Текст книги "Шестая жизнь Дэйзи Вест"

Автор книги: Кэт Патрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

12

– Дэйзи? Ты спишь? – кричит Мэйсон из другого конца фуд-корта в торговом комплексе. Он сидит за столиком с Кэйси и Норой Фитцджеральд. Все трое смотрят на меня. Мэйсон пару раз ударяет по столу костяшками пальцев, как будто передает мне зашифрованное послание. Стукнув в третий раз, он замирает в ожидании, глядя на меня, как будто я должна знать, что он хочет мне сообщить.

– Дэйзи? – снова зовет меня он.

Я в замешательстве смотрю через стол. Напротив меня сидит Мэтт.

– Ответь же ему, – говорит он.

Почувствовав на плече чью-то крепкую руку, я просыпаюсь.

Открыв глаза, я наблюдаю дивное зрелище: рядом на боку, лицом ко мне, лежит Мэтт, и это не сон. Увидев его, я перестаю дышать.

– Ответь отцу, – беззвучно шепчет он. Я непонимающе хмурюсь.

– Ответь, или он захочет войти, – объясняет Мэтт. Поняв наконец, что он хочет сказать, я пытаюсь ответить Мэйсону, но не могу произнести ни слова. Пытаясь прочистить горло кашлем, я вспоминаю мистера Джефферсона. Интересно, он кашляет, потому что пьет? Понемногу голос возвращается ко мне.

– Я не сплю! – морщась от головной боли, кричу я.

Смотрю в темные глаза Мэтта. Он смотрит на меня. Если бы говорить было не так долго, я бы спросила его, что он здесь делает.

– Хорошо! – кричит Мэйсон за стеной. – Мы с Кэйси пойдем есть омлет в ресторан отеля, а потом поедем к Циммерманам. Нам нужно успеть к восьми. Ты едешь с нами?

На мгновение мне приходит в голову, что Мэтту, возможно, показалось странным, что Мэйсон назвал мою «мать» Кэйси, а не мамой. Однако Мэтт, похоже, не придал этому значения. В этот момент в желудке начинает так страшно бурчать, что желание раздумывать на эту тему пропадает само собой.

– Спроси, можно ли тебе остаться в номере, – шепчет Мэтт.

Я киваю.

Опасаясь дышать на него и понимая, что от меня пахнет перегаром, я отворачиваюсь.

– Ты не против, если я сегодня побуду в номере? – спрашиваю я у стены. Ответа с той стороны приходится ждать довольно долго. – Я бы хотела почитать кое-что к уроку литературы, – добавляю я, стараясь говорить как ни в чем не бывало, хотя в душе, конечно же, ужасно волнуюсь. Мэйсон снова медлит с ответом, как будто то, что я сказала, требует детального обдумывания.

– Ладно, оставайся в гостинице, – наконец говорит он.

– Хорошо! – кричу я. – Спасибо.

Желудок снова дает о себе знать, и я подтягиваю ноги к груди, чтобы стало легче.

– Тебя опять тошнит? – шепотом спрашивает Мэтт.

– Не знаю, – шепчу я в ответ.

– Мы вернемся в семь, – говорит Мэйсон сквозь стену. – Поужинаем вместе.

От всей души желая, чтобы Мэйсон прекратил разговоры о еде, я, собрав остаток сил, отвечаю ему спокойным, ровным голосом:

– Ладно, договорились.

Прекратившиеся было рвотные позывы возобновляются с новой силой.

– Пойдешь в ванную? – спрашивает Мэтт тихо.

– Нет, не хочу двигаться.

Мэтт смотрит на меня с легкой улыбкой и убирает со лба прилипшую прядь волос.

– Тогда не ходи, – говорит он.

Вскрикнув во сне от испуга, я широко распахиваю глаза и лежу, прислушиваясь к бешеному сердцебиению. Мэтт все еще со мной: лежит на спине и глядит в потолок. Заметив, что я проснулась, оборачивается и обеспокоенно смотрит на меня.

– Кошмар приснился?

– Не знаю, – честно признаюсь я, так как то, что я видела во сне, успело спрятаться в глубины подсознания и в памяти не сохранилось. Даже не шевелясь, я понимаю, что сон пошел мне на пользу, и силы понемногу восстанавливаются. Я делаю глубокий вдох, выдыхаю и смачиваю губы языком. – Значит… ночью я тебе звонила?

Мэтт перекатывается на бок и, ухмыляясь, смотрит на меня.

– Да. Ты была пьяна и отправила мне сообщение.

– И что же там было написано? – смущенно спрашиваю я.

– Что-то вроде «спаси меня от этих пошляков», – объясняет Мэтт, и в его глазах я читаю едва различимые нотки раздражения. Или ревности?

– А дальше?

– Получив сообщение, я позвонил тебе, и ты сказала, что гуляешь с каким-то геем по имени Вэйд и…

– Я сказала, что Вэйд гомосексуалист? – переспрашиваю я.

– Не совсем так. Но ты все время повторяла, что ему нужно начать говорить обо всем открыто, – отвечает Мэтт.

– Думаю, я имела в виду что-то другое, – говорю я, тихо смеясь. – Хотя неважно. Продолжай.

– Да. А потом ты начала сбивчиво объяснять, где тебя искать, – говорит Мэтт. – Сказала, что ты в сортире с лосем.

– Это что еще за чертовщина? – спрашиваю я смущенно, ругая себя за то, что несла чушь, и, конечно же, за то, что так сильно напилась. Это совершенно не в моих правилах.

– Я тоже долго размышлял над этим вопросом, – объясняет Мэтт, – а потом пришел к выводу, что ты в Спектор-Холле. Там перед зданием на газоне стоит здоровенная статуя северного оленя, вся в огоньках. Его легко спутать с лосем.

– Сейчас сентябрь, – говорю я.

– Да, конечно, – соглашается Мэтт. – Но по этому лосю я и определил, где ты.

– Прости меня, пожалуйста.

– Не стоит, это было по-своему забавно, – говорит Мэтт. – Я вообразил себя участником телешоу… Знаешь, бывают такие передачи, в которых нужно делать нереальные вещи, и на все дается три часа. И, если уложиться в срок, выиграешь миллион долларов.

– И ты выиграл? – спрашиваю я.

– Нет, – признается Мэтт. – Но я опоздал всего на пятнадцать минут.

– Могу себе представить, какими мерзостями я занималась, пока ты ехал из Омахи.

– Нет, все было нормально, – возражает Мэтт. – Я пару раз звонил тебе из машины. Ты по большей части находилась в красной комнате и только иногда ходила в ванную блевать.

Я молчу, испытывая, с одной стороны, ужасное смущение, а с другой, радость от того, что Мэтт обо мне позаботился.

– Это счастье, что родители сняли для тебя отдельный номер, – добавляет Мэтт.

– Да уж, – соглашаюсь я, снова испытывая слабость.

– Иначе тебя бы неминуемо застукали, – продолжает он. – Вообще, это было ужасно глупо: напиться с незнакомыми парнями, в незнакомом городе. Да с тобой неизвестно что…

– Да, ты прав, – тихо соглашаюсь я.

– Или даже, черт возьми…

– Да, ты прав! – повторяю я, на этот раз гораздо громче. – Перестань уже!

Мэтт удивленно смотрит на меня, и мы оба смеемся. Успокоившись, мы долго смотрим друг на друга.

– Спасибо тебе, – говорю я.

– Да не за что, – отвечает Мэтт. – Но вот за что тебе действительно стоит меня поблагодарить, так это за то, что я отмыл от твоих волос блевотину.

Я испуганно смотрю на него и прячусь под простыню с головой. Мэтт, хохоча, легонько тычет меня кулаком в плечо.

– Я хочу заказать еду в номер, – говорит он. – Что ты будешь?

– Чизбургер, – быстро отвечаю я.

Сквозь простыню я слышу, как Мэтт звонит в службу доставки и просит прислать в номер два чизбургера с картошкой и два стакана колы.

– Ты заказал мне обычную, а не диетическую, – замечаю я, когда он вешает трубку.

– И что? – спрашивает он. – Я знаю, что ты пьешь обычную.

– Откуда?

– Ты заказывала ее, когда мы ходили в кино.

Я испытываю волнение от осознания того, что Мэтт наблюдал за мной. Он сдергивает простыни с моего лица.

– Ты бы пока в душ сходила, – предлагает Мэтт. – Тебе сразу лучше станет.

Его лицо находится на расстоянии нескольких сантиметров от моего, отчего волнение усиливается еще больше. Мы смотрим друг другу в глаза до тех пор, пока горничная, пришедшая убирать номер, не начинает стучать в дверь. Испугавшись резкого звука, я вздрагиваю и спускаюсь с небес на землю. Поднявшись, я нетвердой походкой иду к двери, чтобы сказать ей, что мне ничего не нужно. Затем перемещаюсь в душ и моюсь, продолжая все это время испытывать волнение. Несмотря на то что я проснулась в ужасном состоянии, день начался удачно. Мне не только удалось без последствий пережить вчерашний вечер с Вэйдом, но еще и Мэтт приехал, чтобы забрать меня, и сейчас он здесь, со мной.

Трудно отрицать, что он мне ужасно нравится. А тот факт, что вчера ночью он примчался спасать меня, и то, что он запомнил, что я пила в кинотеатре, недвусмысленно свидетельствует о том, что и я ему небезразлична.

К часу дня я вымыта, накормлена и практически полностью пришла в себя. Мэтт включает DVD-плеер, и мы садимся на пол, прислонившись к спинке кровати, чтобы посмотреть фильм. Я прижимаю к груди подушку и честно стараюсь уделять внимание происходящему на экране в течение первых пяти, затем десяти, а потом и пятнадцати минут. Но что-то терзает меня.

– А почему Одри мне не перезвонила? – спрашиваю я, не отрывая глаз от экрана.

– Тсс, – шипит Мэтт, махая рукой.

Я выдерживаю еще пять минут, размышляя над тем, как и каким образом могла до такой степени испортить отношения с Одри. Но как ни стараюсь, не могу понять, что могло произойти.

– Серьезно, Мэтт, она что, злится на меня?

– Нет, – отвечает он, не глядя на меня.

– А откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все.

Я снова пытаюсь сконцентрироваться на действии, но вскоре мысленно переношусь в вечер пятницы и углубляюсь в воспоминания о том, что произошло в торговом центре. Это было всего пару дней назад, а впечатление такое, будто с тех пор прошла целая вечность. Перед глазами всплывает отсутствующее лицо Одри по дороге домой. Если она не злится на меня, то в чем может быть дело?

Затем я вспоминаю наш с ней утренний поход в мексиканский ресторан и то, как ее стошнило после такое. Она солгала мне, но зачем? Вернувшись из туалета, Одри тяжело дышала. Когда мы сидели в фуд-корте, ее долго не было. Потом она вернулась, и ее лоб был покрыт испариной.

– С Одри что-то не так, верно? – спрашиваю я. Мэтт резко поворачивается в мою сторону.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает он, хотя, судя по тону, он не задает вопрос, а, скорее, пытается защититься. Резкость его тона говорит о том, что я попала в точку.

– Иногда она тяжело дышит и быстро устает. В пятницу, после кино, у нее был болезненный вид… – говорю я, начав фразу громко и закончив совсем тихо.

Когда говоришь такие вещи вслух, они звучат глупо. А Мэтт смотрит на меня так, словно я только что переехала его собаку.

– Да что с ней? – спрашиваю я, старясь говорить как можно мягче. Не задумываясь над тем, что я делаю, протягиваю руку и касаюсь его руки кончиками пальцев. Поразившись своей наглости, я тем не менее руку не убираю. Мэтт отворачивается, но его рука остается на месте.

– Я не должен тебе об этом рассказывать, – говорит он безжизненным голосом.

– О чем рассказывать? – спрашиваю я раздраженно. – Это так неприятно, когда начинаются какие-то секреты. Я…

И в этот момент Мэтт выкладывает правду.

– У Одри рак.

13

В три часа, оставив под дверью записку для Мэйсона, мы с Мэттом находимся на полпути к Омахе.

Преодолевая милю за милей, мы молчим, но это не то неловкое молчание, которое заставляет людей испытывать неудобство, мучительно размышляя, что бы такое сказать. Не знаю уж, как и когда это случилось, но в какой-то момент между пробуждением с Мэттом в одной постели и незапланированной поездкой в Омаху нервное напряжение, которое я испытывала, оказываясь с ним наедине, ослабло. Оно не исчезло совсем, сменившись непринужденным общением, как с Одри или Меган, но теперь, когда мы разговариваем, я уже не испытываю былого напряжения. Когда мы молчим, я тоже не испытываю страданий. Хотя эмоции, как и прежде, теснят грудь, колено не дергается и дыхание не сбивается. Голову переполняют мрачные мысли, но присутствие Мэтта не дает мне погрузиться в депрессию. Покрытие на отрезке дороги, по которому мы сейчас едем, сделано из какого-то странного материала: шины, соприкасаясь с ним, издают звук, который можно услышать, если быстро расстегнуть или застегнуть «молнию», повторяющийся снова и снова. Необычный ритм убаюкивает меня, погружая в водоворот собственных мыслей. Я как будто нахожусь под водой и могу слышать внутренний диалог, который веду сама с собой.

Одри умирает.

Она действительно умирает.

Я сбежала, не позвонив Мэйсону.

Я хочу помочь Одри.

Но я ничего не могу сделать.

Да, теперь все встало на свои места. Ее тошнит. Мама разрешает ей делать все, что та хочет. Ребята в школе провожают ее грустными взглядами.

Неужели болезнь неизлечима?

Да, так оно и есть. Это можно прочесть по лицу Мэтта.

У меня будут неприятности.

Но мои неприятности ничто по сравнению с тем, что выпало на долю Одри.

У меня раньше никогда не было неприятностей.

Перестань вести себя как ребенок.

Одри УМИРАЕТ!

Да, но…

Да уж. У меня к смерти, мягко говоря, отношение не такое, как у других.

В голову приходит неожиданная мысль: я хочу рассказать Мэтту о «Воскрешении».

Подумав об этом, я вздрагиваю от ужаса и вскрикиваю, но из-за шума машины Мэтт меня, слава богу, не слышит. Никогда в жизни мне даже в голову не приходило посвятить кого-то в детали проекта, хотя технически в этом нет ничего сложного: достаточно открыть рот и рассказать все Мэтту прямо сейчас. Я могла бы сказать ему, что не являюсь обычным человеком в привычном понимании и отношение к смерти у меня другое. Участвовать в проекте, цель которого доказать, что смерть не является непредсказуемым и неизбежным событием, все равно что всю жизнь носить защитный костюм. Он придает мне уверенность, которой не могут похвастаться другие. К примеру, когда я была младше, я пошла учиться плавать, но барахтаться у бортика с другими детьми не стала, так как не боялась утонуть. Конечно, тонуть мне не хотелось – кроме того, я знала, как это бывает, но и такой фатальности, как для других, в этой потенциальной возможности не было.

Одно дело – не иметь желания умереть, другое – быть парализованным страхом перед лицом смерти.

Я могла бы рассказать Мэтту, какие противоречивые чувства испытываю в душе, как мне не хочется верить, что моя единственная подруга, не участвующая в проекте, больна раком. Инстинкт подсказывает мне, что нужно попытаться ее спасти, но будущее этой идеи ясно заранее: даже если Мэйсон согласится воскресить кого-то из посторонних, состав не действует на взрослых, людей, получивших пулевые ранения, и пациентов, умерших от рака. Но может быть…

Мысль о возможности поделиться тайной, к которой я причастна, так волнует меня, что в желудке возникает тупая боль и во рту становится сухо, пока я мысленно подбираю подходящие слова, которые позволили бы мне объяснить Мэтту, в чем дело. Мы с ним одни в машине, вокруг нас на много миль ни души. Он мне нравится, и надеюсь, я нравлюсь ему. Что мне мешает это сделать? Чувствуя, как сердце бьется все быстрее и быстрее, я уже вполне серьезно собираюсь…

Как вдруг – бах!

Понятно, что это простое совпадение, но именно когда я уже раскрыла рот, чтобы начать говорить, шумное покрытие, по которому мы все это время ехали, неожиданно сменяется гладким, свежим асфальтом, и в наступившей тишине я снова явственно слышу голос разума. Он подсказывает мне, что рассказать об участии в проекте не только предательство, но и глупость. Я едва знаю Мэтта; как я могу доверить ему такую важную информацию?

Мне стыдно от одной только мысли, что я хотела это сделать.

Чтобы вновь не погружаться в эти мысли, решаю заговорить с Мэттом.

– Скажи мне, как это случилось, – прошу я. – Как Одри узнала, что у нее рак?

Мэтт не отвечает, наверное, целую минуту.

– Ты точно хочешь знать подробности? – наконец спрашивает он.

– Точно.

– Хорошо, – говорит он.

Я слежу за тем, как он большим пальцем убирает челку, закрывающую лицо, и уменьшает уровень громкости до едва слышного писка, прежде чем начать рассказ.

– Два года назад мы с родителями поехали на озеро Фримонт на выходные. Там мы ели острые такос, и у Одри заболел живот. Потом ее вырвало, она едва стояла на ногах, и папа с мамой испугались. Они подумали, что у нее сильное пищевое отравление или что-нибудь в этом роде.

Отец немедленно отвез ее в больницу, и после осмотра у врача оказалось, что к такос это никакого отношения не имеет. Доктор решил, что у нее либо аппендицит, либо язва, и сказал, что Одри нужна немедленная операция.

Глядя на Мэтта, я вижу, как ходят желваки на его скулах. Он не плачет, рассказывая мне печальную историю, но глаза полны боли, которую ничем не излечить. Наклонившись к нему, я касаюсь его руки, чтобы ободрить. Он продолжает рассказ.

– В день операции мы с мамой поехали в больницу, где уже дежурил отец. Когда операция была окончена, доктор позвал родителей к себе в кабинет. Я сидел в приемной, дожидаясь их. Когда они вышли из кабинета, мать горько плакала и никак не могла остановиться. Это было…

Голос Мэтта дрожит, и он вынужден сделать паузу, чтобы справиться с ним.

– Отец рассказал, что в желудке и печени Одри во время операции обнаружили опухоли, – заканчивает он.

– Боже мой, – бормочу я, прикрывая рот рукой.

– Да, – говорит Мэтт, – это было страшно.

Я ничего не говорю, и Мэтт продолжает:

– После операции Одри провела в больнице пять или шесть дней. Первые три дня она была подключена к аппарату искусственного дыхания. Странно, но когда она пришла в себя, она никак не могла понять, где находится и как туда попала.

– Как и я прошлым вечером, – пытаюсь пошутить я, тут же пожалев об этом. Мэтт невесело смеется.

– Да уж, – соглашается он. – В общем, она все время засыпала, а когда просыпалась, у нее снова пропадала память. Нам пришлось рассказывать ей эту историю снова и снова. В конце концов она запомнила. Проснувшись в очередной раз, она уже не нуждалась в напоминаниях и только плакала. Это было ужасно.

– Я даже не могу себе это представить, – говорю я, чувствуя, что слова прозвучали неубедительно.

– Наконец ей стало чуть лучше, и ее выписали из больницы. Мы поехали домой, и родители стали водить ее по докторам. Каждый предлагал что-то свое, – говорит Мэтт, горестно хмыкая.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Да, эти врачи… – говорит Мэтт грустно. – У них нет конкретных решений. Их рекомендации – всего лишь личное мнение. И некоторые из них никуда не годятся.

Я вспоминаю единственного врача, известного мне: Мэйсона. У него есть медицинское образование, но ординатура у него была не такая, как у других – он работал в составе секретной группы под прикрытием Комиссии по контролю за лекарственными препаратами и пищевыми добавками. Решив, что думать о Мэйсоне сейчас не время, я решаю спросить, использовался ли единственный мне способ победить рак.

– А химиотерапию делали?

– Нет. Вероятно, в таких случаях, как у Одри, она не помогает, – говорит Мэтт.

– Ее лечение основывается на применении какого-то экспериментального лекарства. Ей дают таблетки и следят за состоянием. Это чушь собачья.

Вспоминаю решение, принятое относительно Норы. Такая же полумера, если разобраться.

– Неужели ничего больше нельзя сделать? – спрашиваю я, расстроившись при мысли о том, что Одри лечат плохие врачи. – А хирургическое вмешательство не поможет?

– Я так понимаю, в печени обнаружено так много мелких очагов рака, что вырезать их невозможно, – тихо говорит Мэтт.

– А трансплантацию печени не предлагали сделать?

Мэтт смотрит на меня с грустной улыбкой.

– Никто не пересадит здоровую печень пациенту, больному раком.

Поняв, что задаю дурацкие детские вопросы, я умолкаю и радуюсь тому, что Мэтт снова смотрит на дорогу.

– Как долго, по мнению врачей, она проживет? – спрашиваю я.

– Три года, – говорит Мэтт. – Прошло уже два с половиной. В течение какого-то времени она чувствовала себя хорошо, а теперь ее мучают боли. Время от времени Одри приходится ложиться в больницу.

– Сейчас она тоже там? – спрашиваю я шепотом.

– Уже нет, – говорит Мэтт. – Но именно поэтому она не могла тебе перезвонить. После того как мы в пятницу сходили в кино, она почувствовала себя плохо. Родители испугались и положили ее на обследование. Врачи сделали анализы и отправили ее домой, как обычно. Однако на этот раз ей прописали обезболивающее, и она выключилась на все выходные. Почти все время спала.

Я смотрю в окно, наблюдая за тем, как километровые столбики сначала приближаются, а потом, пролетев мимо, исчезают вдали. Пейзаж за окном усиливает ощущение грусти, раздражения и бессилия, царящих в душе. Я снова думаю о проекте и о том, что «Воскрешение» не действует на тех, кто болен раком.

Когда мне было семь лет, я получила в подарок от Мэйсона кролика. В то время мне было грустно, так как я лежала дома, после того как упала с дерева и сломала руку. Я назвала крольчиху Джинджер и хорошо о ней заботилась. Она жила в спальне, и я регулярно чистила ее клетку, а днем выпускала на пол, чтобы она побегала по дому, а иногда даже по заднему двору, огороженному забором. Я, конечно, не умею говорить на языке кроликов, но думаю, она была счастлива.

А потом оказалось, что Джинджер больна раком.

Сначала это была совсем маленькая опухоль, но со временем она так разрослась, что лапки крольчихи едва касались пола клетки. Рак пожирал ее изнутри. Она едва передвигалась и была похожа на покрытый мехом воздушный шар. Даже лап почти не было видно. Это было бы забавно, если бы не было так грустно. А потом Джинджер умерла.

Я умоляла Мэйсона спасти ее.

– Дай ей «Воскрешение», – говорила я, уткнувшись лицом в подушку и рыдая. Смотреть на мертвую крольчиху, лежащую на полу клетки, было невыносимо. Мэйсон сел рядом и начал гладить меня по голове.

– Не плачь, – тихо сказал он. – Я понимаю, ты расстроена. Ты любила Джинджер. Но, к сожалению, я не могу помочь, Дэйзи.

– Почему? – спросила я, всхлипывая.

– Потому что «Воскрешение» разработано не для кроликов.

– Откуда ты знаешь? Ты разве пробовал? – кричала я. Мэйсон погладил меня по спутанным волосам и вздохнул.

– Дэйзи, – сказал он, – у кролика был рак. Ты знаешь, что это такое?

– Да!

– Мы знаем, что действие «Воскрешения» ограничено, – продолжал Мэйсон будничным голосом, словно зачитывая доклад перед начальством, а не утешая приемную дочь.

– И что это значит? – спросила я, продолжая лежать, уткнувшись носом в подушку.

– Значит, что состав действует не на все тела.

– Только на тела людей? – спросила я.

– Нет, на крыс тоже, но дело не в этом, – объяснил Мэйсон. – Состав воздействует только на тела, бывшие здоровыми на момент смерти. На людей или животных, погибших внезапно и не от смертельного заболевания.

– А какие бывают смертельные заболевания? – спросила я, оторвав лицо от подушки и глядя на Мэйсона снизу вверх. Любопытство взяло верх над грустью, и я даже плакать перестала. Мэйсон на какое-то время задумался, очевидно, решая, какими словами легче объяснить суть семилетнему ребенку.

– Смертельное заболевание – это тяжелая болезнь, которая…

– Как насморк?

– Тише, дай мне закончить, – сказал Мэйсон, гладя меня по руке. – Да, как насморк, но намного хуже. Обычно ими не заражаются от других, и вылечить их при помощи лекарств не получается.

– А у меня будет такое заболевание? – спросила я, сев на постели. – Я не хочу опять умирать! Это больно!

– Нет, – сказал Мэйсон с уверенностью. – У тебя не будет смертельного заболевания, и ты не умрешь снова. Но, Дэйзи, послушай. У Джинджер был рак. Это смертельное заболевание. Неизлечимое, то есть сделать с ним ничего нельзя. Понимаешь?

Я посмотрела на стоящую у двери клетку и на безжизненное тело кролика, но возражать Мэйсону больше не стала.

– У Джинджер была хорошая жизнь, Дэйзи. Тебе должно быть легче от этой мысли.

– Нет, не легче, – честно призналась я.

Мэйсон слегка улыбнулся.

– Значит, со временем станет лучше, – сказал он, взяв клетку с мертвым кроликом и выходя из комнаты.

Проехав еще тридцать миль, мы с Мэттом останавливаемся на бензоколонке. Мэтт заправляет машину и, расплатившись за бензин, отправляется в магазин, чтобы купить еды. Я вижу через окно, как он ходит между полками в поисках чего-нибудь вкусного. Взяв в руку упаковку лакричных конфет, он демонстрирует ее мне, и я качаю головой, показывая, что предпочла бы что-нибудь другое. Тогда он берет шоколадку, но я корчу гримасу, и Мэтт кладет ее на место.

В конце концов он берет с полки пакет чипсов. Я поднимаю вверх большие пальцы обеих рук и медленно произношу слово «кола». Он внимательно смотрит на мои губы, потом поднимает глаза и, встретившись со мной взглядом, смеется. Я тоже смеюсь. Похоже, мы оба рады возможности расслабиться, занявшись чем-то незначительным, вроде выбора между чипсами и шоколадом, чтобы забыть на время о страшном несчастье, постигшем Одри.

Мы едем без остановок почти пять часов. Я открываю пакет с чипсами, и в этот момент мой телефон начинает звонить. Хотя я уверена, что Мэйсон пока не закончил тестирование Вэйда и будет работать с ним еще пару часов, я точно знаю, что звонит он, чтобы узнать, как у меня дела. Разговаривать с ним я не готова. Лгать по поводу того, где я нахожусь, не хочется, а если рассказать правду, он будет пытаться заставить меня вернуться.

– Стоит рассказать родителям, где ты, – говорит Мэтт, догадавшись, о чем я думаю.

– Они и так потом узнают. Я оставила записку.

– Да, но нужно сказать им, что все в порядке. Родители волнуются.

– Да, серьезно? – спрашиваю я. – А ты что сказал родителям, когда уехал?

Мэтт смотрит на меня, потом снова переводит взгляд на дорогу.

– Сказал, что еду к тебе, – отвечает он буднично. – Они мне доверяют.

– Повезло тебе, – говорю я, слушая, как Мэтт тихонько смеется. – И что же ты им сказал? «Мам, пап, я знаю, Одри плохо себя чувствует, но я должен поехать спасать пьяную Дэйзи, попавшую в идиотскую ситуацию»?

– Да, примерно так я и сказал, – соглашается Мэтт. Он снова улыбается во весь рот, и, зная теперь, что происходит с Одри и как грустно должно быть сейчас Мэтту, я понимаю, что эта улыбка – настоящее сокровище.

– Нет, ну все же, что ты им сказал? – спрашиваю я, любуясь его профилем. Золотистые лучи заката подчеркивают линии лица, а все вокруг постепенно растворяется в дымке подступающих сумерек. Кажется, будто я смотрю на его портрет, обработанный в графическом редакторе при помощи фильтра, позволяющего делать из современных фотографий старинные. Мне нравятся его густые черные ресницы и ровная античная линия носа. Я специально засунула левую руку под себя и сижу на ней, чтобы сдержать желание дотронуться до шрама на его идеальном подбородке.

– Сказал, что ты из маленького городка и потерялась, попав в большой город, – говорит Мэтт, вырывая меня из плена фантазии. – Объяснил, что ты испугана и нуждаешься в моей помощи.

– И все.

– Все.

– И они не рассердились из-за того, что ты не хочешь остаться дома и посидеть с Одри? – спрашиваю я.

– Нет, они все понимают, – отвечает Мэтт серьезным тоном. – Если бы я остался, то просто сидел бы и смотрел на нее, а ей это не нравится. Она сказала всем, что хочет побыть одна.

– Странно, что она не рассказала мне об этом, – говорю я. – Это не какая-нибудь ерунда, и не поделиться таким секретом с другом…

Говоря это, я понимаю, какая ирония сокрыта в моих словах, хотя, конечно, Мэтту трудно ее понять.

Мэтт снова поворачивается ко мне и смотрит с добротой во взгляде.

– Да нет, Дэйзи, ты не совсем правильно все поняла. Дело ведь не в том, что Одри чего-то стыдится и поэтому не хотела с тобой делиться. Проблема в том, что ее старые друзья чего-то испугались, когда узнали о болезни, и перестали общаться с ней.

– Это очень плохо, – говорю я.

– Не все и не сразу, но постепенно ситуация сложилась так. Сначала все старались ее поддержать. Но потом она перестала заниматься бегом, ходить по клубам и посещать вечеринки. И люди постепенно перестали звонить. Возможно, ты ее единственная подруга.

Я, не выдержав, улыбаюсь в ответ.

– Она тоже моя единственная подруга, – говорю я тихо. Меган, думаю я про себя, мне больше как сестра, а значит, так оно и есть.

Взглянув в окно, я вижу, что мы уже приближаемся к Омахе.

– Эй, a как же я? – спрашивает Мэтт шутливым тоном. – Я же тоже твой друг.

Я, игриво улыбаясь, смотрю на него.

– Ах, да. Чуть не забыла про тебя.