Текст книги "Моргейн"

Автор книги: Кэролайн Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 73 страниц)

2

Вдоль дороги встречались всевозможные признаки человека: то колесная колея, то следы раздвоенных копыт скота, то сломанные ветки и клочья шерсти на придорожных деревьях. Вейни решил, что это тропа, по которой местные пастухи гонят стада на водопой. Где-то неподалеку должно находиться пастбище.

День уже клонился к закату, когда они оказались в центре всего этого.

Здесь была деревня, в которой могли бы обитать какие-нибудь лесные жители Эндара. Правда, крыши здесь были другой формы, с выгнутыми скатами. Они купались в солнечном сиянии, на них падали тени старых деревьев, зеленовато-золотистая дымка окутывала старые срубы и крыши, крытые соломой. Деревня представляла собой как бы единое целое с лесом, если не считать того, что бревна срубов были крашенными, хотя краски давно выцвели. Изб было около тридцати, и они не были ограждены стеной для защиты. Загоны для скота, одна-две телеги, пыльные амбары. И одно огромное здание из бревен с резными карнизами и соломенной крышей. Не дворец какого-нибудь лорда, а просто громоздкое покосившееся строение со множеством окон.

Моргейн остановила коня и, оказавшись рядом с ней, Вейни натянул поводья. Он почувствовал слабость в груди.

– У такой деревни, – сказал он, – не может быть врагов.

– Будут, – ответила Моргейн и пришпорила Сиптаха.

Их появление вызвало в деревне небольшую суматоху. Дети, возившиеся в пыли, оторвались от игр и уставились на них. Женщины выглядывали в окна и тут же выскакивали из дверей, вытирая руки о подолы. Два старика вышли из большого дома и стали дожидаться, когда они приблизятся. К этим двум подошли люди помоложе, а также старухи и парнишка лет пятнадцати, и еще работник в кожаном фартуке. Подошли и другие старики. Они хмуро стояли, обычные люди, смуглые, невысокие.

Вейни нервно вглядывался в простенки между домами и просветы между деревьями, окружавшими их и небольшие поля, лежавшие за деревьями. Он вглядывался в открытые окна и двери, в загоны и на телеги, ожидая нападения. Его не было. Он сжимал пальцы на рукояти меча, висевшего на боку коня, но Моргейн держала руки на виду – она казалась мирной, грациозной. Ему стало стыдно, что он оглядывается на все так подозрительно.

Моргейн натянула поводья возле небольшой кучки народа, собравшейся на ступенях большого дома. Люди поклонились все вместе, грациозно и торжественно, как лорды, и когда они вновь подняли лица, на них было выражение почтительности, но ни в коем случае не страха.

«Не верьте нам, – подумал Вейни. Вы еще не знаете, кто придет за нами». Но на лицах не было ничего, кроме уважительности, и самый старый из людей поклонился и приветствовал их.

И тут сердце Вейни замерло. Эти люди говорили на языке кел.

Арртейн – так они обращались к Моргейн, что означало «миледи». Пока они странствовали, Моргейн мало-помалу обучала его этому языку. Он вполне понимал слова вежливого обращения, угрозы и прочее самое основное. Эти маленькие смуглые люди не были кел. Но старики, совершенно очевидно, почитали их, и потому приветствовали Моргейн, приняв ее за кел, на которых она была похожа.

Он взял себя в руки. Поначалу душа его содрогнулась, когда он услышал этот язык из человеческих уст. Но он быстро смирился с этим. Повсюду, где бы ни побывали кел, их речь оставила свои следы, и даже язык Вейни, по словам Моргейн, содержал много оставленных ими понятий. Это было трудно понять, но это было так. Однако больше всего его удивило то, что люди эти говорили на почти не искаженном языке кел. Кемейс – так они обращались к нему, что означало «спутник» и звучало почти как кемен. Здесь, где почитали кел, он не мог быть «милордом».

– Мир всем, – приветствовал он их тихим голосом, как было принято почти везде, и услышал:

– Какую радость мы можем доставить тебе и твоей леди?

Но он не мог ответить, хотя и понял вопрос.

С ними заговорила Моргейн, а они – с нею. Спустя мгновение она искоса глянула на него.

– Слезай, – сказала она на языке кел. Сказано это было исключительно для того, чтобы заверить жителей деревни в их мирных намерениях. Он спешился, но ни на миг не утратил бдительности и не отошел от нее ни на шаг, лишь стоял, сложив руки на груди, чуть в стороне, откуда он мог видеть и ее, и тех, с кем она говорила, и тех, кто подходил с разных сторон. Слишком много людей, слишком тесная группа. Это ему не очень нравилось, хотя ни один из них не проявил недружелюбных намерений.

Кое-что из того, что говорилось, он понимал. Уроков Моргейн было достаточно, чтобы он понял, что им обещают приют и еду. Акцент слегка отличался от того, с которым говорила Моргейн, но не резал слух, как ее слова, когда она говорила на его родном языке.

– Нам предлагают приют, – сказала Моргейн, – и я решила согласиться остановиться здесь, по крайней мере, на ночь. Пока нам здесь, как я вижу, ничего не грозит.

– Как пожелаете, лио.

Она показала на красивого мальчика лет десяти.

– Это Син, старший из внучатых племянников Битейн. Он присмотрит за лошадьми, но я бы предпочла, чтобы этим занимался ты – с его помощью.

Это означало, что она решила остаться с ними одна. Это не слишком обрадовало его.

– Прошу сюда, кемейс, – сказал мальчик. Моргейн удалилась в дом вместе со стариками, а мальчишка повел Вейни в хлев, пытаясь скрыть неловкость, как любой деревенский мальчишка, не привыкший к чужакам и оружию. Пожалуй, он дивился его росту, благодаря которому Вейни в этой деревне выглядел весьма внушительно. Ни один мужчина в деревне не доставал ему до плеча. Возможно, думал он, его считают здесь полукровкой кел, и гордиться этим он не мог. Но спорить с ними не имело смысла.

Син о чем-то болтал, пока они не пришли в хлев и не начали распрягать лошадей. Он что-то пытался отвечать, пока ему это не надоело, и на очередной вопрос Сина ответил:

– Прости, я не понимаю.

Мальчишка удивленно уставился на него, поглаживая кобыле холку.

– Кемейс? – спросил мальчишка.

Он не мог объяснить. Он мог сказать: я здесь чужой, или я из Эндара-Карша, или что-нибудь другое, но стоило ли? Не лучше ли было предоставить все подобные разговоры Моргейн, которая понимает этих людей и сама способна выбрать, что можно сказать, а что нужно скрыть?

– Друг, – сказал он, потому что умел сказать это, и лицо Сина просветлело.

– Да, – сказал Син и стал чистить кобылу скребницей. Син с радостью делал все, что показывал ему Вейни, и узкое лицо его засияло от удовольствия, когда Вейни улыбнулся и попытался выразить удовлетворение его работой. Хорошие люди, люди с открытыми сердцами, подумал Вейни и почувствовал себя в безопасности.

– Син, – сказал он, тщательно выговаривая слова, – ты займешься лошадьми. Согласен?

– Я буду спать здесь, – сказал Син, в его темных глазах вспыхнул восторг. – Я буду заботиться о лошадях, о вас и о вашей леди.

– Пошли со мной, – сказал Вейни, поднимая на плечо их имущество: седельные сумки с тем, что было им необходимо на ночь, с пищей, которая могла привлечь зверей, и с сумкой Моргейн, в которой не оставалось ничего, что могло бы потешить чье-либо любопытство. Общество мальчика доставляло ему удовольствие – тот, разговаривая с ним, ни на минуту не утрачивал спокойствия, и счастливое выражение не сходило с его лица. Он положил ладонь на плечо Сина, и мальчик просто надулся от важности на глазах у мальчишек, глядевших на него издали. Они добрались до большого здания и поднялись по деревянным ступенькам.

Они вошли в большое помещение с высоким потолком. В центре стоял длинный ряд столов и скамей – место для трапезы. Здесь был огромный очаг, возле него сидела Моргейн, немного бледная, вся в черном, с серебристой кольчугой, сверкающей в тусклом свете, окруженная жителями деревни – мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, одни сидели на скамье, другие – у ее ног. На краю этого человеческого круга матери баюкали младенцев, а остальные внимательно прислушивались.

Ему дали пройти. Предложили сесть на скамью, и хотя ему положено было сидеть на полу, он не стал отказываться. Син свернулся калачиком у его ног.

Моргейн посмотрела на него и произнесла:

– Нам предлагают приют и все, что потребуется, экипировку и еду. Ты, похоже, их очень удивил – они не могут понять, кто ты такой, почему ты так высок и так отличаешься от них, и они несколько встревожены, потому что мы пришли к ним вооруженные до зубов… Но я объяснила им, что ты поступил ко мне на службу в далекой стране.

– Здесь наверняка есть кел.

– Я тоже так полагаю. Но даже если и так, они не враги этому народу. – Она старалась говорить как можно спокойнее, затем снова перешла на язык кел. – Вейни, это старейшины деревни – Серсейн и ее муж Серсейз, Битейн и Битейз, Мельзейн и Мельзейс. Они говорят, что мы можем на ночь остановиться у них.

Он склонил голову, выражая благодарность и уважение к хозяевам деревни.

– Отныне, – сказала она ему, вновь на эндарском, – вопросы им буду задавать только я. И вообще разговаривать с ними.

– Я ничего не скажу.

Она кивнула и заговорила со старейшинами на языке кел, и понять его он уже не смог.

Трапеза в ту ночь выглядела странной. Холл сиял огнями, в очаге горело пламя, столы ломились от еды, на скамьях теснились молодые и старые жители деревни. Моргейн объяснила, что таков их обычай – собираться на вечернюю трапезу в холле всей деревней, как это принято в Ра-Корисе и в Эндаре, но сюда допускаются даже дети, родители позволяют им играть и сносят их болтовню, чего не позволяют в Карше даже детям лордов. Дети, наевшись до отвала, сползали под столы и там шумно играли, крича и смеясь так громко, что не давали взрослым спокойно поговорить.

В этом холле они не боялись яда или кинжала. Вейни сидел справа от Моргейн, тогда как илину полагалось стоять сзади и пробовать пищу, которую предлагали его госпоже. Но это сама Моргейн распорядилась иначе. В загоне коням дали свежего сена, а их хозяева сидели в теплом холле среди людей, которые скорее согласились бы позволить убить себя, чем причинять кому-либо зло. Когда, наконец, никто уже не мог есть, детишек, которые никак не хотели угомониться, увели по домам, самый старший из их компании вел остальных и никто не боялся, что детей, вышедших в темноту, будет подстерегать опасность. В холле девушка заиграла на длинной, необычно настроенной арфе и запела прекрасно поставленным голосом. Вторую песню пели уже все, кроме них, и тоже под звуки арфы. Затем им предложили сыграть, но Вейни давно забыл уже это искусство. Руки его загрубели и вряд ли смогли бы извлечь из струн что-нибудь путное. Моргейн тоже отказалась – он вообще сомневался, что ей когда-либо приходилось заниматься музыкой.

Вместо этого Моргейн пустилась в разговор, и то, что она говорила, похоже, было селянам по душе. Они немного поспорили, о чем – он не разобрал, а после девушка спела напоследок еще одну песню.

Ужин закончился, жители деревни разбрелись по домам. Дети постарше принялись стелить гостям ложе у очага. Две кровати и ширма, и чан с теплой водой для мытья.

Наконец последние из детей спустились по деревянным ступенькам, и Вейни сделал глубокий вдох, радуясь уединению. Моргейн расстегнула доспехи, сняла с себя их тяжесть, чего не могла сделать в пути, опасаясь внезапного нападения. Если она так поступила, подумал он, то это позволительно и ему, и с наслаждением разоблачился до рубашки и штанов, затем за ширмой вымылся, а потом снова надел все на себя, потому что все-таки не до конца доверял этой деревне. Моргейн поступила так же, и они приготовились ко сну, положив оружие возле себя.

Он дежурил первым и внимательно прислушивался, нет ли в деревне какого-нибудь движения, подходил к окнам и разглядывал темные дома, лес и освещенные лунным светом поля, но снаружи не было никого. Он вновь уселся в тепле очага и в конце концов начал верить, что этот небывалый покой и гостеприимство – настоящие. Впервые за долгие годы пути их встречали не проклятиями, не обнаженной сталью, а одной лишь добротой.

В этой земле еще не знали, кто такая Моргейн.

Утро принесло запах свежевыпеченного хлеба. Вокруг холла ходили люди, носились дети, на которых цыкали взрослые, чтобы те не шумели.

– Пожалуй, было бы неплохо, если бы нам прислали кусочек горячего хлеба, – пробормотал Вейни, почувствовав аромат выпечки. – В дороге он был бы нам вовсе не лишним.

– Мы не уходим, – ответила Моргейн. И он в изумлении уставился на нее, не в силах понять, добрую новость он услышал или нет. – Я тут пораздумала и решила, что ты прав: здесь мы можем сделать передышку, а если мы не отдохнем, то в конце концов загоним коней и сами выбьемся из сил. За любыми из Врат нам не найти приюта. Так стоило ли отправляться в новый дальний переход, если мы ничего не выиграем? Пожалуй, три дня отдыха мы можем себе позволить. Думаю, твой совет был разумен.

– Теперь я уже сам в этом сомневаюсь. Вы никогда меня не слушали, а мы тем не менее живы.

Она рассмеялась.

– Это верно, но иногда мои планы из-за этого шли прахом. Раньше я не обращала внимания на твои советы и ничего путного из этого не выходило. Но теперь я согласна с тобой.

Они замолчали – пришли дети с серьезными выражениями на лицах. Они принесли им горячий хлеб, свежее молоко и сладкое масло. Моргейн и Вейни ели так, будто вечером их не накормили вдоволь, потому что для людей, находящихся в бегах, такой завтрак был просто роскошью.

Три дня пролетели быстро, но мягкость и доброта селян сделали многое, и это не осталось незамеченным Вейни. Из глаз Моргейн исчезла боль, иногда она улыбалась и даже смеялась.

Лошади тоже отдохнули. Дети приносили им пригоршни зеленой травы, холили их, расчесывали гривы и хвосты, чистили шкуры, и под конец Вейни осталось только подковать их – при том, что деревенский кузнец с радостью вызвался ему помочь.

Когда бы он ни появлялся в хлеву, дети, особенно Син, хватались за поводья и пытались задавать ему вопросы о животных, о Моргейн и о нем самом. Но он мало что мог понять в их речи.

– Пожалуйста, кемейс Вейни, – говорил Син, когда он опускался отдохнуть на корыто с водой. – Можно нам посмотреть оружие?

Он вспомнил, как, когда был мальчишкой, сам он с благоговением взирал на дай юинов, благородных представителей высшего клана, вооруженных, на конях, в доспехах… и тут же вспомнилась горечь – он был незаконнорожденным, побочным сыном Лорда. Сейчас перед ним были простые деревенские мальчишки, которым не нужно было готовиться к будущим распрям и войнам, с таким же любопытством они могли, например, интересоваться звездами и луной…

– Хорошо, – сказал он на своем языке, благословив их в душе, и, сняв крепежное кольцо с эфеса, вытащил меч. Он позволил грязным пальчикам коснуться клинка и разрешил Сину – отчего сердечко у ребенка восторженно забилось – взять меч за рукоять и подержать на весу. Затем он забрал его, потому что ему не нравилось видеть в руках у ребенка столь грозную вещь, пролившую так много крови.

Затем они стали просить, чтобы он показал другой клинок, который он носил, но он нахмурился и покачал головой, положив ладонь на кривую рукоять у пояса. Они настаивали, но он отказался, потому что Клинок Чести был не для их рук. Он был предназначен только для самоубийства, и Вейни дал клятву, что не воспользуется им для другой цели.

– Это эларх! – заключили они благоговейно, и он не имел ни малейшего представления, что они при этом имеют в виду. Но они перестали задавать вопросы и не проявили больше желания прикоснуться к клинку.

– Син, – сказал он, решив кое-что выведать у детей, – приходили сюда когда-нибудь люди с оружием?

На лице у Сина, да и у остальных, возникло недоумение.

– Ты не из нашего леса, – сказал Син.

Вейни пожал плечами, выругав себя за опрометчивость, которая выдала его даже этим детям. Они знали свою землю и вполне смогли опознать в нем чужака.

– Откуда ты? – спросила маленькая девочка, широко раскрыв глаза, в которых были страх и восхищение. – Ты не сиррин?

Остальные возмущенно закричали, и Вейни, чувствуя свою беззащитность перед их маленькими руками, отвернулся и стал сосредоточенно укреплять меч к поясу. Он натянул перевязь, передвинул меч за плечо. Затем сказал: – У меня дела, – и ушел.

Син помчался следом.

– Пожалуйста, не ходи за мной, – сказал он, и Син отстал. Выглядел он встревоженным и задумчивым, что не слишком обрадовало Вейни.

Он вернулся в холл и там застал Моргейн, сидевшую вместе со старейшинами клана и несколькими молодыми людьми, мужчинами и женщинами, которые пришли сюда, оставив дома свою работу. Он медленно приблизился, и ему, как и раньше, уступили место. Он долго сидел, прислушиваясь к разговору, иногда кое-что улавливая или предполагая, что улавливает. Моргейн иногда замолкала, чтобы позволить объяснить ей что-либо – и это было странно для нее, потому что люди говорили в основном о сборе урожая, о своем быте и развлечениях или о делах своей деревни.

«Словно селяне, обсуждающие со своим лордом дела деревни», – подумал он. Тем не менее, она внимательно слушала и мало говорила – такова была ее привычка.

Наконец деревенские жители разбрелись, Моргейн уселась поближе к огню и расслабилась. Подойдя, он опустился перед ней на колени и спросил, какое наказание постигнет его за то, что он выдал их детям.

Она улыбнулась, выслушав его.

– Я думаю, нам это не опасно. Я не смогла толком разобраться, как повлияли кел на жизнь этой страны, но все это настолько странно, что я не думаю, что нам удалось бы сойти здесь за своих.

– Что означает слово «эларх»?

– Оно происходит от слова «аррх», что значит «благородный», или «ар», что означает «могущество». В зависимости от ситуации. А может, и того, и другого. Некогда к лорду Кел обращались «арртейс», что означало как его положение среди кел, так и могущество, которым он обладал. В те дни для людей слово кел было синонимом слова «милорд», и суть этого была во Вратах, подвластных кел, но ни в коем случае людям. «Эларх» относится либо к могуществу, либо к лордам. Вещь либо опасная, либо могущественная. Вещь, до которой нельзя дотрагиваться людям.

Чем больше он понимал язык кел, тем больше его тревожили мысли о самих кел. Эта ненавистная надменность… и многое другое, о чем говорила ему Моргейн, хотя бы то, как кел использовали в своих целях людей, или то, что лежало в основании его собственного мира. Он подозревал, что очень о многом она не решалась ему рассказать.

– Что вы скажете этим людям, – спросил он, – когда в эти земли по нашим следам придет беда? Лио, как они будут к нам относиться после этого и за кого они нас примут?

Она нахмурилась, наклонилась вперед, положив руки на колени.

– Я думаю, нас обоих они считают кел – тебя, быть может, полукровкой… Но задавать вопросы напрямик я не решилась. Что нам делать? Предупредить их? Хотелось бы. Но мне хотелось бы также знать, что мы в них разбудим, сделав это. Они мягкосердечны – это подтверждается всем, что я здесь видела и слышала. Но то, что их защищает… может быть несколько иным.

Я согласна с их точкой зрения, что они живут в глуши, и это безопасная жизнь, но в полном забвении, и потому им следует просто плыть по течению.

Будь осторожней в своих словах, – посоветовала она. – Когда говоришь на языке обитателей Карша, остерегайся упоминать имена, которые могут быть им известны. Для этого нам придется стараться говорить на их языке. Я сделала для этого все возможное, и ты тоже; в этом ключ к нашей безопасности, Вейни.

– Я пытаюсь, – сказал он.

Он одобрительно кивнула, и остаток дня они провели, прогуливаясь по деревне и по окраинам полей, разговаривая друг с другом. Он старался запоминать каждое слово, которое могло ему здесь пригодиться.

Он ожидал, что Моргейн назначит отъезд на следующее утро. Она этого не сделала. Когда пришла ночь и он спросил, выедут ли они вообще, она пожала плечами и не ответила. На следующий день он не стал более задавать вопросов и занялся обычными делами, как и Моргейн.

Тишина действовала на него целебно; долгий кошмарный сон, оставшийся за их спинами, казался иллюзией, а это солнечное место было реальным. Моргейн ни слова не говорила об отъезде, словно боялась сглазить, навести лишним словом беду на них самих и на людей, давших им приют.

Но подсознательная тревога не проходила, ибо дни проходили за днями, а они все не отправлялись в путь. Однажды он спал бок о бок с нею – они спали теперь одновременно, не неся по очереди дежурства, – и проснулся в холодном поту, с испуганным вскриком, который заставил Моргейн потянуться к оружию.

– Дурные сны в такой спокойной деревне? – спросила она. – На свете есть много мест, где они гораздо уместнее.

Но в ту ночь она тоже была беспокойна и долго после этого лежала, неподвижно глядя в пламя очага. Он не помнил, что именно ему приснилось, просто что-то зловещее и ползучее, словно клубок змей, и он ничего не мог с собой поделать.

«Это обитатели деревни не дают мне покоя», – думал он. Оба они были здесь не к месту и оба знали об этом. И все же они тянули время, думая больше о себе, чем о других, наслаждаясь покоем… который крали у людей, давших им приют. Он думал: испытывает ли Моргейн то же самое чувство вины? Или ей все равно, а важна только забота о собственном благополучии?

Он почти готов был задать ей эти вопросы, но она впала в меланхолию, и он понял по какой причине. Когда он встретился с ней следующим утром, вокруг были люди, а позже он тоже не решился – то, что ждало их за пределами этой деревни, не особенно побуждало к спешке. Моргейн собиралась с силами и была еще не готова, не следовало ее беспокоить ненужными расспросами…

Он смирился и занялся изготовлением стрел для лука, который приобрел у одного из жителей деревни, отличного лучника. Тот предлагал подарить ему оружие, но Моргейн настояла, чтобы он принял ответный дар – золотое кольцо неизвестно чьей работы, долгое время лежавшее в ее седельной сумке. Вейни расстроился, полагая, что кольцо что-то значило для нее, но она рассмеялась и заявила, что все, с чем было связано кольцо, осталось теперь в прошлом.

Так ему достался лук, а лучнику – кольцо, вызвавшее зависть у его друзей. Вейни стал тренироваться в стрельбе в компании подростков и Сина, который повсюду таскался за ним, как собачонка, и с радостью делал все, что бы он ни просил.

Лошади нагуляли в загоне и на выпасе жирок, обленились, и Моргейн, которая прежде не могла и часа провести праздно, подолгу сидела на солнышке и разговаривала со старейшинами и молодыми пастушками, рисуя на куске козлиной шкуры на удивление всем окружающим – селяне никогда не видели карты. Хотя жители деревни знали, что мир их просторен, они никогда не видели его в такой перспективе.

Деревня называлась Мирринд, равнина за лесом – Азерот, лес – Шатан. В центре большой окружности, которую представляла собой Азерот, Моргейн нарисовала паутинку рек, которые питали большую реку под названием Нарн. Посреди этого круга она написала также «афатин», что на языке кел означало «Огни», или, в просторечии, «Врата Мира».

Мирные жители деревни Мирринд знали об этих Вратах и с благоговением называли их «Азерот Афатин». Следовательно, до этих пределов их знание мира простиралось. Но Моргейн не выспрашивала подробностей. Она составила карту и написала все названия рунами кел.

Вейни знал, что означают эти руны, как знал и значение слов выученного им языка. Он сидел на ступеньках холла и выводил эти символы в пыли, записывая с их помощью все те новые слова, которые узнавал. Дети Мирринда, толпой бродившие за ним от холла к стойлам, от стойл к стрельбищу, быстро заметили, что он занимается чем-то новым и собрались вокруг.

– Эларх! – заявили они и это означало: Вейни делает то, что выше их понимания. Они восприняли это благоговейно, без насмешек и все отошли, кроме Сина, который сидел в пыли на корточках и пытался копировать символы.

Вейни посмотрел на паренька, работавшего так сосредоточенно, что позабыл обо всем на свете и почувствовал жалость к себе самому, лишенному того, что принадлежало его законным братьям.

Вот перед ним среди детей Мирринда сидел один, которому хотелось большего, чем остальным, который схватывал больше и который – после их отъезда – должен будет пострадать больше всех, обретя желания, которые Мирринд удовлетворить не мог. Родителей у мальчика не было – обоих их сгубила какая-то давняя пагуба. Он не расспрашивал. Мальчик считался сыном всей деревни и ничьим конкретно.

«Остальные вполне заурядны, – подумал Вейни, – но этот?» Вспомнив свой меч в маленькой ладошке Сина, он почувствовал, что его пробрала дрожь, и выругал себя.

– Что ты делаешь, кемейс? – спросил Син.

– Желаю тебе добра, – он стер ладонью руны и поднялся, чувствуя на душе тяжесть.

Син как-то странно посмотрел на него; Вейни поднялся по ступенькам холла. Где-то вдали, на единственной улочке Мирринда, раздался пронзительный крик – не крик играющего ребенка, что было здесь довольно обычным, а крик женщины. Внезапно его как обухом по голове ударило; повернувшись, он услышал, как вдали кричали уже мужчины – в ярости и горе.

Он застыл. Пульс, который, казалось, давно уже успокоился, превратился вдруг в знакомое паническое биение. Он не мог заставить себя идти ни туда, ни к Моргейн, не в силах был пошевелиться. Затем долг и привычка заставили его броситься вверх по ступенькам в сумрачный холл, где Моргейн разговаривала с двумя старейшинами.

Объяснять ничего не потребовалось – в ее руке был Подменыш и она уже стояла на ногах, готовая бежать.

Син последовал за ними, когда они пошли по улице к толпе селян. Они услышали чей-то плач, и когда Моргейн подошла, ей уступили дорогу все, кроме немногих – старейшины Мельзейн и Мельзейс стояли, не пытаясь сдерживать слез, и молодая жена и две женщины постарше стояли на коленях, прижав ладони к лицам. Они покачивались взад-вперед, всхлипывали и трясли головами.

– Эт, – сказала Моргейн шепотом, глядя на парня, одного из красивейших и умнейших в этой деревне – Эта из клана Мельзейн, удачливого в охоте и стрельбе из лука, счастливого человека, пастуха, который всегда был весел, любил молодую жену и не имел врагов. Горло у него было перерезано, а на обнаженном теле были и другие раны, которые не могли послужить причиной смерти, но явно вызывали мучительную боль, прежде чем он погиб.

«Они бы все равно бы его убили, – мрачно подумал Вейни. – Он мог бы сказать им сразу все, что они выпытывали – это ничего бы не изменило». Затем он вспомнил, что предвидел такое – и содрогнулся. Он знал об этом. Он почувствовал головокружение и тошноту, будто никогда прежде не видел мертвецов.

Нескольких детей рвало, они с плачем жались к родителям. Рядом с ним оказался Син, и он положил ладонь мальчику на плечо, отвел к старейшинам клана. Битейз взяла Сина на руки.

– Надо ли на это смотреть детям? – спросила Моргейн и, не дождавшись ответа, заговорила. – Всем вам грозит опасность. Вышлите вооруженных людей на дорогу, окружите постами деревню. Где его нашли? Кто его принес?

Вперед вышел один из юношей – Тал, чьи ладони и одежда были окровавлены.

– Я, леди. Через брод. – По щеке его текли слезы. – Кто сделал это, леди? Зачем?

Совет собрался в холле. Мельзейны тем временем готовили тело своего сына к погребению. В воздухе витала невыносимая тяжесть. Битейн и Битейз тихо плакали, но клан Серсейн помимо печали испытывал еще и гнев, его членам непросто было взять себя в руки, чтобы говорить спокойно. Когда все наконец утихли, поднялся старик и стал расхаживать взад и вперед.

– Мы не понимаем! – вскричал он вдруг, взметнув дрожащие руки. – Леди, разве вы не ответите мне? Вы не наша госпожа, но разве мы не приняли вас, как подобает такой высокой гостье и ее кемейсу? В деревне нет ничего, чего мы не предложили бы вам. Но теперь получается так, что вы требуете в придачу еще и наши жизни?

– Серсейз! – дрожащим голосом произнес Битейз, положив руку на его плечо.

– Нет, я слушаю, – сказала Моргейн.

– Леди, – сказал Серсейз. – Эт пошел туда, куда его отправили вы. Так говорит вся наша молодежь. Вы просили его не рассказывать старейшинам, и он вас послушался. Куда вы его посылали? Он не был кемейсом – он был просто сыном своих родителей. Он вовсе не должен был слушать вас. Разве вы не почувствовали, какая страсть овладела им? Гордость его не позволила ему отказать вам. На что вы его послали? Можем мы узнать это или нет? И кто погубил его такой страшной смертью?

– Чужие, – ответила Моргейн. Вейни не знал всех слов, но многое понимал, а остальное был способен домыслить. Он испытывал все те же чувства, что и Моргейн, стоя в сумраке холла. «Мне седлать коней?» – спросил он ее на своем языке, прежде, чем собрался совет. «Нет», – ответила она, и в глазах ее была пустота, словно она хотела принять кару за свой поступок. Он все понимал и пот тек у него по коже под доспехами. – Мы надеялись, что они сюда не придут, – добавила она.

– Откуда? – спросила Серсейн. Старуха положила ладонь на составленную Моргейн карту, лежащую на столе. – Ты расспрашивала о нашей земле, словно искала что-то. Ты не наша леди. Твой кемейс не из наших сел, он даже не нашей крови. Ты пришла откуда-то издалека. Может быть, там, откуда вы явились, такие вещи вполне обычны? Не ожидала ли ты, что это случится, когда посылала Эта? Может быть, твои помыслы слишком высоки для нас, недостойных, но ведь ради них дети наши жертвуют собой. Кроме того, неужели ты не могла нам сказать открыто? И почему даже сейчас ничего не говоришь нам? Объясни.

Несколько мгновений стояла полная тишина, слышалось потрескивание головешек в очаге. Где-то за стеной блеял козел, где-то плакал ребенок. Потрясенные лица старейшин казались застывшими в холодном свете, льющемся из множества окон.

– У нас есть враги, – сказала наконец Моргейн. – Они вышли из Азерота. Мы набирались здесь сил и были настороже. Посылая ваших людей, я заботилась о вашей же безопасности. Я сделала это только потому, что ваши юноши знают эти леса гораздо лучше, чем мы. Да, мы здесь чужие, но мы и не из их рода. Мы хотели предупредить вас – но не так, как это случилось. Вы же сами сказали мне, что Эт зашел слишком далеко, подвергшись наибольшему риску. Я предполагала это. Я предупреждала его. Очень хорошо предупреждала.

Вейни прикусил губу, сердце у него защемило. Ничего подобного ему Моргейн не говорила… Ведь он мог пойти сам, пойти и вернуться, но не так, как вернулся Эт. Вместо него она послала ни в чем не повинных юношей, не знающих, какой опасности они подвергаются.

Но старейшины сидели тихо, скорей испуганные, чем разгневанные, и держались за ее слова как утопающие за соломинку.