью из плоти. Он стряхнул покров силы и сказал. – Я – зима. Думаешь, у меня будут силы летом в Москве?

– Для победы не обязателен холод, – сказала Вася. – Нужно что – то сделать, – она забрала из его рук свои вещи. – Спасибо за это, – добавила она и ушла в комнату переодеться. Она крикнула у порога. – Ты вообще можешь проходить в летний мир, зимний король?

Его голос за ней был неуверенным.

– Не знаю. Может. Ненадолго. Если мы вместе. Кулон разрушен, но…

– Он нам уже не нужен, – закончила она, понимая. Связь между ними – слои страсти, гнева, страха и хрупкой надежды – была сильнее волшебного кристалла.

Она оделась и вернулась к двери. Морозко стоял, где она его оставила.

– Мы можем попасть в Москву, но что дальше? – сказал он. – Если Медведь узнает, что мы идем, он будет рад устроить ловушку, чтобы я беспомощно смотрел, как тебя убивают. Или чтобы ты смотрела, как твоя семья страдает.

– Нам просто нужно быть умнее, – сказала Вася. – Мы навлекли это на Русь, нам ее и спасать.

– Нам нужно вернуться в мои земли, прийти к нему зимой, когда я сильнее. Тогда будет шанс победить.

– Он знает об этом, – ответила Вася. – Так что собирается сделать то, что задумал, летом.

– Это может тебя погубить.

Она покачала головой.

– Может. Но я не брошу семью. Ты пойдешь со мной?

– Я сказал, что ты не одна, Вася, и я был серьезен, – сказал он, но не звучал радостно.

Она выдавила улыбку.

– Ты тоже не один. Давай повторять это, пока кто – то из нас не поверит, – она смогла сказать без дрожи. – Если я выйду, деревня попробует меня убить?

– Нет, – сказал Морозко и улыбнулся. – Но может родиться легенда.

Она покраснела. Он протянул руку, и Вася обхватила ее.

Деревня собралась у купальни. Они отпрянули, когда дверь открылась. Они смотрели на Васю и Морозко, держащихся за руки, растрепанных.

Елена стояла перед толпой плечом к плечу и мужчиной, что пытался спасти ее. Она вздрогнула, когда Морозко повернулся к ней. Он заговорил с Еленой, хоть слышали все:

– Прости, – сказал он.

Она была потрясена, но взяла себя в руки и поклонилась.

– Это было твое право. Но… – она пригляделась. – Ты другой, – прошептала она.

Как Вася увидела, что годы пропали из его глаз, так женщина ощутила их вернувшийся вес.

– Да, – сказал Морозко. – Я был спасен от забвения, – он посмотрел на Васю и сказал так, чтобы слышала вся деревня. – Я любил ее, и проклятие заставило меня забыть. Но она пришла, разрушила проклятие, и теперь я должен идти. Благословляю вас этой зимой.

Шепот удивления, радости. Елена улыбнулась.

– Мы благословлены вдвойне, – сказала она Васе. – Сестра, – в ее руках был подарок: красивый длинный плащ, шкура волка снаружи, зайца – внутри. Она дала его Васе и обняла ее. – Спасибо, – прошептала она. – Благословишь моего первого ребенка?

– Здоровья и долгой жизни, – сказала Вася чуть неловко. – Радости в любви, смелой смерти после долгого времени твоему ребенку.

«Зимняя королева», – говорили они. Это пугало ее. Она пыталась скрывать эмоции.

Морозко стоял рядом с ней, обманчиво спокойный, но она ощущала притяжение между ним и его народом. Его глаза были глубокими и поразительно синими. Может, он даже сейчас хотел вернуться, занять место на празднике, вечно ощущать их веру.

Но, если он и сомневался, он не показывал этого на лице.

Вася была рада, когда все повернулись на звук копыт. Радость озарила десятки лиц. Две лошади перемахнули через ограду, белая и золотая. Они прошли сквозь толпу к ним. Морозко без слов прижался лбом к шее белой кобылицы. Лошадь повернула голову и поймала его за рукав. Боль пронзила Васю при виде этого.

– Я забыл и тебя, – тихо сказал он лошади. – Прости меня.

Белая лошадь толкнула его головой, прижав уши.

«Не знаю, почему мы вас ждали. Было очень темно».

Пожара согласно провела копытом по снегу.

– Ты тоже ждала, – удивилась Вася.

Пожара укусила Васю за руку и топнула.

«Больше ждать не буду».

Вася сказала, потирая новый синяк:

– И я рада тебя видеть.

Морозко удивленно сказал:

– Она никогда не принимала всадника добровольно за все годы жизни.

– И не приняла, – поспешила сказать Вася. – Но помогла мне прийти сюда. Я благодарна, – она почесала бок Пожары. Та невольно прижалась к руке.

«Ты задержалась», – сказала лошадь, чтобы показать, что ей не нравилась ласка. Она топнула снова.

Новый плащ Васи был тяжелым на плечах.

– Прощайте, – сказала она людям. Они смотрели большими от удивления глазами. – Они думают, что видят чудо, – сказала Вася тихо Морозко. – Но так не ощущается.

– И все же, – ответил он, – девушка сама спасла зимнего короля от забвения и увела его и волшебных лошадей. Это чудо зимнего солнцестояния, – Вася улыбалась, а он забрался на спину белой лошади.

Он не успел предложить – если собирался – ей сесть перед ним, она твердо сказала:

– Я пойду. Я пришла сюда на своих ногах, – было бы ужасно сложно идти по глубокому снегу без нужной обуви, но она этого не сказала.

Бледные глаза смотрели на нее. Вася хотела, чтобы он отвернулся. Он видел, что за ее гордостью – она не хотела, чтобы он унес ее на седле – видел ее эмоции. Потрясение от падения Соловья было еще свежим в памяти. И не хотелось уезжать, торжествуя.

– Хорошо, – сказал он, удивил ее, спешившись.

– Не нужно, – сказала она. Две лошади закрывали их из толпы. – Ты же не собираешься уходить из деревни как пастух? Это ниже твоего достоинства.

– Я видел много смертей, – холодно ответил он. – Касался мертвых и отправлял их. Но я никак не запоминал их. Я могу пойти с тобой, потому что ты не можешь ехать рядом со мной на Соловье. Потому что он был храбрым и погиб.

Она не плакала по Соловью. Не успевала. Он снился ей, она просыпалась, крича ему бежать, ощущала тупую боль от его отсутствия. Но не плакала, лишь пролила пару слез, когда чуть не убила духа – гриба. Теперь она ощущала жжение слез. Морозко легонько коснулся пальцем первой, скатившейся к ее челюсти. Слеза замерзла от его прикосновения и упала.

Как – то поход по полночной деревне, пока лошади шагали рядом с ними, напомнил о гибели Соловья так, как не могли потрясения прошлых дней. Когда они миновали забор и ушли в зимний лес, Вася уткнулась лицом в гриву белой лошади и выплеснула все слезы, что копились в ней с той ночи в Москве.

Лошадь терпеливо стояла, дышала теплом на ее ладони, и Морозко тихо ждал, лишь потом коснулся прохладными пальцами ее шеи.

Ее слезы утихли, она покачала головой, вытерла нос и попыталась думать ясно.

– Нам нужно вернуться в Москву, – ее голос был хриплым.

– Как скажешь, – сказал он, все еще не радуясь этому. Но он и не возражал.

«Если мы отправимся в Москву, – неожиданно сказала белая лошадь, – то Васе стоит сесть мне на спину. Я могу донести обоих. Так будет быстрее».

Вася хотела отказаться, но заметила лицо Морозка.

– Она не даст тебе отказаться, – сказал он. – И она права. Ты только утомишь себя ходьбой. Ты должна думать о Москве. Если я буду нас вести, мы прибудем к зиме.

Деревня пропала из виду. Вася забралась на спину лошади, Морозко сел за ней. Белая кобылица была изящнее Соловья, но то, как она двигалась, напоминало… Стараясь не думать о гнедом коне, Вася посмотрела на ладонь Морозко, расслабленно лежащую на его колене, вспомнила его руки на своей коже, его жесткие и холодные волосы на ее груди.

Она поежилась и отогнала воспоминание. Они провели вместе часы в Полночи. Теперь им нужно было перехитрить умного и заклятого врага.

Но… ради отвлечения она заставила себя задать вопрос, ответа на который боялась.

– Чтобы сковать Медведя… я должна принести себя в жертву, как сделал мой отец?

Морозко не сказал сразу нет. Васе стало не по себе. Лошадь мягко шла по снегу, снежинки сыпались с неба. Вася не знала, вызвал ли он этот снегопад от беспокойства, или это было невольно, как биение сердца.

– Ты обещал не врать мне, – сказала Вася.

– И не буду, – сказал Морозко. – Это не просто обмен жизни на его оковы. Твоя жизнь не связана со свободой Медведя. Ты не просто… трофей в нашей войне.

Она ждала.

– Но я дал ему власть над собой, – сказал Морозко, – когда отдал свою свободу. Мы с братом теперь не будет равными в бою, – сухо сообщил он. – Лето – его время. Я не знаю, как связать его, кроме силы свободно отданной жизни или уловки…

Пожара вдруг сказала:

«А как насчет золотой штуки?» – кобылица подобралась близко и слушала их разговор.

Вася моргнула.

– Ты о чем?

Лошадь качнула головой.

«Золотая штука, созданная чародеем! Когда я ее носила, не могла летать. Приходилось его слушаться. Та штука сильная».

Вася и Морозко переглянулись.

– Золотая уздечка Кощея, – медленно сказала Вася. – Если она сковала ее, сможет сковать твоего брата?

– Возможно, – зимний король нахмурился.

– Она была в Москве, – Вася говорила все быстрее от волнения. – В конюшне Дмитрия Ивановича. Я сняла ее с головы Пожары и бросила. В ночь, когда Москва горела. Она еще во дворце? Может, растаяла в огне.

– Она бы не растаяла, – сказал Морозко. – Есть шанс, – она не видела его лица, но его ладонь на его колене сжалась в кулак.

Вася, не думая, склонилась и почесала радостно шею Пожары.

– Спасибо, – сказала она. Лошадь мгновение терпела это, а потом ушла в сторону.

Часть четвертая

19

Союзники

Лето наступило внезапно, упало на Москву, как армия противника. Лес горел, и город закрывал дым, мешая видеть солнце. Люди сходили с ума от жары, бросались в реку в поисках прохлады или падали на месте, с красными лицами и липкими потными телами.

Крысы пришли с теплом, выбрались из кораблей, пока люди разгружали серебро, вещи и железо, и напали на душные рынки Москвы. Они процветали там, их манила вонь.

Первыми заболели те, кто жил в посаде, в душных хижинах у реки. Они кашляли, потели, потом дрожали. А потом опухало горло и живот, появлялись черные точки.

Чума. Слово терзало город. Москва уже видела чуму. Дядя Дмитрия, Семен, умер от нее вместе с женой и сыновьями одним жутким летом.

– Закрыть дома больных, – сказал Дмитрий капитану стражи. – Они не выйдут, даже в церковь. Если священник согласится благословить их, пусть входит, но только это. Скажи страже у ворот города: больных в город не впускать, – люди тихо шептались о смерти дяди Дмитрия, опухшего, в черных точках, и даже слуги боялись подойти к нему.

Мужчина кивнул, но хмурился.

– Что? – осведомился Дмитрий. В ночь нападения татар стражей Дмитрия стало намного меньше. После мятежа и костра он собрал больше стражи, но они были еще неопытными.

– Эта болезнь – проклятие Бога, государь, – сказал капитан. – Разве люди не должны тогда молиться? Все молитвы смогут достичь ушей Всевышнего.

– Это проклятие передается от человека к человеку, – сказал Дмитрий. – Зачем Москве стены, если не отгонять зло?

Один из бояр в комнате сказал:

– Простите, государь, но…

Дмитрий хмуро обернулся.

– Я не могу отдать приказы, не выслушав половину города? – обычно он развлекал бояр. Они были старше него, они сберегли для него трон, пока он не подрос. Но ужасная жара лишала его сил, вызывала утомленный гнев. Он все еще не получил вестей от двоюродных братьев: князь Серпухов повез все собранное серебро на юг, чтобы уговорить темника Мамая. Саша должен был привести отца Сергея. Но Саша не вернулся, а отчеты с юга сообщали, что Мамай все еще собирает свой улус, словно не слышал Владимира.

– Люди боятся, – осторожно сказал боярин. – Мертвые трижды выходили. Теперь это? Если закроете врата Москвы и откажете больным в церкви, не знаю, что они сделают. Многие уже говорят, что город проклят.

Дмитрий понимал войну и управление людьми, но проклятия в его опыт не входили.

– Я подумаю, как успокоить город, – сказал он. – Но мы не прокляты, – но Дмитрий не был уверен. Он хотел совета отца Сергея, но старого монаха тут не было. Так что великий князь с неохотой повернулся к слуге. – Отправь за отцом Константином.

* * *

– Светловолосый князь не дурак, – сказал Медведь. – Но он юн. Он послал гонца за тобой. Когда пойдешь к нему, убеди его дать тебе провести службу в соборе. Созови людей, помолитесь о дожде или спасении. О чем еще люди просят богов? Но созови их вместе.

Константин был один в скриптории Архангельского монастыря, был в легкой робе, пот проступил на его лбу и верхней губе.

– Я рисую, – сказал он, крутя краску под светом. Его краски лежали перед ним как драгоценные камни – некоторые и делались из таких камней. В Лесной Земле он делал краски из коры, ягод и листьев. Теперь бояре в тревоге усыпали его лазуритом для синего и яшмой для красного. Они платили лучшим мастерам Москвы, чтобы те сделали рамки для его икон из серебра с жемчугом.

На улицах шептались о третьем появлении мертвых, он всю ночь прогонял одного, другого, а потом и третьего.

– Это выглядело не так просто, – сказал ему потом Медведь, когда Константин проснулся с криком от кошмара с мертвыми лицами. – Думаешь, если одолеть одного ребенка упыря, можно завоевать всю Москву, крестьян и бояр? Пей вино, божий человек, и не бойся тьмы. Разве я не сделал все, что обещал?

– Сделал, – жалобно сказал Константин, дрожа от холодного пота. Он стал епископом. Получил роскошь, соответствующую статусу. Люди Москвы поклонялись ему с диким пылом. Но это не помогало ему ночью, когда ему снились мертвые руки.

Теперь в скриптории Константин отвернулся от деревянной панели и увидел черта за ним. Его дыхание покинуло его. Он не мог привыкнуть к присутствию демона. Зверь знал его мысли, будил от кошмаров, шептал советы на ухо. Константин не освободится от него.

«Может, я и не хочу», – думал Константин в моменты прояснений в голове. Когда он смотрел на черта, его один глаз уверенно глядел в ответ.

Зверь видел его.

Константин ждал голоса Бога так долго, но он молчал.

Этот черт не переставал говорить.

Ничто не убирало кошмары Константина. Он пытался пить медовуху, чтобы крепче спалось, но от этого только болела голова. Константин в отчаянии попросил у монахов кисти и деревянные панели, масло, воду и краски, стал писать иконы. Когда он рисовал, его душа была только в глазах и руке, разум утихал.

– Я вижу, что ты рисуешь, – едко сказал Медведь. – В монастыре, один. Зачем? Ты же хотел земные радости, божий человек.

Константин провел рукой по рисунку на панели.

– У меня есть радости. А это? Разве не красиво? – его голос был полон иронии, икона была написана человеком без веры.

Медведь заглянул поверх плеча Константина.

– Странный рисунок, – сказал он, протянул толстый палец к картине.

Там был Святой Петр. Он был с темной бородой, диким глазами, ладони и ступни кровоточили, он слепо смотрел на небо, где ждали ангелы. Но глаза ангелов были плоскими, как мечи в их руках. На небесах его будто приветствовала армия у ворот. Петр не был спокоен. Его глаза видели, ладони взмахивали с эмоциями. Он был живым, каким дар Константина и голод, который священник не мог убрать из своей души, мог его сделать.

– Очень красиво, – сказал Медведь, обводя линии, не касаясь. Он был почти потрясен. – Как ты делаешь картину такой… живой? У тебя нет магии.

– Не знаю, – сказал Константин. – Мои руки двигаются сами. Что ты знаешь о красоте, чудище?

– Больше тебя, – сказал Медведь. – Я прожил и увидел куда больше. Я могу оживить мертвое, хоть это лишь насмешка над жизнью. Это… нечто другое.

В том глазе было удивление? Константин не был уверен.

Медведь повернулся к деревянной панели на стене.

– Ты все еще должен провести службу в соборе. Забыл об уговоре?

Константин отбросил кисть.

– А если нет? Бросишь меня? Заберешь мою душу? Будешь пытать?

– Нет, – Медведь легонько коснулся его руки. – Я пропаду, брошусь в огненную яму и оставлю тебя одного.

Константин замер. Один? Наедине с мыслями? Порой этот черт казался единственно настоящим в этом кошмарном жарком мире.

– Не оставляй меня, – сказал Константин хриплым шепотом.

Толстые пальцы гладили его лицо удивительно нежно. Большие голубые глаза смотрели в серый глаз, на лицо в шрамах. Медведь выдохнул ответ в ухо Константину:

– Я был один сотню жизней людей, скованный на поляне под неменяющимся небом. Ты можешь творить жизнь руками, я такого не видел. Зачем мне покидать тебя?

Константин не знал, радоваться или бояться.

– Но, – прошептал Медведь, – собор.

* * *

Дмитрий не был согласен.

– Службу для всей Москвы? – спросил он. – Отец, подумай. Люди падают от жары, их могут затоптать. Чувства уже на пределе без общего созыва молиться, потеть и целовать иконы, хоть это и обрадует Бога, – последнее он добавил после мига паузы.

Медведь наблюдал скрытно и сказал с довольным видом:

– Люблю логичных людей. Они всегда пытаются объяснить невозможное, но не могут. А потом они ошибаются. Давай, монах. Ослепи его словами.

Константин не подал виду, что услышал, лишь поджал губы. Но сказал вслух недовольным тоном:

– Это воля Божья, Дмитрий Иванович. Если есть шанс снять проклятие с Москвы, нужно его использовать. Мертвые заразили Москву страхом, а если меня поздно позвали? А если появится что – то хуже упырей, и мои молитвы его не остановят? Нет, лучше всему городу помолиться вместе, может, это покончит с проклятием.

Дмитрий еще хмурился, но согласился.

* * *

Для Константина мир стал менее реальным, когда он надел новую бело – красную робу с высоким воротником. Он напрягся, пот стекал ручьями по спине, когда он прижал ладонь к двери собора.

Медведь сказал:

– Я хочу войти.

– Так входи, – сказал Константин отвлеченно.

Черт издал нетерпеливый звук и сжал ладонь Константина.

– Ты должен провести меня с собой.

Константин сжал кулак в руке демона.

– Почему ты не можешь войти сам?

– Я – черт, – сказал Медведь. – Но я и твой союзник, божий человек.

Константин провел Медведя в собор с собой, с горечью посмотрел на иконы.

«Видите, что я делаю, когда вы не говорите со мной?» – Медведь с любопытством огляделся. Посмотрел на позолоту, на рамы икон в камнях, на сине – красный потолок.

На людей.

Собор был полон людей, все толкались, покачивались, от них воняло потом. Они собрались перед иконостасом, плакали и молились, на них смотрели святые и черт с одним глазом.

Медведь вышел с духовенством, когда двери открылись. Глядя на толпу, он сказал:

– Неплохо. Давай, божий человек. Покажи свою силу.

Константин начал службу и не знал, для кого это делал: для следящей толпы или слушающего демона. Но он направил всю боль изорванной души туда, пока собор не зарыдал.

Константин ушел в свою келью в монастыре, которую оставил, несмотря на хороший дом. Он лег без слов на пропитанную потом простыню. Его глаза были закрыты, и Медведь не говорил, но был там. Константин ощущал его удушающее присутствие.

Наконец, священник выпалил, не открывая глаза:

– Почему ты молчишь? Я сделал, как ты просил.

Медведь сказал, почти рыча:

– Ты рисовал то, что не скажешь. Стыд, печаль и скучный отдых. Это все на лице твоего Святого Петра, и сегодня ты пел то, что не можешь произнести. Я ощущал это. А если кто – то поймет? Пытаешься нарушить обещание?

Константин покачал головой, глаза были еще закрыты.

– Они услышат то, что хотят слышать, увидят то, что хотят видеть, – сказал он. – Они без понимания сделают то, что я чувствую, своим.

– Тогда, – сказал Медведь, – люди – дураки, – он оставил это. – В любом случае, сцены в соборе должно хватить, – теперь он звучал удовлетворенно.

– Хватить для чего? – сказал Константин. Солнце пропало, зеленые сумерки немного ослабили жару. Он лежал, дышал, пытался отыскать прохладу.

– Хватит мертвых, – сказал Медведь безжалостно. – Они все поцеловали одну икону. Мертвые мне пригодятся. Завтра ты пойдешь к великому князю. Укрепишь свое место. Тот монах с ведьмой – брат Александр – вернется. Ты должен сделать так, чтобы его место возле великого князя уже не ждало его.

Константин поднял голову.

– Монах и великий князь дружили с детства.

– Да, – сказал Медведь. – Но монах соврал Дмитрию, и не раз. Какие бы клятвы он ни давал, этого не хватит, чтобы вернуть доверие принца. Или это сложнее, чем заставить толпу убить девчонку?

– Она это заслужила, – пробормотал Константин, накрывая глаза рукой. Тьма за веками снова показала ему зеленые глаза, и он открыл свои глаза.

– Забудь ее, – сказал Медведь. – Забудь ведьму. Ты сведешь себя с ума похотью, гордостью и сожалением.

Это было близко. Константин сел и сказал:

– Ты не можешь читать мои мысли.

– Нет, – парировал Медведь. – Но я вижу твое лицо, этого хватает.

Константин лег на грубые покрывала. Он тихо сказал:

– Я думал, что буду удовлетворен.

– Это не в твоей природе, – сказал Медведь.

– Княгини Серпуховой не было в соборе, – сказал Константин. – Как и ее слуг.

– Наверное, из – за ее ребенка, – сказал Медведь.

– Марья? А что она?

– Черти предупредили ее, – сказал Медведь. – Думал, ты убил всех ведьм в Москве, когда сжег одну? Но не бойся. В Москве не будет ведьм еще до первого снега.

– Нет? – выдохнул Константин. – Как?

– Потому что ты созвал всю Москву в собор, – с довольным видом сказал Медведь. – Мне нужна была армия.

* * *

– Им нельзя идти! – кричала Марья матери. – Никому!

Дочь и мать были в тонких платьях, пот был на их лицах. Одинаковые темные глаза блестели от усталости. В тереме тем летом женщины жили в сумерках. Не было костров, ламп или свечей. Жар был бы невыносимым. Они открывали окна ночью, но запирали днем, чтобы сохранить прохладу. Женщины жили в серой тьме, и это сказывалось на них. Марья была бледной под потом, худой и вялой.

Ольга мягко сказала дочери:

– Если люди хотят молиться в соборе, я не могу помешать им.

– Должна, – тревожно сказала Марья. – Должна. Человечек в печи сказал. Он сказал, что люди заболеют.

Ольга смотрела на дочь, хмурясь. Марья была сама не своя с этой жарой. Обычно Ольга увозила семью из города в имение в Серпухове, где они могли хоть надеяться на тихий и прохладный воздух, но в этом году говорили о пожарах на юге, и за дверью все ощущали дым, вдыхали его. Теперь за стенами была чума, и все было решено. Она оставила семью тут, но…

– Прошу, – сказала Марья. – Все должны остаться тут. Врата нужно закрыть.

Ольга все еще хмурилась.

– Я не могу держать их закрытыми вечно.

– И не нужно, – сказала Марья, и Ольга заметила с тревогой прямоту взгляда дочери. Она росла слишком быстро. Что – то в пожаре и последствиях изменило ее. Она видела то, чего не видела ее мать. – Только до возвращения Васи.

– Маша… – мягко начала Ольга.

– Она вернется, – сказала ее дочь. Она не упрямо кричала, не рыдала или молила, чтобы мама поняла ее. Она просто сказала. – Я знаю это.

– Вася не посмеет, – сказала Варвара, придя с мокрой тканью, кувшином медовухи из прохладного погреба. – Даже если она еще жива, она знает, как это опасно для всех нас, – она дала ткань Ольге, и та протерла виски.

– Это когда – то останавливало Васю? – спросила Ольга, взяв у Варвары кружку. Женщины с тревогой переглянулись. – Я не пущу слуг в собор, Маша, – сказала Ольга, – хоть они не отблагодарят меня за это. И, если ты… услышишь, что Вася пришла, скажешь мне?

– Конечно, – сказала Марья. – Нам понадобится ужин для нее.

Варвара сказала Ольге,

– Вряд ли она вернется. Она ушла слишком далеко.

20

Золотая уздечка

Голова Васи была полной зимних полуночей, она дрожала от желания увидеть свет. Она не знала, выйдут ли они вообще. Они неслись без перерыва по оврагам и полянам, покрытым льдом, полным тьмы, словно дня никогда не было. Морозко за ее спиной не успокаивал: он был частью долгой одинокой ночи, не тронутый холодом.

Вася пыталась думать о Саше, о Москве и свете дня, о своей жизни, ждущей ее за тьмой. Но вся ее жизнь была в беспорядке, и становилось все сложнее сосредоточиться, пока они ехали в ледяной ночи.

– Не спи, – сказал Морозко ей на ухо. Ее голова покачивалась на его плече, она вздрогнула в панике, и белая лошадь тряхнула ухом. – Если я поведу нас, мы попадем на мои земли зимой, – продолжил он. – Если хочешь в Москву летом, не спи, – они пересекали поляну подснежников, звезды сияли сверху, цветы нежно пахли у ее ног.

Вася поспешила выпрямить спину, сосредоточиться. Тьма смеялась над ней. Как можно было отделить зимнего короля от зимы? Тщетно даже пробовать. Ее голова кружилась.

– Вася, – нежнее сказал он. – Идем в мои земли. Зима довольно скоро придет в Москву. Иначе…

– Я еще не сплю, – яростно сказала она. – Ты освободил Медведя, ты должен помочь мне сковать его.

– С радостью. Зимой, – сказал он. – Это немного Вася. Все два времени года.

– Пустяк для тебя, но много для меня и моих, – сказала она.

Он не спорил.

Она думала о забвении, о странном искажении реальности, что позволяло разводить огонь из ничего или отводить взгляды Москвы от нее. Зимний король не мог идти по миру летом. Невозможно.

Она сжала кулаки.

«Нет, – подумала она. – Нет».

– Немного дальше, – сказала она, и белая лошадь бежала без слов.

Внимание Васи трепетало, как огонь на сильном ветру, усталость терзала ее, и его рука на ее талии была единственным, что не давало ей упасть. Но тут холод стал ослабевать. Под снегом появилась грязь. Они оказались в мире шуршащих листьев. Копыта белой лошади оставляли иней на листьях, когда касались их, Вася все еще держалась.

И они с Морозко и двумя лошадьми вышли в другую ночь, и она увидела костер у реки

Вес летней жары ударил по ее телу, как рукой, и зима пропала за ними.

Морозко прижался, невесомый, к ее спине. Вася встревожилась, увидев, как его рука становится прозрачнее, как лед, что таял от тепла.

Вася отчасти обернулась и поймала его за руки.

– Посмотри на меня, – рявкнула она. – Посмотри на меня.

Он посмотрел на нее бесцветными глазами, лицо было белым, бел глубины, как свет, что ослабевал в снежную бурю.

– Ты обещал не оставлять меня, – сказала Вася. – Ты говорил, что я не одна. Хочешь так легко отказаться от своих слов, зимний король? – она сдавила его ладони.

Он выпрямился. Он был еще тут, хоть и слабый.

– Я здесь, – сказал он, лед в его дыхании пошевелил листья летнего дерева. В его голосе появилась нотка горького юмора. – Более – менее, – но он дрожал.

«Вы вернулись в свою полночь, – сообщила Пожара, не замечая проблем. – Я ухожу. Мой долг оплачен».

Вася осторожно отпустила руки Морозко. Он не пропал, и она съехала с белой лошади.

– Спасибо, – сказала Вася золотой кобылице. – Я не могу все выразить словами.

Пожара тряхнула ухом, повернулась и убежала без слов.

Вася проводила ее взглядом, подавленная, стараясь не думать о Соловье. Костер у реки ярко сиял в темноте.

– Путешествия в полночи – это хорошо, – пробормотала Вася. – Но приходится сталкиваться с людьми во тьме. Кто это может быть?

– Понятия не имею, – кратко сказал Морозко, – я не вижу, – он сказал это сухо, но выглядел пораженно. Зимой его ощущения тянулись далеко.

Они подобрались ближе и остановились почти у света огня. Серая лошадь стояла без поводьев на другой стороне огня. Она с тревогой подняла голову и слушала ночь.

Вася знала ее.

– Туман, – выдохнула она, а потом увидела трех человек возле лошади. Три хороших коня и вьючная лошадь. Один из мужчин был темным комком в плаще. Но остальные сидели у огня и говорили, несмотря на позднее время. Один был ее братом, его лицо похудело за дни пути, обгорело на солнце. В его волосах были нити седины. Другим был самый святой человек на Руси. Сергей Радонежский.

Саша поднял голову, увидел тревогу лошадей.

– Что – то в лесу, – сказал он.

Вася не знала, как монах – и даже ее брат – отреагируют на нее, пропитанную магией и тьмой, держащую за руку демона холода. Но она взяла себя в руки и прошла вперед. Саша повернулся, а Сергей встал, бодрый, несмотря на годы. Третий проснулся, моргая. Вася узнала его – Родиона Ослябя, брата из Троицкой лавры.

Три монаха, грязных от дней в пути, ночевали на поляне летней ночью. Обычные. С ними зимние полуночи за ее спиной ощущались как сон.

Но нет. Она соединила два мира.

Она не знала, что произойдет.

* * *

Сначала брат Александр увидел тонкую фигуру и лицо в синяках. Он выругался мысленно, убрал меч в ножны, помолился и побежал к сестре.

Она была такой худой. Черты ее лица были острыми, как меч, огонь выделял кости. Но она обняла его с силой, и, когда он посмотрел на нее, он увидел мокрые ресницы.

Может, и он плакал.

– Марья говорила, что ты была жива. Я… Вася, прости. Прости меня. Я хотел искать тебя. Я… Варвара сказала, что ты вне досягаемости, что ты…

Она прервала поток слов.

– Нечего прощать.

– Огонь.

Она помрачнела.

– Это в прошлом, брат. Оба пожара.

– Где ты была? Что с твоим лицом?

Она коснулась шрама на скуле.

– Это с той ночи, когда на меня напала в Москве толпа.

Саша прикусил губу. Отец Сергей вмешался резким голосом:

– В лесу белая лошадь. И… тень.

Саша повернулся, его ладонь потянулась к рукояти. Во тьме, едва тронутой костром, стояла лошадь, белая, как луна зимней ночью.

– Твоя? – сказал Саша сестре, а потом посмотрел снова. Тень рядом с лошадью наблюдала за ними.

Он коснулся рукояти меня.

– Нет, – сказала его сестра. – Не нужно, Саша.

Тень, как понял Саша, была мужчиной. Его глаза были бесцветными, как вода, точками света. Не человек. Чудовище.

Он вытащил меч.

– Кто ты?

* * *

Морозко не ответил, но Вася ощущала в нем гнев. Он и монах были естественными врагами.

Поймав взгляд брата, она увидела с неприятным чувством, что ярость Саши была не простым презрением монаха к черту.

– Вася, ты знаешь это… существо?

Вася открыла рот, но Морозко вышел на свет и заговорил первым:

– Я отметил ее с ее детства, – холодно сказал он. – Взял ее в свой дом, привязал к себе древней магией и отправил в Москву.

Вася хмуро смотрела на Морозку. Презрение было не только у ее брата.

«И он решил начать разговор с Сашей именно этим».

– Вася, – сказал Саша. – Что бы он ни делал с тобой…

Вася прервала его:

– Это не важно. Я проехала по Руси, одетая как юноша. Я прошла одна в темноте и выжила. Поздно отчитывать. Теперь…

– Я твой брат, – сказал Саша. Это меня касается. Всех мужчин в семье касается, что это…

– Ты оставил нас, когда я была ребенком! – перебила она. – Ты отдался религии и великому князю. Моя жизнь и моя судьба вне твоего суждения.