Текст книги "Дочери мертвой империи"

Автор книги: Кэролин Тара О'Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Ведомая чувством вины, я подобрала совок и присоединилась к Евгении.

Она кивнула и представила меня как свою двоюродную сестру. Фома Гаврилович толком и не взглянул на меня. За его усталостью чувствовалась пустота: его волновала только могила для жены. Так что мы помогли ее рыть.

Евгения взяла лопату, а мы с Фомой присели у края и принялись работать совками. Воздух был тяжелый и горячий. Мне приходилось постоянно прижимать к носу платок, чтобы не чувствовать запах разложения, исходивший от лежащей рядом Нюрки.

Мы копали несколько часов подряд, прерываясь, лишь когда я ходила за водой к ручью. Могила становилась глубже, а мой разум прояснялся. Я забыла о трупе. Перестала думать о том, что он мне напоминает, перестала замечать изнуряющую жару, и пот, и комаров. Когда одна рука уставала, я перекладывала совок в другую. Несколько раз мне хотелось сдаться, особенно когда мы сами опустились в могилу и черпали землю небольшими горстями. Но Евгения не прекращала работать, поэтому и я не остановилась, пока мы не вырыли достаточно большую яму, чтобы туда могло уместиться тело.

Мы с Евгенией помогли Фоме выбраться из могилы и стояли рядом, пока он смотрел, прощаясь, на тело своей жены. Оставалось только одно.

– Она всегда меня смешила, – вдруг произнес он скрипучим голосом. – А теперь и смеяться больше нечему.

– Нечему, – согласилась Евгения.

Я уставилась на нее в ужасе, но она, похоже, сама поняла, что соглашаться с Фомой было не очень деликатно.

– То есть, конечно, есть чему, – поправилась она, каким-то образом подобрав еще более неуместные слова.

– Фома Гаврилович, – вклинилась я. – Хотите, я прочту за нее молитву?

Ничего более подходящего для этих похорон я не придумала. До того как коммунизм стал отваживать народ от церкви, ни одна душа не уходила в мир иной без религиозной церемонии. Евгения нахмурилась. Предлагать молитву было рискованно: если Фома окажется атеистом, он оскорбится. Но мне захотелось спросить.

– Да, – ответил он. – Пожалуйста.

Я медленно и глубоко вдохнула.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас, – начала я.

Голос хрипел, но я продолжала, потому что эта молитва предназначалась не только Нюрке. У моей семьи не было похорон. Я читала молитву не только для жены Фомы. Также она звучала для папы, для мамы, для Маши, Ольги, Татьяны и Алексея, для всех тех, кто умер в том подвале и был сожжен, а не предан земле. Эти похороны проходили и для них.

– Вечный покой подаждь, Господи, усопшей рабе Твоея Анне и сотвори ей вечную память, – читала я.

Ко мне присоединился Фома и, к моему удивлению, Евгения. Я встретилась с ней взглядом, и на глаза навернулись слезы.

Когда мы закончили молитву, Фома подошел к жене.

– Моя Нюрка, – тихо сказал он. – Я должен был уйти первым. А ты могла бы и дальше рисовать картины с маленькими. А кому я сдался? – Его голос сорвался.

Он упал на колени, положил руки на тело жены и заплакал.

Я тоже плакала. Старалась соблюдать почтительную тишину, а по щекам не переставая лились слезы. Я знала, что чувствует Фома Гаврилович. Его горе просочилось в меня и сделало темноту внутри еще более вязкой. Я присела рядом и обняла рукой его плечи – они мелко тряслись, прямо как мои.

– Скажи о ней пару слов, Евгения Ивановна, – попросил Фома, когда слезы поутихли. – Я не могу.

Она занервничала. Я попыталась собраться, перестать плакать – нужно было опередить Евгению, пока она опять не сказала что-нибудь глупое. Я поднялась, Фома последовал моему примеру. Однако, вытирая лицо, я поняла, что ничего не могу добавить. Я не знала Нюрку. Взглянув на Евгению, я заметила, как она вновь нервно сглатывает.

– Лев знал ее лучше всего, – наконец сказала она. – Именно Нюрка Олеговна научила его рисовать. Мне нравилось за ними наблюдать. Ее уроки всегда были интересными. А те горшки, которые она разукрашивала, продавались дороже. – Девушка крепко сжала руки под фартуком. – Помню, однажды она нарисовала мое лицо на морде мула, потому что я упрямилась.

Не удержавшись, я хохотнула и вытерла слезы. Фома никак не реагировал, продолжая внимательно смотреть на Евгению, словно зачарованный ее словами.

– Нюрка Олеговна была добрая и веселая женщина, – продолжила Евгения. – И очень смелая. Мне будет ее очень не хватать.

Она остановилась и бросила на меня взгляд, то ли в поисках поддержки, то ли чтобы удостовериться, все ли правильно она сказала. Я ободряюще кивнула ей. Фома еще раз склонился над телом, поцеловал жену в лоб поверх покрывала и осенил ее крестным знамением. Затем взялся за конец покрывала и в ожидании посмотрел на нас.

Я помогла поднять тело с его стороны, Евгения – с противоположной. Покрывало было тонким и колючим. Пока мы поднимали Нюрку, помогая опустить ее в могилу, отголоски страха и ужаса окончательно меня покинули. Словно вместе с ее телом ушла частичка беспросветного горя, что терзало меня.

– Пойду поставлю квас, – вдруг сказал Фома, развернулся и ушел в дом.

Я вопросительно уставилась на Евгению. Тело нужно предать земле.

– Давай закончим, – вздохнув, произнесла она.

Я кивнула. Мы вновь взяли в руки инструменты и предали Нюрку земле, завершив одни из самых странных и маленьких похорон в истории. Я перекрестилась и мысленно попросила Бога, чтобы кто-нибудь когда-нибудь тоже похоронил и мою семью. А потом мы направились к дому.

– Давай только поторопимся, – сказала я.

Евгения кивнула. Никто из нас не подумал отказаться от приглашения, так что мы пошли внутрь.

– Пожалуйста, угощайтесь, – сказал Фома, как только мы вошли.

Он указал на четыре глиняные кружки кваса на столе. Все сразу заметили одну лишнюю.

– Ох, я ошибся в счете, – пробормотал Фома глухим голосом. – Забыл.

Мы сели к нему за стол. Внутри дом Петровых был такой же необычный, как и снаружи, – свидетельство того, какой необычной женщиной была Нюрка. От низкого потолка и почти до пола стены были увешаны рисунками. Какие-то – в рамках, большинство – на пергаменте, бумаге и холстине. Почти все ярко разукрашенные. Синий, очевидно, был любимым цветом Нюрки, потому что встречался повсюду. Ее художественный репертуар оказался довольно обширным: она рисовала натюрморты с цветами, едой, пейзажи, а еще животных и портреты людей. К сожалению, я нигде не увидела рисунок с Евгенией-мулом.

– Спасибо за напиток, Фома Гаврилович, – вежливо подала я голос через некоторое время. – Вам нужно что-нибудь? Мы можем принести.

– Нет-нет, – отказался он, не отрывая взгляд от чашки.

– Можно я взгляну на работы вашей жены?

Он кивнул, и я встала и подошла поближе. Мое внимание привлекла третья стена, у задней части дома. На ней висели не картины, а открытки. Десятки их, и самые разнообразные: с улицами, святыми, церквями, цветами… На многих значилось: «Екатеринбург». При виде города, по улицам которого ездила моя семья, города, где они умерли, мой желудок тревожно сжался.

– Сыновья присылали, – тихо сказала подошедшая ко мне Евгения. – Оба погибли на войне. Немцы, – добавила она, поясняя, что имела в виду мировую войну, а не революцию.

– Бедный, – прошептала я.

Я загнула уголок открытки и прочитала приветствие: «Дорогие мама и папа». Их родители сохранили каждую присланную ими открытку, и теперь те превратились в памятник.

– Фома Гаврилович, нам надо идти, – произнесла Евгения, поворачиваясь к нему. – Но мы обязательно зайдем завтра: огород нужно прополоть, да и картошка уже созрела.

Я тоже хотела было идти, как взгляд зацепился за открытку с фотографией, на которой запечатлели семерых человек. Колени задрожали. Я оперлась рукой о стену, чтобы не упасть. Дыхание резко перехватило, словно я с разбегу сиганула в ледяную прорубь.

На открытке была моя семья. Вот я сижу рядом с папой, обнимая одной рукой Алексея. Мне двенадцать. А вот Маша, и мама, и Ольга, и Татьяна. Эту фотографию сделали пять лет назад в честь столетия правления Романовых. Круглую дату отмечала вся страна. Тысячи копий этой открытки продавали по всей России и отправляли за границу. Мы с сестрами тогда оделись в наши любимые белые платья, мама разрешила надеть жемчужные ожерелья, которые бабушка подарила на Рождество, мы часами смеялись и переругивались, пока фотограф пытался сделать хороший снимок. На финальной фотографии, которую одобрил папа, мы выглядели спокойно, в строгих позах, но с умиротворенным выражениям на лицах. Только мы с Машей слегка улыбались какой-то шутке, которую я уже не могла вспомнить.

– Вам нужно отдохнуть, – говорила Евгения у меня за спиной. Она усадила Фому на скамейку. – Мы заглянем завтра. Анна, пойдем.

Я загородила собой стену, осторожно сняла открытку, сунула ее в карман и пошла за Евгенией. Твердые края бумаги упирались в живот, успокаивая меня. Я не думала, что когда-нибудь увижу их лица, не так скоро. Но семья нашла меня даже в этом Богом забытом месте. Мне не терпелось достать открытку и вновь взглянуть на них, таких живых и счастливых.

– То, что белые сделали с Нюркой, – это неправильно, – сказала Евгения, сжимая кулаки. – Они должны заплатить.

Я едва ее слышала. Автоматически переставляя ноги, я шла, прижимая руку к карману, представляя, что обнимаю свою семью.

Глава 14
Евгения

Повернувшись друг к другу спиной, мы с Анной торопливо купались в ручье голышом.

Я плеснула водой на лицо, чтобы остудиться. Чертов Сидоров. Чертовы белые разорвали нашу страну на куски. Защищали монархию, хотя именно из-за царя и его глупой войны умерли дети Петровых.

Почему люди мечтают о его возвращении? Я еще никогда не видела Фому в такой печали. Он мясник, его избегали, потому что считали его работу грязной. Но никогда он не был настолько одинок.

На солнце, вытираясь платками, мы быстро высохли. Помывшись и заплетя короткие волосы в косу, Анна заулыбалась. Мое сердце сжалось. Не думала я, что простое купание сделает ее такой счастливой.

И даже без мыла! Она, наверное, терпеть не могла наш дом. И считала весь наш поселок грязным. А что думала я?

– Пойдем, – сказала я.

Ее улыбка померкла. Анна двинулась за мной из леса и по дороге в сторону церкви.

Мы прошли мимо трех белогвардейцев, идущих нам навстречу. Я замедлила шаг, пока Анна не поравнялась со мной. Один солдат с милой улыбкой приветственно приподнял фуражку, но винтовка у него на плече не добавляла ему дружелюбия. Я смотрела на них исподлобья. Анна поздоровалась и нахмурилась в мою сторону, словно я делала что-то неправильное.

Все тело болело от долгой физической работы. Меньше всего на свете мне сейчас хотелось любезничать с солдатами, которые убили Нюрку. Забрали Буяна. Может, даже съели его. А теперь нужно идти и умолять их о помощи. От одной только мысли об этом тошнило. Но будет хуже, если белые уйдут, а Анна останется. Так что мы шли дальше.

Церковный двор кишел солдатами. Они сидели на ступеньках, смеялись и, скорее всего, пьянствовали. Многие работали как пчелы, таская бумаги и ящики с одного конца двора на другой. За батиной школой я увидела место, где они огородили веревкой скот. Охраняли загон двое. Животные тревожно блеяли и ворчали, скучая по дому.

Сердце кольнуло. Может, там, среди них, страдал мой Буян.

– Сюда, – указала Анна и повела меня к школе, широкому приземистому строению в паре локтей от церкви.

Когда-то это было любимое батино место. А теперь тут вовсю хозяйничали белые. Хуже того, какой-то солдат перегородил нам дорогу. Тот самый, ухмыляющийся, которого мы встретили на въезде в Медный. Который забрал Буяна.

Мешал нам пройти в школу, хотя сам не должен был здесь находиться. Он оглядел нас широко открытыми глазами.

– Здравствуйте, девушки, – сказал он с мерзкой ухмылкой. – Хорошо выглядите. Меня навестить пришли?

Я фыркнула от отвращения.

– Добрый день, – быстро сориентировалась Анна. – На самом деле мы пришли к капитану Орлову или лейтенанту Сидорову по срочному вопросу. Кто-нибудь из них здесь?

– Зачем они вам?

– Я бы очень хотела вам рассказать, но лучше будет, если мы переговорим лично с ними, – сказала Анна.

Этого хама вежливость не интересовала.

– А что вы для меня сделаете, если я вам помогу? – спросил он.

Мы теряли время. Этот идиот просто мешался.

– Если настаиваете, я расскажу вам причину нашего визита, – произнесла Анна. Она все больше наклонялась ко мне, пока я не была вынуждена отступить в сторону. Анна двинулась за мной. – Только это секрет, поэтому, пожалуйста, подойдите поближе.

Его лицо просияло, как у капризного ребенка, которому пообещали сладость. Он шагнул ближе и наклонился к Анне. Изо рта у него так пахло луком, что меня чуть не стошнило.

– По правде говоря, мы простые деревенские девочки, – сказала Анна с притворным говором. У меня пошли мурашки по коже: он пугающе походил на настоящий. – Возможно, вы помните, мы вчера сказали вам, что навещали друзей. Вы же помните?

Он кивнул, при этом поморщившись, будто ему по какой-то причине было неприятно это признавать.

– Так вот, в гости ездила только Евгения, она навещала мою семью. Мы двоюродные сестры. Я из Исети, это поселок недалеко отсюда. Он гораздо больше, и там осталась вся моя семья. Так что, понимаете, я хочу поговорить с командирами, чтобы меня отпустили обратно к ним.

Солдат снова поморщился и начал почесывать ноги. Я недоуменно проследила за его руками, а после обратила внимание на землю и раскрыла рот от удивления. Он стоял прямо на муравейнике.

Я закрыла рот, чтобы ненароком не засмеяться. Анна специально заставила его встать сюда и продолжала забалтывать, чтобы он не ушел и муравьи съели его заживо.

– Нам не хотелось бы, чтобы кто-то переживал о том, куда мы направляемся, – говорила она.

Солдат вскрикнул от боли. Он посмотрел вниз и увидел ползущих по сапогу муравьев. Больше ему не было дела до ее слов.

– Черт! – воскликнул он и отпрыгнул от муравейника.

Ругаясь, он принялся хлопать по ногам, пытаясь сбить муравьев, упорно забиравшихся ему под брюки.

– Воды! – закричал он. – Быстрее! Принесите воды!

Солдат убежал. Не в силах сдерживаться, я расхохоталась, и Анна ударила меня локтем под бок, чтобы я замолчала. Я уткнулась лицом в ее плечо, пряча улыбку от белых: не могла перестать смеяться. Да и не хотела. Злость после похорон начала уходить.

– Иногда ты меня пугаешь, Аня, – сказала я.

Ее глаза лукаво заблестели.

– Не устраивай здесь сцену, Женя, – ответила она.

Я посмотрела на нее удивленно. Она подмигнула.

– Смотри, еще один солдат идет, – сказала она, прежде чем я нашла что ответить. – Тихо.

Я закашлялась, пытаясь замаскировать смех. У второго солдата было вытянутое и честное лицо.

– Могу вам помочь? – спросил он. – Я слышал, вы ищете лейтенанта Сидорова, но он только что ушел в поле.

Я пыталась поймать взгляд Анны, чтобы разделить с ней очередную улыбку. Мы договорились, что вернемся позже, если Сидоров окажется на месте, так что новости были хорошие. Но Анна оставалась серьезной, так что и я перестала улыбаться.

– Мы бы также хотели поговорить с капитаном Орловым, если он здесь.

– Подождите. – Солдат сунул голову в дверь школы и заговорил с кем-то внутри. Затем выпрямился и помахал нам: – Входите.

Теперь Анна улыбнулась мне. Мы поспешили зайти в внутрь.

Белые все поменяли. Убрали ряды скамеек, на которых раньше сидели ученики. Солдаты корпели над небольшими складными столами и дорогими ручками писали на кипенно-белой бумаге. Один солдат бегал туда-сюда, раздавая и забирая документы со столов, как заправский почтальон. Еще двое у дальней стены копались в ящиках с металлом, создавая ужасный шум. Наверное, это были кастрюли и сковородки, которые они украли у жителей Медного.

Рядом с нами у батиного стола солдаты кружили, как свиньи у кормушки. Они пытались обратить на себя внимание крупного, толстого офицера, который сидел на батином стуле и раздавал им приказы. Голова его была почти совсем лысая, а шея – такая жирная, что подбородок был словно расплывающиеся круги на воде. Хотя лицо его было мягкое, но глаза острые.

Увидев нас, солдаты притихли. Даже во время экзаменов не было так тихо. Мужчины смотрели на нас, кто-то хмурился, а кто-то – ухмылялся.

Я взглянула на Анну. Все-таки это люди с ее стороны.

– Простите нас за вторжение, – тактично извинилась она, вновь заговорив как городская. – Капитан Орлов, если не ошибаюсь?

Лицо офицера расплылось в широкой улыбке. Анна подошла к его столу, солдаты расступались, освобождая ей дорогу. Что-то в ее осанке и голосе заставляло их слушать. Я оставалась в тени и натянула на лицо платок, чтобы спрятаться от лишних взглядов.

– Да, что такое? – спросил Орлов. – Рядовой, прекратите. – Он махнул рукой на солдата моего возраста: тот печатал на большой серебряной машинке.

– Меня зовут Анна Александровна Вырубова. – Анна присела в таком глубоком поклоне, что я не удержалась от смешка.

Она бросила на меня строгий взгляд. – Это моя двоюродная сестра Евгения Ивановна, она живет в этом поселке.

От меня ждали ответа, поэтому я просто сказала: «Здравствуйте». Кланяться я не собиралась. Щеки горели, здесь было не просто жарко, а как в печке. В здании школы оказалось гораздо хуже, чем снаружи, несмотря на открытые окна. Наверное, только белые могли торчать в четырех стенах в такой беспощадно знойный день.

– Вы не из Медного, Анна? – спросил Орлов.

– Нет. Я из Екатеринбурга, но уехала сюда, к дальним родственникам, после того как большевики захватили город. Они забрали у моей семьи все, что у нас было, – ее голос задрожал.

Солдаты наклонились ближе. Даже взгляд Орлова смягчился.

Анна устраивала спектакль. Наверное, привыкла, что мужчины в рот ей заглядывают. Мама всегда говорила, что дамы живут лучше всех на свете. Работу за них делают слуги, войны ведут мужчины, а женщины управляют домом. Судя по тому, с каким уважением говорил Орлов и как реагировала Анна, она привыкла к такому обращению.

– Чешский офицер, которого поселили с нами, лейтенант Вальчар, предложил мне поговорить с вами, капитан, – продолжила Анна. – Он очень высоко отзывался о вас. Мы подумали, что вы сможете мне помочь.

– Подойдите, расскажите, что вас тревожит. Уступите место! – Он щелкнул пальцами, и солдат тут же вскочил со стула.

Анна села лицом к Орлову, а я постаралась держаться поближе к ее спине и окружавшим нас солдатам.

– Понимаете, я застряла здесь, капитан, – сказала Анна. – Я отчаянно желаю вновь встретиться с семьей, но у меня нет надежного способа с ними связаться. Мысль о том, что я останусь здесь, когда ваш батальон уедет… – она преувеличенно вздрогнула, – пугает меня.

– И правильно, дорогая, – кивнул Орлов. – Я вижу, что вам здесь не место. Вы привыкли к лучшим условиям, а приходится жить в крестьянском доме и носить крестьянскую одежду.

Мое лицо загорелось. Я потянула за воротник, отчаянно желая, чтобы мужчины отошли от меня подальше.

– Вы сказали, ваша фамилия Вырубова, – уточнил Орлов. – Случайно не родственница Вырубовых из Петрограда?

– Да, действительно так, – сказала Анна. – Хотя я никогда не встречалась с ними, они мои кузены. Наш общий двоюродный брат Александр Малюков, с ним я хочу связаться. Он близко к Екатеринбургу, служит у генерала Леонова.

Анна не упомянула Юровского или смерть семьи. Она скармливала им лишь малые зерна правды. Манипулировала капитаном. Мне было все равно, но я задумалась. Она льстила маме, чтобы ей разрешили остаться. Со мной она так же поступала?

– В таком случае, – предложил Орлов, – я могу передать ему письмо, когда мы покинем поселок. Дадим вам бумагу, напишете сейчас.

Как только они покинут поселок, сюда ворвется Юровский.

– Это очень щедрое предложение, – благодарно кивнула Анна. – Только, понимаете, я беспокоюсь, что за мной некому присмотреть. Боюсь, что, когда вы уедете, сюда вернутся большевики. И… я так скучаю по семье, – ее голос снова трогательно задрожал, а на ее коленки упала слеза.

Хотя я знала, что это спектакль, мои внутренности скрутило от жалости. Она ведь и правда скучала по семье. Эти слова не были ложью.

Орлов тоже не остался безразличен к девичьим слезам. Он подал Анне платок. Она промокнула лицо с такой же осторожностью, с которой моют яйцо.

– Ну-ну, Анна Александровна. Я отправлю вашу телеграмму, если она будет короткой. Рядовой, заканчивайте это коммюнике. Вы, принесите нам чаю. Остальные, хватит глазеть, возвращайтесь к работе.

Снова зазвучали щелчки машинки, которая, видимо, была телеграфом. Солдаты забегали по делам.

Анна сердечно поблагодарила капитана. Она справилась. Уговорила белых отправить ее сообщение, как уговорила меня пустить ее в телегу и не выгонять из дома. Наверное, если бы ей встретился Ленин, она бы и его уговорила сдаться.

– Теперь скажите мне, дорогая, – обратился к ней Орлов, – как именно вы здесь оказались?

Анна наплела ему историю, которую я до этого не слышала. В этом рассказе ее родители были живы. Злые большевики выгнали их из дома, и Анна смогла сбежать от них, затерявшись на людной площади. На почтовой карете она поехала на север, а остальной путь до моего дома прошла пешком.

Целая цепочка вранья. Орлов проглотил каждое слово. Он сочувственно похмыкивал, будто ее рассказ был по-настоящему ужасен. Будто оказаться далеко от семьи и спать с крестьянами для барышни хуже смерти.

– Вы пережили ужасные дни, – сказал Орлов. – Мне жаль, что за вас некому было постоять. Мы должны защищать самых уязвимых и ценных людей нашей страны, особенно женщин и детей.

Я насмешливо фыркнула. Орлов посмотрел на меня, недовольно сощурившись. Анна обернулась так быстро, что у нее, кажется, хрустнула шея.

– Но не старушек, да? – спросила я.

Солдат за телеграфом ахнул. Орлов продолжал сверлить меня взглядом. А губы Анны превратились в едва заметную линию, полную негодования.

– Евгения, – тихо и с предупреждением произнесла Анна. – Подожди на улице.

Я выскочила из школы. Жаль, что за мной закрыли дверь, так что я не смогла ею как следует хлопнуть.

По крайней мере, на улице было чем дышать. Я вытерла пот со лба. Надо было промолчать, но я не смогла сдержаться. Они все обманщики. Анна с ее постоянной ложью. Орлов, которого заботила судьба Анны только потому, что она была богатенькой девчонкой из города. Он, не моргая глазом, воровал у бедных крестьян. Для Петровых и пальцем не пошевелил.

Я прислонилась спиной к прохладной школьной стене. Анна все еще оставалась внутри, а значит, смогла уладить ситуацию. У нее это хорошо получалось.

По церковному двору продолжали сновать белые. Иногда я ловила на себе любопытные взгляды, но, к счастью, никто не пытался со мной заговорить. Если тот идиот с муравьями в штанах не вернется, я буду в полном порядке.

Шло время. Дурацкий солдат не появился, Анна – тоже. Сколько времени нужно, чтобы отправить телеграмму? Я ничего не знала об этих машинах. Волшебство какое-то. Сложно поверить, что человек в трех городах отсюда может получить письмо всего за несколько секунд.

Я задумчиво выводила мыском узоры на земле. Как много вещей я никогда не видела' Костя рассказывал об электрических лампах, поездах и автомобилях, которые встречались ему в Екатеринбурге. Там были даже движущиеся картинки. Когда-нибудь я обязательно съезжу туда и все увижу сама. Мир гораздо больше, чем дорога между Медным и Исетью.

От размышлений меня отвлекла зашедшая во двор большая группа белых солдат. Теперь все мое внимание было сосредоточено на них. Человек во главе рявкал, отдавая приказы, и солдаты разбегались один за другим.

Сидоров. Мой желудок тревожно сжался. Лейтенант, к счастью, пошел в церковь, не в школу. Отвернись! Не смотри сюда! Может, ему плевать на меня, но рисковать лишний раз не хотелось.

Я задержала дыхание. Сидоров дошел до церковных ступенек. Поднялся на первую. А потом повернул голову в мою сторону. Отвернулся.

И оглянулся снова.

Я резко выпрямилась. Сидоров направился прямо ко мне.

Я могла бы убежать. За церковью в заборе была калитка, а дальше в основном лес, где легко затеряться. Но я не добегу. За Сидоровым следовали шестеро солдат, и парочка из них выглядели довольно шустрыми. К тому же я покажусь виноватой, если побегу. Белые не сильно отличались от старой императорской полиции: тоже считали, что невиновных крестьян не бывает.

Сидоров оказался выше, чем я запомнила. На челюсть его падала тень, словно он не брился несколько дней. Солдаты окружили меня, прижимая к стене.

– Ты кто такая? – потребовал он ответа. – Что тут делаешь?

– Н… Ничего. – От волнения я ответила только со второго раза – пришлось сначала откашляться. Я попыталась представить, что в этой ситуации сказала бы Анна, и бросила взгляд на дверь школы.

Сидоров проследил за ним:

– Там что-то происходит?

– Нет! Там никого нет. Я… я ищу свою лошадь.

Но меня он больше не слушал. Сидоров зашагал к двери и ворвался внутрь.

– Подождите! – Я поспешила за ним.

Орлов вскочил на ноги – пузо его колыхнулось – и отсалютовал лейтенанту. Анна, побелев, как простыня, тоже встала. Выглядела она примерно так же, как я себя чувствовала.

– Орлов, что происходит? Кто это?

Орлов не казался испуганным. Его лицо потеряло всякое выражение.

– Анна Вырубова, лейтенант. Образованная девушка из Екатеринбурга. Родственница петербургской семьи Вырубовых. Она сбежала от большевиков и оказалась здесь. Хочет отправить письмо семье.

– Какое еще письмо?

– Телеграмму.

Сидоров замолчал на долгое, тяжелое мгновение.

– Я разве не говорил, что все телеграммы должны быть одобрены мной?

– Говорили, лейтенант.

– Так почему вы ослушались приказа? – взревел Сидоров.

– Я еще ничего не отправил, – сказал Орлов. – Хотел у вас спросить.

Меня пронзило разочарование. Анна не смогла отправить письмо.

– Ответ: «нет», – отрезал Сидоров. – Убирайся, девица. Вы обе. Мне плевать, кто твои родственники. Это мой телеграф, и я не отдам его на развлечение каким-то девчонкам. Вон!

Мы с Анной побежали прочь, из школы и со двора. Уже на дороге я потянула ее в прохладную рощицу, где нас не заметят. Она все еще была бледная.

– Ты в порядке?

– Нет, – выдохнула она, запыхавшись. – Черт! Мы уже отправляли Александру телеграмму! Минутой позже – и все бы получилось. Меня бы спасли. – Она никогда раньше не ругалась. Даже руки в кулаки сжала, словно в любой момент собиралась взорваться. – Всего пара лишних минут!

– Прости. Я пыталась его остановить. Но Сидоров сразу почуял неладное, едва меня увидел, – сказала я. – Слушать не хотел.

– То есть он зашел в школу только потому, что увидел тебя на улице?

– Да, – призналась я.

– Евгения! – Она всплеснула руками.

– Что?

– Если бы ты промолчала и осталась рядом, ничего этого не случилось бы! Но вместо того, чтобы проявить хотя бы капельку воспитанности, ты продолжаешь злить каждого встречного белогвардейца.

Внутри что-то закипало. Помешал нам Сидоров, но винила Анна меня.

– Это нечестно, – сказала я.

– А теперь ты говоришь о честности, как будто она имеет значение. Ты ведешь себя как ребенок, Евгения. Не хочешь даже разговаривать с лейтенантом Вальчаром, хотя он знает все секреты твоего брата. Игнорируешь белых солдат, которые могут тебя арестовать. А теперь капитан Орлов…

– Да пошли они к черту! – Я чувствовала себя так, словно батя велел мне зачитать стихотворение Пушкина перед всей школой, а я забыла слова. – Я не собираюсь брататься с белыми! Точно не после того, что они сделали. Я не такая, как ты, Анна. Я не могу улыбаться и врать, чтобы получить то, чего я хочу. Я не ребенок. Просто, в отличие от тебя, у меня есть принципы.

Больше не бледная, Анна гневно раздула ноздри:

– Твои драгоценные принципы приведут к моей смерти. К нашей смерти. И подвергнут опасности твою семью.

Я стиснула зубы. Ни за что не позволю приключиться беде с моими родными. Но если я не собираюсь выгонять Анну из дома, а я не собираюсь, то единственный способ уберечь их от опасности был только один: нужно помочь Анне отправить ее телеграмму.

Я обиженно фыркнула. Анна – тоже.

– И что теперь нам делать? – поинтересовалась я.

Этой ночью мне не спалось. Мы так и не придумали план, а белые уезжали из поселка уже через два дня. Я тихо наблюдала за тем, как на небе одна за другой зажигаются звезды. Рядом сопел Костя, с тряпкой на лице, чтобы свет не мешал. А я все никак не могла успокоиться. Придется выгнать Анну, когда белые уедут. Безопасность мамы и Кости важнее всего. Но куда ей податься? Под гнетом этих мыслей я не заметила, как провалилась в сон.

Что-то разбудило меня, когда небо совсем потемнело.

Звук, словно кто-то скулил, словно мучили животное. Я приподнялась и попыталась понять, откуда он доносится. Кажется, из чердачного окна нашего дома.

Меня озарило: Анна! Я встала и на цыпочках прокралась в дом. Мама спала на лавке у стены, подстелив под спину сена. Чех занял ее лежанку на печке. Я забралась на чердак и увидела Анну. Она металась в сене, как собака с раной в боку. Ей явно снился кошмар.

– Маша, – простонала она.

Я замерла на случай, если она скажет что-то еще. Но Анна лишь повторяла это имя, снова и снова. Словно в бреду. Я грубо потрясла ее за плечо.

– Аня, – прошипела я. – Аня, просыпайся.

Она открыла глаза с видом испуганной кошки. Таращилась на меня несколько секунд, не отводя взгляда, не двигая ни мускулом. В слабом свете луны я смогла рассмотреть, как все ее лицо превратилось в белую маску страха.

– Ты в порядке?

Она неуверенно кивнула.

– Ты звала какую-то Машу, – прошептала я.

Она поморщилась. Уголки ее губ горько опустились, и Анна спрятала лицо в ладонях. Ее плечи мелко затряслись от рыданий, тихих, чтобы никого не разбудить.

– Прости, – тихо сказала я.

Она прижалась ко мне. Анна была выше меня, но сейчас казалась такой хрупкой, такой маленькой. Я гладила ее по спине, пытаясь утешить, как делал батя, когда я плакала и ушибалась.

Остальные продолжали спать. Анна плакала почти бесшумно, никого не потревожив. Я бы и не поняла, что она плачет, если бы ее слезы не мочили мне рубашку.

– Я их бросила, – прошептала Анна. – Что если кто-то из них выжил?

– Кто?

– Моя семья, – всхлипнула она. – Большевики отвезли нас в телеге в лес. Хотели сжечь наши тела. Они не знали, что я выжила, что мой… мой корсет отразил пули. Я очнулась в телеге вместе… вместе с семьей. Выбралась из-под тел, спрыгнула с телеги и убежала. Что если я не единственная выжила? А я даже не проверила. Мама лежала рядом, уже неживая. – Ее голос сорвался. – И Алексей тоже. Мой братик. Я увидела его и решила бросить остальных и сбежать. Я даже не попыталась проверить остальных.

– Черт возьми, – пробормотала я. – Мне очень жаль.

– Мне снится, как моя сестра Маша открывает глаза и видит только окровавленные тела. А потом кричит. – Ее голос сдался окончательно, и она упала мне на колени, сотрясаясь от рыданий еще сильнее.