Текст книги "Дочери мертвой империи"

Автор книги: Кэролин Тара О'Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

На мгновение я почувствовала ее теплую руку на своем плече. А потом она ушла, и я осталась ненавидеть себя в тишине и одиночестве, как того и желала.

Глава 12
Евгения

Костя был на заднем дворе. Он вытащил старую поломанную телегу и вбивал на место балку.

Мне хотелось вновь обрести спокойствие, и я знала, что Костя мне с этим поможет. Конечно, я не могла поговорить с ним об Анне. Я не хотела ее обижать, но Костя сильно разозлится, если узнает, что я ей сочувствую. Он более суров, чем я. Настоящий коммунист: полностью предан делу. Он из тех, кто не допустит, чтобы эмоции помешали революции.

Может, я слишком мягкосердечная, но Анна явно не заслуживала смерти. Она не сделала ничего плохого. Не в ее это духе. Никто не пострадает, если она встретится с друзьями в Челябинске.

Я принесла Костре травяной напиток – мерзкий на вкус отвар, который мама давала нам, когда мы болели. Брат невольно морщился от каждого глотка. Я не сдержала смех.

– Весело тебе? – спросил он.

– Лицо у тебя забавное. Забавнее обычного то есть, – поддразнила я.

Он закатил глаза. С войны Костя вернулся таким серьезным. Первую неделю целыми днями валялся в на скамье с лихорадкой, терял вес прямо на глазах. Я все боялась, что он, как и батя, умрет. Когда он наконец поправился, я надеялась, что все станет по-прежнему, но лихорадка не раз возвращалась. А что хуже всего, Костя больше не смеялся. В детстве мы трое постоянно хохотали по тому или иному поводу. Теперь же я мечтала хотя бы раз услышать его смех.

– Будь хорошей сестренкой и выпей за меня немного. – Он поднес чашку к моему рту.

Меня передернуло от терпкого запаха.

– Как хорошая сестренка, я удостоверюсь, что ты выпил все до последней капли. – Я отпихнула его руку. – Давай-давай.

– Как всегда, жестокая. – Он покачал головой, вновь поморщился и одним махом допил варево. – Хотя бы помоги, если пришла меня донимать. – Он указал на следующую балку.

Я подняла ее и придерживала, пока Костя прибивал ее к нужному месту. Какое-то время мы работали в тишине. Он показывал на то, что ему нужно, а я понимала его без слов. Телегу почти доделали, оставалось починить колесо и найти лошадь.

Так на хозяйстве и вели ремонт. Чинили, что могли, а для остального ждали, когда появятся лишние деньги или запасы. Иногда они появлялись. Чаще – нет. Но мы все равно продолжали ждать.

– Извини, что потеряла телегу. – Я наконец набралась смелости попросить прощения. Наша телега со всеми товарами и безделушками, которые я скопила за месяцы торговли, осталась у амбара в Исети. Когда вернусь туда, все уже растащат. – И Буяна.

Костя вздохнул.

– Ты бы не позволил им забрать Буяна, – продолжила я охрипшим голосом. Буян раньше был Костиной лошадью. Потом он ушел на войну, и я стала ездить торговать. – А я даже не нашла тебе врача.

– Я тебя не виню, – сказал он. – Ни за врача, ни за Буяна. Пока они здесь, они будут брать все, что увидят. Я знаю, что ты ничего не могла сделать. Но ты пыталась.

В груди потеплело. Я больше не чувствовала себя такой неудачницей.

– Но я переживаю насчет этой девчонки, Женя, – продолжил он. – Если за ней охотится Чека, она впуталась во что-то серьезное.

– Чека? Юровский – чекист?

Костя кивнул, и мне захотелось зареветь.

Чека – это милиция Красной армии. Они охотились на контрреволюционеров и убивали дезертиров. Если человека арестовали чекисты, его больше никто и никогда не увидит.

– Черт! – выругалась я. – Неудивительно, что он такой жестокий.

– Командир Юровский – хороший человек. – Костя нахмурился в недовольстве. – Член Екатеринбургского совета. Единственный, кто заботился о солдатах, когда я проходил обучение. Не позволял нам сражаться, пока всем не выдали оружие. Остальные говорили, что мы можем просто делиться. Если он казнил семью Анны, у него были веские причины.

Я раскрыла рот.

– Ты шутишь? – вырвалось у меня. – Он сумасшедший! Он пытался меня застрелить, хотя я ничего не сделала!

Костя недоверчиво приподнял брови.

– Правда!

– Ты помогаешь контрреволюционерке сбежать от него. Ты соврала ему, чтобы ее защитить. Почему он не должен думать, что ты на ее стороне?

– Он мог спросить!

Костя засмеялся, но это был невеселый смех.

– С чего ему? В его глазах ты предатель.

Я почти промолчала, но не могла не спросить:

– Ав твоих глазах?

Костя ответил сразу же:

– Я тебя знаю. Я знаю, что ты не контрреволюционерка.

Что ж, я ожидала худшего. Мои плечи расслабились.

– Но Юровский знает только то, что ты помогаешь девчонке, чью семью казнили. Что еще ему остается думать?

– Анна мне нравится не больше, чем тебе, – сказала я, всей душой желая, чтобы это было правдой. – Я хочу, чтобы она исчезла. Но она и мухи не обидит. Ты же видишь это, так ведь?

– Нет, Женя, – он покачал головой. – Не вижу. Я вижу девчонку, которая каким-то образом сбежала от чекистов и втянула тебя в опасную авантюру. Я вижу девчонку, которая важна настолько, что ее преследуют солдаты с командиром Чека во главе. Кем бы она ни была, она очень опасна.

– Ой, да ладно тебе.

Я не знала, что еще сказать. Если Анна действительно такой важный человек, то что же она такое совершила? Помогала ли я белым, защищая ее?

– Настоящая опасность сейчас – это белые, – сказала я. – Давай их обсудим.

Костя пожал плечами:

– Мы ничего сделать не можем. Остается держаться тише воды ниже травы. Кое-кто из наших пытался дать им отпор. Ничем хорошим это не закончилось.

В отчаянии я прикусила губу. Мы с Костей состояли в местной группе большевиков. Агитировали других присоединяться, чтобы избавиться от общинной управы. В той сидели одни старики, которые считали, что женщинам не нужны права. После смерти бати они попытались забрать нашу землю. К счастью, Лев еще был жив, и мама оформила ее на его имя. А потом он умер, но мама мурыжила Совет, пока Косте не исполнилось восемнадцать. Теперь, когда Костя потерял ногу, они вновь попытаются отнять землю.

Совет разрешил бы женщинам голосовать и владеть землей. Но агитация не приносила быстрых результатов. Пока к нам присоединились всего лишь пятнадцать мужчин и несколько женщин, включая мою лучшую подругу Дашу. А так как за пределами Медного всем было плевать на то, кто управляет поселком, община будет оставаться у власти до тех пор, пока наша группа не превысит ее по численности.

– Что случилось? – спросила я.

– Полгруппы арестовали. Убили Виктора Косова и Наталью Попову. Остальные разбежались. Мама сказала белым, что я погиб пару дней назад, и пока они верят. Надеюсь, что про тебя никто не расскажет. Очень многие видели, что ты вернулась. Белые ищут большевиков.

Виктор Косов и Наталья Попова погибли? Наталья была слишком стара, чтобы сражаться. Грубиянка и пьяница, но преданная большевичка. А Виктор с женой позволяли проводить наши встречи у себя дома. Ко мне он относился с теплотой, но, когда дело касалось коммунизма, становился несгибаемым, как железо. Больше всего на свете мечтал о революции. И погиб за нее.

– А Даша в порядке? – спросила я, чувствуя, как тревожно сжалось сердце. – Я видела ее у церкви, но из-за солдат не смогла подойти.

– Она прячется у дяди. Умная девчонка.

Я выдохнула с облегчением:

– Хорошо. Меня же никто не сдаст? Они соседи. И никто не любит белых.

– Трудно сказать наверняка. – Костя пожал плечами. – Но мама захочет, чтобы ты держалась поближе к дому. Не выходила в поля, где тебя могут увидеть.

Наши поля располагались на самом краю поселка.

– А как же ячмень? Меня четыре дня не было. Без нашей помощи мама с жатвой не справится. Мы потеряем урожай.

Костя покачал головой:

– Ей будет хуже, если нас убьют. Или возьмут в плен. Когда белые уйдут, сделаем, что сможем, чтобы наверстать упущенное. А твоей подруге лучше идти с ними. Сомневаюсь, что ей позволят одолжить телеграф.

– Эти солдаты еще хуже, чем я думала. Бедная Нюрка.

– Бедный Фома Гаврилович, – сказал он. – Нужно его проведать. Он столько потерял… – Костя вздохнул. – Жду не дождусь, когда белые уйдут. Мама рассказывала, что один у нас остановился?

– Один кто?

– Офицер, – сказал он.

По спине пробежал холодок.

– Нет.

– Ага. Большинство солдат спят в церкви или в школе, но офицеры для такого слишком важные. Их разместили в наших домах. Они приходят ночью и за едой. С нами поселили чеха.

– Поверить не могу! – воскликнула я. – Мы должны жить с одним из них? Как ты это терпишь?

Костя пожал плечами:

– Мы сражаемся в битвах, в которых можем победить, Женя.

Когда мама вернулась, мы с ней и Анной присели на скамейку в тени за домом. Тут было прохладнее. Стояла тишина, нарушаемая трелью жаворонка, доносящейся с соседского дерева. Я плела новую пару лаптей: связывала гладкие полоски высушенной коры и протягивала их через деревянный крючок. Плести лапти меня научил батя, когда мне было десять лет. Сейчас я могла это делать с закрытыми глазами.

А вот Анна действительно сидела с закрытыми глазами. Она должна была чистить капусту на обед, но вместо этого она облокотилась на шершавую стену дома и уронила голову на грудь. Мы ее не трогали. Я надеялась, что Костя не увидит, как она спит, пока мы работаем. Ей нужен был отдых. Правда, мне тоже, но дела сами себя не сделают. Я плела лапти, мама резала картошку. Солнце медленно садилось за горы.

Во входную дверь постучали. Я с беспокойством взглянула на маму. Соседи никогда не стучали, просто звали нас. Это был кто-то чужой.

Слегка нахмурившись, мама покачала головой, давая понять, чтобы я не беспокоилась.

– Мы за домом, Иржи! – крикнула она.

Анна резко проснулась. Капуста упала с ее колен на землю. Мама подобрала ее и положила рядом на скамейку вместе с ножом.

– Кто там? – спросила Анна. Ее голос охрип после сна.

В ответ на ее вопрос из-за дома показался чешский солдат. Как и остальные чехи, он был одет в красные штаны, длинную темно-зеленую рубаху и высокие сапоги. И, конечно же, на спине он нес винтовку. Его светлые волосы прикрывала смешной формы шапка с золотой эмблемой. Он улыбнулся маме.

У меня пересохло во рту. Чех слишком располагал к себе. Он показался мне человеком, который в один момент тебе улыбнется, а в другой тебя застрелит. Я вскочила на ноги, закрывая собой маму. Она заставила меня пообещать, что я буду хорошо себя вести, но нужно быть готовой на случай, если он вздумает что-нибудь вытворить.

Чех несколько раз осмотрел меня с ног до головы, задерживаясь на некоторых местах дольше необходимого, и отвернулся. Я почувствовала жар, словно слишком близко подошла к печи. Будь он на нашей стороне, я бы не возражала против такого внимания. Было даже приятно. Но от этой мысли я сильнее разозлилась и сжала руки в кулаки.

– Добрый вечер, Алена, – сказал он с сильным акцентом.

– Добрый вечер, Иржи, – сказала мама. Она говорила церемоннее обычного. – Это моя дочь Евгения, можешь звать ее Женя, как мы.

Пусть только попробует.

Он протянул руку. Я посмотрела на нее. Мама разозлится, если я буду вести себя грубо. Но это чешский солдат. Он и его белые дружки забрали у меня Буяна. Застрелили Нюрку Петрову. И стоили Косте ноги.

Я знала, что нужно пожать руку. Но если я разожму кулак, то не сдержусь и ударю его.

Чех уже опускал руку, как вдруг Анна поднялась на ноги и пожала ее вместо меня.

– Здравствуйте, – сказала она. – Я Анна Вырубова. – Снова этот притворный говор – она звучала как крестьянка из Медного. – Женина двоюродная сестра, приехала ее навестить. Рада познакомиться.

Брови чеха разгладились, и он снова улыбнулся.

– И я рад познакомиться. Непростое время для визита, да? – добавил он.

Я усмехнулась. Он своих друзей, оккупировавших поселок, имеет в виду? Если его это так беспокоит, то пускай берет их и уезжает.

Мама ущипнула меня за спину, отчего я поморщилась. Я знала, чего она хотела. Улыбайся, будь вежливой, подружись с врагом. Но я не могла. И не буду. Достаточно было притащить Анну в дом. Она, по крайней мере, не убивала красных солдат. Но это?

Я схватила недоделанные лапти и крючок и умчалась в сарай, оставляя позади тишину. Мама загладит мою грубость, так что чех не расстроится. Такая у нас теперь работа. Кивать, улыбаться и быть ласковыми с солдатами, которые сражались против нашей революции. Отвратительно.

В хлеве было прохладно и пахло курами. Костя сидел на полу у пустого коровьего стойла и чистил шило почерневшей тряпкой. Его костыль валялся рядом.

– Познакомилась с чехом? – спросил брат. Наверное, он все слышал.

– Да. Мы теперь лучшие друзья.

Костя хихикнул, и на душе полегчало.

– Ты… – Он замолчал, округлив глаза на что-то позади меня.

Я развернулась и увидела, как в хлев ворвалась мама.

– Мам… – начала я.

Она размахнулась и ударила меня по лицу.

– Мама! – воскликнула я. Щека горела, и я прижала к ней обе ладони, сдерживая слезы. – Какого черта?

– О чем ты думала? Ты вообще думать умеешь?

– Он…

– Не пререкайся – Она снова подняла руку. Я заткнулась. – Этот человек нами управляет. Он может сделать с нами что угодно. Ты это понимаешь?

– Да я не сильно грубила, – проворчала я. – Он живет у нас в доме, а ты ведешь себя…

– Он может делать что захочет, – сказала она, прожигая меня гневным взглядом. – Думаешь, он не знает, что Костя – солдат Красной армии? Он не дурак в отличие от тебя. Он знает, что мы соврали лейтенанту Сидорову, сказав, что Костя умер. Иржи нужно лишь слово сказать, и Костю заберут. Ты этого хочешь?

Нахмурившись, я уставилась на свои ноги. Она права. И это меня задело.

– Пока он здесь, это его дом. Как он скажет, так и будет. Повтори, Женя. Это его дом.

«Да пошел он к черту, – хотела сказать я. – Он и все белые солдаты в поселке. Особенно чехи, которым плевать на нашу революцию, лишь бы втянуть нас обратно в войну с Германией. Пусть идут к черту все, кому наплевать на жизни крестьян».

– Повтори.

– Это его дом, – сказала я, через силу выплевывая каждое слово, словно те были мерзкими червями.

– Славно. А теперь возвращайся, извинись и скажи, что ему здесь рады.

Я покачала головой.

– Я не шучу, Евгения.

– Нет. Я буду вежливой, если ты этого хочешь. Буду отвечать, если он заговорит со мной. Но придется ему и дальше жить без моих извинений.

«Пусть сперва извинится за то, что забрали Буяна, – подумала я. – Пусть извинится за Костину ногу».

Мама вздохнула:

– Какая же ты упрямая.

– Интересно, в кого это она? – иронично протянул Костя с пола.

Мама слабо улыбнулась, и мне полегчало.

Мы с мамой вместе вернулись к дому. Чех все еще стоял там и разговаривал с Анной. Я ощутила укол совести. Я оставила ее одну с незнакомым вооруженным офицером. Да еще после того, как она помогла мне, пожав его руку.

Когда мы подошли, чех взглянул на меня с любопытством. Я уставилась в землю.

– Иржи, ужин скоро будет готов, – Мама говорила медленнее, чтобы он точно ее понял. – Женя пойдет резать салат. Если хочешь, можешь ей помочь.

С губ едва не сорвались проклятья. Но щека еще болела от маминой оплеухи, и я проглотила их.

– Он может не понять, что я ему говорю, – сказала я.

Мамино лицо омрачилось. Я ходила по тонкому льду. Но чех рассмеялся.

– Мой русский очень плохой, – сказал он, улыбаясь с фальшивой скромностью. – Хотел быть в Германии. Мой немецкий лучше мой русский.

Я бы тоже хотела, чтобы он был в Германии.

– Sprechen Sie Deutsch? – вдруг сказала Анна.

Я знала достаточно, чтобы понять: она спрашивала, не говорил ли он по-немецки. Батя преподавал немецкий в школе – до 1914-го, когда началась война. Потом все немецкое оказалось под запретом. Даже столицу переименовали из Санкт-Петербурга в Петроград, потому что прежнее название звучало слишком по-немецки.

Анна говорила легко. Я сощурилась. Ее настоящий русский говор был странный. Может, она иностранка? Немка? Черты лица у нее были точно непростые: узкий нос, острая челюсть. Она выглядела так, словно родилась в другой стране. Но это бред. Так ведь?

– Ja, – сказал чех.

Он изверг еще несколько слов, которые я не распознала, и Анна ответила. Ее лицо засветилось, будто ей доставляло облегчение говорить на другом языке. На немецком.

Теперь они могут говорить втайне от всех. Я не доверяла чеху, и мне не нравилось, что он подбивает клинья к Анне.

Глава 13
Анна

Ночью меня терзали кошмары о мучительной гибели моих сестер. Я не была свидетелем их смерти, но мое воспаленное воображение с тошнотворной настойчивостью рисовало все новые и более кровавые картины. Вновь и вновь в подвале доме Ипатьевых их бездыханные тела падали на меня, а еще теплая кровь из их ран текла мне на одежду, окрашивая ее в алый.

Из лап ужасающих сновидений меня освободил негромкий стук входной двери дома Кольцовых. Несколько мгновений я вспоминала, где нахожусь. Сначала вновь почувствовала запах табака, кваса и пота. Я лежала на колючей копне сена, которую Евгения принесла внутрь. После такого пробуждения было сложно заснуть вновь. Несколько часов я тщетно ворочалась в бесконечных попытках лечь поудобнее. В какой-то момент я заметила, как по моей постели ползет жучок. Снизу тихо сопели Алена и лейтенант Вальчар, сильные запахи били в нос, грубое сено царапало кожу. Я молилась о сне как о спасении.

Утро я встретила с отчаянной благодарностью и чугунной головой. Внизу, в комнате, за столом завтракали Константин и лейтенант Вальчар. Алена ушла, Евгении тоже не было видно. Без нее я чувствовала себя неловко. Ее отсутствие ощущалось, как вырванный зуб.

Она должна была спать со мной на чердаке, но вместо этого она собрала в охапку свою кучу сена и вынесла ее наружу. Они с братом спали во дворе. Как будто не могли перенести и одной ночи под общей крышей со мной или лейтенантом.

Мне не хотелось разговаривать с Константином, но избегать его я не могла. Когда я стала спускаться по лестнице, мужчины повернулись ко мне.

– Доброе утро, – сказала я.

Они – даже Константин – ответили тем же. Я немного расслабилась. По крайней мере, на меня не набросились сразу же. Меня удивляло, что Константин мирно разговаривал с лейтенантом Вальчаром, а на меня даже не смотрел. Хотя неудивительно: вдали от поля боя солдаты часто выказывали друг другу уважение. Похоже, лейтенанта он оценивал более достойным вежливого обращения, нежели меня.

Я вышла на улицу облегчиться, а после подмылась водой из ведра, оставленного для этих целей. Мыла не нашла, стекла или зеркал у Кольцовых не было, так что я сделала что могла. Как же мне хотелось принять настоящую ванну! У меня чесалась голова, одежда Евгении пахла чем-то затхлым, а волосы отчаянно нуждались в расческе. Я знала, что Евгения тоже не в лучшем состоянии. Но как она живет в таких условиях?

Когда я вернулась в дом, Константин уже мыл посуду, а лейтенант Вальчар собирался к своим товарищам, охраняющим въезд в поселок. Я поспешила за ним.

– Подождите! – окликнула его я.

Он остановился у калитки и снял фуражку. Я отдала ему кусок хлеба. Его отложили для меня, но я не хотела это есть.

– Вы наверняка проголодаетесь днем. Пожалуйста, возьмите с собой.

– Вы очень заботливая. Спасибо.

– Уверена, что местная еда сильно отличается от той, что вы привыкли есть. Вы не скучаете по родным блюдам?

Он мечтательно улыбнулся:

– Да. Я скучаю по дому в Моравии. Особенно… – Он шлепнул себя по шее, убивая насекомое. – Особенно по комарам. – Он засмеялся. – Комары в России такие же суровые, как ее солдаты.

Здешние комары действительно были вездесущими и беспощадными. У меня самой руки и ноги были сплошь покрыты укусами.

– Из уст знаменитых своих бесстрашием чехословаков, – сказала я, – я приму это за комплимент моим соотечественникам, лейтенант Вальчар.

– Вы так хорошо говорите по-немецки. – Он улыбнулся. – Такое облегчение – пообщатьсяс кем-то без затруднений.

– Могу представить. – Я улыбнулась в ответ. – Наверное, вам непросто находиться здесь, в окружении врагов. – Я указала на дом Кольцовых. – Пожалуйста, не думайте, что я такая же… недоброжелательная, как они.

Он склонил голову, раздумывая над моими словами, а затем пожал плечами.

– Я не переживаю на их счет, – сказал он. – На самом деле мне бы хотелось, чтобы мы прекратили воевать. Большевики неправы насчет войны, но они верят в самоопределение. В то, что люди должны управлять сами собой. К этому же стремимся и мы, чехи. Мы не хотим, чтобы нас кто-то контролировал.

Я проглотила раздражение. Вот же, посчитала его союзником, а он говорит, совсем как Евгения. Неудивительно, что они с Константином поладили. Чехословаки сражались за свою независимость от Австрийской империи, союзницы Германии. Похоже, что, кто бы ни победил в этой войне, Евгения окажется права – век империй подошел к концу.

– Конечно, – быстро проговорила я. – У вас благородная цель. Меня по-настоящему восхищает Чехословацкий легион. Перед смертью отец очень высоко отзывался о ваших солдатах. – Это, по крайней мере, было правдой: чехословаки сражались вместе с нашей армией.

– О, сожалею о вашей потере.

– Спасибо, – сказала я и вдруг грустно засмеялась. – Я всех потеряла. Коммунисты убили всю мою семью в Екатеринбурге. Знаете, мы поддерживали чехословаков и Белую армию. Поэтому их убили. Я едва спаслась. Евгения мне помогла. Мне некуда было пойти, и она пожалела меня.

– Рад, что вы ее встретили, – сказал он, – но я, признаться, удивлен. Она кажется несколько… холодной. Я решил, что ей не нравятся незнакомые люди, но, видимо, дело во мне. Может быть, ее оскорбил мой ужасный русский?

Его слова заставили меня вновь улыбнуться.

– Уверена: это не так. Евгения по натуре подозрительная, но она хороший человек, – возразила я. – Когда я сказала ей, что мне нужно добраться до моего кузена, который служит у генерала Леонова в Челябинске, она несколько раз пыталась мне помочь. Но повсюду большевики. Я не представляю, как мне добраться на юг.

Он поднял брови:

– Вам не нужно идти на юг. Леонов едет сюда. Его люди помогут нам отбить Екатеринбург.

От этой новости я почувствовала себя легкой, как воздушный шар.

– Они едут на север?

– Да, мы их ждем. Поедем на встречу через два дня. Моя рота отделилась от нашего полка во время стычки за городом. Мы пытаемся с ними воссоединиться.

Генерал Леонов едет сюда! Ему не придется посылать за мной из Челябинска. Александр, мой двоюродный брат, ближе ко мне, чем я смела надеяться. В глазах защипало от нахлынувшего облегчения, и я, отвернувшись от лейтенанта, чтобы он не заметил выступивших слез, постаралась их быстро сморгнуть. Он тактично смотрел на горизонт, пока я приходила в себя.

– Это замечательные новости, – наконец произнесла я. – Мне бы хотелось сейчас отправить ему весточку. У вас есть телеграф, которым я могла бы воспользоваться?

– У русских есть, – сказал он. Его взгляд потемнел. – Лейтенант Сидоров даже нам не позволяет им пользоваться.

Воздушный шарик надежды в моей груди лопнул.

– Так его круглосуточно охраняют? – спросила я. – А нет ли других русских офицеров, более… щедрых?

Он поморщился.

– Мы хотим оставаться союзниками, – сказал он. – Простите, но мы не можем…

– Нет, – быстро проговорила я, осознав, что переступила границу. – Конечно, вы не станете игнорировать его приказы. Я лишь хотела узнать, нет ли другого офицера, который мог бы уговорить лейтенанта передумать.

– Есть капитан Орлов, – задумчиво проговорил он. – Хороший человек, следующий по званию. Он занимается телеграфом и бумагами.

– Не поможете мне его найти?

Лейтенант Вальчар улыбнулся:

– Его тяжело не заметить. Он крупный человек… – Он изобразил руками большое пузо. – И работает из школы.

– Спасибо вам большое. Я надеюсь, что вы скоро воссоединитесь со своими товарищами, – с благодарностью сказала я. – Если я могу вам чем-то помочь, пока я здесь, пожалуйста, только скажите.

Он отмахнулся.

– Нет, ничем, – улыбнулся он. – И я предложу вам то же самое: если я могу вам помочь, скажите. А вообще-то, – продолжил он, – может быть, вы сможете убедить дочь Алены в том, что я не враг? Я никому не собираюсь причинять вред.

А он благородный. Конечно, глупо с его стороны переживать о том, что думают враги, но это многое говорило о нем как о человеке.

Ах, если бы он только не просил невозможного. Убедить Евгению – непростая задача. За ужином она даже смотреть на него не хотела. Могу лишь представить, что она сказала – или не сказала – ему утром. Однако, если я смогу выполнить его просьбу и завоевать его расположение, он, скорее всего, согласится взять меня с собой.

– Хорошо, – кивнула я.

Я не была готова встречаться с капитаном Орловым в одиночку, поэтому отправилась на поиски Евгении. Она оказалась в огороде. На ней была надета большая соломенная шляпа, которую обычно носили мужчины, чтобы защититься от солнца.

– Проснулась наконец, – ворчливо произнесла она, поднимаясь. – Хорошо спала?

Спала я плохо. И злилась за то, что Евгения мирно ночевала на улице, избегая моего присутствия. Мне хотелось спросить ее в лоб: «Почему?» Неужели я ей так ненавистна? Но этим я рисковала в очередной раз поссориться, и вряд ли тогда она захочет мне помочь.

– Неплохо, спасибо.

Она улыбнулась. Я заметила, что ее коса была опрятнее, чем вчера, да и в целом Евгения выглядела чище.

– Ты помылась, – сказала я. – Верно? Я не смогла найти мыло. Где оно?

К моему удивлению, по ее щекам разлился розовый румянец.

– У нас давно не было мыла, – сказала она.

Меня захлестнуло унизительным жаром стыда. Я знала, что краснею, но остановиться не могла. У них нет денег даже на мыло?

Папа всегда говорил, что капитализм – это несовершенная, но эффективная система. Не все смогут жить, как мы, во дворце, но он приносил наибольшую пользу наибольшему числу людей. Папа не мог знать, что есть семьи, которые живут в таких печальных условиях, как Кольцовы. Возможно, его советники не позволяли ему увидеть настоящую бедность.

А теперь я жила так же. Я не могла найти слов, которые могла бы сказать Евгении. С каждым мгновением моего молчания ее лицо становилось все более напряженным и красным от смущения. Неудивительно, что она купилась на утопические обещания большевиков. Возможно, и я бы тоже купилась, если бы всю жизнь прожила так.

– Неважно, – сказала я с напускной бодростью. – Пожалуйста, не думай, что я жалуюсь. Ты и твоя семья проявили ко мне необычайную щедрость. Здесь есть все, что мне нужно.

Морщинка меж ее бровей разгладилась.

– Можем остановиться у ручья по пути к Петровым, – пробормотала Евгения.

– По пути куда?

– К Фоме Гавриловичу Петрову. Это муж женщины, которую вчера застрелили, Нюрки Петровой. Мама не разрешила мне пойти с ней в поля. Сказала, что нужно принести Фоме яиц. Он наш мясник. Друзей у него немного. Я думала, ты захочешь пойти со мной, а не оставаться здесь.

– Нет, мы должны сходить в школу, – сказала я, вспоминая, что узнала от лейтенанта Вальчара.

Я рассказала Евгении, что лейтенант сообщил мне о моем кузене и генерале Леонове.

– Дом Петровых по пути, – она пожала плечами. – Можем заглянуть к нему, сходить к ручью, а потом пойдем отправлять твою телеграмму.

Она одолжила мне платок, чтобы я могла прикрыть волосы, и мы направились к дому Петровых, перелезая через соседские заборы и пробираясь сквозь густые заросли хвои, чтобы не выходить на дорогу.

Дом Фомы оказался еще меньше избушки Кольцовых и не в таком хорошем состоянии, но его жизнерадостные голубые стены делали поломанные ставни не такими убогими. Приблизившись, я заметила нарисованные на фасаде месяц и звезды. И хотя большинство звезд поблекли, некоторые еще сохраняли свой яркий желтый цвет. Рисунок был красивый и выглядел бы гораздо лучше со свежей краской. В крестьянских деревняхя такого не встречала.

Евгения перелезла через невысокий деревянный забор в поросший сорняками огород и побрела через грядки картофеля, свеклы и капусты. Я последовала за ней, но не так ловко, умудрившись споткнуться о кочку.

– Осторожно, – шикнула Евгения.

Она схватила меня за локоть и потащила вперед. Лодыжку вдруг кольнуло, и я, поморщившись, наклонилась ее почесать.

Евгения засмеялась:

– Ты прямо в муравейник наступила.

Я приподняла юбку: действительно, по ноге полз большой красный муравей. Я смахнула его. Кожа вокруг укуса неприятно горела. Хотела еще раз ее почесать, но Евгения остановила мою руку.

– Это как укус комара. Если продолжишь чесать, будет большой волдырь, – сказала она, все еще смеясь. – И что бы ты без меня делала?

Раздраженная, я показала ей язык.

Она беззлобно закатила глаза:

– Пойдем, хватит время терять. Эй, ты это слышала?

С дальней стороны дома раздался слабый шлепающий звук. Я не смогла понять, что это было. Евгения пошла вперед, такая же растерянная, как и я.

На заднем дворе стоял Фома. Жилистыми руками он медленно вонзал в землю лопату и выбрасывал выкопанную почву в образовавшуюся кучу. Рядом с ямой я заметила холмик, прикрытый цветным покрывалом. Сердце ушло в пятки: я сообразила, что там лежала Нюрка. Фома копал ей могилу.

Я взглянула на Евгению. Она громко сглотнула и подошла к старику.

– Евгения? – Он поднял взгляд.

Его голос звучал устало, а сам он словно еще сильнее постарел со вчерашнего дня. Фома вытер морщинистое лицо рукавом рубашки. Могила уходила вглубь всего на локоть[3]3
  Локоть – старорусская единица измерения, приблизительно равная расстоянию от локтевого сустава до конца вытянутого среднего пальца руки.


[Закрыть], а одежда старика уже насквозь пропиталась потом.

– Да, это я, – сказала Евгения. – Яйца принесла. – Она поставила корзинку на землю рядом со мной. – И… я хотела извиниться. Мы попали в беду в Исети, и я потеряла все ваши горшки. И все деньги.

– Ох, – вздохнул Фома. Он, кажется, не замечал меня, или ему было все равно.

В полном молчании мы стояли посреди двора. Мне очень хотелось отвернуться, притвориться, что я не видела этой печальной картины. Мне был невыносим вид еще одного трупа. А Нюрка была прямо под покрывалом, бледная и холодная. До меня даже доносился характерный запах. Не выдержав, я прикрыла рот рукой и все-таки отвернулась. Нужно оставить старика и его мертвую жену, чтобы он мог пережить эту трагедию в тишине и одиночестве. Я ждала, что Евгения развернется и уйдет, но вместо этого она нарушила тишину.

– У вас есть вторая лопата? – спросила она.

Евгения собиралась ему помочь. Значит, придется стоять здесь, рядом с телом, рядом с запахом, рядом с тяжестью стариковского горя.

– Нет, – ответил Фома. – Только эти. – Он указал на пару совков на земле.

Евгения протянула мне один.

– У нас нет на это времени, – прошептала я. – Нужно найти капитана Орлова.

Евгения посмотрела на меня с такой неприязнью, что мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда.

– Ты когда-нибудь думаешь о других? – спросила она тихо и укоризненно. – Делай что хочешь. – Она швырнула совок мне под ноги.

Мне хотелось оттащить ее от могилы и сказать, что, конечно же, я думаю о других, что я была добра к ней, к ее матери, к лейтенанту Вальчару. А потом меня осенило: а что я сделала для них? Я подвергла опасности и Евгению, и ее семью, а взамен предложила только драгоценные камни, которые невозможно обменять на деньги. Меня затошнило.