Текст книги "Око Гора"

Автор книги: Кэрол Терстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Что не продаст его – ни за какие деньги.

Клео помотала головой и кивнула, а потом отнесла тарелки в раковину. Кейт – тоже. И осмелилась задать вопрос, которого боялась:

– Слушай, Кле, если ты не передумала ехать домой между Рождеством и Новым годом, ты не возьмешь с собой Сэма на пару дней?

– Конечно. А ты куда собираешься?

– В Хьюстон. Макс хотел показать мне какое-то специальное оборудование в Медицинском центре.

Клео улыбнулась со значением:

– Ладно. Приводи Сэма, когда придешь на рождественский ужин, чтобы они с Бастет начали привыкать друг к другу.

Кейт кивнула. Сэм не очень интересовался кошкой Клео, и у него на это были все основания, а Кейт из-за этого мучилась. Клео пошла в ванную и по дороге впустила Сэма в дом, положила ему творога в чашку, а потом, на закуску, добавила тунцового салата.

По дороге назад в музей Кейт упомянула, что вечером будет выбирать парики.

– Зайди в мастерскую перед уходом, и я тебе покажу. – Музей в пятницу будет закрыт на Рождество, и она надеялась к этому времени доделать голову.

– Ладно, заодно принесу ожерелье Макса, – ответила Клео, – отвезешь его тогда в Хьюстон. Но лучше держи его у себя в сумочке или надень. Оно слишком дорогое, чтобы оставлять в багаже.

Кейт проработала непрерывно до закрытия, и уже доставала плащ из шкафа, когда зазвонил телефон.

– А вы знали, что в Папирусе Эберса [50]50
  Георг Эберс (1837–1898) – профессор египтологии Лейпцигского университета, знаменитый ориенталист и писатель, обнаружил в Фивах в 1872 г. папирус, представляющий собой медицинскую энциклопедию древних египтян.


[Закрыть]есть описание стенокардии, включающее боль в левой руке? – спросил Макс, даже не поздоровавшись – значит, что они уже узнают друг друга по голосу. – Как вы и сказали, достаточно сложно попытаться отбросить то, к чему мы привыкли, и представить себе работу даже без самого примитивного микроскопа, когда в распоряжении врача были только глаза, пальцы и нос. Но непонятно, если они поняли, что источник такой боли – сердце, почему же они думали, черт возьми, что по одним и тем же сосудам текла и кровь, и воздух, и слюна, и моча с фекалиями?

– Гиппократ жил через целую тысячу лет, но и он считал, что по сосудам поступает как кровь, так и воздух, – напомнила ему Кейт.

– Да, но египтяне же извлекали внутренности из покойников.

– Но они их не вскрывали. Жрецы, выполнявшие этот ритуал, были изгоями, им приходилось жить вдали от общества, к тому же они лишь делали надрез и ощупывали внутренние полости левой рукой. – Только услышав собственные слова, она поняла, что это могло значить. – О боже, Макс, выдумаете…

– Слушайте, у правого и левого всегда было и второе значение – правильное и неправильное. Но даже если левшей от природы изгоняли из общества, положение отца Ташат позволяло ему защитить ее. Наверняка так и было, раз уж он смог выдать ее замуж за знатного человека из Фив. – Макс умолк. – Узнайте, что думает Клео. Мне надо бежать. Поговорим позже.

Позже оказалось почти в полночь. После первого звонка Сэм понесся ко входной двери.

– Что с Сэмом? – поинтересовался Макс.

– Он спал, по-настоящему отключился. Наверное, перепутал телефонный звонок с дверным.

– А вы чем занимаетесь так поздно? – Она по голосу поняла, что Макс улыбается.

– Делаю копию синей боевой короны Нефертити. Такое ощущение, что у меня в голове поселилось десять человек и разговаривают все разом. Спорят. Я решила, что если буду делать что-нибудь руками, чтобы не надо было думать, то захочу спать.

– О чем спорят?

– О том, насколько мои чувства повлияли на работу. Что-то в лице Ташат мне не нравится, но не могу понять, что, или чем, поэтому я решила попробовать психологию наоборот. Надеялась, что решение придет, когда я не буду думать о проблеме.

– Ладно, тогда расскажите, что за корону вы делаете.

– Помните прямую корону, которая на Нефертити на той раскрашенной голове? Там она кажется черной, но, по общему мнению, она была покрыта синими эмалированными дисками. Царица сама придумала себе корону – возможно, потому, что традиционная ей не слишком шла. Чересчур походила на луковицу. Так вот, я сделала корону из бристольского картона, он держит любую форму. Теперь приклеиваю на нее кружочки из синей бумаги, чтобы добиться того же эффекта.

– Вам, конечно, лучше знать, но мне кажется, что вы быстрее заснете, если почитаете свежую газету.

– Если вы ищете подтверждения тому, что у них были представления о насосе, то в Папирусе Эберса вы его не найдете.

Помолчав, Макс спросил:

– Черт, а как вы узнали, что я ищу?

Потому что мы с тобой настроены на одну волну, подумала Кейт, и поняла, что так было с самого начала, даже если она этого не осознавала.

– Потому что вы говорили о сосудах, – ответила она. – Странно, что люди, которые жили у реки и видели, как поднимается и опускается вода, пользовались колодезными журавлями, чтобы поднимать воду с одного уровня на другой – а это означает, что им был известен принцип работы точки опоры, – строили пруды, чтобы удерживать воду, и каналы, чтобы перенаправлять ее, не поняли, что такое рециркуляция. Насколько эти принципы далеки друг от друга – рециркуляция и работа насоса – и что нужно, чтобы до этого дойти?

– Я знал, что не следует звонить так поздно. Кейт поняла, что Макс ее поддразнивает.

– Прикажите мозгу подумать об этом, когда он будет спать, – предложила она. – Поговорим завтра.

* * *

Когда Кейт проснулась на следующее утро, было еще темно. Она вывела Сэма пробежаться, съела холодный завтрак, сделала себе бутерброд и отправилась в музей, который откроется для посетителей только через три часа. Кейт вошла через служебную дверь и побежала по длинным темным коридорам, чтобы мозг заработал. В мастерской достала все материалы и кисточки, которые ей понадобятся, налила пару кувшинов воды и подождала, пока солнце поднимется немного выше – тогда свет станет идеальным для того, что она собиралась делать.

Акриловые краски, словно речные камни, положенные на воздух, бледнеют, когда исчезает влажный блеск, так что гадать приходилось и над тем, насколько изменится цвет, когда краска высохнет. Сложнее всего предсказывать свежие тона. Если добавить слишком много белого, свет получится матовым, без полупрозрачности, свойственной живой плоти. Иногда она добавляла гелевый разбавитель, чтобы придать прозрачности, но если перестараться, получается блеск, который выглядит так же неестественно.

Свет в течение дня менялся, и это приходилось учитывать тоже, поэтому художница пользовалась солнцем как часами, определяя время тем, насколько свет изменял краски, которые она смешивала. Она работала у окна, чтобы естественный свет оставался как можно дольше – даже после того, как солнце ушло на другую сторону здания. Около трех Кейт сделала небольшую передышку – два часа по Хьюстону – и позвонила в клинику, но ей сообщили, что Макс ушел в Центр медико-санитарных дисциплин Техасского университета. Секретарь предложила ей номер Макса там, но Кейт отказалась и вернулась к работе. Около четырех ей наконец пришлось сдаться и включить верхний свет: люминесцентные лампы она называла пиявками, потому что из-за них все цвета становились бледнее, из них высасывалась жизненная сила.

Когда музей закрылся, Кейт пошла домой, чтоб накормить Сэма и перекусить самой. После этого они вышли на длинную пробежку, вернулись в музей, где она тайком провела пса через ту же дверь. Он здесь уже бывал и устроился на маленьком коврике, который хозяйка принесла из дома, пытаясь сделать тусклую безжизненную комнату помягче и потеплее. Сэм лежал, вытянув вперед лапы и подняв голову, словно охранял покойного. Как и его брат Анубис, подумала Кейт, а потом упрекнула себя за то, что отвлеклась. Надо вернуться к реальности.

Она включила негатоскоп и уставилась на рентгеновский снимок. Возможно ли, что в послужном списке Ташат не только измена, но и инцест?

Почему же так сложно в это поверить? Из-за раздробленной руки, поняла Кейт, отвечая на собственный вопрос. Но мозг уже устал за эти недели попыток найти связи, которых не было. Надо отвлечься на некоторое время, и Кейт намеревалась это сделать.

Через три часа лицо Ташат было готово к последним штрихам. Когда Кейт мыла кисти перед уходом, в ней росло спокойствие – от осознания того, что работа наконец завершается, и можно перестать гадать. Даже если найдены ответы не на все их вопросы.

После очередной беспокойной ночи Кейт снова проснулась рано, но постаралась не только поесть и побегать. Сделала омлет из двух яиц – для себя и для Сэма – и за завтраком прочла утреннюю газету. Из нее она запомнила только число. Двадцать четвертое декабря. В этот день Ташат снова оживет.

Кейт быстренько оделась, бросила в сумочку йогурт и крепко обняла Сэма.

– Потерпи еще денек, сладкий мой. Я вернусь как можно скорее, так что не чуди, ладно?

Когда Кейт вышла из дома, только начинало светать, и холодно было, как на северном полюсе, поэтому она поехала в музей на машине, вместо того, чтобы пойти пешком или пробежаться. У себя в комнатке она стянула плащ и перчатки, включила вращающуюся платформу, чтобы повернуть Ташат лицом к окнам, выходящим на восток, – поприветствовать Ра-Хорахте, поднимающегося из темноты Преисподней, – села на стул, ожидая и наблюдая. Белый свет восходящего солнца заливал комнату, а Кейт не сводила глаз с лица Ташат, чтобы уловить тончайшие изменения тона лица на щеках и носу. В конце концов удовлетворившись, Кейт засунула в голову руку и удалила пластиковые шарики, которые использовались временно, чтоб вылепить веки.

Пришло время последнего превращения – из строгой реконструкции в археологический портрет. Кейт взяла глазное яблоко с синим зрачком, снова просунула руку через шею и вставила его на место. Потом, не отводя взгляда, вставила второй и сделала шаг назад – подправить, чтобы взор казался сфокусированным.

Кейт нечетко осознала знакомые звуки в коридоре и поняла, что музей начал оживать, но она уже вышла на финишную прямую, и руки задрожали от нервного напряжения. Она повернулась и отошла от головы, чтобы заварить себе травяной чай.

– Вы хоть домой уходили? – поинтересовалась Элейн из-за полуприкрытой двери.

Кейт кивнула:

– Но не спалось.

Элейн зашла в комнату – посмотреть поближе.

– Она куда лучше, чем головы, которые получаются у полицейских, но все равно не похожа на настоящую, да?

– Непонятно, почему ты так говоришь, – отшутилась Кейт, – у нее просто нет бровей, ресниц и волос. – Она бросила взгляд туда, где ждали своей очереди парики на стойках.

– Потому, что у нее нет морщинок. Я знаю, что она была молодой, но…

– Я начала с глаз, чтобы лицо не казалось таким… таким пустым.

– Мне все равно непонятно, откуда вы знаете, куда их ставить, хотя, наверное, на то вы и художник, да? – Такое необдуманное замечание не порадовало Кейт. На судебно-медицинские реконструкции косились в те времена, когда вычисление глубины ткани основывалось на измерениях трупа, но все изменилось в конце восьмидесятых, после того, как немецкий профессор по имени Рихард Хельмер [51]51
  Рихард Хельмер – профессор Ремагенского института прикладной судебной медицины, в 1988 г. провел ряд ультразвуковых исследований черепа.


[Закрыть]провел ультразвуковые исследования на живых объектах, чтобы получить более точные усредненные параметры.

– Я собираюсь сделать морщинки от смеха, поскольку в Египте сухой воздух и яркое солнце, – объяснила Кейт – отчасти чтобы убедить Элейн, что всем ее действиям есть причина.

– Как скажете. – Волонтерша приподняла накрытую фольгой сковороду, которую держала в руке. – Не забудьте, что сегодня корпоративная вечеринка, после того, как закроется кафетерий. Приводите и ее, поднимем тост за вас обеих.

Когда Элейн ушла, Кейт принялась красить веки: в те времена все – и мужчины, и женщины, и дети – пользовались этим косметическим средством, чтобы защищать глаза от солнца. Женщины, которые могли себе такое позволить, иногда красили ресницы пастой с окисью марганца, придававшей легкий фиолетовый оттенок, или зеленой малахитовой пудрой. Но самым распространенным был черный цвет.

Работая, Кейт постоянно держала открытой книгу с цветной фотографией Нефертити, но когда дошла до бровей, отложила изображение Прекрасной и сделала изгиб более пушистым – так брови больше похожи на настоящие, особенно с нескольких футов. После этого наложила искусственные ресницы, отошла, задумалась, не сделать ли брови погуще.

Время шло незаметно, только иногда в животе недовольно урчало, так что пришлось сделать перерыв, чтобы съесть йогурт. Было чуть больше двух, когда пришла пора примерить какой-нибудь из париков. Кейт осторожно его надела, стараясь не испортить свой первый взгляд на Ташат перекошенной или слишком высоко задранной челкой. Наконец, надев парик с длинными прямыми волосами – в точности так, как было изображено на картонаже, – Кейт развернулась и отошла на добрых пятнадцать футов, глубоко вдохнула и закрыла глаза, чтобы стереть вспоминания, прежде чем повернуться и впервые взглянуть на нее по-настоящему.

От того, что Кейт увидела, она остолбенела – нахлынули слезы и буря противоречивых эмоций, а улыбка в мыслях появилась куда раньше, чем на губах: девушка обрадовалась, что облик египтянки больше не скрыт тьмой.

Рот у Ташат был меньше, чем у Нефертити, но Кейт поразило, что губы – такие же чувственные, отчасти – за счет того, как поднимались их уголки в полуулыбке. В челюсти виделась непреклонность или сила, но больше всего Кейт удивляли те различия, которые выдавали в Ташат человека, совершенно непохожего на Нефертити, несмотря на сходство параметров их черепов. Это была молодая, умная и обворожительная женщина, чьи ясные голубые глаза отражали льющийся из окон свет, будто живые.

Кейт уставилась на свое творение, завороженная эхом чего-то знакомого – чего-то, что видела и раньше, словно уловила пульсацию чистого тона. Потом, ведомая еле ощутимым чувством, будто сама знакома с Ташат или хотя бы с кем-то очень на нее похожим, Кейт подошла к зеркалу, висевшему в мастерской над раковиной, чтобы рассмотреть собственное отражение. И отошла от него, задрожав уже по совершенно другой причине.

Не задумываясь, Кейт подошла к столу, на котором лежала книга, открытая на берлинской голове, где на Нефертити была высокая прямая корона ее изобретения и ожерелье Амарны из стеклянных бусин в форме лепестков и листочков. Ее нашли в песках центрального Египта, среди развалин мастерской древнего скульптора, и повреждена она была совсем немного – пострадали только уши и коричневый зрачок одного глаза. Тем не менее между женщинами наблюдалось сильное сходство, особенно в челюсти и подбородке, и можно было предположить, что в Нефертити и Ташат расы смешались одинаково. Это неожиданное совпадение привело Кейт к мысли, что кожа у Ташат была такой же светлой, а то и светлее, учитывая цвет ее глаз. Но в миндалевидных глазах Нефертити внутренние уголки были слегка приспущены, что придавало ей почти меланхоличное выражение лица, а глаза Ташат отличались не только голубым цветом, а и большей округлостью. В результате у Ташат получался более открытый взгляд, словно она смотрит вам в лицо – как женщина, готовая отважиться на многое.

До того момента Кейт полагала, что лишь два признака опровергают общепринятую точку зрения, дескать искусство Египта условно и безлично. Теперь добавился еще один – картонаж с портретом Ташат, передававшим ее чувство юмора или ум, или что бы то ни было, что служило источником ее невероятной жизненной силы. Разумеется, человек, который разрисовывал картонаж и гроб Ташат, был на редкость проницательным художником – он оказался способен передать сущность Ташат, а не только внешность.

На мгновение Кейт погрузилась в свет этого открытия, наслаждаясь удовлетворением от понимания, что проделала вдохновенную работу – конечно, никому она об этом говорить не собиралась. Потом достала фотоаппарат, чтобы запечатлеть с разных ракурсов Ташат в нарядном парике с косичками. После этого перешла к парику с короткими кудрями. Закончив, Кейт посмотрела на счетчик кадров и увидела, что осталось еще два, поэтому сняла парик и надела на голову Ташат синюю боевую корону Нефертити и сделала один снимок в анфас и один в профиль – для Макса.

Краем глаза Кейт уловила движение, повернулась и увидела, что в нескольких футах от нее стоит Дэйв Броверман. Словно произошла автокатастрофа, когда все видишь, но не можешь помешать, Кейт поняла, что начальник заметил открытую книгу и сейчас придет к неверному заключению.

– О господи, Маккиннон! – взорвался он. – Если вы думаете, что я куплюсь на ваши фантазии и вы сможете убедить меня, что эта дешевая кукла… – он развернулся и недовольно показал пальцем на мумию, – Нефертити, вы окончательно выжили из своего простецкого умишка!

– Это не то, что вы… – начала Кейт, пытаясь его успокоить. – Я не считаю, что она…

– Да, черт возьми, это и не она. Я же не дурак… или о чем вы там думали? Заодно с Клео. – Дэйв быстро сделал два шага, взмахнул рукой и снес корону с головы Ташат. Та полетела через комнату, упала на пол, один раз подскочила и начала кататься взад-вперед по дуге.

Ошеломленная этим жестоким выпадом, Кейт не шевелилась, хотя ей безумно хотелось рассмеяться над нелепостью про ее «простецкий умишко», если не над самой этой детской выходкой.

– Вы, черт возьми, никогда меня не слушали, да? Упрямо шли напролом. Ваш друг доктор якобы оказался экспертом. – Кейт надеялась, что Дэйв выпустит пар и успокоится, считая, что если она кинется спорить, положение только ухудшится. – Если задуматься, вы могли и сами до этого дойти. Думаете, я не заметил, что вы с Клео вместе убежали обедать…

Тут Кейт не сдержалась:

– Я не думаю, что Ташат – это Нефертити. Если бы вы дали мне объяснить…

– Маккиннон, с меня достаточно. Вы у меня вот здесь уже. – Он провел ребром ладони по горлу. Взгляд его метался направо и налево – куда угодно, только не на Кейт. – Я хочу, чтобы сегодня к закрытию вы исчезли раз и навсегда. И не думайте утащить что-нибудь, что вам не принадлежит. Я знаю, что вы прятали материалы, чтобы подрабатывать на стороне. – Большими шагами он направился к двери, но развернулся, чтобы нанести последний удар. – И не ждите больше зарплаты. Вам и так чертовски повезло, что я не склонен мстить, а то мог бы возбудить дело и отобрать все полученные вами деньги до пенни. – Дэйв хлопнул за собой дверью, и вся комната задрожала.

Кейт не могла в это поверить – она покачала головой и опустилась на краешек стула: ноги ослабли. Щеки горели от стыда, и тем не менее хотелось рассмеяться над откровенно идиотским припадком Дэйва. В следующий миг она уже злилась на себя за то, что не заставила его слушать. Хотя бы надо было сказать, что она может отчитаться за каждый клочок бумаги и тюбик краски – по эскизам и фотографиям видно, на что она их использовала, – так что он никак не мог бы осудить ее.

И тут до Кейт начало доходить, что она опять виновата, только на сей раз она подвела не только Клео, но и Макса. Умом она понимала, что должен быть предел тому, с чем человеку приходится мириться… даже родителям. Кейт знала, что ее характер – непредсказуемая смесь черепахи и зайца: она то неслась вперед, то крайне медленно ползла, так что на самом деле она не винила родителей в том, что те считали своего единственного ребенка медленным и тормозным, если не полным неудачником. Их эмоциональный вклад так и не принес дивидендов. Но Кейт не могла смириться с тем, как они исчезли из ее жизни. А теперь и Король Шутов тоже бросил ее плыть по течению. Тем не менее больнее всего было оставлять Ташат – оттого, что Все ни к чему не пришло.

Кейт взглянула на копию Ташат, и на нее налетел внезапный ураган мыслей и идей – словно порывы ветра сразу со всех сторон. Дома еще остались рисунки. Некоторые отличаются, некоторые повторяются. Все сфотографировано. Я смогу повторить все, что сделала тут, так что она не останется во тьме навеки. Только с результатами я ничего не смогу сделать. Без разрешения Дэйва. А этот шанс я только что потеряла.

Мысли неслись каруселью. Кейт встала с табуретки и как можно осторожнее надела на голову Ташат прямой парик, а потом поставила в углу деревянный штатив. Глубоко вздохнула несколько раз и села разбирать эскизы и акварели, раскладывая их на две стопки. Одну она положила в большой конверт. Вторую оставила на столе, пролистав все рисунки, чтобы убедиться, что на всех осталась ее подпись – КмК – в таких местах, чтобы ее нельзя было обрезать. Потом сходила на склад за коробкой и, вернувшись, сложила туда личные вещи – кисти, несколько инструментов для глины, коричневый конверт, несколько книг, фотоаппарат и радиоприемник, небольшой коврик и фарфоровый чайник.

Наконец Кейт подняла с пола синюю корону, поставила ее сверху на коробку, надела плащ и положила ключи на середину пустого стола. Оглянувшись в последний раз, чтобы посмотреть, не забыла ли чего, Кейт подняла коробку и пошла к двери. Дойдя до выключателя, обернулась, в последний раз задержала взгляд на Ташат, после чего выключила свет и закрыла за собой дверь. Проходя через вестибюль, она бросила взгляд в сторону кафетерия и увидела нескольких добровольцев, которые готовились к рождественской вечеринке, но даже не остановилась.

Добравшись до дома, Кейт отменила полет в Хьюстон. Потом оставила два сообщения – одно на домашнем автоответчике Макса, второе Клео. Первое было намеренно расплывчатым: «Выяснилось, что я все же не могу прилететь в Хьюстон. Кое-что произошло. Позвоню где-нибудь на следующей неделе». Второе получилось более емким: «Дэйв сегодня разбушевался и послал меня в отставку. На твоем месте я бы залегла на несколько дней, заболела бы гриппом или чем-нибудь еще, пока он не остынет. В любом случае, я уезжаю, Сэма беру с собой. Не знаю, надолго ли, – позвоню на следующей неделе. Обещаю. Или через неделю». После этого Кейт отключила телефон, налила себе стакан вина, достала из холодильника все, что там было, съела бутерброд и принялась собирать вещи.

Следующим утром на восходе они с Сэмом ехали по шоссе к югу, к синему небу земли Джорджии О'Киф [52]52
  Джорджия О'Киф (1887–1986) – американская художница, в работах которой натурализм сочетается с сюрреализмом.


[Закрыть]. К Красной земле Нью-Мексико.

Под лилиями шевелится Аммит – сплошь зубы, плоть и голод. Из уголков рта вырываются оранжевые языки пламени. Опасайся, пожиратель сердец. Опасайтесь, крокодил, гиппопотам и лев. Берегись, змея средь белых лилий.

Норманди Эллис, «Пробуждающийся Осирис»