Текст книги "Избранное"

Автор книги: Кэндзабуро Оэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Глава 9
ИСПОВЕДЬ ООКИ ИСАНА

– Жизнь в убежище я избрал не по собственной воле. Если я от нее и откажусь, то все равно не смогу вернуться к жизни в обществе, хотя Бой утверждает обратное. Я думаю, что и умру в своем убежище, – начал свой рассказ Исана.

– Из-за ребенка? – спросил Такаки.

– Не только из-за него, но с ним, разумеется, это тоже связано. Когда вскоре после рождения сына я узнал, что с головой у него не все в порядке, я сразу подумал: наверно, это из-за того. Ребенок неоднократно по-детски пытался покончить с собой. И я должен был признать, что это мне кара за то, возмездие за то. Пока я не закончу своего рассказа, я не раскрою, что значит «из-за того» или «за то»… Вы когда-нибудь задумывались над тем, что значит пытаться покончить с собой? Мой приятель-врач говорил, что существует два типа самоубийства. Каждый из них можно определить буквально двумя словами. Тип помогите мне в тип я отвратителен. «Самоубийство», по оплошности, неважно, сознательной или бессознательной, оказавшееся лишь попыткой самоубийства, означает мольбу о помощи: помогите мне, обращенную без разбора ко всем людям. Другой тип самоубийства никогда не может окончиться неудачей, он отвергает всех: я отвратителен, заявляет он тем более без разбора всем, оставшимся в живых. Он призван выразить ненависть, оскорбить. Мой сын отказывался от пищи, бесконечно падал, даже не пытаясь защитить себя. Глядя на него, невольно создавалось впечатление, что он хочет покончить с собой. Если бы ребенок пытался убить себя, отвергая всех нас: я отвратителен, может быть, ему следовало бы это позволить. Другого выхода нет: меня отвергают, и я бессилен что-либо сделать. Но как быть, если ребенок, вместо того, чтобы сказать помогите мне, без конца повторяет попытки самоубийства? Примитивные и потому еще более ужасные попытки самоубийства с безгласным воплем: помогите мне, помогите мне. Но я даже представить себе не мог, чем ему помочь. Вот тогда-то я и начал верить, что поведение ребенка является карой за то. Жена стала даже опасаться, не захочу ли я искупить свой грех, ощущая со всей определенностью, что это и в самом деле кара. Жена страдала вдвойне. Дело в том, что в моем грехе был замешан ее отец. Тогда она стала думать, как прекратить эти попытки ребенка, избавив и меня от искупления греха. Я поддерживал ее, потому что и сам хотел найти такой путь. Кончилось тем, что я оборвал все связи с реальным миром и заперся в атомном убежище. Необходимые средства на оборудование моего укрытия и на затворническую жизнь жена взяла у отца. Я, разумеется, не знал, перестанет ребенок издавать безгласный вопль: помогите мне, помогите мне, только благодаря тому, что запрется со мной в убежище, или нет. Это была рискованная игра. Но мы выиграли. Еще вырабатывая план затворнической жизни, мы с женой надеялись, что выиграем. Поскольку я укрылся в убежище, не искупив греха, то был обречен вечно жить с этим неискупленным грехом, неся на своих плечах всю его тяжесть. Если кто-то действительно хотел меня покарать, то почему бы ему не поместить меня, полуживого, в убежище? Если бы он именно так хотел продлить мою обремененную грехом жизнь, это было бы дарованной мне крохотной милостью. Наша рискованная игра попахивала плутовством, но даже выиграв ее, я не получал никакой выгоды. Я был втянут в эту жульническую игру, мне помогли выиграть, но настоящий куш сорвали те, кто ее устроили.

– Какая-то туманная история, – сказал Такаки.

– Возможно. Но без этого вступления я бы не смог перебросить мостик к нынешней моей жизни, о которой я собираюсь рассказать. Кстати, интересно, как там Инаго справляется с Дзином, просто не представляю! Может быть, бросила его, а сама пошла развлекаться?

– Инаго изо всех сил заботится о ребенке, – заверил Тамакити.

– Изо всех сил? – переспросил Короткий.

– Вот именно, изо всех сил. Если этот тип захочет убежать, то нам нужен заложник, верно? Инаго и взяла на себя заботу о заложнике.

– Значит, и девчонка с вами заодно? С ума можно сойти, – сказал Исана. – Но что бы вы делали с Дзином, убив меня?

– За ним бы ухаживала Инаго, – сказал Бой, который лежал нахмурившись, плотно закрыв глаза, так что казалось, будто он спит. – Тебя бы я убил, но ребенку никакой подлости делать не собирался…

Сказав это, Бой страдальчески передернулся и вскоре снова захрапел.

– Бой и Инаго еще совсем дети. Поэтому они даже представить себе не могут, что это значит – убить человека, – сказал Такаки.

– Может быть, – сказал Исана.

Он почувствовал, что слова исповеди застряли у него в горле, будто, встопорщив чешую, туда попала змея. Как легко исповедоваться перед людьми, которые не имеют ни малейшего представления, что такое убить человека. Но слова Такаки говорили о том, что он-то уж определенно знает, что такое убить человека. И он подумал, как ничтожна суть его исповеди, которую он собирался продолжать. То, упрятанное в глубь молчания, казалось уже прирученным и ушедшим в далекое прошлое, но, как только он попытался облечь его в слова, оно живо воспрянуло – ему почудилось, что он совершает то снова… Но внутренняя энергия исповеди, которую Исана держал на привязи, пока исповедовался Короткий, не давала ему остановиться на полпути. И Короткий, и Такаки, и даже Тамакити ждали слов Исана. Но больше всех явно ждал Такаки, который хотел прочувствовать силу слов человека, выбранного им, чтобы облечь в слова деятельность Союза.

– Мы связаны с тестем одним общим выпавшим на нашу долю испытанием, – вынужден был продолжать Исана. – От тестя, я получил свое убежище, он обеспечивает нас необходимыми для жизни средствами, правда, их приходится выклянчивать у него, хотя все, что он потратил на нас, в сравнении с теми огромными суммами, которые проходят через его руки, близко к нулю – такие прибыли загребает этот политик. Он заболел раком горла и сейчас при смерти. Я не называю его имени просто из деликатности, все-таки человек умирает. А прибыли к нему стекались со всей Юго-Восточной Азии.

– Я, кажется, знал его любовницу. Наверняка знал, – перебил Короткий, чтобы подбодрить Исана, который никак не мог решиться говорить начистоту. – У меня с этой девицей была связь уже после того, как я стал сжиматься. Она работала натурщицей в фотоателье. Как ее с таким телом – ну точно обезьяна – взяли натурщицей, ума не приложу. Когда она была любовницей политика, то получила от него, по ее словам, концессию где-то под Бангкоком, и если бы все шло хорошо, концессия принесла бы ей примерно сто миллионов иен. Когда политик объяснил, чего он хочет от нее за эти деньги, она сначала согласилась, но в конце концов сбежала от него без оглядки и осталась ни с чем. Девица, хотя и называлась любовницей, на самом деле должна была служить приманкой для мальчиков. Но он так истязал этих мальчиков, что она в страхе сбежала от него. Каждый раз, когда она с сожалением рассказывала мне, что случилось с ее бангкокской концессией, это звучало настолько комично, что я даже чувствовал расположение к политику…

– Короткий, давай послушаем, что нам рассказывают, – укоризненно сказал Такаки.

– Весьма вероятно, что тот человек, о котором вы говорите, действительно мой тесть. Наша проблема как раз и возникла из-за его извращенности, – сказал Исана. – Тестя все звали Кэ-дьявол, и я сейчас тоже буду так называть его. Это прозвище, покинув узкий круг близких ему людей, получило такое широкое распространение, что даже иностранные политики и дипломаты звали его мистер К. Я был женихом дочери Кэ и в то же время беспредельно верным ему личным секретарем, у которого и в мыслях не было предать его или, используя его, извлечь для себя какую-то выгоду. Таким был я, когда вместе с Кэ находился в столице одной страны. Я не буду называть эту столицу, скажу лишь, что это была столица одного из европейских государств. И до этого случая, и потом он делал то же, по это никогда не доходило до преступления. Почему это произошло в стране, где не слишком развита техника? Просто потому, что у Кэ была приманка, которая в таких странах очень ценится. Потом была Индия. В Индии приманка тоже сработала вполне хорошо. Даже слишком хорошо, настолько, что Кэ был потрясен – это было в Агре. Вы знаете о существовании такого растения, как джут? Кэ прибыл в Дели в качестве главы делегации для заключения соглашения об импорте джутового волокна. Столица находится совсем недалеко от Тадж-Махала, и члены делегации поехали осматривать этот утопающий в роскоши мавзолей, а Кэ никогда не делал того, что лично ему не приносило никакой выгоды. Сначала мы вели переговоры в Новом Дели и решили высвободить время и поехать в Агру, чтобы осмотреть Тадж-Махал, но Кэ даже не взглянул на программу нашей экскурсии. Он попросил меня заранее заказать ему гостиничный номер в Агре, чтобы он мог поспать днем. Этот выдуманный «дневной сон» был нужен ему для того, чтобы, воспользовавшись специально запасенной приманкой, завлечь жертву. Приманкой служил дешевенький транзисторный приемник! Приемник Кэ показывал не сразу – такая у него была тактика. Индийские рупии выглядят маленькими бумажонками, он набирал эти бумажонки достоинством в одну рупию и разбрасывал среди детей-попрошаек, и тут начинался настоящий ад, а Кэ, не обращая внимания на возню, высматривал очередную жертву. Высматривал красивого одиннадцати-двенадцатилетнего мальчика. Кэ говорил, что, если во время потасовки, когда мальчишки дерутся и плачут, обнажая тем самым свои чувства, как следует понаблюдать за ними, никогда не ошибешься в выборе. Сам же виновник драки, будто потеряв всякий интерес к плодам своей «филантропии», возвращался в отель. Но это был просто трюк. У входа в отель всегда стоял мальчишка, который следил за тем, чтобы попрошайки не поднимались даже на ступеньки. Поэтому, войдя в отель, путешественник оказывался в полной безопасности. Тут-то и начиналась работа личного секретаря: я приводил мальчика, выбранного Кэ. На этот раз в Агре произошел удивительный случай, который можно было бы назвать «индийской ошибкой». Получив от мальчика все, что он хотел, Кэ, как обычно, отдал ему приемник. Он не подумал о том, что это Индия. Если бы он дал мальчику несколько десятков рупий, которые тот мог бы потихоньку унести домой, все бы обошлось. А тут, как только кончился его «дневной сон» и он проводил до черного хода мальчика, ошалевшего от обладания транзисторным приемником, началась потасовка, Лицо мальчика напоминало лицо Боя, какое у него сейчас.

Стоило Исана сказать это, как Бой, все время балансировавший между сном и бодрствованием, взвыл как собака. Но тут же силы его иссякли, и он закашлялся.

– Только что вышедший из дверей мальчик, бледный, без кровинки в лице, плакал навзрыд под палящим индийским солнцем. Я наблюдал из полутемного холла, как в гостиницу спокойно вошел мальчишка, постарше остальных, злобно осматриваясь по сторонам, как обезьяна, которая стащила банан, и спрятался за спинкой дивана. Когда Кэ рупиевыми бумажками собрал вокруг себя попрошаек, этот мальчик короткой палкой отгонял остальных мальчишек со ступенек отеля. Я сразу же все понял. Этот мальчишка отнял транзистор у жертвы Кэ, которому запрещено было подняться даже на ступеньки, и он плакал навзрыд. Я с трудом сдерживался, чтоб не вмешаться, увидев ребенка, с которым только что сделал свое мерзкое дело Кэ, горестно плакавшего под летним солнцем Агры. А теперь на него напал этот мальчишка, отнял транзистор и спрятался в холле гостиницы, будто обладал какими-то привилегиями, а сам тоже дрожит от страха. Вдруг в темном холле бас запел арию из «Бориса Годунова». Мальчишка не мог побороть соблазн испробовать транзистор. Лифтер, стоявший в глубине холла с видом солдата охраны магараджи, с поразительной быстротой бросился к мальчишке, сбил его с ног и отобрал транзистор. Подбежали служащие ресторана. У меня не хватило мужества смотреть, что будет дальше, и я вернулся в номер. Когда мы с Кэ садились у подъезда в машину, чтобы соединиться с группой, осматривавшей Тадж-Махал, у входа в гостиницу нас встретила толпа совершенно голых мальчишек. Желая привлечь внимание Кэ, они, отчаянно жестикулируя, неслись за машиной, как назойливые мухи… Мне непреодолимо хотелось умолять этих несчастных детей: прекратите, прекратите. Голые мальчишки преследовали нас еще долго, потому что на дороге лежали коровы и машина должна была осторожно пробираться между ними. Кэ тоже сидел мрачный, видимо борясь с ознобом. У него всегда наступало такое состояние после того, как он совершал свое грязное дело, – на него нападала тоска, он, казалось мне, чуть ли не проникался сознанием совершенного греха. Во всяком случае, я всегда думал так, чтобы оставить лазейку для оправдания Кэ. Когда машина стала продираться сквозь галдящую толпу базара, устроенного прямо на улице, догнавшие ее голые дети облепили машину со всех сторон, пробегали даже под самым ее носом. Мальчишка, показывавший танцы медведя на отгороженной на базаре площадке, бросил своего медведя, разодетого в красное и тускло-зеленое тряпье. Торопливо раздевшись, он, с горящими глазами, устремился за машиной и вскочил на крыло. Медведь растерянно ждал своего поводыря. Глядя на это зрелище, Кэ затрясся от смеха. В его фигуре проступило что-то женское. До того как он заболел раком горла, даже голос у него был как у женщины. Потом, прерывисто дыша, сказал: эх, побольше бы у меня сил, ни за что бы не упустил этого поводыря! Когда мы миновали базар, мальчишки, понимая, что здесь их территория кончается, расталкивая друг друга, отлетели от машины, и мы со скоростью ста миль в час помчались в Новый Дели. Как раз тогда меня впервые охватило отвратительное предчувствие, что если я и дальше буду помогать Кэ, то окажусь в пропасти, откуда мне уж никогда не выбраться…

– Что ты хотел нам рассказать? – подал голос проснувшийся Бой. – Ты же нам ничего не рассказал.

– Разве Исана не говорил, что совершил преступление в столице одного европейского государства? – сказал Такаки.

– Почему бы ему просто не рассказать об этом преступлении?

– Потому что о преступлении просто не расскажешь, – ответил Такаки, но в словах его звучало приглашение, обращенное к Исана.

– Почему же, и о преступлении можно рассказать просто, – сказал Исана, сознавая, что ему удалось преодолеть себя. – В конце того же года в отеле столицы одного европейского государства мы с Кэ убили ребенка. В общем, произошло то, что я и предчувствовал. Я низвергся в пропасть еще более глубокую, чем предполагал, – я стал соучастником убийства…

Услыхав это, Бой встал с кровати. Потом, угрожающе вытянув в сторону Исана левую руку, медленно пошел на него и заговорил слабым голосом:

– Вранье! Конечно, вранье! Ты подкуплен полицией. Нам ты говоришь, что убил человека, а полиции – что хочешь стать полицейским… – Бой продвигался вперед едва заметно, и поэтому на его движение Исана не обратил внимания. Голос Боя напоминал жалобный и в то же время недовольный голос ребенка. Когда же Исана заметил в правой руке Боя, которую тот прикрывал угрожающе выставленной вперед левой, длинную острую отвертку, ему не оставалось ничего другого, как перекатиться через койку и отступить. Учитывая свою слабость, Бой взял отвертку обеими руками и, оттолкнувшись от цементного пола, прыгнул вперед, направляя отвертку в лицо Исана. Тот с трудом схватил Боя за горячее, точно пылающее огнем, запястье. Используя запястье как точку опоры, Исана бросился на Боя и повалил его на пол, но, не удержавшись, сам рухнул на него. Боль от неловкого падения заставила Исана на мгновение отпустить руку Боя, и тот снова замахнулся отверткой, целясь в глаз. Исана обхватил его горячее тело, прижал к полу и наконец скрутил так, что тот не мог шевельнуться. Бой взвыл, как пойманный зверек, и стал вырываться, колотя коленями по ногам Исана, пытаясь своей забинтованной головой ударить его по голове. Чтобы не дать Бою двинуть рукой, в которой была зажата отвертка, Исана навалился на него, изо всех сил прижимая подбородком и грудью.

– Не бей его больше, Короткий. Он может умереть от потери крови, – удержал Короткого Такаки.

– Он же совсем сумасшедший! Если его не привести в бессознательное состояние, он все равно опять разбередит все свои раны и умрет от потери крови, – ответил Короткий.

Исана слышал все это, но молчал, поглощенный тем, чтобы удержать вырывающегося Боя. Потом, будто во сне, Исана почувствовал, как его напряженное тело приподнимают, но отвертка все еще нацелена ему в глаз.

– Хватит, – сказал Такаки. – Я подержу Боя, можете вставать.

Однако Исана был так измотан, что, скатившись с Боя, перевернулся лишь один раз и остался лежать рядом с ним; Такаки с трудом удерживал Боя. Рядом с его головой непомерно толстая ладонь Короткого нанесла два удара. Исана, все еще лежа на полу, видел, как Тамакити укладывает затихшего Боя на койку. В том, как Тамакити делал это, чувствовалась трогательная забота о товарище. Исана почувствовал угрызения совести за ту жестокость, с какой он отбивался от подростка.

– Он шпион, Тамакити, он донесет на нас, – еле дыша, печально прошептал Бой.

– Спи. Эту ночь спи, – ласково прошептал в ответ Тамакити.

– Труднее всего не совершить убийство, а потом рассказать о нем, правда? А он так бодро болтает потому, что все врет, а на самом деле его заслали к нам шпионить. Самый страшный человек, Тамакити, это тот, кто врет, что совершил страшное убийство. Его нельзя принимать к нам.

– В твоих словах есть доля истины, – ответил Тамакити, точно предостерегая Такаки и Короткого. – Но сейчас спи! Когда раненый не спит, у него в голове все может перемешаться. Спи, Бой.

– Если его обязательно нужно принять к нам, пусть он при нас совершит убийство, тогда ему хода назад не будет, – пробормотал Бой, точно во сне, но, пока Тамакити колебался с ответом, он уснул по-настоящему.

Бой спал как убитый. На его исхудавшем лице теперь не было ни кровинки. Обескровленная кожа, как у того индийского ребенка, покрылась черным жирным налетом. Исана понял, почему в своей исповеди он так много говорил о пережитом в Агре.

– Может, привяжем его к койке? А то проснется и снова нападет, – сказал Короткий.

– Разве можно привязывать спящего человека, когда он в таком состоянии? – сердито ответил Тамакити.

– Я возвращаюсь в убежище, – сказал Исана. – Я до сих пор не знаю, удалось ли Инаго уложить Дзина в постель…

– Не спешите в свое убежище – вряд ли этой ночью разразится атомная война. Или, может быть, от деревьев и китов поступило специальное сообщение? – усмехнулся Короткий. – Закончите рассказ, который вы начали.

– Мне бы тоже этого хотелось, – сказал Такаки, серьезно глянув прямо в лицо Исана. – Вы ведь рассказывали не для одного Боя?

Преодолев закипавшее внутреннее сопротивление и чувство неловкости, Исана продолжал свою исповедь. Теперь, когда Бой заснул мертвецким сном и можно было спокойно говорить, не опасаясь его выходок, а Тамакити с демонстративным безразличием сидел рядом, охраняя его покой, Исана осознал свою жалкую участь – два дотошных следователя, Такаки и Короткий, принуждают его к исповеди…

– В столице того государства явного переполоха, как это случилось в Индии, не произошло. Все было тихо, но гораздо более страшно. В этом, разумеется, виноваты были одни мы, поскольку вели себя омерзительно. Сам Кэ не пошел на поиски жертвы. Послал меня в небольшой парк – рядом с гостиницей, чтобы я поискал там. Между нациями, совершенно отличными одна от другой, существует то общее, что каждой из них дети другой кажутся очаровательными. Вы замечали это? Особенно очаровательными кажутся мне дети в европейских странах.

– Вы не Россию имеете в виду? Слушая вас, я почему-то представил себе детей с берегов Невы, – сказал Короткий, снова демонстрируя свое знакомство с Достоевским.

– Это могло случиться где угодно. Кэ во главе делегаций бывал и в социалистических государствах. Но ужасный случай, о котором я рассказываю, произошел в столице одного из Балканских государств. В этом городе я уже выловил ему восемнадцатилетнего юношу. В любой стране юноша этих лет живет в состоянии неустойчивости эмоциональных побуждений. И достаточно показать ему транзисторный приемник, как он уже у вас в руках. Кроме того, среди них можно найти и таких, которые помогут расставить сети для своих младших братьев. Конечно, это грязная тактика, но мы с Кэ долгое время прибегали к ней. Итак, однажды в том городе я заманил восемнадцатилетнего юношу. Это был худой, на вид агрессивный юнец, и я даже опасался пускать его одного в номер Кэ. Но Кэ был человеком старой закалки. Через щель в неплотно прикрытой двери, уже в сумерки, я наблюдал за тем, как юнец с недовольной физиономией, все время оглядываясь, точно опасаясь, что на него нападут сзади, выходит из номера Кэ. Обернув руку полой длинного джемпера, он бережно держал ценную для него вещь. Со священным трепетом он прижимал к себе приманку Кэ – паршивый транзисторный приемник. Дешевенький транзисторный приемник, служивший компенсацией забав Кэ. Потом зазвонил телефон, и, приняв ванну, Кэ приказал мне поужинать вместе с ним. Во время ужина, помню, он спокойно болтал со мной, пользуясь тем, что никто из окружающих не понимает нас… Вернувшись из ресторана к себе, мы увидели мальчика, стоявшего за окном номера Кэ. Никогда в жизни, ни до этого, ни после, я не видел такого очаровательного ребенка. С тех пор каждый раз, когда я вижу светловолосого, голубоглазого мальчика, я внимательно разглядываю его, с ужасом думая, не явился ли он снова передо мной, – поэтому я и могу с уверенностью утверждать, что такой красивый ребенок мне больше никогда не встречался…

– За окном? – с волнением спросил внимательно слушавший Такаки.

– Совершенно верно. Кэ, зайдя в свой номер, тут же вышел и позвал меня. Войдя вслед за ним, в свете, лившемся из комнаты, я увидел мальчика, который стоял, прижавшись к оконному стеклу, точно вынырнув из тьмы еще не освещенного города. Высоко над окном, сквозь разрывы рассеянных ветром облаков, светила луна. Я не забуду сверкающие густой синевой и золотом края мрачных туч. Мы медленно приближались к мальчику, осторожно, точно пытаясь поймать воробья, влетевшего в комнату. Приближались, заботясь о том, чтобы, резко открыв окно изнутри, не вспугнуть ребенка, стоявшего на узком балкончике. Наши номера находились на десятом этаже… Окно было двустворчатым, открывалось наружу. Мы решили показать ему, чтобы он отошел к одной створке окна, и тогда бы мы открыли другую, но, когда мы стали делать ему знаки, он повернулся к нам и, обнажив розовые десны и белые зубы, округлил свои красивые губы и произнес какое-то слово. Он сказал: «радио». Кэ злорадно ухмыльнулся. Да, я никогда не смогу забыть светившегося надеждой лица ребенка. Осторожно, чтобы не спугнуть мальчишку, я открыл окно и схватил его за руку – в Японии он бы учился в третьем или четвертом классе. Втащив его в комнату, я выглянул в окно, чтобы выяснить, как он попал туда, а в это время Кэ подвел мальчика к чемодану и разрешил ему выбрать транзисторный приемник. Я обязан был заботиться о безопасности хозяина и поэтому, высунувшись из окна, стал внимательно все исследовать. Меня чуть ли не валил с ног порывистый ветер, и я подумал, как опасен был путь сюда этого мальчика, решившегося на такой невероятный риск, чтобы получить радиоприемник. Номер Кэ находился в северном конце здания, и окно, за которым стоял мальчик, было первым от угла. От него до пожарной лестницы шел узенький балкончик, на котором могло с трудом уместиться лишь тело ребенка. На уровне груди взрослого человека тянулся декоративный карниз, и поэтому стоять на балкончике мог лишь ребенок. Мне почудилось, что на одной из площадок пожарной лестницы, несколькими пролетами ниже, в темноте притаился какой-то человек – скорее всего, тот юноша, который был у Кэ сегодня, но тогда я не придал этому особого значения. Кэ ведь не нужно было выпускать потом мальчика через окно. Он прекрасно мог спуститься с ним вниз и вывести из гостиницы через холл, поэтому, кто бы там ни находился, ему ни к чему было, подобно бродячему дрессировщику обезьянки, демонстрирующему разные фокусы, наблюдать за действиями ребенка и ждать его возвращения. Я вышел из комнаты, даже не взглянув в сторону спальни, где укрылись Кэ с мальчиком. Но не прошло и десяти минут, как Кэ, вместо того чтобы вызвать меня по телефону, сам вошел ко мне в номер в плаще, надетом прямо на голое тело, и в ботинках на босу ногу. Кэ сохранял свою обычную невозмутимость и даже высокомерие, но я тут же понял, что случилось нечто ужасное. Вслед за ним я вошел в его номер и увидел это «нечто» на кафельном полу слишком просторной ванной комнаты. Увидел узкую ниточку крови, протянувшуюся к полу от уголка рта лежавшего навзничь совершенно голого ребенка. Я поднял глаза на Кэ, и тот стал объяснять случившееся. Либо у ребенка было больное сердце, либо он страдал эпилепсией. С трупом нужно что-то сделать, – сказал он брезгливо. Он старался не смотреть на лицо лежавшего мальчика…

– И вы выполнили его приказ? – спросил Тамакити с неприкрытым отвращением.

– Да. Я был личным секретарем политика и думал, что если скандал не удастся скрыть, то и кабинет падет, и отношениям между этим государством и Японией будет нанесен непоправимый ущерб. Однако больше всего меня занимала мысль… возможно, дурацкая. Мысль о том, что хотя я – будущий зять Кэ, что хотя я – его личный секретарь, тем не менее между нами непреодолимая стена. И чтобы получить от Кэ поддержку, в которой я нуждался, необходимо, думал я, преодолеть разделяющую нас стену. Я испытывал невероятное волнение от одной мысли, что сейчас мы с Кэ находимся в одинаковом положении. Прежде всего я одел ребенка. Одевая его, я чувствовал, что вижу самое прекрасное и в то же время самое ужасное, что можно увидеть на свете… Я сказал Кэ, как думаю отделаться от трупа. Ясно, что мальчика подослал тот юноша, показав ему транзисторный приемник и придумав, как перебраться на балкончик с пожарной лестницы. Но даже если юноша будет молчать, не исключено, что найдется человек, видевший, как ребенок взбирался по пожарной лестнице. Перелезая с лестницы на балкончик, да еще при сильном ветре, мальчик мог сорваться и упасть вниз. Такое часто бывает. Существуют, разумеется, и другие, более сложные способы отделаться от трупа, но я не думал, что мы, иностранцы, могли бы в чужой стране прибегнуть к ним. Кэ согласился. После того как он лег в постель, я погасил свет и выждал примерно час. Потом, положив ребенка ничком на подоконник, стал понемногу выталкивать его ногами вперед на все усиливающийся ветер. Я держал ребенка за запястья, и тело его повисло над пропастью. Конечно, мне было бы легче, если б меня кто-нибудь поддерживал сзади, но Кэ не только не встал с кровати, а даже заложил подушками изнутри дверь в спальню. С трудом сохраняя равновесие, я, весь мокрый, в холодном поту то ли от ужаса, то ли от напряжения, стал раскачивать маятником отяжелевшее тело ребенка. Я должен был отпустить его руки с таким расчетом, чтобы тело его отлетело к пожарной лестнице и падало вдоль перил. Оно полетит с десятого этажа, и вероятность подозрения, что тело выброшено из нашего окна, минимальна, считал я. …Да, но мои запястья судорожно царапали ногти. Ногти ребенка, который, как мы предполагали, был мертв. Я разжал ладони и услышал жалобный крик, как вздох, а потом – это тянулось немыслимо долго – звук, будто лопнул туго набитый мешок с песком. Я продолжал стоять, высунув голову из окна, и поэтому слышал, как мне кажется, топот сбегающих по пожарной лестнице ног… Когда через три дня мы улетали из той столицы и я в самолете проходил мимо кресла Кэ, чтобы передать стюардессе заказ на вино перед обедом, он спросил таким тоном, будто речь шла о наименовании спиртного: ты не слышал крика? Это были единственные слова, сказанные Кэ после случившегося. Нет, ответил я, отходя, и заказал нам шампанское… Я заказал шампанское…

Исана умолк. Ни Такаки, ни Короткий, ни Тамакити не проронили ни слова. Забывшийся тяжелым сном Бой начал вдруг выть, как больная собака, но никто не обратил на него никакого внимания. В напряженной тишине Бой, с трудом оторвав свое тело от кровати, приподнялся и, глядя перед собой широко открытыми, но ничего не видящими глазами (глазами человека без век), прохрипел:

– Сделал, сделал, я сделал это! – Потом он упал на спину и заснул, тихо посапывая. На его лице, до этого страдальческом, теперь блуждала спокойная детская улыбка.

– Что такое, что такое? Не пугай нас! – сказал Короткий. – Я уж думал, не умер ли он от побоев.

– Бой видел сон о своей смерти, – сказал Тамакити.

– Он, наверно, думает, что своей смертью он свяжет вас с нами навсегда, поэтому и издал победный клич, – сказал Такаки. – Хотя необходимости в этом нет…

– Правильно, необходимости нет. Вы не пойдете доносить, – сказал Короткий и повернулся к Тамакити. – Мы с тобой присмотрим за Боем. А ты, Такаки, проводи его в убежище. Переносить туда Боя нет смысла. А сам вернешься сюда с лекарством и едой. Да и Бой вряд ли захочет видеть этого человека, когда проснется и поймет, что не умер…

Следуя за Такаки, Исана спустился по винтовой лестнице в люк и, ощупью пробираясь вперед, добрался до другой винтовой лестницы, по которой стал подниматься наверх. Такаки открыл железную крышку люка, и перед глазами Исана возникла полуразвалившаяся киностудия. Они оказались на первом этаже того здания, где Инаго устроила шоу перед обращенным на нее биноклем, а вдали за огороженными веревкой опытными участками, на которых росла пшеница, перерезая густо заросшую травой заболоченную низину, из бойницы убежища в темноту лился свет. Исана нырнул в потайной ход, известный лишь Свободным мореплавателям.